Встреча выпускников

14

— Это была славная буря, — сказала декан.

— Первоклассная, — сухо сказала экономка, — для тех, кому такое нравится и кому не приходится возиться с теми, кому это не нравится. В отделении, где живут скауты, настоящее столпотворение, мне пришлось ходить от одной к другой. Кэрри билась в истерике, повариха думала, что настал её последний час, а Энни возопила к небесам, что её дражайшие детки испугаются и что она должна немедленно мчаться в Хедингтон, чтобы их успокоить…

— Интересно, почему вы её не послали туда сразу же, да ещё в нашем лучшем автомобиле? — ехидно заметила мисс Хилльярд.

— … а одна из судомоек впала в религиозный экстаз, — продолжала мисс Стивенс, — и каялась в грехах перед восхищенными слушателями. Не могу понять, почему у людей так мало самообладания.

— Я ужасно боюсь грома, — сказала мисс Чилперик.

— У несчастной Ньюлэнд опять срыв, — сказала декан. — Врач о ней беспокоится. Говорит, что сиделка пряталась в бельевом шкафу и боялась оставаться наедине с Ньюлэнд! Однако мисс Шоу любезно помогла нам.

— А кто были эти четыре студентки, которые танцевали во дворике в купальниках? — поинтересовалась мисс Пайк. — В их движениях было что-то ритуальное. Мне это напомнило церемониальные танцы…

— Я боялась, что повалит буки, — сказала мисс Берроус. — Я иногда задаюсь вопросом, не опасно ли, что они так близко к зданиям. Если они упадут…

— Послушайте, экономка, на моём потолке жуткая протечка, — сказала миссис Гудвин.— Хлестало как из крана и прямо на мою кровать. Пришлось передвигать всю мебель, а ковёр совершенно…

— Во всяком случае, — повторила декан, — это была хорошая гроза, и воздух очистился. Просто взгляните. Разве можно желать более прекрасного и более яркого воскресного утра?

Харриет кивнула. Солнце отражалось на влажной траве, и ветер нёс свежесть и прохладу.

— Слава Богу, голова прошла! Хочется сделать что-нибудь спокойное, радостное и совершенно оксфордское. Смотрите, разве эти цвета не прекрасны? Голубой, пурпурный, и зелёный на освещённом молитвеннике!

— Я скажу, что мы сделаем, — весело сказала декан. — Мы пойдём, как две хорошие маленькие девочки, и послушаем университетскую проповедь. Я не могу придумать ничего более успокаивающего, нормального и академического. И проповедовать будет доктор Армстронг. Послушать его всегда интересно.

— Университетская проповедь? — удивлённо сказала Харриет. — Ну, это — последняя мысль, которая пришла бы мне в голову. Но, без сомнения, это прекрасная идея. Давайте пойдём.

Да, декан была права: здесь можно было увидеть великий англиканский компромисс в его наиболее успокоительном и церемониальном проявлении. Торжественная процессия докторов в традиционных капюшонах, вице-канцлер, кланяющийся проповеднику, и университетские педели[81], шествующие перед ним; толпа из чёрных мантий и благопристойная весёлость летних платьев жён донов; гимн и призыв к молитве; проповедник в мантии и капюшоне на строгой рясе с белыми полосками у воротника; негромкая речь поставленным тонким, чётким, академическим голосом, осторожно затрагивающая отношение христианской философии к атомной физике. Здесь были университеты и Англиканская церковь, целующие друг друга во имя справедливости и мира, как ангелы на боттичеллевском полотне «Рождество»: очень изящно одетые, очень радостные, но при этом сохраняющие серьёзность, немного манерные, немного осознающие свою прекрасную взаимную учтивость. Здесь, без всякой горячности, они могли обсудить свои обычные проблемы, мило соглашаясь или мило возражая. Эти ангелы не могли ничего сказать по поводу гротескных и уродливых дьявольских фигур, изображённых внизу картины. Да и что любой из них мог бы предложить для решения проблем в Шрусбери? У других, возможно было больше смелости: у Католической церкви был бы свой ответ, обтекаемый, компетентный и мудрый, у странных, неприятно раздражительных сект новой психологии был бы другой, уродливый, неуклюжий, неокончательный и навязываемый со страстью к экспериментированию. Было бы интересно вообразить Фрейдистский университет неразрывно связанным с Римской церковью: они, конечно, не могли бы сосуществовать так гармонично, как англиканская церковь и Школа Litterae Humaniores.[82] Но было восхитительно верить, пусть даже только в течение часа, что все проблемы человечества можно решить также мягко и органично. «Университет — это рай», — это верно, но — «…и тогда убедился, что есть путь, ведущий в ад, и от самых Ворот Неба...»[83]

Благословение было дано, органист начал играть какие-то фуги предшественников Баха, процессия сформировалась вновь, а затем рассеялась окончательно, расходясь в разные стороны, паства встала и начала растекаться в аккуратном беспорядке. Декан, которая любила фуги ранних композиторов, спокойно оставалась на месте, и Харриет мечтательно сидела рядом с ней, устремив глаза на мягко раскрашенных святых в крестной перегородке.[84] Затем они встали и направились к двери. Когда они шли между искривлённых столбов подъезда дома доктора Оуэна, их встретил умеренный порыв свежего ветра, который заставил декана придержать непослушную шапочку и надул и закрутил их мантии. Небо между округлыми подушками облаков было наполнено бледной и прозрачной синевой аквамарина.

На углу с Катт-стрит собралась и оживлённо болтала группа мантий, среди них были два преподавателя из колледжа Всех Душ и величественная фигура, в которой Харриет узнала мастера Баллиол-колледжа.[85] Около него был ещё некто, магистр гуманитарных наук, который, когда Харриет и декан проходили мимо, внезапно прервал разговор о контрапункте и вежливо снял свою академическую шапочку.

Сначала Харриет просто не могла поверить глазам. Питер Уимзи. Питер, из всех возможных людей — именно он! Питер, который, как считалось, должен быть в Варшаве, спокойно стоял на Хай-стрит, как если бы он тут был всегда. Питер, одетый в мантию и шапочку, как любой ортодоксальный магистр гуманитарных наук, всем своим видом свидетельствовал, что только что набожно посетил университетскую проповедь, а теперь ведёт спокойную академическую дискуссию с двумя коллегами из «Всех Душ» и мастером Баллиола.

— А почему нет? — внезапно подумала Харриет после первого шока. — Он — магистр гуманитарных наук. Он был в Баллиоле. Почему он не может разговаривать с мастером, если это ему нравится? Но как он сюда попал? И почему? И когда он приехал? И почему не сообщил мне?

Она смущённо приняла представления и сама представила лорда Питера декану.

— Я вчера звонил из города, — сказал Уимзи, — но вы отсутствовали. — А затем последовали какие-то дополнительные объяснения: что-то о перелёте из Варшавы и «моём племяннике в больнице», и «радушном гостеприимстве мастера», и записке в колледж. А затем из всех этих пустяков её ухо выхватило чёткое и ясное предложение:

— Если вы свободны и будете в колледже через полчаса или около того, то мог бы я зайти и повидать вас?

— Да, конечно, — запинаясь сказала Харриет, — это будет великолепно. — Она взяла себя в руки. — Полагаю, бесполезно приглашать вас на ленч?

Оказалось, у него ленч с мастером, и один из коллег из «Всех Душ» тоже приглашён. Фактически, небольшой званый ленч, как она поняла, с обсуждением какого-то исторического вопроса, при этом была упомянута чья-то статья в журнале таких-то или других наук, поэтому Уимзи собирается заскочить в колледж Всех Душ, чтобы взглянуть на неё, — на это уйдёт не более десяти минут — и найти ссылки на печатание и распространение полемических памфлетов эпохи Реформации, чтобы потом учёное сообщество могло выслушать экспертное мнение Уимзи, экспертное мнение его коллеги и невежественный лепет какого-то историка из другого университета.

Затем группа распалась. Мастер приподнял шапочку и поплыл, предварительно напомнив Уимзи и историку, что ленч будет в 1:15, Питер сказал что-то Харриет о том, что «обернётся за двадцать минут», а затем исчез с двумя коллегами в недрах колледжа Всех Душ, и Харриет и декан вновь оказались вдвоём.

— Итак, — сказала декан, — вот он какой!

— Да, — слабо пролепетала Харриет, — это он.

— Моя дорогая, но он совершенно очарователен. Вы никогда не говорили, что он приедет в Оксфорд.

— Я не знала. Я думала, что он в Варшаве. Я знала, что он планировал заехать сюда в этом семестре, чтобы повидать племянника, но у меня и в мыслях не было, что это может случиться так скоро. Фактически, я только хотела его спросить, я не думаю, что он мог получить моё письмо…

Она почувствовала, что её попытки объяснения только запутывают дело. В конце концов, она чистосердечно призналась декану во всех своих действиях.

— Я не знаю, получил ли он моё письмо и уже всё знает, или я должна, если он не знает, рассказать ему. Я уверена, он абсолютно надёжен. Но боюсь, директриса и преподаватели не ожидают, что он появится сам во плоти и крови.

— Полагаю, это самая мудрая вещь, которую вы могли сделать, — сказала мисс Мартин. — Не думаю, что в колледже нужно слишком об этом распространяться. Приведите его, если он захочет прийти, и позвольте ему вывернуть всех нас наизнанку. Человек с его манерами легко обведёт вокруг пальца весь главный стол. Какое счастье, что он историк, — можно будет посадить его по правую руку от мисс Хилльярд.

— Я никогда не думала о нём как об историке.

— Ну, так или иначе, он ведь взял первое место… разве вы не знали?

Она не знала. Она даже не обеспокоилась задаться этим вопросом. Она сознательно никогда не соединяла в уме Уимзи и Оксфорд. Это напоминало дело с Министерством иностранных дел. Если бы он узнал о её недомыслии, то получилось бы, что она причинила ему боль.

Она почувствовала себя чудовищем, исполненным чёрствой неблагодарности.

— Мне говорили, что он рассматривался как один из самых способных учёных в его выпуске, — продолжала декан. — A. Л. Смит был о нём чрезвычайно высокого мнения. В некотором смысле жаль, что он не занялся историей всерьёз, но, естественно, его основные интересы лежат вне науки.

— Да, — согласилась Харриет.

Итак, декан наводила справки. Что ж, вполне естественно. Вероятно, вся профессорская могла бы к настоящему моменту дать ей подробную информацию об университетской карьере Уимзи. Это было вполне понятно: они думали в этом направлении. Но сама-то она могла бы найти силы и выкроить пару минут, чтобы заглянуть в ежегодник.

— Где мне его принять, когда он придёт? Полагаю, приём в моей комнате подаст плохой пример студенткам. И там маловато места.

— Можете воспользоваться моей гостиной. Намного лучше, чем любая из общественных комнат, особенно если вы собираетесь обсуждать это скотское дело. Интересно в самом деле, получил ли он то письмо. Возможно, неподдельный интерес в его глазах происходил от его подозрений относительно меня. А я-то отнесла его на счёт моего обаяния! Опасный человек, хотя он таким не выглядит.

— Именно поэтому он и опасен. Но если он прочитал моё письмо, то знает, что это не вы.

Некоторые незначительные моменты прояснились, когда они достигли колледжа и нашли в ящике Харриет записку от Питера. В ней объяснялось, что он прибыл в Лондон рано утром в субботу и нашёл письмо Харриет, ожидающее его в Министерстве иностранных дел. «Я пытался дозвониться до Вас, но не оставил своего имени, поскольку не знал, хотели ли Вы, чтобы я лично фигурировал в этом деле». Он был занят в Лондоне весь день и, приехав на машине в Оксфорд к ужину, оказался похищенным несколькими друзьями из Баллиол и любезно приглашённым мастером остаться на ночь, поэтому он надеется найти её «когда-нибудь завтра».

Итак, она ждала в комнате декана, праздно наблюдая, как летнее солнце играет, проходя через ветви платана в Новом дворике и образуя танцующие узоры на постаменте, пока не услышала его стук. Когда она сказала «Войдите», банальная формула, казалось, вдруг обрела потрясающую значимость. Во благо или во зло, но она призвала из внешнего мира нечто взрывоопасное, чтобы разрушить упорядоченное спокойствие этого места, она сделала пролом в крепостной стене, впустив чуждую силу, она примкнула к Лондону против Оксфорда и к мирскому против монастырского.

Но когда он вошёл, она уже знала, что видение было ложным. Он вошёл в тихую комнату так, как если бы всегда принадлежал этому месту и никогда не принадлежал никакому другому.

— Привет! — сказал он со слабым отголоском старого легкомыслия. Затем снял мантию и бросил её на кушетку около её собственной, оставив академическую шапочку на столе.

— Я нашла вашу записку, когда вернулась. Итак, вы действительно получили моё письмо?

— Да, жаль, что доставил лишнее беспокойство. Мне показалось, что, поскольку я в любом случае приеду в Оксфорд, следует поспешить и увидеть вас. Я хотел прийти вчера вечером, но был связан с людьми и ещё подумал, что, возможно, лучше сначала уведомить вас о своём прибытии.

— Очень мило с вашей стороны приехать. Садитесь.

Она выдвинула вперёд кресло, и он тяжело рухнул в него. Она заметила с неожиданным уколом беспокойства, как яркий свет подчёркивает запавшие щёки и виски.

— Питер! Вы выглядите смертельно усталым. Что вы делали?

— Разговаривал, — недовольно ответил он. — Слова, слова, слова. Все эти бесконечные недели. Я — профессиональный шут Министерства иностранных дел. Вы этого не знали? Но это правда. Не часто, но всё время в готовности, что могу потребоваться. Какая-нибудь мелочь, помощник заместителя секретаря какого-нибудь министра, обладающий недостаточной прозорливостью и ещё меньшими знаниями французского, в послеобеденной речи сказал необдуманную фразу, и они посылают своего трепача-комика, чтобы уболтать всю компанию и поднять настроение. Я приглашаю людей на обеды и рассказываю анекдоты, пока они не дойдут до нужного состояния. О Боже, что за игра!

— Я этого не знала, Питер. Я только что обнаружила, что была слишком эгоистичной даже для того, чтобы попытаться что-то узнать. Но это не похоже на вас — иметь такой ужасно обескураженный вид. Вы выглядите, как…

— Пощадите меня, Харриет. Не говорите, что я выгляжу на свой возраст. Так не пойдёт! Мой дипломатический актив — вечная ребячливость.

— Вы только выглядите так, как будто не спали несколько недель.

— Не уверен, что вы не правы, теперь, когда вы мне это напомнили. Я думал — все мы думали, — что что-то может произойти. Вся это старая грязная заваруха. Я дошёл до того, что однажды ночью сказал Бантеру: «Это приближается, это уже здесь, вновь в армию, сержант…» Но, в конце концов, всё это напомнило обруч, который погремел, но откатился на время.

— Благодаря шутовским переговорам?

— О, нет. Боже мой, конечно нет. Моё дело было в высшей степени тривиальным. Небольшая пограничная перестрелка. Не берите в голову, что я — человек, который спас Империю.

— Тогда кто её спас?

— Не имею понятия. Никто не знает. И наверняка никто никогда не узнает. Старый автобус качнётся в одну сторону, и вы думаете: «Ну, конец!», потом он качнётся в другую сторону, и вы думаете: «Опасность миновала», а затем однажды он качнётся слишком далеко, и вы — на дне и не помните, как там оказались.

— Этого-то мы все внутренне и боимся.

— Да. Меня это тоже ужасает. Какое облегчение — возвратиться и найти вас здесь, где всё идёт так, как и должно идти. Именно здесь и совершаются настоящие дела, Харриет, если только наши никудышные руководители сохраняют спокойствие и позволяют делам идти своим чередом. Боже, как я ненавижу спешку и насилие и всё это ужасное, скользкое глубокомыслие. Необоснованное, ненаучное, неискреннее — лишь пропаганда и специфические мольбы, и «что мы из этого имеем?» Времени нет, мира нет, тишины нет — только конференции, газеты и публичные речи, так что перестаёшь слышать и собственные мысли… Если только можно было бы пустить корни здесь, среди травы и камней, и сделать что-то такое, что стоит делать, даже если это всего лишь восстановление потерянного чувства любви к работе и ничего больше.

Она была очень удивлена, услышав, что он говорит с такой страстью.

— Но, Питер, вы говорите точно так, как я чувствовала всё это время. Но можно ли это сделать?

— Нет, это невозможно сделать. Хотя бывают моменты, когда человек возвращается назад и думает, что можно.

— «Расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему, и найдёте покой душам вашим».

— Да, — сказал он горько, — но дальше идёт: «Но они сказали: "не пойдём"».[86] Отдых? Я забыл, что есть такое слово.

— Я тоже.

Несколько минут они сидели молча. Уимзи, предложил ей свой портсигар и зажёг спичку для них обоих.

— Питер, как странно, что мы сидим здесь и разговариваем именно так. Вы помните, что в ужасные времена в Уилверкомбе, когда мы только и знали, что швырять друг в друга дешёвое остроумие и злобные реплики? По крайней мере, я была злобной, вы — никогда.

— Это всё из-за большой влажности, — сказал Уимзи. — Человек всегда становится вульгарным там, где много воды. Всю жизнь меня преследует кошмар, что однажды совершенно нерешаемая проблема расцветет в Брайтоне или Блэкпуле, а я окажусь достаточно слабоумным, чтобы влезть в это дело. — В его голосе вновь послышалась насмешка, а глаза успокоились. — Слава Богу, что очень трудно быть дешёвкой в Оксфорде, во всяком случае, после второго курса. А это напомнило мне, что я ещё не поблагодарил вас должным образом за то, что вы были так добры к Сейнт-Джорджу.

— Вы его уже видели?

— Нет, но я грозился увидеться с ним в понедельник и продемонстрировать ему, как прекрасно может владеть собой человек, только что потерявший надежду на наследство. Сегодня он исчез куда-то с компанией друзей. Я знаю, что это означает. Он становится совершенно испорченным.

— Ну, Питер, это неудивительно. Он ужасно красив.

— Он — рано развившаяся маленькая обезьянка, — сказал его дядя без какого-либо энтузиазма. — Хотя я не могу винить его в этом, это — кровь. Но его наглость характеризует тот факт, что он сумел навязать вам знакомство после того, как вы твёрдо отказались встретиться со всеми моими родственниками.

— Видите ли Питер, я сама его нашла.

— Да, он именно так и говорит. Я так понимаю, что он почти сбил вас с ног, повредил вашу собственность и, в общем, сделал себя посмешищем, и что поэтому вы сразу же пришли к заключению, что он должен иметь какое-то отношение ко мне.

— Именно так, и если он так сказал, то вам придётся поверить. Но я не могла не заметить сходства.

— Вообще-то люди, как известно, довольно пренебрежительно высказываются о моей внешности! Я поздравляю вас с чутьём, достойным Шерлока Холмса в его высших достижениях.

Её позабавила и тронула в нём эта ребяческая чёрточка тщеславия. Но она знала, что он сразу же понял бы, если бы она попыталась потворствовать этому чувству, сказав что-то более лестное, чем правда.

— Ещё до того, как увидеть его, я узнала голос. И у него ваши руки, я не думаю, что кто-нибудь когда-либо мог говорить о них пренебрежительно.

— Чёрт побери, Харриет! Это же действительно моя позорная слабость. Моя наиболее ревниво оберегаемая часть личного тщеславия. Вытянутая на дневной свет и безжалостно выставленная напоказ. Я глупо горжусь тем, что унаследовал руки Уимзи. Мой брат и сестра, — оба лишены их, но эти руки прослеживаются на семейных портретах в течение трёхсот лет. — Его лицо на мгновение затуманилось. — Интересно, не покинула ли их к этому времени вся сила, наш песок утекает быстро. Харриет, съездите со мной как-нибудь в Денвер и посмотрите на это место прежде, чем на нём, как джунгли, вырастет новая цивилизация. Я не хочу цитировать всего Голсуорси. Вам скажут, что я совершенно не забочусь о поместье и вообще не знаю, что делаю. Но я там родился, и мне будет больно, если доведётся дожить и увидеть, что земля продана для массовой застройки, а Холл передан голливудскому королю цветного и звукового кино.

— Но ведь лорд Сейнт-Джордж этого не сделает?

— Я не знаю, Харриет. Почему бы и нет? Наша драма уже мертва и похоронена. Что, чёрт возьми, хорошего делается в наши дни и кем? Однако его это может заботить сильнее, чем он думает.

— А вас, Питер, это заботит?

— Мне очень легко быть озабоченным, поскольку меня не зовут, чтобы я как-то поучаствовал в этом вопросе. Я — обычный педант средних лет с замечательным талантом брать тяжёлое бремя и перекладывать его на плечи другого. Не думайте, что я завидую своему племяннику. Я предпочёл бы жить в мире и спокойно сложить свои кости в землю. Только у меня есть проклятая тяга к некоторым заплесневелым старым ценностям, которую я достаточно трусливо отрицаю, как мой тёзка из Евангелия. Я никогда не еду домой, если могу этого избежать, и я избегаю приезжать сюда, — здесь петухи кричат слишком долго и слишком громко.

— Питер, я не представляла, что вы так чувствуете. Я хотела бы увидеть ваш дом.

— Правда? Тогда в один из дней мы туда съездим. Я не собираюсь навязывать вам семью, хотя, думаю, вам понравилась бы моя мать. Но мы выберем время, когда они уедут, — все, за исключением какой-то дюжины безвредных герцогов в семейном склепе. Все забальзамированные, бедняги, чтобы выдержать до Судного дня. Типично для семейной традиции, не так ли, — вам не дадут даже сгнить.

Харриет не нашлась, что ответить. Она боролась с ним в течение пяти лет и узнала только его силу, теперь же в течение получаса он выставил все свои слабости, одну за другой. И, если откровенно, она не имела права сказать: «Почему вы не говорили мне этого раньше? — потому что знала, каков должен быть ответ. К счастью, он, казалось, и не ожидал комментариев. «О Боже! — были следующие его слова, — посмотрите, сколько времени! Вы позволили мне болтать, а мы ни слова не сказали о вашей проблеме».

— Я была так рада забыть о ней хоть на некоторое время.

— Да, наверное, — сказал он, глубокомысленно глядя на неё. — Слушайте Харриет, разве мы не можем устроить сегодня праздник? С вас достаточно этого грязного дела. Пойдёмте со мной и для разнообразия раздражайтесь из-за моей персоны. Для вас это будет облегчением, как хороший ревматизм после зубной боли. В равной степени омерзительно, но по-другому. Я сейчас должен бежать на этот ленч, но он не продлится слишком долго. Как насчёт плоскодонки в 3 часа от Магдален-бридж?

— На реке будет ужасная толпа. Червелл сейчас не та, что была раньше, особенно в воскресенье. Напоминает выходной день в Маргите с граммофонами и купальными костюмами, когда все наталкиваются на всех.

— Не имеет значения. Давайте поедем и внесём свою лепту в лодочный бум вместе с остальным счастливым населением. Если только вы не предпочитаете умчаться со мной в автомобиле на край света. Но дорога — хуже, чем река. И если мы найдём уединённое местечко, то либо я сделаюсь совершенно невыносимым, либо мы начнём обсуждать эту проклятую проблему. На людях безопаснее.

— Очень хорошо, Питер. Сделаем так, как вам нравится.

— Тогда Магдален-бридж в три. Доверьтесь мне, я не убегаю от проблемы. Если мы не сможем найти решение вместе, мы найдем кого-то, кто сможет. Нет ни несудоходных морей, ни непригодных для жилья земель.

Он встал и протянул ей руку.

— Питер, какая вы скала! Тень огромной скалы на утомлённой земле. Мой дорогой, о чем вы думаете? В Оксфорде никто не обменивается рукопожатием!

— Слоны никогда не забывают. — Он нежно поцеловал её пальцы. — Я принес вместе с собой свою формальную космополитическую вежливость. Мой Бог, если говорить о вежливости, кажется, я опаздываю на обед. — Он схватил шапочку и мантию и исчез прежде, чем она успела подумать о том, чтобы проводить его вниз к выходу.

— Ну, так даже лучше, — решила она и, выглянув в окно, увидела, как он бежит через дворик, напоминая студента, — у него мало времени. О, а не схватил ли он мою мантию вместо своей?! Хотя, в общем, это не имеет значения. Мы приблизительно одного роста, и я довольна широкоплеча, поэтому — это одно и то же.

А затем ей вдруг показалось странным, что это одно и то же.

Харриет внутренне улыбалась, когда пошла переодеться для похода на реку. Если бы Питер был увлечён поддержанием на высоком уровне разрушающихся традиций, то он нашёл бы много возможностей сделать это, придерживаясь довоенного стандарта искусства гребли, манер и костюма. Особенно костюма. Неряшливые шорты или помятый костюм, небрежно перехваченный в талии, были современной версией моды на Червелл для мужчин, а для женщин костюм для загара и (для нежных ног) пара весёленьких цветных пляжных сандалий. Харриет посмотрела на солнце, которое сейчас было так же горячо, как и ярко. Даже ради того, чтобы потрясти Питера, она не была готова демонстрировать обгорелую спину и искусанные комарами ноги. Она оденется прилично и удобно. Декан, встретив её под буками, пристально и с преувеличенным удивлением рассмотрела её ослепительное сочетание белого полотна и выправки.

— Если бы это было двадцать лет назад, я предположила бы, что вы идёте на реку.

— Да. Рука об руку с величественным прошлым.

Декан тихо застонала.

— Боюсь, что вы будете очень бросаться в глаза. Теперь так не ходят. Вы одеты, опрятны и спокойны. И это воскресным днём! Мне стыдно за вас. Надеюсь, по крайней мере, что в пакете у вас фотографии эстрадных певцов.

— Даже этого нет, — сказала Харриет.

Фактически там был дневник скандала в Шрусбери. Она подумала, что лучше всего будет дать его Питеру, чтобы он прочёл и изучил его самостоятельно. Затем он смог бы решить, что со всем этим делать.

Она оказалась на мосту в срок, но Питер был уже на месте. Его устаревшая пунктуальность была подчеркнута присутствием мисс Флексман и другой студентки из Шрусбери, которые сидели на плоту, очевидно, ожидая эскорта, и выглядели раздражёнными и недовольными. Харриет даже развеселилась, когда Уимзи галантно забрал её пакет, подал руку и усадил её на подушки в плоскодонке, и по его лукавым глазам увидела, что он отлично понял причину её необычной покорности. «Вы предпочитаете вверх по течению или вниз?»

— Ну, вверху больше народа, но лучше дно, внизу всё хорошо до развилки, а затем приходится выбирать между толстым илом и университетской свалкой.

— Приходится выбирать из двух зол. Только скомандуйте. «Мой слух распахнут, как акулья пасть, чтоб милых уст не упустить ни слова».

— О, небо! Где вы это откопали?

— Это, не поверите, последние ужасные строки сонета Китса.[87] Правда, это юношеские потуги, но есть некоторые вещи, которых не извиняет даже молодость.

— Давайте пойдём вниз по течению. Я нуждаюсь в одиночестве, чтобы оправиться от шока.

Он вывел плоскодонку в поток и аккуратно прошёл под мостом. Затем воскликнул:

— Замечательная женщина! Вы позволили мне распушить хвост тщеславия перед этой парочкой заброшенных Ариадн. А теперь не хотите ли проявить независимость и взять шест? Я признаю, что гораздо лучше вести плоскодонку, чем плыть на плоскодонке, а предоставить любую возможность повеселиться — это девять десятых закона галантности.

— Действительно ли возможно, что вы — образец справедливости и великодушия? Но нет, вы не превзойдёте в великодушии меня. Я буду сидеть как прекрасная леди и наблюдать, как вы работаете. Хорошо наблюдать за тем, что делается хорошо.

— Если вы так говорите, я стану тщеславным и сделаю какую-нибудь глупость.

На самом деле смотреть на него было приятно, поскольку он хорошо работал шестом: движения его были лёгкими и удивительно быстрыми. Они шли с поразительной скоростью вниз по переполненной извилистой протоке, пока в узком месте выше парома не были остановлены другой плоскодонкой, которая неуклюже крутилась на середине реки и довольно опасно вытолкнула на берег несколько байдарок.

— Прежде, чем выйти на воду, — кричал Уимзи, отталкивая преступников ногой и гневно разглядывая того, кто вёл лодку (волосатого молодого человека, голого по пояс и красного, как креветка, от солнца), — следует изучить правила поведения на реке. У этих байдарок есть право прохода. А если вы не можете работать с шестом, рекомендую отправиться в тихую заводь и оставаться там, пока не поймёте, для чего Бог дал вам ноги.

Услышав это, какой-то человек средних лет, плоскодонка которого была пришвартована чуть дальше по реке, резко повернул голову и закричал звенящим голосом:

— О господи! Да это же Уимзи из Баллиола!

— Так, так, так, — сказал его светлость, оставляя в покое розовую молодежь, и останавливаясь рядом с плоскодонкой. — Пик из Брасенос, ради всего святого! Что принесло тебя сюда?

— Чёрт возьми, — удивился мистер Пик, — Да я здесь живу. Главное, как тебя сюда занесло? Ты не знаком с моей женой — лорд Питер Уимзи, — моя супруга в синем костюме для крикета, остальные — дети.

Он неопределённо махнул рукой в сторону потомства.

— О, я решил навестить старые места, — сказал Питер, когда представления были закончены. — У меня здесь племянник и всё такое. А ты чем занимаешься? Тьютор? Научный работник? Лектор?..

— О, веду семинары. Собачья жизнь, собачья жизнь. Вот это да! Много воды утекло под Фолли-бридж с тех пор, как мы встречались. Но я узнал бы твой голос где угодно. Как только я услышал высокомерный бесцеремонный тон типа «идите к чёрту», я сказал себе: «Уимзи из Баллиола». И разве я не прав?

Уимзи положил шест в лодку и сел.

— Пощади, старина, пощади! Предоставь мёртвым погребать своих мертвецов.

— А знаете, — сказал мистер Пик, обращаясь во всем и ни к кому в частности, — когда мы были здесь вместе… — это было давным-давно, ну да ладно! Если кто-нибудь приезжал с родственником из провинции или с гостями из Америки, которые спрашивали, — а они всегда спрашивают — «Что такое оксфордские манеры?», — мы всегда показывали им Уимзи из Баллиола. Он очень хорошо смотрелся между садами Сейнт-Джон и Мемориалом мучеников.

— Но предположим, его там не было или он не собирался устраивать представление?

— Такой катастрофы ни разу не случилось. Никогда не было так, чтобы не удалось обнаружить Уимзи из Баллиола, стоящего в центре дворика и с изящной дерзостью излагающего кому-то, как надо жить.

Уимзи спрятал голову между рук.

— Мы привыкли делать ставки, — продолжал мистер Пик, который, казалось, сохранил любовь к студенческим забавам, что, без сомнения, объяснялось его непрерывными контактами с первокурсниками, — на то, что они скажут о нём впоследствии. Американцы главным образом говорили: «Боже, ну разве он не совершенный английский аристократ!», — но некоторые из них интересовались: «Ему действительно нужен этот монокль или это лишь часть традиции?»

Харриет рассмеялась, вспомнив о мисс Шустер-Слатт.

— О, Боже, — сказала миссис Пик, которая, казалось, была очень доброжелательной женщиной.

— Родственники из провинции, — безжалостно продолжал мистер Пик, — неизменно теряли дар речи и должны были восстанавливать его кофе и мороженым в Буоле.

— Не обращайте на меня внимания, — сказал Питер, — лицо которого было спрятано, за исключением тёмно-красного кончика уха.

— Но, Уимзи, ты выглядишь просто отлично, — доброжелательно продолжал мистер Пик. — Сохранил талию. Ещё годен на то, чтобы пробежать между калитками. Не могу сказать, что от меня много пользы, за исключением матча родителей, а Джим? Вот что делает с мужчиной женитьба: она делает его толстым и ленивым. Но ты не изменился. Ни на атом. Ни на волосок. Абсолютно такой же. И ты совершенно прав относительно этих мужланов на реке. Я устал наталкиваться на них и получать удары в борт от их скотских плоскодонок. Им даже в голову не придёт извиниться. Думают об этом как о забаве. Глупые чурбаны. И граммофоны, которые орут вам в уши. И посмотрите на них! Нет, вы только посмотрите на них! От этого же тошнит. Просто обезьянник в зоопарке!

— Ну как же, благородные, нагие и античные, — подсказала Харриет.

— Я не это имел в виду. Я имел в виду работу шестом. Посмотрите на эту девушку, вот она перебегает и разворачивается, чтобы оттолкнуться, но так, как будто старается вычерпать со дна весь ил. Того и гляди, свалится!

— Она и одета соответственно, — сказал Уимзи.

— Вот что я вам скажу, — доверительно поведал мистер Пик. — Именно это — настоящая причина для такого костюма. Они ожидают, что свалятся. Конечно, красиво выйти из воды во фланелевом костюме с безукоризненными наутюженными стрелками, но на деле так не получается.

— Как это верно. Однако мы перегородили реку. Нам лучше продолжить наш маршрут. Я как-нибудь забегу, если миссис Пик мне позволит. Пока.

Плоскодонки разошлись.

— Боже мой, — сказал Питер, когда они оказались вне пределов слышимости, — приятно встретить старых друзей. И очень благотворно.

— Да, но разве вас не угнетает, что они продолжают рассказывать ту же самую шутку, что и приблизительно сто лет назад?

— Дьявольски угнетает. Это — один из самых больших недостатков пребывания в этом месте. Вы продолжаете оставаться молодым. Слишком молодым.

— Это довольно патетично, не так ли?

Река сделалась более широкой и вместо ответа он присел для толчка, поворачивая плоскодонку, и вода радостно зажурчала под носом лодки.

— Харриет, вы вернулись бы назад в молодость, если бы смогли?

— Ни за что на свете.

— И я. Ни за какие дары, которые вы могли бы мне предложить. Хотя, возможно, это преувеличение. С одной стороны, вы могли бы дать мне то, ради чего я хотел бы получить назад свои двадцать лет. Но не те же самые двадцать лет. И если бы я вернулся к своим двадцати годам, то у меня уже и желания были бы другими.

— Что делает вас настолько уверенным в этом? — сказала Харриет, которая внезапно вспомнила о мистере Помфрете и заместителе проктора.

— Яркое воспоминание о собственном безумии… Харриет! Вы собираетесь сказать мне, что не все молодые люди в двадцать лет ведут себя по-дурацки? — Он стоял, волоча за собой шест, и смотрел на неё сверху вниз, поднятые брови делали его лицо несколько карикатурным.

— Ну, хорошо, хорошо… — продолжал он, — только я надеюсь, что это не Сейнт-Джордж. Это было бы самым неудачным внутренним осложнением.

— Нет, не Сейнт-Джордж.

— Я так и думал, его безумие менее бесхитростно. Но ведь кто-то же был! Ну, я отказываюсь волноваться, потому что вы послали его к чёрту.

— Мне нравится скорость ваших выводов.

— Вы неизлечимо честны. Если бы вы совершили какой-нибудь решительный поступок, то сказали бы мне об этом в письме. Например так: «Дорогой Питер, у меня есть дело, по поводу которого мне нужен ваш совет, но прежде, чем изложить его, думаю будет правильно сообщить вам, что я помолвлена с мистером Джонсом из Джесус-колледжа». Написали бы?

— Вероятно. Стали бы вы тогда расследовать это дело?

— Почему нет? Дело есть дело. Какое дно в старой реке?

— Ил. На каждый толчок вперёд вы откатываетесь на два назад.

— Тогда мы направимся по новому руслу. Ну, мистеру Джонсу из Джесуса моё искреннее сочувствие. Я надеюсь, что эти проблемы не затронут его успеваемость.

— Он только на втором курсе.

— Тогда у него ещё есть время, чтобы переболеть. Я хотел бы с ним познакомиться. Наверное, это лучший друг, который у меня есть в этом мире.

Харриет ничего не сказала. Ум Питера всегда успевал сделать несколько оборотов на один виток её собственного неторопливого остроумия. Было довольно верно, что спонтанное чувство Реджи Помфрета, так или иначе, облегчило понимание, что собственные чувства Питера могли быть чем-то большим, чем нежностью художника к собственному творению. Но Питер совершенно не имел права сделать выводы так быстро. Она негодовала на то, что он входит в её мысли и выходит из них так, как будто это его собственная квартира.

— О, Боже, — внезапно сказал Питер. Он с тревогой всматривался в тёмно-зелёную воду. На поверхность из того места, где шест ударил в дно, выскочила цепочка маслянистых пузырей, и одновременно в их ноздри ударило отвратительное зловоние разложения.

— В чём дело?

— Я попал во что-то ужасное. Невозможно нюхать этот запах! Это просто скандально, как трупы преследуют меня повсюду. Честно, Харриет…

— Мой дорогой дурачок, это просто университетская мусорная свалка.

Его взгляд последовал в направлении, в котором указывала её рука, к дальнему берегу, где над отвратительным гниющим холмом висело облако мух.

— Ну это ж надо! О чём, чёрт возьми, они думают, устраивая такие вещи? — Он провел влажной рукой по лбу. — На мгновение я действительно подумал, что наткнулся на мистера Джонса из Джесуса. Я начал сожалеть, что потешался над бедным парнем. Так, давайте поскорее уберёмся отсюда! — Он резко упёрся шестом, и плоскодонка рванулась вперёд.

— Бедная Айсис. На этой реке больше не осталось романтики.