1918. Декабрь,— 1919. Февраль.
Он сидел один за чашкой крепкого кофе в небольшой, но удобно и уютно убранной комнате для отдыха, позади своего обширного кабинета регента Финляндии.
Он снова переживал, что отказал делегации прибалтов. Они были у него месяц назад. И он тогда не смог им помочь. Они просили несколько кораблей для эвакуации, прежде всего женщин и детей, в Финляндию с захваченных большевиками территорий Эстонии и Латвии. Особенно тяжёлое положение сложилось в Эстонии. А кораблей для этого попросту не было. Да и обеспечить продовольствием такие транспорты было бы невозможно. Тяжко отказывать братскому народу, но... обстоятельства оказались выше желаний, сочувствия, даже политической целесообразности.
Он пил кофе, затягивался крепким, ароматным дымом сигары и мысленным взором видел перед собой усеянный камнями эстонский берег Финского залива. Теперь там уже помощь есть.
Ещё в середине декабря английская эскадра прибыла в Финский залив, но сами по себе военные корабли не могли бы оттеснить части красноармейцев Советской России. А у эстонцев не хватало сил. И вот тогда Маннергейм дал своё разрешение на формирование добровольческих отрядов. Помощь соседям дело добровольное, однако желающих нашлось немало.
...Усиленный батальон Пяллинена уже четыре часа вёл тяжёлый бой. Полукольцом выдвинув людей на побережье, капитан осуществил охват отряда красных с флангов. У них были приличные силы — до четырёхсот хорошо вооружённых солдат, или бойцов, красноармейцев, как они себя называли. У Пяллинена — почти вдвое больше. Хотя по военной науке при наступлении надо иметь троекратное превосходство, он вполне обходился таким соотношением, как в этом случае, или даже меньшим числом. И почти всегда выигрывал бой. Потому что неизменно использовал манёвр. Этому учили в финской армии с первого часа её создания — с января восемнадцатого. Генерал Маннергейм требовал постоянных учений, занятий, маршей. Всего того, что необходимо, чтобы армия была не только крепкой и выносливой. Но и умелой. Чтобы офицер и солдат искусно владели и оружием, и тактикой боя. Чтобы офицеры знали военное искусство, как школьную азбуку.
Пекка постоянно, даже в минуты отдыха, да и в часы мирных будней повседневной военной жизни, обдумывал варианты манёвра пехоты. Взаимодействие с артиллерией, броски прорыва, охват с флангов, с одновременным давлением с фронта. И многое другое. Однажды сам генерал Маннергейм провёл занятие в его подразделении.
А сюда, под Таллин, Пекка попал с почти полным составом своего батальона. Едва ли не все его солдаты и офицеры вызвались в эту военную экспедицию. И Мяккинен, и поручик Салмио, и конечно же, Матиас Хейкка из Марья-Коски. Обстоятельный Матти был, как всегда, обвешан гранатами и в рюкзаке, наверняка, имел большой шмат сала.
И вот, когда люди Пяллинена завершили охват противника, прижав его к скалам побережья, тогда и ударила приданная Пяллинену батарея трёхдюймовок. Этот манёвр для красных оказался смертельным.
Пекка хорошо знал высокую поражаемость пехоты при артиллерийском обстреле, если пехотинцы укрылись за валунами и прижаты к скале. Осколки рикошетируют, и потери у пехоты — огромные. Даже если снаряд не упал среди валунов, а только ударил в скалу, которая позади обороняющихся. Осколки мечутся и выбивают всех. Живых почти не остаётся. А выскользнуть из охвата, уйти в расщелину скал или вдоль побережья не дали пулемёты батальонцев.
Пяллинен заранее приказал артиллеристам по его красной ракете открыть беглый огонь на целых десять минут. Ушёл почти весь огнезапас. Но и результат получился полный! После обстрела солдаты батальона в несколько минут заняли позиции красных. Даже стреляли мало. Взяли в плен с полсотни человек. Остальные остались здесь на берегу. Между старинных балтийских валунов...
У красных тоже была артиллерия, но Пяллинен вовремя отрезал её от пехоты и провёл охват, когда батарея красных оказалась оттеснённой за скалу, позади неё. То есть широкая скала отделила пехоту противника от её артиллерии. И она же, скала, не давала возможности стрелять пушкам красных. Вот она, военная наука в действии. Пяллинен был весьма доволен собой.
Справа и слева грохотало. Другие отряды наступали. И оборонялись. Английские корабли вели огонь по позициям Красной армии. По всему побережью шёл тяжёлый бой. Рядом в тридцати-сорока верстах находился Таллин, и шла, фактически, битва за него. Но уже темнело. Долгая и быстро приходящая январская ночь уже ложилась на берег. Воины не хотели уступать стихии. С той и другой стороны продолжали стрелять. Но с каждой минутой тьма густела, становилась непроглядной, и воители, утомлённые и израненные, начинали понимать бессмысленность стрельбы в чёрную пустоту. В никуда. И бой уже утихал.
...Он допил вторую чашку кофе и с сигарой в руке встал, подошёл к окну. Голубые ели под окнами кабинета бывшей резиденции генерал-губернатора ещё искрились хлопьями снега, мерцающего под красным закатным солнцем января. Он смотрел на красное северное солнце, на его край, уже уходящий за красные, серые и белые крыши старого Гельсингфорса. Своей цепкой и ясной памятью он видел многое. Ему хотелось вместе с полками и батальонами своей армии участвовать в самых горячих боях, напряжённых пограничных противостояниях, которые постоянно случались в эти месяцы.
Ему сдавливал горло белоснежный воротничок с белым галстуком-бабочкой. Ладно сидящий смокинг казался ему непривычным. Хотя внешне он выглядел так, словно родился для дипломатической работы и должности главы государства. Но регентство его всё-таки тяготило. Он согласился на этот пост исключительно для служения Финляндии. Согласился, прекрасно понимая, что в сложной сегодняшней политической и военной ситуации нет никого, кроме него самого, кто мог бы удержать порядок в стране, стабилизировать политическое и финансовое положение государства. В полной мере сознавал всю сложность положения страны, а, соответственно, тяжесть бремени власти, особенно в такой, поистине переломный период истории Финляндии.
...Капитан Пяллинен повернул голову и увидел подходящего к нему Хейкку из Марья-Коски. Матти держал винтовку наперевес и вёл перед собой красного командира со связанными сзади руками. Тот был ранен, кровь стекала со лба по его лицу.
На поясе у Матиаса среди всегдашних его гранат, — а он сразу пополнял их запас после боя, — висел на боку маузер, в деревянной кобуре, на ремешке через плечо. Маузера у Матти прежде не было.
— Пленного отведи: налево по берегу вдоль скал в расселине устроен штаб генерала Ветцера. Сдай лично генералу. Но сначала перевяжи его. И сдай генералу. Понятно?
— Так точно, господин капитан!
— А маузер сдай мне!
Матти даже немного растерялся. В бою он не терялся никогда. А здесь растерялся. Иногда он делился продуктами с товарищами. Запаслив был. Скуповат. Но всё-таки делился. Продуктами. Но не оружием. Он вообще очень не любил, когда у него что-то отбирали. А тут — маузер. Такая вещь...
— Господин капитан...
— Сдай маузер, Матти!
Ужасно огорчённым было его лицо. Даже нос его сморщился от обиды и досады. Молча, отвернувшись в сторону, чтобы, как будто, не видеть такой неприятности, как сдача маузера, Хейкка протянул кобуру с пистолетом командиру...
... — Разрешите, Ваше высочество? — Адъютант вошёл в кабинет и остановился в пяти шагах от входа.
Маннергейм кивнул, недовольно сжав губы. Ему не нравилось, когда его называли «Ваше высочество». Хотя он понимал, что так полагается по протоколу, но это было весьма непривычно. Ему, боевому генералу, такое обращение казалось чуждым. Так же, как и штатский смокинг. Который, тем не менее, он носил элегантно и с достоинством.
Уже почти два месяца он правил страной. Шестнадцати, даже восемнадцатичасовой рабочий день был забит до предела. Приёмы, совещания, утверждения политических и экономических постановлений правительства, выступления в парламенте. И думы, напряжённые тревожные думы, когда решение принять почти невозможно. Для принятия правильного решения не хватает ни средств, ни сил, ни возможностей. Но всё-таки, с каждым днём он продвигался вперёд.
3 февраля правительство Франции приняло решение о восстановлении с Финляндией дипломатических отношений. А ещё в начале января Франция обратилась к своим союзникам, призывая их признать независимость Финляндии. Внутри страны шла большая работа по укреплению армии. Прежде всего, шюцкора, который в любые времена всегда оставался в основе самообороны страны. К февралю был уже готов новый закон об «отрядах защиты порядка», и шюцкор получал своего главнокомандующего. Закон был утверждён Маннергеймом в начале февраля. Уже к концу января было завершено создание кадетского корпуса для финляндской армии. Такая стабильность в подготовке командных армейских кадров была просто необходима стране. Хотя для добротной и высокой боеготовности армию ещё предстояло переформировать. В стране ещё не было конституции, нормальной и современной, которую следовало принять. Не было введено обязательное всеобщее школьное обучение. Земельная реформа, которую уже начали проводить, не была завершена. Это тревожило крестьян, и надо было доводить дело до конца. Да и красные агитаторы продолжали свою подрывную работу в стране. Исподволь, среди крестьян и интеллигенции. Даже в армии...
— К вам подполковник Туорила! — Адъютант тоже понимал, что не надо часто говорить «Ваше высочество», — ему назначено.
Маннергейм снова кивнул.
— Ваше высочество, подполковник Туорила для доклада по специальному заданию прибыл!
— Здравствуйте, подполковник! Садитесь.
— Благодарю. Разрешите доложить?
— Да.
— Орудия доставлены. Двенадцать шестидюймовых и восемь трёхдюймовок. Береговые укрепления строятся. Там сейчас работают около батальона солдат. С ними два инженера. В марте закончим. И окончательно установим орудия.
— Мало орудий. Очень мало.
— Да, господин генерал, мало. Но выделенных средств едва хватило.
— Да... я знаю. Чтобы контролировать два пролива, надо значительно больше береговой артиллерии. На внутренний пролив необходимо установить три... нет, четыре крупнокалиберных батареи. А на внешний — ещё больше. Не говоря уже о малых калибрах, для защиты самих островов, чтобы они действительно стали морской крепостью. Там всё надо перестраивать.
— Делаем, Ваше высочество. По утверждённому вами проекту.
— Я знаю, Карл, знаю. Но это — только начало. Денег не хватает ни на что. А страну надо укреплять. И границы, и берега.
— Так точно, Ваше высочество!
— Денег, конечно, достанем. Но не сразу. Так что форсируйте. Не задерживайте, не затягивайте. От вашей энергии зависит многое. Если будут задержки, докладывайте прямо мне. Всё это очень важно.
— Есть, Ваше высочество!
Туорила ушёл, и Маннергейм извлёк из шкафа толстую папку, развернул карту западной Финляндии. Долго и внимательно рассматривал береговую линию, Ботнический залив, Финский залив. Долго и задумчиво смотрел на Аландские острова. Извлёк своё «вечное перо» и сделал короткую запись на полях карты. Пару слов подчеркнул дважды. Расписался. Взял из письменного прибора на столе белую бумажную полоску, сделал закладку и убрал папку в шкаф.
...Хотя уже стемнело, Матти не повёл красного по берегу. Слишком опасно. Скальные береговые возвышения он обогнул. Подальше от залива, где шёл бой. Лишних километра полтора, зато надёжнее. Красные отряды слева — в глубине, а здесь, в трёх-четырёх верстах — только по берегу, где всё время шёл бой.
Командир роты красноармейцев, которого он вёл, был чуть ниже его ростом, но такой же широкоплечий, как Матти, и крепкий по-крестьянски. Он был в длинной шинели, с красной звездой, пришитой на левом рукаве, и двумя нашивками — красными квадратиками — под ней. Это знаки различия командира роты. На голове — поношенная серая мерлушковая папаха с маленькой красной звёздочкой спереди. Оружие — маузер — у него отобрали при взятии в плен. Остальное пока не тронули. И звёздочку пока не сорвали. После того как три таких роты почти полностью уничтожили, захватив плацдарм с малыми потерями, злобы особой не было. Хотя нередко случается совсем наоборот, после особо кровавого штурма...
— Как тебя зовут-то?
— Николай.
Шли долго, и пленный всё время молчал. Даже когда Матти его перевязывал, он не сказал ни слова, не издал ни звука. А кожа головы его была глубоко рассечена осколком, и ему было очень больно, но он даже не подал виду. Такое поведение вызвало у Маттиаса уважение. Он понимал, что пленного после допроса, скорее всего, расстреляют. Здесь не Финляндия, генерал Ветцер — не главком, а только командующий экспедиционным финским корпусом, состоящим примерно из двух полков. И подчиняется финский генерал эстонскому командующему генералу Лайдонеру. И Матти совершенно правильно понимал, что проблемы с пленными здесь не будет. Тем более что красные пришли сюда сами, как завоеватели. Расстреляют и всё. И пленный это тоже, конечно, понимает. Но молчит.
Впервые судьба, жизнь и смерть человека, зависела от него, от Маттиаса Хейкки. В бою, конечно, там другое дело. Стреляй или тебя застрелят. А здесь... Конечно, приказ есть приказ. Но ему, Маттиасу, уже победившему этого красного парня, который, как и он, Маттиас, несколько лет назад наверняка служил солдатом в русской императорской армии, вести его на верную смерть... не хотелось. Не хотелось и всё. Потому что, несмотря на службу в царской армии, а он успел прослужить четыре года и повоевать в первой мировой, и несмотря на то, что уже год служил и немало повоевал в батальоне Пяллинена, Матти оставался в душе крестьянином, который тосковал по земле. Убивал, конечно, в бою, но только по необходимости. И это было для него неприятной обязанностью.
— Тебе сколько лет-то?
— Двадцать четыре.
— Жена-то, дети есть?
— Нет... Мать только.
Матти подумал, что мог бы про детей соврать, чтобы разжалобить. Честный...
— А тебе сколько? — неожиданно спросил красный Николай.
— Да тоже... двадцать четыре. Расстреляют тебя... — помолчав, заметил Матти.
— Да... знаю...
— За что ж ты воюешь-то? На чужую землю пришёл. Зачем же?
Красный ответил не сразу:
— Ну... свободу несём рабочим и крестьянам.
— От кого свободу-то?
— От буржуев.
— А почему же я вот, крестьянин, против тебя воюю. Если бы ты мне нёс свободу, я бы за тебя был...
— Да вы... политически неграмотные...
— Мы-то неграмотные? — Матти разозлился. — Знаю я ваших красных. Видел их мятеж в Финляндии прошлой зимой. Грабили они, в основном. По-русски это называется экс... экстр...
— Экспроприация!
— Точно. В общем, у всех отбирали что могли. Кто чуть побогаче самого нищего, объявляли богачом. И всё отбирали. Не отдашь — убьют. Зачем же у крестьянина последнюю лошадь и корову отбирать?
— У кого лошадь и корова — тот богатый. Надо нищим что-то тоже кушать...
— А ты знаешь, кто у нас в деревне нищий? Да и у вас тоже? Знаешь?
Николай промолчал.
— Молчишь. Потому что знаешь! Пьяницы и бездельники! Вот они и устроили «революцию», чтобы отобрать чужое добро, чужим потом нажитое... Потому мы все и воюем против вас! Чтобы сохранить свои дома от грабежа! А своих жён от насилия! Вот так, господин, то есть гражданин красный командир.
— Да... ты подкованный здорово!
— Что я, лошадь?
— Это у нас так говорят про грамотных.
— A-а... а сказал «безграмотный»!
— Не знал... Откуда так по-русски хорошо говоришь?
— Откуда-откуда! У нас почти все так говорят. Многие служили в армии у царя. Вся администрация Финляндского княжества и полиция — были русские чиновники. До вашей революции, до октября семнадцатого, по-фински только в деревнях и говорили. А в городе... Ну, среди учёных... А так, в городе, в основном, по-русски, ну и по-фински тоже... немного, — Матти сам запутался в объяснениях.
Этот мужественный парень ему всё больше нравился.
— И что, смерти не боишься? Жить не хочется?
— Да как... боюсь, конечно. И жить хочется. Но... если уж получается так... не трястись же... на коленях... Да и не поможет.
— Правильно говоришь, красный Николай. Покурить хочешь?
— Дай, если есть. Я в бою свой кисет с махоркой потерял.
Матти остановился, показал жестом, чтобы пленный отошёл к скале. Встали возле молодых трёх берёзок, примостившихся возле невысоких каменных возвышений, отгораживающих, как бы обрамляющих в этом месте побережье.
Хейкка достал свой кисет, оторвал газету для самокрутки. Отсыпал махорки. Послюнявил край, свернул. Всё время, однако, был настороже. Держал винтовку через локоть на руке, не спуская глаз с русского, который в двух саженях от него прислонился к берёзе.
— На, держи!
— Спасибо!
Матти достал из кармана свою, заранее свёрнутую, недокуренную в прошлый раз, самокрутку.
Закурили.
— Как тебя-то зовут?
— Матти.
— Спасибо тебе, Матти. Такое дело... что в такой момент... перед... концом. Закурить дал. Это — святое дело. Спасибо тебе.
— Да... ладно.
Минуты с две помолчали.
— Знаешь что, Николай?
— Чего?
— Докуривай! И разбежимся в разные стороны!
— Как?! — Он ошалело посмотрел на финского солдата.
— Я тебя отпускаю, красный русский. Не хочу тебя убивать. Ты запомни, что финн русскому не враг. Никогда не был и не будет. Финн никому не враг. А если кто к нам лезет, будем бить. — Матти даже раскраснелся от важности своей речи. Этого, конечно, не видно было в темноте, но щеки у него горели. — А сейчас иди! Только если тебя поймают, то уже не помогу. И помни, я тебя не отпускал, ты сам сбежал.
— Само собой, Матти. А... тебе не попадёт?..
— Может, и попадёт...
— Ну... не расстреляют?
— Ну нет! Это точно нет! Сбежал и сбежал! Иди.
— Прощай, Матти!
— Прощай, красный Николай!
Три секунды — и счастливый пленный, в полной мере понимающий, что он вновь обрёл жизнь, растворился во мраке январской ночи.
Маттиас надел винтовку за спину и, докуривая самокрутку на ходу, двинулся обратно в батальон. Обдумывал, как бы покрасивей и убедительнее рассказать капитану Пяллинену, что взорвался запоздалый английский снаряд, что обоих отбросило ударной волной. Когда очнулся, русского уже не было. Матти сочинит убедительно. Он на такие дела мастер. Капитан даже посочувствует его расстроенности и растерянности. Солдат он, Матти Хейкка, смелый и добросовестный, воюет хорошо и со смекалкой, с умом. А палачом не был и не будет.
...Маннергейм отчётливо представлял себе положение в Эстонии, когда объединённые национальные эстонские силы с помощью скандинавских добровольцев и, прежде всего, финляндских полков, уже приближались к победе. То есть, к освобождению страны от красной интервенции.
Одновременно многими острыми и неотложными проблемами был заполнен его мозг. Несмотря на поступающие из Европы грузы зерна, его и другого продовольствия явно не хватало. Реорганизация армии шла очень медленно. Не хватало средств на развитие промышленности, прежде всего, тяжёлой. Не хватало сырья для промышленных предприятий. И многое, многое другое.
Но сейчас первым делом перед ним встали отношения с сильным и дружественным северным соседом — Швецией. Появилась возможность укрепить и улучшить эти отношения, слегка ослабленные спорами об Аландских островах.
Шведская дипломатия стала проявлять инициативу и искать точки соприкосновения.
Ещё в декабре чрезвычайный и полномочный посол Швеции в Хельсинки королевский министр господин Вестман передал руководству Финляндии вербальную ноту. Вербальную — то есть, как бы полуофициальную, приравненную к устному заявлению. С одной стороны, в ней зондировалось отношение правительства Финляндии к вопросу об Аландских островах, точнее, отношение к тем компенсациям, которые могла бы дать Швеция за Аланды. С другой стороны, осторожный посол, вручая ноту, тут же сослался на то, что это его личное мнение и инициатива, не согласованные с правительством Швеции и королём.
Нота эта была получена 12 декабря, то есть в день избрания Маннергейма регентом. За несколько часов до этого события.
И вот, уже в январе, господин Вестман вручил регенту Маннергейму официальное приглашение в гости к королю Швеции Его величеству Густаву V.
Маннергейм засиделся в кабинете до глубокой ночи. Просматривал материалы, необходимые для переговоров со Швецией.
Отношения европейских государств и США к Финляндии, к её проблемам, к проблеме Аландов. Справки, подготовленные советниками, Министерством иностранных дел. Просмотрел финские газеты, а также французские, немецкие, английские.
Около часу ночи вдруг вспомнил, что всё время пил кофе и не ужинал. Хотя адъютант, то есть теперь — помощник и первый советник, неоднократно напоминал. Даже принёс бутерброды с рыбой и сухой колбасой.
Позвонил, чтобы снова принесли горячий кофе. Перекусил, почти не замечая вкуса пищи. Какой вкус тут мог быть? Перед его мысленным взором всё время проходила вереница сегодняшних и вскоре предстоящих событий. Он всё это не только переживал, но буквально ощущал, видел воочию!..
Он не боялся пить кофе даже перед сном. Его не мучила бессонница. Устав от длиннющего рабочего дня, заснул, как убитый, едва добравшись до спальни.
Последней мыслью засыпающего великого труженика, барона, генерала и регента Маннергейма была его поездка в середине февраля в Стокгольм, Копенгаген, Христианию.
Засыпая, он уже видел воочию красные черепичные крыши страны Андерсена и острые шпили готических храмов Стокгольма.