Всадник времени

31. ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ ХЕЙККА

1944. Август. Сентябрь.

Матти Хейкка лежал, вдавившись в землю, подбородок его вошёл в мох, и только каска чуть возвышалась над почвой, покрытой этим зелёным и ароматным сфагновым мхом. Но и каска была скрыта от противника густым вереском, возвышающимся над землёй более чем на четверть метра. Перед глазами чернели ягоды. Сквозь эти стебли вереска Матти хорошо видел идущий прямо на него танк Т-34.

Сам он, фельдфебель Хейкка, лежал в маленьком круглом окопе, высунув из окопа голову и маскируясь стеблями вереска. В правой руке сжимал тяжёлую и большую противотанковую гранату. Она была прямоугольной формы, размером почти с его каску, и с деревянной ручкой. Если попасть гранатой под гусеницу, то танк будет подорван. Может, даже и загорится, но, в любом случае, дальше не пойдёт никуда.

Матти напряжённо смотрел на стремительно идущую прямо к нему по лесной дороге серо-зелёную машину, и все его нервы и жилы были натянуты и насторожены, как сжатая пружина боевого взвода его автомата.

Здесь, западнее Суоярви и на север от Питкяранты, в лесу, оказалась позиция его батальона, после отступления, которое случилось три дня назад. Батальоном теперь командовал молодой капитан Итконен. Бывшего комбата, старого сослуживца и товарища, который провоевал с Хейккой с восемнадцатого года, убило две недели назад, ещё на Карельском перешейке, под Виипури. Там полк воевал с сорок первого, с начала войны. Но две недели назад их войсковая часть попала под шквальный огонь русских «катюш», реактивных снарядов, после которых земля переворачивалась и горела, а холмы становились воронками. Этот ад тогда длился около часа. А может, полчаса. Никто не подумал о времени. Этот артиллерийский обстрел показался вечностью. Хейкка тогда еле раскопал сам себя. Позиции всего полка были сровнены с землёй, которая вся горела. Тысячи и тысячи этих смертоносных реактивных снарядов накрыли линию обороны дивизии, в которую входил полк Пяллинена. Многих других не досчитались после этого в строю.

Комбат погиб. Его тела даже не нашли, отыскали только каску, да обгоревший планшет с документами. Полковник Пяллинен остался жив, слава Господу! Его отправили в госпиталь, а полк, от которого почти ничего не осталось, расформировали. И новым батальоном, который оказался теперь в этих лесах, командовал капитан Итконен. Он назначил Хейкку своим помощником по хозяйственно-административной части. Матти, хотя и не офицер, но имел завидный военный опыт и знал абсолютно всё, что нужно знать фронтовику. Даже лично был знаком с маршалом. Ещё в восемнадцатом Маттиас присутствовал при таком событии: генерал Маннергейм вручил свой личный револьвер бывшему командиру Хейкки полковнику Пяллинену, тогда ещё не полковнику, а поручику. Об этом Итконен знал. Но взял к себе в штаб Хейкку не за это, а за огромный военный опыт как очень полезного советчика и помощника.

...Матти лежал, не шевелясь, понимая, что если из танка его заметят, то сразу прошьют пулемётной очередью. Сзади фельдфебеля, метрах в двадцати, в окопах, тоже было несколько человек. Но они видели, что Матти вышел вперёд и залёг. И ждали.

Линия обороны в лесу была своеобразная, с использованием старых окопов и траншей, оставшихся ещё с Зимней войны. Они были теперь просто ямами и длинными канавами с осыпавшимися краями, обросшими травой и кустарником. Но глубокие и хорошо замаскированные. И бомбить их в лесу прицельно было невозможно. Единственное, о чём беспокоился бывалый фельдфебель, это чтобы не подвезли сюда эти чёртовы «катюши». Адские реактивные снаряды могут сжечь и лес, и испортить всю оборону. Но на все леса у русских, слава Господу, «катюш» не хватит. Леса-то на Севере необъятные.

Он знал, что эту гранату далеко не бросишь, да и бросать надо быстро, не поднимаясь из окопа, лежа. Так её бросать, конечно, нелегко. Но если встать, даже хотя бы приподняться для размаха, могут вполне срезать из пулемёта. Когда стрелок в танке не новичок, он среагирует мгновенно, увидев приподнявшегося с гранатой солдата. И прошьёт его пулемётной очередью. Поэтому бросать надо лежа. Надо только, чтобы танк подошёл поближе.

Тут очень важен характер окопника. Если выдержки хватит, то он и подпустит танк близко. Метров на десять—пятнадцать. Это страшней, чем бросать с тридцати метров. С тридцати такую гранату бросать нельзя. Не добросить! С двадцати — надо приподняться, а то тоже не добросить. А вот с десяти метров он, фельдфебель Хейкка, старый, но ещё очень крепкий солдат, бросит гранату из лежачего положения прямо под гусеницу танка.

Ещё есть одна особенность, психологическая особенность, которую знают только очень опытные окопники, такие, как Матти. Стрелок в танке всегда обозревает всё пространство впереди. Однако больше всего ожидает увидеть противника в пятидесяти метрах. Бросающего гранату, с тридцати, в крайнем случае, с двадцати метров. И хотя танкист понимает, что окопник с гранатой может вынырнуть и ближе, но об этом не думает. И не успевает срезать очередью, если солдат швыряет гранату вблизи. Тем более, совсем не поднимаясь.

Есть ещё мёртвая зона для стрелка впереди танка. Зона, куда пулемёт вообще не достаёт. Это ниже возможного угла наклона пулемёта. Хейкка это тоже знает. Но это слишком близко. Всего в четырёх метрах от танка. Тут своя же граната тебя и подорвёт. Матти знает, что эти русские нередко так лезли с гранатами под немецкие «тигры». Молодые, горячие головы. Матти, конечно, воюет отважно и смело за свою Суоми. Но погибать он вовсе не собирается. Ему ещё надо хозяйство своё поднять после войны. Его уже, не совсем молодая, как она сама говорит, Иррья, жена, уже устала без мужика с детьми и хозяйством. То, что мир уже не за горами, Маттиас об этом задумывался и так предполагал. Ведь тогда, в сороковом, всё-таки из тяжкой войны мудрый главнокомандующий вытащил страну. А теперь, когда первого августа маршал стал президентом, Хейкка знал, что мир будет очень скоро.

Но пока надо воевать. Но уж постараться никак не погибнуть. А то его Иррье будет очень обидно.

Не так давно, в начале лета, его отпустили домой на три дня. Тогда на Карельском перешейке больше года они стояли на одной линии обороны, строили укрепления, дополнительно усиливали. Он побывал дома в своей любимой Марья-Коски и решил, что должен обязательно вернуться живым и поднять хозяйство, уже порядком запущенное. Потому что, если он будет мёртвым, то хозяйство не поднимет. Потому что мёртвые не могут работать, как живые. Он так всегда и думал со своим своеобразным юмором. И давно уже для себя решил, что ему лучше быть живым, чем мёртвым. Как бы этого не хотели те, кто в него стреляет или его бомбит.

Земля гудит под гусеницами танка, и у него, у Матти, в голове тоже гудит этот танковый дизель. Он лежит, аккуратно и стремительно просчитывая, прикидывая расстояние до ревущей бронированной машины. Двадцать, пятнадцать, десять... Резко, вложив все свои силы в бросок, вцепившись, для усиления, левой рукой в землю, в какой-то корень от дерева, фельдфебель Хейкка зашвыривает гранату прямо под правую гусеницу танка. Сам ещё больше вжимается в землю. Только рука его чуть мелькнула над зарослями зелёного вереска.

Взрыв громыхнул звонко, оглушительно, мгновенно лишив Маттиаса слуха. Танк зачадил, встал, окутался дымом, но не загорелся. Тотчас открылся верхний люк, и из него вылезли двое русских. Высунувшись, они стали поливать из автоматов пространство впереди, явно не видя Хейкку. А он, уже схватив лежащий рядом свой автомат, ответил короткими очередями, и люди из танка, спрыгнув позади машины, отползли назад.

...Кейтель сидел напротив маршала Маннергейма, в его небольшом кабинете в Ставке в Миккели и вёл себя весьма скромно и корректно. Хотя вещи, о которых говорил хозяин кабинета, были для генерал-фельдмаршала неприятными, как для военного союзника, начальника штаба Верховного главнокомандования Германии.

Это было семнадцатого августа, и Кейтель прибыл по приказу Гитлера, чтобы поздравить маршала с его вступлением на должность президента Финляндии. Однако цель этого визита была отнюдь не поздравительная.

— Рейхсканцлер Германии передаёт вам, господин президент, свои искренние поздравления! Вы, как человек, уже сделавший бесконечно много для своей страны, всегда были выдающимся руководителем и армии, и своего государства ещё в начале его независимости. И теперь Германия искренне приветствует вас на посту президента Финляндии. От имени фюрера и от себя лично я поздравляю вас, господин президент!

— Благодарю вас, господин фельдмаршал!

Начальник генерального штаба финляндской армии генерал Хейнрихс также сидел за столом, напротив Кейтеля.

— Нас интересует, господин президент, что сегодня может означать для Финляндии, а также для Германии, соединение в одних руках гражданской и военной верховной власти?

— Ну что ж, господин фельдмаршал! Я хотел бы ответить вам искренне, ничего не скрывая. Между нами, как и между нашими странами, сложились дружеские отношения. И хотелось бы их сохранить, найдя взаимопонимание в сложившейся обстановке. То, что произошло, сделано для того, чтобы у народа Финляндии появилась возможность действовать в своих интересах, а не в интересах других государств. Господин президент Рюти как высший руководитель внешней политики государства не мог в сегодняшней обстановке при нынешних обстоятельствах иметь свободу действий. Поэтому он ушёл в отставку, а я пришёл ему на смену.

— Благодарю вас за искренность, господин маршал! Означают ли ваши слова, что, действуя в интересах Финляндии, вы можете нанести ущерб, например, своему союзнику Германии?

— Я не собираюсь, господин фельдмаршал, причинять вред какому-либо государству. И у меня нет цели наносить ущерб Германии. Однако в сложившейся обстановке, я должен прежде всего, позаботиться об интересах Финляндии. Тем более, что речь сегодня может идти даже о дальнейшем существовании Финляндии как независимого государства и государства вообще. Для Германии вопрос так не стоит, при любом исходе войны. А мой народ, народ Финляндии, находится в большой опасности.

— Я понимаю вас, господин маршал, понимаю. Но современная обстановка такова, что прежде чем изменить обязательства и договорённости, надо не забывать и о положении своих союзников, о сложностях, которые могут обострить ситуацию и которых можно было бы избежать.

Фельдмаршал Кейтель очень обеспокоился тем, что услышал. Худшие его и Гитлера предположения, что Финляндия собирается выйти из войны, подтверждались. Но он, как человек сдержанный и корректный старался сделать «хорошую мину при плохой игре», то есть не подавать виду, что происходит нечто, крайне негативное для его армии и страны. Хотя не только ему, но и самому маршалу Маннергейму и начальнику финского генерального штаба Хейнрихсу было понятно, что он, Кейтель, ошеломлён этим сообщением. Которого, конечно, ожидал. Но всё-таки полагал, что это может и не случиться.

Маннергейм же прекрасно представлял себе обстановку и на политической арене Европы, и на общем театре военных действий, был озабочен целым рядом проблем. Прежде всего, военная ситуация на всех фронтах сложилась такая, что именно сейчас, почти немедленно, надо было заключать сепаратный мир с Россией. Это как использование стратегического резерва в сражениях. Если чуть-чуть повременить, то можно опоздать навсегда.

Сегодня ещё мир с Финляндией может быть интересен Сталину. Он высвободит часть войск с Карельского фронта, чтобы отправить их на другие направления. И, при необходимости, может снять также часть войск, заслоняющих Ленинград. Сегодня ему это будет полезно. Но завтра... До завтра финская армия ещё должна додержаться. Потому что мощь у красных сейчас уже вовсе не та, что была в сорок первом и в сорок втором. А значительно больше.

Кроме того, Сталин, наверняка, помнит, что финская армия не участвовала в Ленинградской операции вермахта. И знает, что германское командование на этом настаивало постоянно. У Сталина очень сильная разведка, и он обо всём этом знает хорошо. И должен всё это учесть в стратегических своих решениях. И то, что финская армия фактически помогла сохранить Мурманскую железную дорогу, совсем не атакуя и не блокируя её. На что очень надеялся Гитлер. Потому что именно по этой дороге шли в Россию военные грузы и продовольствие. Всё! И оружие, и боеприпасы, и американская тушёнка, и грузовики, и многое, многое другое, что прибывало в Мурманский незамерзающий порт круглый год. Всё это имело единственный путь в Россию — Мурманскую железную дорогу. Которая была весьма уязвима на Кольском полуострове, да и южнее — немного на Север от Кеми. Маннергейм тогда издал специальный приказ, запрещающий войскам приближаться к этой железной дороге даже на пятьдесят километров. Чтобы не было, как он выразился, «политических последствий». То есть, чтобы высшее командование России — Сталин и остальные, не подумали, что это приближение к дороге — подготовка к её взятию, к наступлению на неё. И Сталин, конечно, это всё тоже знает.

А позиционная война Финляндии, когда финская армия почти всю войну простояла за Ладогой? Конечно, он, Маннергейм, берег свою армию. Но ведь он и тем самым в немалой степени и сберёг Ленинград! Ведь с помощью довольно сильной, почти четырёхсоттысячной финской армии, великолепно подготовленной, особенно для войны зимой, группа армии «Север» фельдмаршала Кюхлера ещё осенью сорок второго вполне могла бы взять Ленинград.

Всё это входило в тот политический багаж, который мог бы содействовать политическому сдерживанию Красной армии, кроме военного сдерживания, которое происходило в настоящее время. То есть, всё это могло оказаться на чаше весов — в пользу сепаратного мира с Россией.

Маннергейма, однако, беспокоило и ещё многое. На севере Финляндии размещался 20-й корпус вермахта. 200 тысяч немецких солдат с полным вооружением, артиллерией и танками. И во многом именно поэтому он, Маннергейм, и вёл эти успокоительные переговоры с Кейтелем. Нет, он вовсе не хотел обижать этого интеллигентного фельдмаршала! Нет. Но, прежде всего, он хотел внушить ему, что у финляндской армии, у народа Суоми, просто нет другого спасения, кроме как выход из войны.

Он, конечно, понимал, что от Кейтеля немногое зависит. Может быть, кое-что. И только от того, как он доложит об этой встрече Гитлеру.

Маннергейм долго, очень долго думал об этом. Проблема выхода из войны не даёт ему покоя уже второй год. Но последние ночи он просто не может спать. Всё думает, думает... Как сделать этот непростой военно-политический ход. Чтобы заключить мир с наименьшими потерями — от русских. И не получить серьёзного военного столкновения с немецкими войсками 20-го корпуса.

— Я полагаю, господин фельдмаршал, вы в этом правы, и нам надо постараться избежать обострений, насколько это можно. Тем более, между нашими братскими народами и армиями. В любых изменениях политической и военной обстановки. От наших с вами действий будет зависеть многое. И мы несём с вами полную ответственность за жизни наших солдат и офицеров. И мы всячески, со своей стороны, постараемся не допустить нежелательных действий.

— Я это понимаю, господин маршал, и в этом я согласен с вами.

Хейнрихс сидел, что-то записывая в толстую тетрадь. И молчал.

— Я вас прошу, господин фельдмаршал, передать мои соображения, а также причины и аргументы, вынуждающие нас к таким действиям, господину рейхсканцлеру. Со всем моим уважением к нему и пожеланием военных удач.

— Благодарю вас, господин маршал, за добрые слова пожелания удачи. Я передам всё, что вы мне сообщили.

Кейтель ушёл, вежливо попрощавшись. Начальник финского генерального штаба генерал Хейнрихс проводил фельдмаршала до автомашины.

А Маннергейм, оставшись один в кабинете, закурил чёрную гаванскую сигару, которые ему доставляли регулярно, подошёл к карте на стене и задумался.

На карте были нанесены последние военные события всего театра военных действий.

Ещё первого августа, то есть шестнадцать дней назад, русские армии находились на расстоянии не более пятнадцати—двадцати километров от границы с Восточной Пруссией. Назначенный Гитлером в июле новый главнокомандующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Вальтер Модель избрал очень умную тактику отступления. Он растянул коммуникации русских и ослабил их длительным перемещением. Он сохранил, в основном, свои дивизии. Сократил протяжённость линии фронта. Но всё-таки очень серьёзно отступил. Линия фронта, правда, стабилизировалась. Модель удерживал сто сорок три советские дивизии и более двух тысяч танков. Но эта стабилизация была явно временной. Русские наращивали силы. А от линии фронта до самого Берлина оставалось всего триста пятьдесят километров...

В Прибалтике группа армий «Север» фактически изолирована и частично разгромлена.

Здесь, на Карельском перешейке, идут тяжёлые бои. Многие позиции уже сданы, хотя финские солдаты и офицеры сражаются самоотверженно. Тяжёлые бои севернее Ладоги. Да в общем и по всему фронту. Но ведь в Лапландии — германские войска. И придётся теперь, несмотря на весьма трудное положение на фронте, снимать с Карельского перешейка не меньше дивизии, чтобы блокировать, хотя бы минимально, силы немцев.

Маннергейм отошёл от карты, прошёлся по кабинету, затягиваясь... окутываясь сигарным дымом.

Все эти сложности и проблемы: незаключённый ещё мир с русскими, германские войска на Севере, тяжёлое положение со снабжением внутри страны, близкая потеря в связи с этим мирным будущим договором огромных территорий, — давило ему на мозг, переполняло его душу тревогой, горечью и крайним напряжением.

А попытки ускорить уход немцев вряд ли дадут результат. Но надо пытаться. Для этого надо заключить мир с Россией.

...Фельдфебель Хейкка пил чай. Он сидел у костра с ещё тремя солдатами своего батальона. Хлебали из котелков горячий, крепко заваренный чай с кусочками сахара вприкуску и чёрными сухарями, доставшимися от русских, чей блиндаж финны захватили, проводя пару дней назад ближнюю ночную разведку. Ночи были уже тёмными, но пошли разведчики за линию фронта ещё в сумерках. Линия фронта весьма условная, из-за скал и оврагов. Сплошных траншей нет. Всё это стало подвижным и нестабильным. То русские ударят, и финны отступят в лес, займут старые траншеи и окопы от Зимней войны. То финский батальон или рота сделает короткий бросок и займёт свои прежние позиции. Всё перепуталось. Так что и разведчикам легче стало пробираться к противнику. Но и русские тоже не теряются.

Вчера вот из траншеи, с позиции своей роты исчез солдат Пиркконен. Исчез и всё. Не мог же он испариться! Хейкка хорошо знал его. Спокойный молодой парень. Смелый и нормальный. И он уж никак не мог дезертировать. Значит, только одно. Выкрали.

Чай был крепкий, горячий, душистый. Этот поистине домашний аромат согревал сердца фронтовиков. Солдат Тарьяла достал где-то настоящего чаю. А то давно уже заваривали всякую ерунду. Брусничные листья, чернику там всякую. Снабжение всё время нарушалось. Да и самих-то продуктов, видимо, на складах совсем не хватало.

— Костёр-то наш, дым от него русские не заметят? — Это озаботился только прибывший на фронт новобранец Микка Проккола.

— Посмотри, сколько дымится деревьев от утреннего артобстрела, да и дневного огня. А вот ещё за оврагом танк, подбитый фельдфебелем, пол-леса зачадил. А траншеи справа все в дыму, — Вальтер Ёккола, бывалый солдат, просто рассмеялся, потом добавил: — Ничего, привыкай, Микка.

Матти молчал, прихлёбывая чай, думал о своём. После того, как побывал дома, стал чаще думать и об Иррье, и о хозяйстве. А ведь прежде совсем редко вспоминал. Отвык за войну.

...Маршал думал о том, что при всём нормальном и уважительном отношении к Германии как к государству надо полностью исключить из аргументов при заключении мира все второстепенные факторы. Только политические, экономические и стратегические интересы Суоми. Великие державы с Финляндией не церемонились и прямо использовали малую страну в своих интересах. Как разменную карту. И Германия прежде всего. То есть, её правительство. И теперь, когда получится мир с Советами, немцы, конечно, не уйдут просто так. Будут воевать.

— Разрешите, господин президент?

— Да?

— К вам министр иностранных дел господин Энкелль!

— Пригласите.

— Разрешите? Здравствуйте, господин президент!

— Здравствуйте, господин министр!

Энкелль прибыл в Ставку в Миккели, естественно, по самому важному делу. По вопросу мира с Россией.

— Госпожа Александра Коллонтай направила нам ответ, в котором говорится, что переговоры, прерванные в апреле, могут быть продолжены при двух обязательных предварительных условиях.

Министр сделал паузу, но Маннергейм не спросил, что за условия. Он всегда был выдержанным и ждал, когда Энкелль выложит всё.

— Условия следующие, — продолжал министр, — немедленный разрыв отношений с Германией и вывод германских войск из Финляндии в течение двух недель, но, в крайнем случае, не позднее пятнадцатого сентября. Если немцы не согласятся, то — интернировать их войска. Эти условия выдвигают и Англия, и США, говорится в ответе госпожи посла Коллонтай.

— Ну что ж, кое-чего мы всё-таки достигли. Во-первых, русские не требуют безоговорочной капитуляции, во-вторых, дают хоть какой-то срок, чтобы немцы добровольно покинули страну. Но я не думаю, что они это сделают добровольно, — добавил маршал.

Энкелль ушёл. А он опять стал ходить по кабинету из угла в угол.

Правительство Швеции обещало поддержку. Заверило, что в случае разрыва отношений Финляндии с Германией Швеция обеспечит зерном и продуктами Финляндию на полгода. Это очень хорошо и важно.

Генерал Дитл, который прежде командовал германскими войсками в Финляндии, и с которым сотрудничество и взаимопонимание было давно достигнуто, не так давно погиб в авиакатастрофе в Германии.

Теперь другой главнокомандующий, генерал-оберст Рендулич. Человек жёстких нравов, однако внешне вежливый. С ним будет труднее, чем с Дитлом, найти компромиссы. Когда парламент одобрит предложение правительства о мирных переговорах, надо будет всё-таки передать письмо Гитлеру, в котором объяснить ситуацию, максимально смягчить. Хотя как тут смягчишь? Но надо свести к минимуму конфликт с немцами.

Второго сентября парламент одобрит это предложение правительства, и Маннергейм, соблюдая требования России, в тот же день направит послу Германии в Хельсинки ноту о разрыве дипломатических отношений. С требованием вывести немецкие войска с территории Финляндии в двухнедельный срок.

Маршал направит письмо фюреру Германии, где откровенно напишет: «...Генеральное наступление русских в июне лишило меня всех резервов. Мы не можем больше позволить себе такого кровопролития, не подвергая постоянной опасности дальнейшее существование всего небольшого народа Финляндии...» «...Считаю своим долгом вывести мой народ из войны. По своей воле я никогда не мог бы и не хотел бы повернуть оружие, которое нам было передано в таком обилии, против немцев... Надеюсь, что Вы, хотя и не одобрите этого моего послания, всё же попытаетесь, как и я, и все финны, прийти к окончательному уяснению существовавших до сих пор между нами отношений, всеми способами избегая их ненужных обострений».

Сталин был в кабинете один. В своём маршальском мундире и мягких сапогах. Только что кремлёвские куранты пробили полночь. Наступило 4-е сентября. Он прошёлся по кабинету туда и обратно до другой стены. Портреты Ленина, Суворова, Кутузова смотрели на него со стен, словно ожидая от него чего-то. Поиграв трубкой в руке, повертев её на ладони, он улыбнулся своим мыслям. Положил трубку на стол. Эта трубка известной английской фирмы «Данхилл» ему нравилась. Постоял несколько секунд у стола, потом снова взял трубку, набил её табаком из папирос, закурил.

В дверь вошёл Поскрёбышев:

— Разрешите, товарищ Сталин? К вам Молотов.

— Пусть войдёт.

— Товарищ Сталин! — Молотов раскрыл папку. — Финны согласились с нашими условиями.

— Дайте!

Молотов протянул папку.

Не более полуминуты Верховный смотрел на документ, перелистнув его.

— Мы это утверждаем. Сообщите им сразу, зачем лишние потери. Как только они передадут в наше посольство в Швеции подтверждённый ответ, если успеют сегодня до двух, то с семи утра прекратим огонь.

— Есть, товарищ Сталин!

— Созрели всё-таки! — Сталин улыбнулся.

— А куда им деваться-то, — хмыкнул Молотов.

Сталин молча прошёлся по кабинету. Молотов, стоя, тоже молчал.

— Всё-таки, во многом, это заслуга Маннергейма.

Молотов не понял, что имел в виду Верховный: то ли, что финны пошли на условия СССР, то ли, что Сталин пошёл на этот мир, не требуя капитуляции. Не понял. Но спрашивать не стал.

Маннергейму сообщили об этом ближе к часу ночи. Ему на квартиру в Миккели позвонил начальник генерального штаба Хейнрихс, которому сообщил это также по телефону министр Энкелль.

...Фельдфебель Хейкка допил чай. На душе стало тепло и хорошо. Убрал котелок в вещмешок, встал. Хотел пройти в штаб, но зарокотал пулемёт, потом второй, загремели автоматные очереди. Крикнул:

— По местам! — и побежал к траншее.