Всадник времени

14. ШАШКА ВЕРЕСАЕВА

1919. Май.

Всю ночь конники Вересаева таились в засаде. В неглубокой холмистой лощине, поросшей соснами, берёзами и елями эскадрон ожидал сигнала к атаке. Ночью отдыхали и готовились, а к рассвету ждали приказа, чтобы ударить во фланг противнику. Внезапно и стремительно. Как учил Вересаева барон Густав.

Когда командир Красного кавалерийского полка Чиненов, опытный, награждённый орденом Красного Знамени, собрал эскадронных и своих штабных, чтобы поставить боевую задачу, ход совещания был неожиданно изменен.

Обычно комполка ставил боевую задачу, товарищ Луцис утверждал. Эскадронные командиры задавали несколько вопросов и всё. Начальник штаба полка раздавал письменные приказы эскадронам. Но не всегда. Иногда, а это было чаще, приказы оставались устными.

На этот раз Чиненов изложил суть и объяснил, что после наступления пехоты справа и слева, полк всеми эскадронами, общей лавой должен ударить в центре, организовать прорыв и углубиться в него на несколько километров. Наступление ведёт 27-я дивизия товарища начдива Терехова[21], в состав которой вошёл недавно 6-й кавалерийский полк Чиненова.

У противника на этом участке временно закрепилась одна часть, правда, почти полностью офицерская.

И хотя преимущество троекратное, как и полагается в наступлении, но какие-то сомнения были. Может, не у самого Чиненова. А вот у Вересаева точно. Потому как Чиненов, хоть и опытный красный командир, но всё-таки только красный. То есть, до революции офицером не был. Воевал, конечно, но солдатом. А в Гражданской войне от командира конного взвода вырос до командира полка. Успешно воевал. Смело и умно воевал. Но в военных училищах и, как он сам любил говаривать, «в академиях» — не учился. А жаль. Вересаев порой подумывал, что это ему, Чиненову, ой как не помешало бы.

И вот, когда комполка боевую задачу поставил, и два эскадронных командира уже спросили о порядке связи, о точном времени единого рывка конницы, вдруг встал Вересаев.

Он встал, попросив слова, и все поняли с удивлением, что он собирается говорить долго. Чиненов дал ему это слово, оставаясь как обычно стоять. Спросит эскадронный, задаст пару вопросов, он, Чиненов, ему ответит и тот сядет.

— Разрешите, товарищ командир, доложить мои соображения и некоторые сомнения по поводу завтрашней операции?

— Какие ещё сомнения? — Комполка набычился.

— Да нет, товарищ командир, не в самой операции, приказ я, конечно, не собираюсь обсуждать. А вот как его поинтересней, получше выполнить...

— Ну что ж, Вересаев, давай, валяй, раз ты такой умный, — улыбнувшись, уже совсем без злости добавил Чиненов и сел.

Всё это было неожиданным и интересным. Все знали, насколько комполка самолюбив, порой до болезненности. А что он почти в дружеских отношениях с самим командармом Тухачевским, то считает и это своей личной заслугой. В общем, серьёзный товарищ и упёртый.

Среди восьми эскадронных было всего два бывших царских офицера. Командир первого — Вересаев, воюющий с самого начала Гражданской, с весны восемнадцатого. Ну и почти новенький — Зеленцов, которого четыре месяца назад поставили на третий эскадрон, где командира убило. Комиссар Луцис настоял. А за эти месяцы Зеленцов показал себя крепко. Воевал с отчаянием и отвагой. В атаки ходил, как шальной. Шашкой, как молнией, махал. Это знали и относились к нему с уважением. Ну и к Вересаеву, конечно, тоже.

Но то, что тот полез со своими советами... Это было уже неожиданным.

— Товарищ командир, товарищ комиссар, товарищи командиры. — Все заулыбались. Так всегда начинал Чиненов, без обращения к себе, конечно. И что хорошо, отметил Егор Иванович, Чиненов тоже улыбнулся. Это был уже добрый знак.

— Против нас стоит офицерский полк.

— Мы это знаем, — негромко, но весомо встрял Чиненов.

— Конечно. И мы лобовым ударом, разумеется, сломим и прорвём оборону.

Было очень тихо. Все слушали с интересом. Если Вересаев подтверждает, что оборону прорвём, тогда на хрена, спрашивается, он выступает и собирается что-то советовать? С другой стороны, все знали его, как человека весьма серьёзного и командира результативного и умного. Комиссар тоже всё время молчал. Он вообще говорил мало и редко. Но, когда надо, высказывался определённо и твёрдо.

Дом, в котором штаб полка занимал весь первый этаж, стоял ещё с начала прошлого века на окраине небольшого посёлка Клявлино вёрст на шестьдесят юго-западнее Бугульмы, на пути к ней.

Построенный из красного кирпича каким-то зажиточным владельцем, особняк был отделан с размахом. Из кирпича же вырезаны колонны при входе, балкончики на втором и третьем этажах. Обрамления у окон, что в деревне называют наличниками, были также выложены кирпичом и узорчато резаны и шлифованы так, что каменные узоры делали окна торжественно-внушительными. Они были похожи на окна средневекового замка, только не такие узкие. Кирпич тёмно-красного, бордового цвета смотрелся тяжеловесно, придавая особняку некую грозность. Здесь и домов-то таких больше не было.

Чиненов при выборе штаба указал сразу же на этот трёхэтажный дом, потеснив жильцов, среди которых как будто и были уже все новые. Прежние хозяева то ли ушли с белыми, то ли их... Мало ли что случалось в революцию и в Гражданскую. Всех интересовала только судьба революции. А судьбы людей не интересовали никого. Только их самих, людей, чьи это судьбы и были. И теперь вот в доме «бывших» и располагался штаб 6-го кавалерийского полка Рабоче-крестьянской Красной армии. Проще — Красная кавалерия. Или кавалерия красных, как её называли белые.

— Но прорвать эту оборону будет всё-таки не просто. Потому что офицерский полк, хотя и недавно здесь укрепился, но тактику боя там знают все, не только командиры. И на случай нашей лобовой атаки, пулемёты у них приготовлены. И траншеи выкопаны. И холмистая лесистая местность тоже им в помощь. Это значит, что потери у нас могут быть. И немалые.

Чиненов сидел, настороженно глядя на говорящего, напряжённо сжав губы. Комиссар смотрел очень внимательно, слушал чутко, это было заметно, с неподдельным интересом.

— И вот, товарищ командир, я предлагаю, чтобы облегчить прорыв и, возможно, избежать лишних потерь, сделать манёвр, нанеся фланговые удары и по возможности ещё и удар с тыла. Если, конечно, удастся зайти им в тыл. Всё это провести предлагаю одновременно с главным давлением по фронту.

— Всё это интересно... — задумчиво произнёс Чиненов, вклиниваясь в речь Вересаева, — но где ж я возьму столько сил?

Тут надо пояснить, что восемь эскадронов — это увеличенная численность для полка. Полк — обычно — шесть. Да и каждый эскадрон у Чиненова имел не сто пятьдесят сабель, то есть всадников, как это принято в кавалерии, а двести и более. Потому полк и был ударным и часто использовался для прорыва обороны. Учитывая эту усиленную мощь, повышенную численность, Вересаев и счёл, что хватит сил для подобного разделения и усложнения удара.

— Да ведь много сабель в резерв и не надо! Всего-то по эскадрону с флангов и один — с тыла. А основные силы — пять эскадронов и ударят в лоб. Но только после того, как загремят выстрелы и ура в тылу и с флангов у неприятеля. А он этого никак ожидать не будет. Поскольку разведка донесёт, что мы готовим по фронту наступление.

Теперь предложение эскадронного вызывало пристальное внимание и интерес, всем было понятно, уже понятно, что предложение важное и будет, пожалуй, принято.

— Главное здесь — что? Вот что. Чтобы противник видел концентрацию конницы по фронту. Но ни в коем случае не заподозрил уход трёх наших эскадронов. Он должен быть ошеломлён внезапностью удара с трёх сторон, а потом и основного. А основной удар должен быть тогда, когда неприятель решит, что его обманули, что главные силы бьют с тыла и флангов. Туда, кстати, надо обязательно взять тачанки и ударить решительным пулемётным огнём. И две-три гаубицы тоже туда тайно перетащить. И когда противник, под грохот наших орудий с его фланга, начнёт переносить пулемёты, перебрасывать силы для отражения нашего главного удара, который будет вовсе не главным, в тот момент, а наш комполка, я уверен, не пропустит этой минуты, и надо ударить главными силами. Но поначалу без шума. Чтобы лавину враг обнаружил уже вблизи. Кто-то, конечно, увидит раньше, но в шуме и гаме боя, пулемётных очередей, кто о чём кричит — не слышно. Пока большинство беляков увидят, поймут направление главного удара, будет для них поздно. Пехота соседних полков их тоже задавит... Вот... Всё, товарищи. — Вересаев достал платок, утёр пот с мокрого лба.

— Ну ты, Вересаев... Даёшь! Прямо-таки Багратион! Ты это сам придумал?

— Да нет, товарищ командир. Это не я, это барон Густав...

— Какой-такой барон? Баронов у нас нет.

— Это, товарищ Чиненов, в четырнадцатом году такие операции проводил, и в пятнадцатом тоже, известный тогда кавалерийский генерал, Маннергейм. И я с моим эскадроном нередко и был в резерве, потом и рубили мы с флангов немцев и австрийцев.

— Их-то — это хорошо. А кого он в Гражданскую громил? Не нашего ли брата? Что-то я этой фамилии не слышал?

— Маннергейм это финн, товарищ Чиненов, — вдруг высказался комиссар полка, — он, пожалуй, сейчас у себя в Финляндии. Этот бывший русский генерал в белогвардейских выступлениях не участвовал. Но и не в этом дело. Опыт мы будем перенимать и у врагов, если этот опыт нам полезен. Спасибо, товарищ Вересаев!

— Служу революции, товарищ комиссар!

— Приказываю! — Чиненов снова встал во главе стола. — Первому эскадрону, Вересаеву, с правого фланга противника, там есть лесистая лощина — сосредоточиться для удара. Третий эскадрон, Зеленцов!

— Я, товарищ командир!

— Ты тоже... Воевал с этим Манн... генералом?

— Так точно, воевал, товарищ Чиненов!

— Вот и давай, проберись с другого, с левого фланга. Сумеешь?

— Постараюсь.

— Не «постараюсь», а выполню!

— Так точно, товарищ командир!

— Ты эти свои старорежимные словечки «так точно» брось!

— Слу... понятно, товарищ командир!

Чиненов улыбнулся, и все заулыбались.

— Шестой эскадрон! Кравченко!

— Я, товарищ командир!

— Твой эскадрон ударит с тыла.

— Есть!

— Сейчас перекусим, сюда подадут ужин. И — по эскадронам. Там они уже ведь ужинали?

— Конечно!

— Да, уже с час назад.

— Поели, конечно.

— Покормлены.

— Так вот, командиры эскадронов, начальник штаба! Уточните все детали. И сегодня же, сейчас же, как только опустится полная темнота, эти три эскадрона должны передвинуться на исходные позиции. Не курить. Не разговаривать. А Зеленцову — с левого фланга беляков может быть местами каменистый грунт, — обернуть копыта коней тряпками. Чтоб ни звука. А на рассвете по сигналу — красная ракета — в атаку. Ещё пока не совсем рассветёт, не после рассвета, а на рассвете! Чтобы они запаниковали и не сразу очухались. Понятно, товарищи?

— Понятно!

— Понятно.

— Хорошо.

— Есть!

В широкий зал, почти в двенадцать квадратных саженей, внесли большие тарелки с горячим мясом и картошкой. С крупно нарезанными свежими огурцами, помидорами, с пучками и очищенными головками зелёного лука и чеснока.

— По сто грамм, товарищи, выпьем завтра в обед, после успешного завершения операции. А сегодня нельзя. Но поесть надо хорошо. А то на конях не удержитесь. — Это объявил почти всё время молчавший Луцис. Он любил неординарные решения, всякие полезные новшества. Но только то, в чём был убеждён, что было уже доказано. Как и полагается математику.

...Ночь иссякала. Звёзды медленно, но уверенно тускнели. Вдали, за горизонтом, на Востоке едва заметно позолотилась полоска по всему излому вершин Южного Урала, по краю неба и гор. Новый день зажигал свой огонь. Но в бледной и узкой позолоте полосы рассвета уже определённо проглядывались кровяные оттенки нового дня.

Первый эскадрон был полностью на конях. В замершей тишине все ждали ракету.

Ночью не только беззвучно передислоцировались. Но и разведка Вересаева обследовала путь направления будущей атаки. Незаметно. Ползком. И теперь у командира была полная ясность проведения предстоящего броска.

Конечно, конный полк, приданный 27-й дивизии в составе шестой армии товарища Тухачевского, может быть, решал не основную задачу в наступлении на Бугульму и дальше. Это Вересаев понимал. Что значит его один эскадрон в составе огромной многотысячной армии товарища Тухачевского? Может быть, совсем мало. А может быть, и не совсем мало. Он всё-таки считал, что и может, и должен сыграть свою, притом, важную роль в наступлении. И прорыв провести стремительно. И людей своих сохранить. И противника побольше вывести из строя. Разогнать, обезоружить, уничтожить...

...Хотя сигнала ждали, но всё равно, когда в небо беззвучно врезалась красная ракета, потому что хлопка, звука выстрела, не было слышно — далеко, когда ракета взлетела, Вересаев даже вздрогнул от возбуждения. Эскадрон, стремительно вылетел из сосняка и понёсся на позиции противника.

Не доскакав сотни саженей, две тачанки развернулись, откатившись в сторону, чтобы не задеть атакующих своих, приготовились, но не стреляли. Пока эскадрон не обнаружен.

Как только грянул первый выстрел от беляков, сразу ударили пулемёты с тачанок, загикали атакующие конники, стреляя из винтовок на скаку, и тотчас же с другого фланга противника встречным прицельным кинжальным огнём зарокотали пулемёты Зеленцова. И гулко, раскатисто зарявкали откуда-то с тыла неприятеля три красных гаубицы...

Вересаев мчался, и шашка его сверкала в лучах рассветного солнца. Он в азарте боя не думал о том, что там, впереди, могут быть его бывшие однополчане, товарищи по войне четырнадцатого...

Сейчас это была его война. Война за Россию, в которую он верил. Это была его войсковая операция. Которую придумал, конечно, не он, да и не барон Густав тоже. Это общеизвестные приёмы. Но которые очень непросто применять в практике боя. А барон применял и очень часто. И отработал варианты так, как это не было сделано никем. И нашёл новые ходы и детали в применении этой тактики в бою на разной местности, в разное время суток и года, разными силами. И сегодня, когда Вересаев рискнул предложить это полковому командиру, и сейчас, особенно сейчас, когда он видел, как огонь сечёт неприятеля со всех сторон, как пехота сжимает кольцо, конница с гиканьем уже перескакивает окопы, сверкая шашками, душа его трепетала от победы, боевой военной удачи, успеха.

Рядом грохнул выстрел, Вересаев рубанул шашкой длинного тощего офицера, тот осел, почему-то отшвырнув револьвер.

Конь Вересаева вздыбился, и всадник увидел прямо перед собой коренастого подполковника буквально в броске вперёд на него, Вересаева, с винтовкой со штыком наперевес. Едва не задев конника, штык порвал край кителя, Вересаев дёрнулся и с силой рубанул... Лицо подполковника с седыми усами исказилось от боли, он что-то прокричал, падая ничком в пыльную траву...

Белые отступали. Кто убегая, падал зарубленный, кто уползал, прячась за соснами, берёзами, за кустами. Кто, отстреливаясь, уходил перебежками. Нет, белый полк не просто отступил. Он перестал существовать, был смят, рассеян, уничтожен.

Вересаев слышал, как гулко и беспрерывно грохотала красная артиллерия, а он знал, что красная, в нескольких верстах севернее. Это основные силы дивизии громили белый Волжский корпус возле Бугульмы.

...Когда на обеде, около полудня, в штабе полка командиры эскадронов, отряхнув и очистив кителя, поправив, подтянув портупеи, почистив сапоги, подняли кружки с водкой, комиссар полка встал.

— Сегодня вы, всадники револьюцьии одержьали хорошюю победу над белей гвардией. Спасибо вам от имени револьюцьии и советской власти, — и он вдруг добавил то, что хоть и было закономерно, но прозвучало неожиданно. — Я думаю, товарищ Чиненов меня поддержит, мы за проявленную инициативу при подготовке операции командиру первого эскадрона Вересаеву особо объявим благодарность...