Всадник времени

18. ПОКУШЕНИЕ

1920. Апрель.

Давно ждали его приезда. Казалось бы, теперь он не занимает никакой государственной должности, и должен оказаться более свободным, чем прежде. Но нет. Постоянные встречи, приёмы, разъезды за рубеж. Все хотели попасть к нему, или пригласить к себе, если ранг позволял. Политики и военные. Министры и дипломаты. Они считали разумным, весьма полезным и важным получить у него аудиенцию и, если повезёт, совет. Который всегда оказывался мудрым, а порой, и пророческим.

Его ждали давно. И вот наконец генерал приехал в Тампере и пришёл в их офицерский клуб.

Здесь собрались люди, у которых многое было связано с Маннергеймом. Воевали под его командованием — и ещё там, в России, а потом здесь, в Суоми. Учились у него военной науке.

Предполагалась лекция знаменитого боевого генерала о современных методах тактики боя в кавалерии. Но получилось нечто вроде беседы известного мэтра с учениками и поклонниками.

Маннергейм прибыл в Тампере для участия в параде финляндской Белой гвардии — шюцкора, назначенной на завтра, на 4 апреля. Это был ещё и первый день Пасхи. А встреча в офицерском клубе состоялась накануне во второй половине дня.

Все сидели за столиками, пили чёрный кофе, слушали своего генерала, вновь переживали былое. Вспоминали восемнадцатый, Освободительную войну. А кто-то и Вторую Отечественную.

— Да, конечно, — отвечал на вопрос генерал, — этот тактический приём с использованием резерва часто решает исход сражения. Вспомните даже давние времена — Куликовскую битву в России. Исход битвы решил засадный полк, как они тогда называли тактический резерв. Он же при тех масштабах и был стратегическим, — генерал улыбался, — а что главное при засаде, господин поручик?

— Господин генерал, конечно, и место засадной позиции, но, я полагаю, главное — время ввода резерва. Оно должно быть идеально точным.

— Правильно, господин поручик! Вот здесь и есть одна из трагедий войны. Порой, чтобы вовремя ввести в бой резерв, надо иметь железную выдержку. Выждать, когда противник измотает свои силы, использует все резервы. Но на ваших глазах будут погибать ваши товарищи. А время ввода резерва ещё не наступило. Потому что задача не только спасти войска, а, прежде всего, получить победу. Для победы армии на смерть, порой, бросают батальон или даже полк. Так уж устроена смертельная арифметика войны. Тот самый князь Боброк Волынский, вместе с другим князем командовавший засадным полком, выжидал до последнего. Как и было приказано их главнокомандующим князем Дмитрием, которого после назвали «Донским». И когда многие из русского войска погибли, татары уже чувствовали победу и, изнурённые, расслабились, тогда Боброк и ввёл свежие силы. И решил исход битвы. Много раз умело применял этот приём Александр Македонский. Кавалерия — подвижный род войск, и оперативно-тактические и стратегические методы изучались ещё древними полководцами. Многое изменилось с тех пор. Но многое в военном искусстве осталось на прежних основах.

Все с замиранием дыхания слушали, когда говорил генерал. Многие из них воевали под его командованием, многих он знал лично. В маленьком клубе собралось не менее пятидесяти офицеров. Офицеры финской армии, русские офицеры, после революции оставшиеся в Финляндии и тоже воевавшие против красных за свободу Суоми в восемнадцатом.

— Вообще, господа офицеры, главное для командира, всё-таки, иметь полный контакт со своим батальоном, полком, дивизией. Знать и ощущать физически, что она может, эта дивизия, а что — нет. Это главное. Если ты можешь поднять гирю в полтора пуда, а двухпудовую — нет, не страшно, если попробуешь поднять. Не поднимешь. В армии так нельзя. Если полк направить на невыполнимую задачу, он её не просто не выполнит, а погибнет.

Беседа шла непринуждённо, с улыбками, с ароматным запахом кофе. Маннергейму это нравилось. Это и были те редкие минуты его жизни, когда он отдыхал.

В тот же день, в то же самое время, около пяти часов вечера, когда светло, как в полдень, потому что в апреле в Суоми даже ночи белые, проходило другое собрание.

Здесь не пили кофе, а только курили. Гнетущая тишина заполняла комнату.

Трое молодых людей студенческого вида и женщина лет тридцати, суховатая, с длинным лицом, в больших очках и с короткой прямой причёской, сидели за квадратным, не покрытым скатертью столом. Женщина, глубоко затягиваясь папиросой, молчала, как и все. Затем прокашлялась и сказала неожиданно низким голосом:

— Я думаю, мы с Евстафием Зыковым не напрасно приехали сегодня к вам в Таммерфорс, не напрасно. И возвращаться просто так не намерены. Сегодня мы совершим великое дело для мировой революции.

— Да, Александра! Я готов. Я готов жизнь отдать за коммунистические идеалы. И каждый коммунист, настоящий, истинный коммунист, должен быть всегда готов отдать свою жизнь за идею. За будущее, светлое будущее человечества. Я готов за это жертвовать и своей жизнью, и жизнью своих близких.

— Ладно, Зыков! — Александра бесцеремонно прервала поток излияний, — хватит! Через пять минут пора выходить. Отсюда минут десять ходьбы до этого клуба. Они закончат, может быть, и через час-два, но не раньше, чем через полчаса. У нас всё просчитано. Будем ждать возле клуба.

Она затянулась папиросой и опять закашлялась. Все внимательно смотрели на неё. Евстафий был — весь внимание и почтение. Глаза на его тщедушном, востроносом лице горели фанатичным огнём.

— Ёрма и Армас, — продолжала Александра, — сядут на скамейке в полусотне шагов от входа в клуб, там есть скамейка. Сядут с газетами и закурят. Там так часто бывает. Зыкову поручено главное дело, и он его сделает.

Она снова сухо и резко закашлялась, прикрывая рот носовым платком.

— Мы с Евстафием будем ждать у самого выхода, сбоку от ступенек, у стены.

— Могут заподозрить, — сказал Ёрма.

— Не заподозрят. Будем с Зыковым целоваться, тьфу!;— Александра откровенно и презрительно плюнула на пол, — противно! Но для дела необходимо!

Зыков вовсе не обратил внимания на плевок. Мыслями он уже был там, на пьедестале героя.

Он, исключённый за неуспеваемость, бедный студент Петроградского университета, он, преданный коммунист, совершит великое дело. Он уничтожит знаменитого врага большевиков, врага коммунистов. Который, если бы не Евстафий, мог бы принести ещё много вреда международному пролетариату. Но он, Евстафий, этого не допустит.

— Всем проверить оружие. Да... Тем, у кого есть. Бомба у тебя в порядке?

— Да, Александра. На предохранительной проволоке. Я её отгибаю, выдёргиваю. И бросаю.

— Ладно, я знаю, что ты подготовился. У Армаса — вторая, запасная бомба. Если не получится у Зыкова, то бросает он. А у меня — револьвер, на всякий разный случай. Ты помнишь, Зыков, его фотографию?

— Конечно, помню!

— Не забудь ничего, будь внимателен! Всем всё ясно?

— Понятно! — подтвердил Армас.

— Если всё будет, как задумано, Ёрма и Армас в нужный момент помогут нам смешаться с толпой. Народу у клуба в это время всегда много. Да ещё выйдут офицеры, перед которыми он выступал. Завтра он собирается возглавить парад шюцкора. Не возглавит! Для этого мы и приехали сюда! Ну... всё, пошли! Да здравствует мировая революция!

Все встали и повторили негромко, но с пафосом:

— Да здравствует мировая революция!

Евстафий надел шляпу с небольшими полями, чёрную, с вмятиной сверху, поднял короткий воротник на своём чёрном демисезонном полупальто и торопливым шагом двинулся за Александрой. Строгой и неумолимой революционеркой — руководительницей боевой группы.

...— Ваше превосходительство! Почему вы не согласитесь возглавить экспедиционный корпус? И мы очень быстро освободим Питер!

— Нет, господа, такие вопросы решает правительство. А я сейчас вольный человек, должностей не занимаю.

— Вы, Ваше превосходительство, — Маннергейм! Многие офицеры говорят: «Дайте нам Маннергейма, и мы освободим Питер! Мы возьмём Питер обратно!» И мы все с этим согласны, Ваше превосходительство! — Молодой и плотный русский полковник с пышными гусарскими усами, разгорячился.

Беседа о военном искусстве давно закончилась, офицеры задавали генералу волнующие их, давно наболевшие вопросы.

Здесь было много тех, кого большевики лишили всего. И родины, и дома, и русской армии. И даже государя-императора, которому они присягали.

— Разрешите вопрос, Ваше превосходительство? — высокий, широкоплечий, тоже русский подполковник-кавалерист встал из-за столика.

— Спрашивайте, господин подполковник! И можете сесть.

— Благодарю, Ваше превосходительство! Неужели вы, Ваше превосходительство, известный боевой генерал, не хотите помочь народу России сбросить это красное ярмо? Ведь едва они разделаются с белыми армиями, они не оставят в покое Финляндию. Большевики весьма, весьма агрессивны.

— Не так всё просто, господин подполковник. В октябре прошлого года я направил из Парижа телеграмму президенту Стольбергу, где сообщал, что разумно и благородно принять прямое участие в борьбе с большевиками. Из телеграммы было понятно, что я готов возглавить или экспедиционный корпус, или другие вооружённые силы, направленные на освобождение Петербурга и России в общей борьбе Западных держав. Мнения были разные по этому поводу, но так или иначе правительство Финляндии и президент такого решения не приняли.

— Но ведь ещё не поздно! Мы все горим желанием помочь русской белой армии! — Это встал со стула финский капитан, — офицеры финляндской армии, вся армия и вся финская Белая гвардия ждёт вас, Ваше превосходительство! Завтра на параде Белой гвардии вы снова, увидите энтузиазм и преданность военных Вашему превосходительству!

— Сидите, господин капитан, пейте кофе! Я отвечу на ваш вопрос, только будьте все поспокойнее. Только выдержка и спокойствие позволяют выигрывать сражения! — Генерал улыбнулся. Его густой бас заполнял все кафе, когда он говорил. Но голос был негромким, спокойным, однако мощным, наполненным уверенностью и силой. — Сейчас, может быть, уже даже и поздно. Деникин показал себя слабым политиком. Ну, да он уже сдал армию Врангелю, ещё в начале апреля. Вы, наверно, знаете. Мне думается, удобный стратегический момент уже упущен ещё прошлой осенью и зимой. Правда, маршал Пилсудский наступает на Киев. Однако сегодня позиции русской белой армии слабее, чем они были несколько месяцев назад. Но дело не только в том. Правительство Финляндии не готово к этому. Да и страны Запада несколько изменили своё отношение к Советской России.

— Заигрывают?

— Да, господин полковник. Именно так.

Гусарский полковник встал во весь свой высокий рост. Он располагался через два столика от генерала и был почти такого же высокого роста. Может, чуть пониже.

Он поднял бокал, до краёв наполненный коньяком:

— За вас, Ваше превосходительство! Вы всегда остаётесь нашим знаменем и нашей надеждой!

Все присутствующие в кафе офицеры встали. А никого другого здесь и не было.

— Благодарю вас, господа, — ответил генерал своим спокойным и густым голосом. Он выпил маленькую рюмку коньяку, больше сегодня не хотелось. Однако ему всё это было приятно и радостно. И то, что большинство офицеров во всей финской армии очень верят в него, в его полководческий дар, в его дальновидный ум. Он это знал и тоже верил в неё, в свою армию, которую создал. Сегодняшняя встреча была лишним подтверждением тому.

Он был удовлетворён тем, что большинство офицеров разделяют его позицию, его точку зрения по поводу отношения к большевикам. Они, как и их генерал, понимают, что красные не оставят в покое Финляндию, когда окрепнут.

Он-то это знал с самого начала. Но и многие офицеры, оказывается, разделяют эти убеждения. В отличие от членов правительства. И, конечно, той части народа, которая участвовала в мятеже в восемнадцатом. Их, красных, было меньшинство, но они были. И поскольку правительство совсем недавно разрешило коммунистам создать свою партию в Финляндии официально, то теперь у них будут места и в парламенте. Тогда они будут уже официально отстаивать во властных органах интересы Москвы.

Это, конечно, навевало грустные мысли. Но офицеры, мощный костяк военных профессионалов, которых он подготовил в Финской армии, радовали его своей верой, убеждённостью, надёжностью и отвагой. И почти все русские офицеры, которые сидели сегодня в этом клубе рядом с финнами, тоже уже служили в армии Финляндии.

В руководстве Петроградского ЧК хорошо знали, что Маннергейм опасен для большевиков. Его авторитет среди финских военных, созданная им весьма боеспособная финляндская армия — могли сыграть опасную для большевиков роль в Гражданской войне, которая ещё бушевала в России.

Более того, убийство такого популярного финского генерала могло бы обострить конфликт между Россией и Финляндией и создать предпосылки для возобновления финской революции. Так думали и бывшие бойцы финской Красной гвардии, и большевики тоже. Поэтому вопрос о ликвидации Маннергейма тайно обсуждался в военной контрразведке ЧК. Но — тайно. По всей видимости, ни в правительстве Советской России, ни в ЦК РКП (б) об этом не знали.

Покушение оставалось инициативой и самостоятельным действием чекистов. В то время подобные дела вполне вписывались в общую картину войны, разрухи, неразберихи.

И ещё одна, главная, группа террористов там же, в Тампере, готовила покушение на Маннергейма, но уже — завтра, во время парада шюцкора. Опытный красный командир, бывший финский красногвардеец Александр Векман руководил этой группой. И тоже сегодня, третьего апреля, он собрал свою группу, главных исполнителей. Они собрались вдалеке от группы других террористов и ничего о них не знали. Группу Александры послали совсем другие люди. Многим «борцам за свободу пролетариата» талантливый генерал Маннергейм уже тогда встал поперёк дороги.

Векман собрал своих в кафе на Хяменкату. Именно по Хяменкату должна была пройти колонна парада. Векман вручил красногвардейцу Карлу Сало тяжёлый кольт сорок пятого калибра[22].

— Смотри, не промахнись! Стреляй, когда он поравняется с тобой. Он будет верхом на коне, во главе колонны. Не промахнись! Правда, мы с Суокасом тебя подстрахуем.

...Когда в клубе всё закончилось, возле здания собрался народ. Сегодняшние газеты напечатали, что Маннергейм — в Тампере, четвёртого будет присутствовать на параде финской Белой гвардии, а третьего, накануне парада проводит встречу с ветеранами Освободительной войны в офицерском клубе. Встреча не только с ветеранами, а просто с офицерами, которые давно хотели встретиться со своим кумиром. Но ветеранов там собралось большинство.

Улицы были полны народа. Знаменитый генерал, герой Освободительной войны, бывший регент Финляндии. Хотя он в этом городе много бывал и прежде, но так уж получалось, что многие из жителей Тампере никогда не видели его вблизи, рядом.

Семнадцатилетняя Райя-Лиза Сихвола была влюблена в генерала Маннергейма уже с пятнадцати лет. Её отец, врач, занимающийся частной практикой, и мама вырастили Райю-Лизу романтичной и увлекающейся, доброй и современной. Зимой восемнадцатого, когда ей было всего пятнадцать лет, она уже читала газеты и интересовалась тем, что происходит в мире. Наблюдала за революцией, центром которой был не Хельсинки, а Тампере.

Сначала ей казалось, что революция — это путь к добру и благоденствию. Она даже прочитала «Город солнца» итальянского писателя Кампанеллы. В этой книге всё было красиво и хорошо. Все были добрые и счастливые. И у революционеров в Тампере тоже были красивые лозунги. Всем — работу, свободу, равенство! Ей это нравилось. Но увлечься революцией ей помешали собственные наблюдения. Она много ходила в те дни по улицам и сначала удивлялась: почему красногвардейцы такие жестокие. Расстреливали, порой, прямо на улице. Это было редко, но было. Она это видела дважды. А когда на её глазах ограбили пожилого мужчину, а её чуть не изнасиловали пьяные матросы с повязками красногвардейцев, она возненавидела революцию.

Вот тогда впервые и услышала о генерале Маннергейме. А уже к лету о нём ходили легенды. Она мечтала его увидеть воочию. Видела в газетах его портреты. И, хотя он бывал в Тампере, ни разу ей не удалось увидеть его вблизи. И вот сегодня она прибежала заранее к этому офицерскому клубу. Надела светлое платье с синим шарфом и кружевами на груди. Приладила, чуть надвинув на лоб, лучшую свою шляпку.

Офицеры вышли, плотной гурьбой окружая генерала, беседуя с ним. Он заметно выделялся в толпе, поскольку был выше всех почти на голову.

В белой папахе, расстёгнутой длинной шинели, в сверкающих чёрным блеском сапогах, генерал был строен и красив. Райя-Лиза обомлела. Она смотрела на своего героя восторженным взглядом, пытаясь подойти поближе.

И вдруг она увидела в нескольких шагах от генерала странную пару, и тревога, какая-то болезненная ноющая тревога мгновенно возникла в глубине её груди. Это были, скорее всего, студенты, молодые мужчина и женщина. От них отчётливо веяло опасностью, это Райя-Лиза почувствовала сразу.

Студент был в тонких очках, с острым носом и глаза у него горели безумным огнём. Студентка, тоже в очках, только очень больших, явно постарше своего кавалера, держала его под руку, смотрела на генерала, и взгляд у неё был злой и неподвижный.

Студент, уставившись на генерала горящими своими глазами, быстро сунул правую руку за пазуху...

Райя-Лиза хотела закричать, но не могла, спазмы сдавили ей горло.

...Генерал, выйдя из дверей клуба на небольшую площадку перед домом, стоя в окружении офицеров, сразу увидел эту пару.

Они оба напряжённо смотрели на него. Он мгновенно понял, что эти двое пришли сюда по его душу. Однако страха никогда не было в его сердце. По крайней мере, за собственную жизнь.

Он мог бы, конечно, выхватить браунинг, который всегда носил с собой, и с его опытом и реакцией пристрелил бы обоих мгновенно, но... Тогда это был бы не он. Именно так бы он поступил, если бы эти люди покушались на кого-то другого в его присутствии. Но это было покушение на него! Он это понял в одно мгновение и спокойно, и внимательно смотрел на них обоих в упор, прежде всего на студента, у которого за пазухой была, наверняка, граната. По историческому опыту террористов, русских террористов, а это были, конечно, русские, он хорошо знал, что в таких случаях обычно бросают мощную гранату или бомбу. А стреляют только позже, для страховки, если взрыв не получится или не принесёт желаемого результата.

Он смотрел на этих людей спокойно, как смотрит леопард на озлобленных и трусливых крыс. Очень внимательно и пристально смотрел, чувствуя всей своей душой свою силу и величие и одновременно глубоко ощущая мелочность и ничтожество этих двоих...

И вдруг этот студент с сумасшедшими глазами попятился, не вынимая руки из-за пазухи. В глазах студента теперь светился ужас. Его спутница пыталась его удержать, но он оттолкнул её и бросился в толпу, прочь... Она обернулась к генералу, сунув руку в сумочку, явно за пистолетом.

Генерал жёстко и пристально смотрел ей в глаза... И она не смогла вынуть свою руку из сумочки. Пятясь, смешалась с толпой...

Всё произошло мгновенно... Событие заняло не более пяти-шести секунд, его заметили только двое.

Только двое. Генерал и девочка.

Райя-Лиза в слезах, всхлипывая, подбежала к генералу.

— Ваше превосх-х-ходи-т-тельство!

Генерал улыбнулся, успокаивающе погладил её по голове и прошёл дальше вдоль людной улицы, сопровождаемый офицерами, его адъютантами и ещё разными важными людьми.

...Они сидели в той же комнате, где собирались перед покушением. Александра жадно курила папиросы, и все молчали. Зыкова трясло. Вот уже полчаса, как собрались здесь, а Александра всё молчала, меняя папиросу за папиросой, а Зыкова всё трясло, как припадочного. Хотя он сидел на стуле и во время своей тряски смотрел постоянно в одну точку.

Ёрма и Армас тоже молча курили, не решаясь ничего спрашивать. Они были немного поодаль, и из-за толпы не видели подробностей, хотя и видеть-то было нечего. Ничего не произошло.

Александра думала о том, что по её вине всё сорвалось. Она рассчитывала на этого хлюпика, надеясь на его глупость и преданность идее. Есть и умные преданные, как, например, она. Но она решила, что для одной операции одного умного — то есть её, — будет достаточно. А дурак Евстафий Зыков, тоже преданный коммунист, всё дело сделает, как надо. Но Зыков оказался хлюпиком.

Как же она, бывалый подпольщик-боевик, имеющий огромный опыт экспроприации, а также и ликвидации врагов революции, и так опростоволосилась? Как это случилось? Ведь руководила же она группами, которые нападали даже на банковские кареты с деньгами! И всё получалось! Деньги были экспроприированы и с успехом пускались на закупку оружия и проведение терактов.

Как же так получилось? Она ведь готовила себя к таким делам не один год! Что же произошло сегодня? Почему она сама не смогла? Когда этот мерзавец, этот грязный поганый хлюпик Евстафий, слюнявая мразь, струсил и сбежал, почему она сама не смогла выхватить заряженный револьвер, который держала в руке в сумочке? Почему она не смогла застрелить генерала? Почему? Ведь этот генерал, приговорённый к смерти ячейкой коммунистов за свою контрреволюционную деятельность, стоял совсем близко. Всего-то в нескольких шагах! Она ведь не боялась за свою жизнь! Убив его, она, может быть, и убегать бы не стала. Почему же не смогла?..

Она сама до сих пор не могла в это поверить... Никак не могла поверить.

Что же произошло? Она словно физически не смогла вытащить из сумочки руку с револьвером. Он, этот генерал, будто раздавил её своим взглядом. Под этим пристальным и мощным взором его пронзительных глаз она вдруг почувствовала себя мелкой, бессильной, ненужной и жалкой. И ей вдруг от этого стало страшно.

Нет, не страшно стрелять или отвечать за покушение. Нет! Страшно от своей внезапной ничтожности, мелкости и ненужности. В тот момент её охватило внезапное бессилие. Именно бессилие. Её воля, сильная воля боевика оказалась парализованной.

Она вдруг сейчас поняла, что всё произошло так: этот генерал буквально раздавил её силой своего взгляда. И ей вдруг стало противно всё, что было вокруг.

И эти два молчаливых и безынициативных финских коммуниста — Ёрма и Армас — придурки! Ждут, когда другие за них сделают дело! Сволочи.

Она раздражённо смяла очередную папиросу. Трясущейся рукой достала следующую и закурила снова. Зыкова всё ещё колотило. Она смотрела на него и злоба с новой силой вдруг начала закипать в ней.

Подонок! Это он, только он опозорил её революционную честь. А у него самого чести не было никогда. Никогда! Он трус и предатель. А она для дела, ради идеи вынуждена была целоваться с ним там, для прикрытия, для маскировки. Вынуждена была! А он, подонок, наслаждался ею, опозорив её потом.

Она вдруг заметила, что в кровь искусала губы. И вспомнила, что это было тогда, когда эта мразь, Зыков, сбежал, а она не могла вынуть револьвер. Губы в кровь... Дело провалено... Позор... Теперь о её революционном позоре все узнают. Подонок Зыков. И что, ему это так сойдёт с рук? Не сойдёт. Молча и спокойно она вынула из кармана пальто, в котором сидела, револьвер и, не спеша, спокойно выстрелила Евстафию в лоб. Прямо в середину.

И он, как будто даже и не заметил, как она направила на него револьвер. А пуля снесла ему сзади полголовы.

— Уберите этот мусор! — сказала Александра побелевшим от ужаса финским коммунистам. И вышла из дома. Ей надо было на поезд, который вскоре отходил на Петроград.

На другой день во время парада, в день Святой Пасхи покушение группы Бекмана тоже не состоялось. Они тоже не посмели выстрелить... Позже они попались финским властям. Их судили. Выдающегося человека сохранила судьба. Провидение было и на этот раз на его стороне.

...Растерянная Райя-Лиза осталась стоять на месте. Она ещё долго смотрела вслед генералу, успокаиваясь, потому что тёплая волна успокоения и добра вошла в её душу, после того как он погладил её по голове.

Она прожила потом долгую и хорошую жизнь и всегда до мелочей помнила эту удивительную встречу с генералом. Всю жизнь продолжала тайно любить его, не пытаясь найти с ним встреч. И никогда больше его не видела вблизи.

Но много лет спустя, седая и добрая бабушка Райя-Лиза рассказывала своим четверым любознательным внукам — двум мальчикам и двум девочкам, — как она, ещё юная девушка, здесь же, неподалёку в Тампере встретилась со знаменитым маршалом Финляндии Маннергеймом. Который был только генералом, но уже тогда знаменитым. И в конце рассказа всегда, смущаясь, как маленькая девочка, добавляла, что он погладил её по голове.