Всадник времени

17. КОЛОННА

1920. Август.

Красный кавалерийский полк Волохова расквартировался в маленьком селе под Каховкой. Чистые, белёные хаты утопали в садовых деревьях, отягчённых грушами, яблоками, сливами.

Вот уже два года, как он командовал полком рабоче-крестьянской Красной армии. В семнадцатом императорская армия стала разваливаться, после революции и отречения государя от престола. А он, Волохов, тогда уже был полковником, помощником командира полка Гродненских гусар. И вот тогда, уже в восемнадцатом, когда солдатские комитеты собирали людей в Красную армию, и возникли у многих офицеров, да и солдат большие раздумья. Что делать? Извечный русский вопрос.

Многое ещё зависело от конкретных отношений того или иного офицера с солдатами. На фронте всё обострено до предела и, когда в восемнадцатом полк был распущен, некоторых офицеров солдаты хотели расстрелять. Но не успели...

А Волохов остался. Солдатский полковой комитет, который был создан даже в гусарском полку, упросил полковника остаться командиром. Правда, из желающих воевать в Красной армии сформировали только три, да и то неполных, эскадрона — человек по сто двадцать. Но это всё-таки была ударная сила. Опытные, обученные, вооружённые гусары.

Не то чтобы все они хотели воевать за революцию. Просто большинство из них ничего не умело делать, кроме как воевать. Да и идти им, многим из них, было некуда. Семьи затерялись в чудовищной круговерти войны и революции. Да и сами к полку уже привыкли. Харч есть и крыша всегда над головой. А с оружием и товарищами в лихое время спокойнее. Многие вообще были холостыми — молодёжь. Ну, теперь-то и состав полка изменился, и людей уже около семисот. Четыре эскадрона.

Так случилось, что и Волохов женат не был. Когда в четырнадцатом он, будучи уже штаб-ротмистром, командовал эскадроном в полку лейб-гвардии Гродненских гусар, ему было всего-то двадцать пять лет. Он побывал на балах в Санкт-Петербурге и в Москве, когда ещё учился в Николаевском кавалерийском училище, которое окончил и его кумир, Маннергейм. Да и когда служил Волохов в центре России. Бывал на балах и в Варшаве, где гвардейская бригада барона Маннергейма, куда входил и Гродненский полк, располагалась перед войной.

Но вот всё так — погуляет, потанцует, попьёт шампанского и водки, и снова — в полк. Полк и был ему единственным родным домом. Как и многим его товарищам по оружию. Оставались где-то под Москвой его родители, из обедневших дворян, он иногда им писал. Но письма в обе стороны шли долго и доходили редко. Понятно, война. Она нарушает и жизни, и судьбы, и всякий другой порядок.

— Денис Андреич! — Это вошёл комиссар Седов. Он воевал с Волоховым с весны и оказался умным, нормальным человеком, без лишних амбиций. А комиссар в полку — не подчинённый командира, а тот, кто ему помогает, но и контролирует.

— Срочное дело тут. Я только что из штаба дивизии.

— Да ты присядь, Сергей Иваныч, отдышись хоть...

Располагался полковой штаб в широком сельском доме.

Хозяин воевал где-то, скорей всего за белых, потому как всё-таки дом зажиточный, две коровы, овцы. Кроме хозяйки с детьми, старик ещё в доме жил. Их не трогали, а где младший хозяин, шибко и не допытывались. Так удобнее всем.

Хозяйка подала командиру и комиссару чай, нарезанный хлеб солдатского пайка, сало, сахар.

Хата сияла чистотой. Белые струганные лавки были накрыты, как и стол, льняными рушниками, полотенцами и салфетками с вышивкой.

— Разрешите!

— Входи, Пётр Петрович, как раз начальник штаба вовремя. Ну, Сергей Иваныч, какие такие срочные новости из штаба дивизии? Теперь руководство полка в сборе. Начштаба наш чутьём чует, когда он нужен. — Волохов улыбнулся.

— Значит так. Приказ начдива товарища Куропаткина: срочно в соседнее село, — комиссар достал, развернул карту, — вот оно — Васильевка, в полусотне вёрст от нас. Там банда. Какой-то новый атаман — Бельский. Всех, у кого мужчины в Красной Армии, пригрозил повесить. Троих уже расстрелял... Вот такие дела.

— Понятно. А сколько у него сабель? Неизвестно?

— Точно не знают но, как будто сабель двести. Полка нашего, чтобы раздавить его, хватит вполне.

— Хватило бы и эскадрона. Но нам всё равно в поход. Так что ударим тремя эскадронами. Чтоб никто не ушёл.

— Хорошо, командир!

— А наша переброска на юго-восток, навстречу Врангелю, не отменяется, комиссар?

— Да нет, этот приказ начдив не отменял.

— Значит, полком и ударим.

— Когда, Денис Андреевич?

— А вот чайку попьём и по коням.

— Хорошо. Разведка дивизии донесла об этих расстрелах. При мне докладывали начдиву. Как раз и сообщили, что бандиты перепились и зверствуют...

— Дай команду, товарищ Шагов, срочные сборы. С обозом. Потому что уходим совсем. На всё даю один час. Всё понятно?

— Есть!

Начальник штаба встал.

— Что-то я этого Бельского не слышал?..

— Да вот, какой-то новый появился. Злой, говорят, очень.

— Ну, мы его злость окоротим! Они шибко злые с безоружными. Да с женщинами.

Вернулся Шагов.

— Приказ будем писать?

— Не надо. Потом, если что, оформим. И комиссар здесь. Садись чайку-то попей. Веселей в дороге будет.

Сгущались сумерки, удобное время для атаки. Пока до места — часа два ещё пройдёт. Правда, самое удобное — под утро. Но и так хорошо. Темнота ведь.

В двух верстах от места атаки оставили артиллерию полка и обоз. И охрану, конечно.

Без говора и шума, тихо отправились брать банду.

Часовых зарубили сразу, кто-то из них успел выстрелить, и эскадроны тотчас же влетели в село.

Бандиты выбегали в подштанниках и с винтовками, пытаясь сесть на коней. Ударили полковые пулемёты, из хаты зарокотал бандитский максим. Но сразу же конники Волохова бросили в окна хаты пару гранат. Грохочущее пламя вырвалось из окон, пулемёт смолк...

За четверть часа всё было кончено.

Оставленные за селом конные дозоры ловили, перехватывали пытавшихся убежать бандитов. Если кто и ушёл, то единицы.

Но вот Бельского не взяли. Как сквозь землю провалился! Его тачанку с пулемётом и награбленным барахлом, его любовницу, крашеную девицу в кожаной куртке и с наганом в кобуре, его адъютанта, здоровенного детину с маузером и в тельняшке, взяли. А самого его — нет. И никто не видел, как он ускакал.

Останавливаться в этом селе времени не оставалось. Надо было возвращаться к обозу. Но выслушать людей, узнать, что здесь было, это необходимо.

Заняли дом расстрелянного бандитами сочувствующего красным...

Волохов снял фуражку, поправил свои чёрные, закрученные усы, густую чёрную шевелюру. Сел к столу.

— На всё полчаса, Шагов. Так, комиссар?

— Согласен. Давайте людей! — Комиссар повернулся к помощнику.

Возле дома собралась толпа. Здесь же держали связанных бандитов.

— Товарищу командыр! Проклятые бандюки свинню зарэзали. Весь хлиб, сало забрали. И дочку, — женщина не удержалась, зарыдала, — сно-сно-силовали, скаженные! И всё этот пёс поганый, в матросской свитке, чтоб его!

— О, господи! Спасители вы наши, шоб мы робыли без вас! — причитала другая женщина.

Люди плакали и толпились.

— Шагов!

— Я, товарищ командир!

— Разбираться с ними у нас нет времени. Арестовывать, с собой таскать тоже не с руки. Пусть их... Комиссар судит. Здесь и сейчас. Кто в банду попал случайно или силком забрали, а такие обязательно есть, отпустите. Если, конечно, про них жители не скажут плохого. А с бандитами и убийцами разговор короткий. Они с нами тоже не церемонятся.

— Есть, товарищ командир!

Волохов встал, надел фуражку, вышел на крыльцо. Загоревшиеся было две хаты, уже затушили. У дома разожгли костёр, чтоб было всех видно. Шла беседа с людьми, которые с криком и слезами показывали на связанных и ещё не совсем протрезвевших недавних полных властителей села.

Этот «матрос», правая рука атамана, сидел у стены в куче своих и, надвинув фуражку на лоб, прятал глаза.

— Вин, вин! — надрывно кричала уже другая женщина, — вин, проклятый бисов сын, моего сынку, малятку плёткой бив. Дай чоловика соседки убыв, застрелил... Гад... — Она рвалась к этому в тельняшке, чтобы хоть морду ему расцарапать.

Волохову подвели коня, и он, более не глядя на это разбирательство, прыгнул в седло и поскакал к обозу.

Через полчаса нужно всем полком двигаться дальше. Бельского теперь всё равно уже не поймать, а в село банда не вернётся. Её не существует. Если и ушли, то не более трёх-четырёх человек вместе с их атаманом. Откуда же он появился-то, этот Бельский?

Волохов научился ставить заслоны при взятии населённого пункта или позиций обороны противника. Научился ещё в четырнадцатом. Сам генерал Маннергейм обучал офицеров всем премудростям тактики боя. И в наступлении, и в обороне, и во всяких других сложных условиях. На марше, при ночном бое. Всё это, казалось бы, просто. Ан нет! Малейшая неточность в окружении, в расстановке засады, в точке тактического удара и всё — впустую. И противник ускользнёт, и свои потери будут немалыми. Это ежедневно нагнеталось в мозг офицеров, во всё их существо. Чтоб не только сознавали, чтоб всей душой чувствовали все тактические законы и особенности войны. И строго соблюдали. Тогда и людей сохранят. И победу добудут.

Так учили офицеров, да и солдат в частях генерала Маннергейма. Потому и нужны оказались такие офицеры красным.

Тёплые и низкие августовские звёзды, мерцая и посверкивая синими своими лучами, всё-таки подсвечивали путь полку. Узкий и жёлтый месяц посеребрил дорогу, ползущую через степь. Кони шли шагом, размеренно и ритмично, как обычно идут на далёкие расстояния.

Волохов, покачиваясь в седле, думал о предстоящей операции. Полк будет брошен начдивом Куропаткиным, возможно, прямо с марша поутру на позиции частей армии генерала Врангеля. Его войска, сконцентрированные до этого в Крыму, выдвинулись войсковыми группами, клиньями рассекая юг Украины. Один такой клин, как предполагал Волохов, и определился вёрст на полтораста юго-восточнее Каховки. Обрезать этот клин, отрубить и окружить отрезанные части и должна, видимо, дивизия Куропаткина. Волохов точно этого не знал, но предполагал, опираясь на свой войсковой опыт. А не знал, потому что это и не дело командира полка. Его дело знать и выполнять свою задачу.

Поскольку врангелевцы не обороняются, а в общем-то наступают, у них и обороны серьёзной быть не может. И артиллерия не установлена, как положено. Так что если очень постараться, то прорвать их позиции и отрезать часть войск от основных сил вполне возможно. И начдив, пожалуй, прав. Но надо спешить, чтобы перед рассветом быть готовым к броску. К часу, когда прибудет офицер связи из дивизии.

Волохов снова подумал о пожилом отце, который этой ночью, наверно, сидит с удочкой у подмосковного пруда и дёргает крупных паровых окуней, как это он делал нередко вместе с подростком Дениской. И тоже вспоминает его, Дениску.

Внезапно припомнилась Волохову худенькая красавица Настенька Майорова, дочь русского дворянина, жившего в Варшаве. Тогда у Волохова с Настенькой была любовь. И мысли были... Может, и жениться... Обаятельная девушка, хорошая семья... Как волновалось его сердце, как оно гулко стучало, когда он танцевал с ней. Или гулял летними вечерами по Варшаве... Над задумчивой Вислой, среди плакучих ив и поющих вечерних сверчков. Куда всё ушло? Куда?

Война, кровавая и безудержная, перемалывающая жизни и судьбы, ожесточила его сердце, как она ожесточила сердца многих. Он стал совсем другим человеком, нежели был прежде, до неё, первой своей войны. Суровым и выдержанным, вдумчивым о серьёзным.

И любовь, взволнованная и нежная, стала казаться ему детской игрой. Ему, которому тогда было только двадцать пять. Да... Но он, уже тогда повидавший море крови, побывавший по ту сторону бытия, был битым боевым ротмистром. В такие вот годы. И всего-то за три месяца ожесточённых боёв он стал старше самого себя на много лет.

— Семенцов!

— Я, товарищ комполка!

— Вызови ко мне начальника разведки.

— Слушаюсь!

Ординарец ускакал вперёд колонны.

О чём бы ни были мысли Волохова, он ни на миг не забывал о марше полка. О его походном положении, об опасностях, которые таит ночная степь, и обо всех этих людях, и о конях тоже, чьи жизни сейчас полностью зависят от его внимания, ума, правильности его решений.

Конечно, по всем законам военной науки, он сразу же с началом марша приказал выставить подвижное боевое охранение. Конные разъезды — впереди, сзади, с боков колонн полка.

Но всё-таки внутренняя тревога заставила его принять ещё и дополнительные меры.

Гулкий топот копыт приблизился из передней части колонны. Подскакал вызванный разведчик.

— Товарищ комполка, командир взвода разведки Терещенко но вашему вызову прибыл!

— Вот что, разведчик. Возьми своих, ну полувзвод возьми, пятнадцать человек. И давай вперёд, на четыре-пять вёрст впереди авангарда. На этом направлении, я думаю, должны быть какие-то пока неизвестные нам силы. Может, белые это. А может, крупная банда. Очень крупная... Если предчувствие меня не обманывает, то нам бы надо узнать о них прежде, чем они узнают о нас. Понял, Терещенко?

— Понял, товарищ командир. Спросить можно?

— Спрашивай.

— А почему вы так предполагаете? Ведь никаких признаков как будто нет?

— Как будто... Во-первых, два или три конника, те самые бандиты, что сумели уйти от нас в Васильевке, ушли на конях именно в том направлении, куда идём сейчас мы. А впереди по карте на сто вёрст — голая степь. Сёла есть, но они вправо, влево. А впереди — нет. Эти одинокие следы уходят как раз туда, далеко в голую степь. С чего бы это? Да и вообще, этот Бельский, откуда он? Здесь нет неизвестных атаманов. Вполне возможно, что белая разведка маскируется под бандитов? Это на них похоже.

— Понятно...

— Да ничего пока не понятно. И надо всё это разведать. Вперёд, Терещенко. Через три-четыре часа, когда проведёшь глубокую разведку на полсотни вёрст впереди и впереди по кругу, если никого не встретишь, вернёшься доложишь. Значит, я не прав. И хорошо бы так. Только осторожно, очень осторожно. Нельзя, чтобы твоих разведчиков обнаружили. Ни в коем случае. Ты должен засечь, выследить противника и уйти незамеченным. Ты всё понял, разведчик?

— Понял, товарищ комполка, в общем, как в учебнике.

— Именно так, иди!

Разведчик ускакал. Волохов извлёк из рюкзака флягу с холодным сладким чаем, сделал несколько глотков. Конь шёл спокойно, не потряхивая, и в какие-то минуты Волохову казалось, что он задремлет. Но тревожные мысли не давали ему вздремнуть. Мысленно он отчётливо представлял себе всю лежащую впереди огромную степь, которая словно затаилась, грозя опасностью его полку.

Погрыз с удовольствием пару чёрных сухарей, которые он любил и имел в запасе всегда, ещё с мировой войны. Не спеша запил чаем.

Длинная колонна полка растянулась больше чем на версту. И Волохову казалось, что освещённая ущербной луной и отблеском звёзд колонна хорошо видна отовсюду. Даже издалека.

Но он ошибался, издали походный строй полностью сливался с темнотой степи и был совсем невидим. Умом Волохов это понимал, но душой он... был встревожен. Чувство какой-то оголённости в этой освещённой ярким лунным светом степи пугало его. Это чувство было приглушённым, но стойкое беспокойство одолевало. Потому он и выслал разведку.

— Не дремлешь, командир? — Это подъехал Седов.

— Нет, комиссар. Хоть конь меня и старается убаюкать, не дремлется. Тревожит меня тихая степь. Будто затаилась она против нас.

— Думаешь, впереди может быть засада?

— Ну, засаду нам устроить сложно. Наши дозоры со всех сторон. Да и подвижную группу я выслал вперёд. В глубокую разведку.

— Ты, командир, всегда аккуратен.

— Спасибо на добром слове, комиссар. Как там впереди люди, всё в норме?

— Да, и дистанцию, и строй соблюдают. Всё в норме. И пушки хорошо идут.

— Хорошо.

Силуэт Седова с его конём растворился в светлом сумраке впереди. И Волохову вдруг показалось, что лунный свет каким-то странным образом перемешался с темнотой и тишиной, и золотистая светящаяся субстанция стала вливаться ему за ворот. Он ощущал приятную прохладу у себя на спине, чувствовал, что золотящийся лунный свет продолжает проникать в его тело, окутывает его... И тело начинает светиться. Он это видит по своим ладоням... Волохов спал.

Его молодой, но очень умный и спокойный конь, мерно ступая в середине длинной войсковой колонны, старался не потревожить своего измотанного, уставшего за трудный день седока.