Встреча выпускников

21

Харриет оставила в швейцарской записку, что будет ждать лорда Уимзи в саду преподавателей. Она позавтракала рано, чтобы избежать встречи с мисс Хилльярд, которая, пока она говорила с Пэджетом, прошла через Новый дворик, как разгневанная тень.

Впервые она встретилась с Питером в тот момент, когда все физические чувства в ней были разбиты жестокостью обстоятельств, поэтому с самого начала она воспринимала его как ум и дух, заключённые в тело. Никогда — даже в те более поздние головокружительные моменты на реке — она не рассматривала его как самца, не обнаруживала неявных обещаний в скрытых глазах, длинной гибкой линии рта, необычайно живых руках. Никогда, поскольку он всегда спрашивал и никогда не требовал, не чувствовала она в нём никакого доминирования, кроме интеллектуального. Но теперь, когда он приближался к ней по дорожке, обсаженной цветами, она увидела его новыми глазами — глазами женщин, которые видели его прежде, чем узнали, увидела его так, как видели его они — в динамике. Мисс Хилльярд, мисс Эдвардс, мисс де Вайн, даже декан, — каждая по своему признала одно и то же: шесть столетий собственничества, спрятанного под хомутом учтивости. Она сама увидела его, нахального и безудержного, в племяннике, и сразу же поняла, что это такое, но её удивило, что по отношению к более старшему человеку она оказалось слепой и всё ещё отказывалась видеть. И она задалась вопросом, было ли это только случайностью, что её глаза оказались запечатаны до тех пор, пока не стало слишком поздно для понимания, и бедствия уже не начались.

Она сидела не двигаясь, пока он не остановился, глядя на неё.

— Ну? — сказал он несерьёзно, — как поживает моя леди? Что, дорогая, всё плохо? Да, что-то произошло, я это вижу. Что это, domina?[111]

Хотя его тон был полушутлив, ничто не могло сказать больше о серьёзности происходящего, чем этот серьёзный академический титул. Она ответила машинально, как будто рассказывая урок: «Когда вы уехали вчера вечером, мисс Хилльярд встретила меня в Новом дворике. Она попросила, чтобы я зашла в её комнату, потому что хотела поговорить со мной. По пути я увидела, что к пятке её комнатной туфли пристал маленький кусочек белой слоновой кости. Она сделала некоторые довольно неприятные обвинения, она неправильно поняла ситуацию…

— Это можно и должно исправить. Вы сказали ей что-нибудь при туфлю?

— Боюсь, что да. Был ещё один фрагмент слоновой кости на полу. Я обвинила её в том, что она входила в мою комнату, а она это отрицала, пока я не привела доказательства. Тогда она признала этот факт, но сказала, что когда она вошла, разрушения уже были произведены.

— Вы ей поверили?

— Возможно, поверила бы… если… если бы она не продемонстрировала мне мотив.

— Понимаю. Хорошо. Не нужно мне ничего говорить.

Она впервые взглянула на это лицо, холодное как зима, и запнулась: «Я унесла туфлю с собой. Лучше бы я этого не делала».

— Вы собираетесь пугаться фактов? — спросил он. — И это вы — учёный?

— Я не думаю, что была несправедлива. Надеюсь, нет. Но я была чрезвычайно злой по отношению к ней.

— К счастью, — сказал он, — факт это факт, и ваше настроение не изменит его ни на йоту. Давайте пойдём и выявим правду во всех её самых опасных проявлениях.

Она привела его в свою комнату, где утреннее солнце нарисовало длинный яркий прямоугольник на разгромленном полу. Из ящика около двери она вынула туфлю и вручила ему. Он лёг на пол, глядя сбоку вдоль ковра в том месте, где ни он, ни она не вставали раньше. Затем рука его залезла в карман, и он улыбнулся, глядя в её обеспокоенное лицо.

— Если все перья, которые когда-либо держали в своих руках поэты, могли бы чувствовать так же, как их владельцы, они не смогли бы рассказать столько же фактов, сколько может нам поведать простой штангенциркуль. — Он измерил каблук туфли в обоих направлениях, а затем обратил своё внимание на громаду ковра. — Она стояла здесь, пятки вместе, и осматривалась. — Штангенциркуль поблёскивал на освещённом солнцем прямоугольнике. — А вот каблук, который топтал и крошил красоту, превращая её в пыль. Один — французский каблук, а другой — кубинский каблук, разве не так называют его специалисты? — Он сидел и легонько постукивал по подошве туфли штангенциркулем. — «Стой! Кто идёт? — Франция. — Проходи, Франция, всё в порядке».

— О, я рада, — горячо сказала Харриет. — Я рада.

— Да. Низость не относится к числу ваших черт, не так ли? — Он обратил глаза на ковёр, на сей раз на его край.

— Смотрите! Теперь, когда солнце ушло, можно увидеть. Вот то место, где «кубинский каблук» вытерла свои подошвы прежде, чем уйти. На кубинском каблуке останется немного следов. Ну, это спасает нас от изнурительного обыска по всему колледжу в поисках бренных остатков королей и королев. — Он вытащил осколок слоновой кости из французского каблука, поместил инструмент в карман и встал. — Нужно вернуть туфли владелице вместе со свидетельством о невиновности.

— Дайте их мне. Это должна сделать я.

— Нет, не вы. Если кто-то и должен столкнуться с неприятностью, то на сей раз не вы.

— Но Питер, вы же не станете…

— Нет, — сказал он, — не стану. Можете мне поверить.

Харриет осталась, уставившись на сломанную шахматную фигуру. Затем она вышла в коридор, нашла совок и швабру в кладовой скаута и возвратилась с ними, чтобы подмести следы разгрома. Когда она возвращала швабру и ведро в кладовую, то столкнулась с одной из студенток, живущих в пристройке.

— Между прочим, мисс Свифт, — сказал Харриет, — вы случайно не слышали вчера вечером в моей комнате шума, как будто разбилось стекло? Во время ужина в Холле или сразу после?

— Нет, не слышала, мисс Вейн. Я была в своей комнате весь вечер. Но, подождите минутку! Мисс Вард заходила около половины десятого, чтобы позаниматься вместе морфологией и — рот девушки скривился улыбкой, — она спросила, не являетесь ли вы секретным изготовителем и поедателем самодельных леденцов, потому что было слышно, как если бы вы разбивали леденцы кочергой. Вас навестил Призрак колледжа?

— Боюсь, что да, — ответила Харриет. — Спасибо, это очень важно. Я должна повидать мисс Вард.

Однако мисс Вард смогла лишь немного уточнить время, сформулировав это как «безусловно, не позже половины десятого».

Харриет поблагодарила её и ушла. Казалось, от беспокойства у неё заболели даже кости, впрочем, возможно, последнее было связано с ужасным сном на незнакомой кровати и смятением чувств. Солнце разбросало алмазы среди влажной травы дворика, и лёгкий ветерок стряхивал дождевые капли с тяжёлых ветвей буков. Студентки приходили и уходили. Кто-то оставил алую подушку на всю ночь под дождём, она имела промокший и жалобный вид, и её владелица подошла и подняла её со смехом и отвращением, а затем бросила на скамью для просушки на солнце.

Ничего не делать — было невыносимо. Разговаривать с любым членом профессорской было бы ещё более невыносимо. Она была вынуждена сидеть в Старом дворике, поскольку была чувствительна к соседству Нового дворика, как человек после прививки имеет обострённую чувствительность ко всему, что находится на воспалённой стороне его тела. Без особой цели или намерения она обогнула теннисный корт и прошла через вход в библиотеку. Она намеревалась пройти наверх, но, увидев, что дверь в помещения мисс де Вайн открыта, изменила намерения — ведь она могла позаимствовать у неё книгу. Небольшая прихожая была пустой, но в гостиной скаут протирала поверхность стола тряпкой в процессе утренней воскресной уборки. Харриет помнила, что мисс де Вайн была в городе и что её должны предупредить, когда она возвратится.

— Во сколько мисс де Вайн возвращается сегодня вечером, не знаете, Нелли?

— По-моему, она должна приехать поездом в 9:39, мисс.

Харриет кивнула, взяла наугад книгу с полки и пошла, чтобы посидеть в нескольких шагах от лоджии, где был шезлонг. Утро, сказала она себе, шло своим чередом. Если Питер должен добраться до места своего назначения в 11:30, то он уже должен был уйти. Она ярко вспомнила время ожидания в больнице, когда её подруге делали операцию: был запах эфира, а в вестибюле стояла чёрная ваза из веджвудского фарфора, заполненная дельфиниумами. Она прочитала страницу, не понимая написанного, и, услышав приближающиеся шаги, подняла голову и встретилась взглядом с мисс Хилльярд.

— Лорд Питер, — сказала мисс Хилльярд безо всяких предисловий, — попросил, чтобы я дала вам этот адрес. Он был вынужден уехать очень быстро, чтобы успеть на встречу. — Харриет взяла бумагу и сказала: «Спасибо».

Мисс Хилльярд решительно продолжала: «Когда я говорила с вами вчера вечером, я неправильно понимала ситуацию. Я не полностью поняла трудности вашего положения. Боюсь, что невольно я сделала его ещё тяжелее для вас, и приношу извинения.

— Ничего, — сказала Харриет, найдя убежище в этой универсальной формулировке. — Я тоже сожалею. Вчера вечером я была очень расстроена и сказала гораздо больше, чем должна была. Эти проклятые дела всё испортили.

— Это так, — сказала мисс Хилльярд более естественным голосом. — Мы все чувствуем себя несколько переутомлёнными. Жаль, что мы всё ещё не смогли докопаться до сути. Я так понимаю, что теперь вы принимаете мой отчёт о вчерашних передвижениях.

— Абсолютно. Это было непростительно с моей стороны — не проверить фактов.

— Внешние проявления могут очень легко ввести в заблуждение, — отметила мисс Хилльярд.

Повисла пауза.

— Ну, — сказала наконец Харриет, — надеюсь, что мы можем позабыть всё это. — Тем не менее, она знала, когда говорила, что ранее была сказана по крайней мере одна вещь, о которой невозможно было забыть, — она бы много дала, чтобы вернуть всё назад.

— Я приложу все усилия, — ответила мисс Хилльярд. — Возможно, я склонна слишком резко судить о вещах, которые находятся вне моего опыта.

— Очень любезно с вашей стороны так говорить, — сказала Харриет. — Пожалуйста, поверьте, что я также не слишком высокого мнения о своей особе.

— Да, наверное так. Я заметила, что люди, у которых есть возможность выбора, почти всегда делают неправильный. Но это не моё дело. Хорошего утра.

Она ушла так же резко, как и пришла. Харриет поглядела на книгу на коленях и обнаружила, что читала «Анатомию меланхолии». «Fleat Heraclitus an rideat Democritus? В попытке говорить об этих симптомах, я буду смеяться с Демокритом, или плакать с Гераклитом? — они настолько смешны и абсурдны с одной стороны, насколько грустны и трагичны с другой».

Днём Харриет вывела свой автомобиль и свозила мисс Лидгейт и декана на пикник в окрестности Хинкси. Когда она возвратилась, — было как раз время ужина, — в швейцарской она обнаружила срочное сообщение с просьбой, чтобы она сразу же позвонила лорду Сейнт-Джорджу. Его голос, когда он ответил на звонок, казался взволнованным.

— О, слушайте! Я не могу добраться до дяди, он вновь исчез, чтоб его! Вот что, я видел этого вашего призрака сегодня днём, и я действительно считаю, что вы должны быть осторожной.

— Где вы её видели? Когда?

— Приблизительно в полвторого, идущую через Магдален-бридж средь бела дня. Я был на ленче с ребятами из Иффли, и мы только-только остановились, чтобы высадить одного из них у Магдален, когда я её увидел. Она шла, разговаривая сама с собой, и выглядела ужасно странной. Сжимала кулаки и закатывала глаза. Она тоже узнала меня. Поэтому я не мог её с кем-то спутать. За рулём сидел мой друг, и я попытался привлечь его внимание, но он тянулся за автобусом, и я не смог заставить его понять. Во всяком случае, когда мы остановились в воротах Магдален, я выпрыгнул и побежал, но нигде её не нашёл. Казалось, она просто исчезла. Держу пари, она знала, что я шёл за ней, и сбежала. Я испугался. Подумал, что она готова на всё. Поэтому я позвонил в ваш колледж и обнаружил, что вы отсутствуете, затем я позвонил в «Митру», и это также не сработало, таким образом, я просидел здесь весь вечер, варясь в собственном соку. Сначала я подумал было оставить записку, но затем решил рассказать всё вам лично. Очень преданно с моей стороны, правда? Я пропустил ужин, чтобы не пропустить вас.

— Это было ужасно любезно с вашей стороны, — сказала Харриет. — Во что был одет призрак?

— О, в одно из таких тёмно-синих платьев с такими полосками и шляпку с полями. Большинство ваших донов ходят в таких. Опрятная, не безвкусная. Не выглядела умной. Вполне обычная. Но я узнал глаза. Я весь гусиной кожей покрылся. Честно. Эта женщина опасна, я клянусь.

— Это очень мило с вашей стороны предупредить меня, — повторила Харриет. — Я попытаюсь узнать, кто это была. И я приму меры предосторожности.

— Да, пожалуйста, — сказал лорд Сейнт-Джордж. — Я имею в виду, дядя Питер ужасно переполошился. Совершенно потерял аппетит. Конечно, я знаю, что он — беспокойный старый осел, и приложил все усилия, чтобы успокоить это нервное животное и всё такое, но я начинаю думать, что у него имеются некоторые основания. Ради Бога, тётя Харриет, примите какие-нибудь меры. Я не могу себе позволить, чтобы такой ценный дядя развалился прямо на моих глазах. Он становится похожим на лорда Барли, который, как вы знаете, всё время шагал туда-сюда и так далее — ответственность очень изнашивает организм.[112]

— Вот что я вам скажу, — сказала Харриет. — Вам следует завтра прийти и пообедать в колледже, а заодно попытаться найти леди. Сегодня вечером это бесполезно, потому что очень многие не являются на воскресный ужин.

— Ура! — воскликнул виконт. — Чертовски хорошая мысль. И я получил бы чертовски хороший подарок на день рождения от дяди Питера, если бы решил для него эту проблему. До свидания, и будьте осторожны.

— Я должна была подумать об этом раньше, — сказала Харриет, — передавая эту новость декану, — но я никак не предполагала, что он сможет узнать женщину после того, как видел её только один раз.

Декан, для которой вся история про столкновение лорда Сейнт-Джорджа с призраком оказалась новостью, была настроена довольно скептично. «Лично я не смогла бы узнать кого-нибудь после одного взгляда в темноте, и я, конечно, не буду доверять таким шалопаям, как он. Единственным человеком здесь, у которого, по моим сведениям, имеется фуляр с флотским орнаментом, является мисс Лидгейт, но я абсолютно отказываюсь в это верить! Но пригласите молодого человека на обед во что бы то ни стало. Я — за оживляж, а он даже более живописен, чем тот, другой».

Харриет наконец почувствовала, что приближается кризис. «Примите меры предосторожности». Хорошей же дурой она смотрелась бы, расхаживая в ошейнике. И при этом он совершенно не защитил бы от кочерги и прочего… Ветер, должно быть дул с юго-запада, поскольку тяжёлые удары Тома, отбивающего свой сто один удар, очень ясно звучали в ушах, когда она пересекала Старый дворик.

— Не позже половины десятого, — сказала мисс Вард. Если опасность ночью больше не угрожала, она всё ещё оставалась актуальной по вечерам.

Она пошла наверх и заперла дверь своей комнаты, прежде чем открыть ящик и вынуть тяжёлый ремень из кожи и латуни. Было что-то в описании той женщины, идущей с дикими глазами по Магдэлен-Бридж и «сжимающей кулаки», о чём думать было совершенно неприятно. Она словно вновь ощутила железную хватку Питера на своём горле и услышала его голос, говорящий как по учебнику:

— Это опасная точка. Сжатие больших кровеносных сосудов в этом месте вызовет почти мгновенную потерю сознания. А затем, вы видите, с вами всё…

И при резком давлении его больших пальцев свет в глазах померк.

Вздрогнув, она повернулась, поскольку что-то тронуло ручку двери. Вероятно, окно в коридоре было открыто и был сквозняк. Она становится смехотворно нервной. Застёжка оказалась слишком тугой для её пальцев. (Разве твой слуга — собака, чтобы делать такие вещи?). Увидев себя в зеркале, она рассмеялась. «Она у вас напоминает белую лилию, что само по себе является искушением к насилию». Её собственное лицо в приглушённом вечернем свете удивило её — такое смягчённое, испуганное и лишённое цвета, с глазами, которые выглядели неестественно большими под тяжёлыми чёрными бровями, и чуть раскрытыми губами. Это походило на голову казнённого: тёмная полоса отделяла голову от тела как удар палача.

Она задалась вопросом, видел ли её такой её бывший любовник в течение того насыщенного событиями и несчастного года, когда она пыталась думать, что счастье в том, чтобы быть побеждённой. Бедный Филип, замученный собственным тщеславием, никогда не любил её, пока не убил её чувство к нему, и всё же он опасно ухватился за неё, когда погружался в бездну смерти. Фактически она апеллировала не к Филипу, а к теории жизни. Молодёжь всегда теоретизирует, только люди средних лет могут понять смертоносность принципов. Подчинить себя собственным целям может быть опасным, но подчинить себя целям других людей — это прах и тлен. И всё же были те, кто всё ещё был несчастным, кто завидовал даже пыльной солёности яблок Мёртвого моря.[113]

Мог ли когда-либо существовать союз между интеллектом и плотью? Именно непрестанное задавание вопросов и анализ всего выхолащивает и сводит на нет все страсти. Возможно, опыт знает формулу, позволяющую преодолеть эту трудность: удерживать горький, болезненный мозг по одну сторону стены, а томное сладострастное тело по другую и никогда не позволять им встречаться. Поэтому, если вы скроены именно по такой мерке, вы могли бы спорить о преданности в профессорской и позволять себе встряхнуться… скажем, с венскими певицами, и обе эти стороны, переходя одна в другую без единой шероховатости, представляют вас как целое. Легко для мужчины и, возможно, даже для женщины, если только избегать глупых недоразумений, таких как быть обвинённой в убийстве. Но пытаться создать гармонию из несовместимого было безумием — нельзя ни самому пытаться этого делать, ни участвовать в чужих попытках. Если Питер хочет провести эксперимент, то он должен сделать это без попустительства Харриет. Шесть столетий наследственного обладания не могут подчиниться несчастным сорока пяти годам сверхчувствительного интеллекта. Пусть самец берёт самку и будет доволен, пусть постоянное думание «болтает себе» как герой «Человека и сверхчеловека».[114] Конечно, посредством длинного монолога, поскольку самка может только слушать и не встревать. Иначе можно было бы получить некую пару людей, наподобие показанных в «Частных жизнях»,[115] которые катаются на полу и дубасят друг друга, когда не совокупляются, потому что у них (очевидно) не имеется никаких ресурсов для диалога. Перспектива ужасающей скуки, так или иначе.

Дверь вновь задрожала, как бы напоминая, что даже некоторую скуку можно было бы приветствовать, как альтернативу тревоги. На каминной доске одинокая красная пешка демонстрирует всю незащищённость… Как спокойно Энни приняла предупреждение Питера. Отнеслась ли она к этому серьёзно? Заботилась ли она о себе? Она выглядела как обычно, изящной и отстранённой, когда вносила кофе в профессорскую тем вечером, возможно, была немного более оживлённой, чем обычно. Конечно, у неё были свои свободные полдня с Бити и Каролой… Любопытно, подумал Харриет, это желание обладать детьми и диктовать им вкусы, как будто бы они — отколовшиеся кусочки тебя самого, а не отдельные люди. Даже если мечты стремятся к мотоциклам… Энни была в порядке. А как насчёт мисс де Вайн, едущей из Города в счастливом неведении?... Харриет вздрогнула, увидев, что уже почти без четверти десять. Поезд должен уже прийти. Помнит ли директриса о предупреждении мисс де Вайн? Её нельзя оставлять спать в комнате на первом этаже, неподготовленную. Но директриса никогда ничего не забывает.

Однако у Харриет душа была не на месте. Из своего окна она не могла видеть, горели ли огни в крыле библиотеки. Она отперла дверь и вышла (да, окно в коридоре было открыто, никто не трогал ручку двери, это всего лишь ветер). Несколько тусклых фигур всё ещё двигались в дальнем конце дворика, когда она шла около теннисного корта. В крыле библиотеки все окна на первом этаже были тёмными за исключением тусклого мерцания в коридоре. Во всяком случае, мисс Бартон не была в своей комнате, не возвратилась ещё и мисс де Вайн. Или… о, да, она вернулась, поскольку в её гостиной шторы были задёрнуты, хотя никакого света за ними не было видно.

Харриет вошла в здание. Дверь квартиры мисс Берроус была открыта, а в прихожей было темно. Дверь мисс де Вайн была закрыта. Она постучала, но не получила никакого ответа, и внезапно ей показалось странным, что занавески задёрнуты, а света нет. Она открыла дверь, надавила настенный выключатель в прихожей. Ничего не изменилось. С растущим беспокойства она прошла к двери гостиной и открыла её. А затем, когда её пальцы нащупали выключатель, в её горло кто-то вцепился жёстокой хваткой.

У неё было два преимущества: она была частично подготовлена, и противник не ожидал встретить ошейник. Она почувствовала лишь лёгкое удушье и услышала, как сильные жестокие пальцы скользят по прочной коже. Пока они перемещали захват, у неё было время, чтобы вспомнить то, чему её учили: поймать и дёрнуть запястья в стороны. Но когда её ноги натолкнулись на ноги противника, её высокие каблуки скользнули по паркету, и она стала падать — они падали вместе, — и она была внизу; казалось, падение заняло годы, и всё это время в уши врывался поток хриплых грязных ругательств. А затем мир раскололся в огне и громе и наступил мрак.

Лица, неуверенно наплывающие по трескучим волнам боли и с тревогой удаляющиеся… затем превращающиеся в одно лицо мисс Хилльярд, невыносимо близкое к её собственному. Затем голос, мучительно громкий, неразборчиво звучащий как маяк-ревун. Затем, внезапно и вполне ясно, как на освещённой сцене театра, комната, мисс де Вайн, белая, как мрамор, на кушетке и директриса, склонившаяся над нею, а между ними на полу, белый шар, заполненный алым, и декан, стоящая на коленях рядом с ним. Затем маяк-ревун опять набрал силу, и она услышала свой собственный голос, невероятно далекий и тонкий: «Скажите Питеру»… а затем пустота.

У кого-то — головная боль, совершенно невыносимая, ужасная головная боль. Белая яркая комната в больнице была бы очень приятной, если бы не подавляющее соседство человека с головной болью, который, кроме всего прочего, очень неприятно стонал. Потребовались большие усилия, чтобы собраться и узнать, что нужно этому надоедливому человеку. С усилием, какое наверное требуется гиппопотаму, чтобы вылезти из болота, Харриет взяла себя в руки и обнаружила, что головная боль и стоны были её собственными, и что фельдшер поняла, что она затевает и подошла, чтобы помочь.

— Какого чёрта…? — простонала Харриет.

— Ага! — обрадовалась фельдшер, — так-то лучше. Нет, не пытайтесь сесть. У вас был сильный удар по голове, и чем спокойнее вы будете себя вести, тем лучше.

— О, понимаю, — сказала Харриет. — У меня дьявольская головная боль. Небольшое усилие мысли позволило локализовать источник боли где-то позади правого уха. Она подняла руку, чтобы исследовать это место, и столкнулась с бинтами.

— Что произошло?

— Это именно то, что нам хотелось бы знать, — ответила фельдшер.

— Ничего не помню, — пожаловалась Харриет.

— Это не имеет значения. Выпейте это.

«Как в книге, — подумала Харриет. — Они всегда говорят: “Выпей это”». В конце концов, оказалось, что комната не была слишком ярко освещена, жалюзи были закрыты. Просто её собственные глаза были чрезвычайно чувствительны к свету. Лучше их закрыть.

Это «выпейте» оказалось довольно мощным средством, потому что, когда она проснулась вновь, головная боль немного утихла, и она была голодна как волк. Кроме того, она начала вспоминать кое-что: ошейник и свет, который не зажигался, и руки, которые схватили из темноты. А вот тут память упрямо останавливалась. Откуда появилась головная боль, она совершенно не помнила. Затем она вновь мысленно увидела мисс де Вайн, распростёртую на кушетке. Она спросила о ней.

— Она находится в соседней комнате, — сказала фельдшер. — У неё был сильный сердечный приступ, но теперь ей лучше. Она попыталась сделать слишком много, и, конечно, увидеть вас в таком виде было для неё шоком.

Только вечером, когда пришла декан и обнаружила пациента, лихорадочно трясущегося от любопытства, Харриет получила полную историю ночных приключений.

— Теперь, если вы обещаете вести себя спокойно, — сказала декан, — я вам всё расскажу. В противном случае — нет. Да кстати, ваш красивый молодой человек прислал целую клумбу свежих цветов и утром будет звонить снова. Ну, ладно! Бедная мисс де Вайн добралась сюда около 10 часов — её поезд немного опоздал, — и Маллинз встретил её приказом немедленно идти к директрисе. Однако она подумала, что должна сначала снять шляпку, и, таким образом, пошла в свои комнаты — всё второпях, чтобы не заставлять ждать доктора Бэринг. Ну, конечно, первое, с чем она столкнулась, — это неработающие светильники, и затем к своему ужасу она услышала вас, моя дорогая, стонущую на полу в темноте. Тогда она попыталась зажечь настольную лампу, и это удалось, и там были вы — неприятное и жуткое зрелище, которое почтенный дон женского пола едва ли ожидает обнаружить в собственной гостиной. У вас два красивых рассечения: между прочим, это постарался угол книжного шкафа… Таким образом, мисс де Вайн выбежала, зовя на помощь, но в здании не было ни души, а затем, моя дорогая, она бросилась сломя голову в Бёрли, и несколько студенток выбежали, чтобы посмотреть, что произошло, а затем кто-то вызвал директрису, ещё кто-то — фельдшера, а кто-то вызвал мисс Стивенс, мисс Хилльярд и меня, которые спокойно пили чай у меня в комнате, и мы позвонили доктору, и больное сердце мисс де Вайн не выдержало этого шока и беготни, она вся посинела… — короче, мы замечательно провели время.

— Представляю. Ещё одна безумная ночь! Полагаю, вы не нашли, кто это сделал?

— В течение довольно долгого времени у нас не было ни секундочки, чтобы подумать об этом. А затем, когда мы стали было успокаиваться, всё началось снова с Энни.

— Энни? Что произошло с ней?

— О, разве вы не знаете? Мы нашли её в подвале для хранения угля, моя дорогая, в жутком состоянии, всю в угольной пыли, барабанящую по двери кулаками — интересно, она сумеет отмыть голову, бедняжка, — и запертую там всё это время. И, если бы не лорд Питер, мы, возможно, не стали бы даже искать её до следующего утра, особенно в такой суматохе.

— Да, он предупреждал её, что она может подвергнуться нападению… Как он мог…? Вы ему звонили или что?

— О, да. Ну, после того, как мы уложили вас и мисс де Вайн в постель и убедились, что ни один из вас в ближайшее время не собирается сбежать на тот свет, кто-то вспомнил, что первыми словами, которые вы произнесли, когда мы вас нашли, были «Скажите Питеру». Поэтому мы позвонили в «Митру», но его там не оказалось, а затем мисс Хилльярд сказала, что знает, где он, и позвонила туда. Это было после полуночи. К счастью, он ещё не лёг спать. Он сказал, что приедет немедленно, а затем спросил, что произошло с Энни Уилсон. Наверное, мисс Хилльярд подумала, что из-за шока он несколько повредился в уме. Однако он настоял, чтобы за нею проследили, поэтому все начали её искать. Ну, вы знаете, каково искать человека в таком месте, как это: мы искали, искали, но никто её не видел. И затем, как раз около двух часов прибыл лорд Питер, страшный как смерть, и сказал, что мы должны перевернуть всё вверх дном, если не хотим иметь на руках труп. Он был очень мил и убедителен!

— Жаль, что я пропустила это представление, — вздохнула Харриет. — Он, должно быть, подумал, что я была ужасной ослицей, если позволила так себя вырубить.

— Он этого не говорил, — сухо констатировала декан. — Он заходил, чтобы повидать вас, но вы, конечно, были без сознания. И, конечно, он объяснил про ошейник, который всех нас ужасно озадачил.

— Да. Она схватила меня за горло. Я действительно помню это. Думаю, она хотела добраться до мисс де Вайн.

— Очевидно. И при её слабом сердце и отсутствии ошейника у неё не было шансов, так сказал доктор. Для неё было очень удачно, что первой по случайности туда вошли вы. Или вы знали?

— Мне кажется, — сказала Харриет, поскольку её память всё ещё представляла собой какую-то мешанину, — я пошла, чтобы сказать ей о предупреждении Питера и… о, да! Было что-то странное со шторами в окнах. И весь свет был выключен.

— Лампочки были вывернуты. Ну, так или иначе, где-то около четырёх часов Пэджет обнаружил Энни. Она была заперта в угольном подвале при здании Холла в дальнем конце котельной. Ключа не было, и Пэджету пришлось выломать дверь. Она стучала и кричала, но, конечно, если бы мы не искали её, то она могла вопить до Судного дня, тем более, что радиаторы выключены, и мы не топим печь. Она была, как это называют, в состоянии нервного срыва и довольно долго не могла дать нам связную историю. Но в действительности у неё ничего нет, кроме шока и ушибов от падения на кучу. И, конечно, её кисти и локти прилично пострадали от ударов в двери и попытки вылезти через вентиляционное отверстие.

— Что, по её словам, произошло?

— Ну, она убирала шезлонги в лоджии около половины десятого, когда кто-то схватил её за шею и поволок в подвал. Она сказала, что это была женщина и очень сильная…

— Это верно, — сказала Харриет. — Могу засвидетельствовать. Стальная хватка. И очень неженский словарь.

— Энни говорит, что не видела, кто это был, но думает, что рука, которая зажимала ей рот, выступала из тёмного рукава. Сама Энни думает, что это была мисс Хилльярд, но та была с экономкой и мной. Но у очень многих из наших самых сильных представителей нет алиби, в частности у мисс Пайк, которая утверждает, что была в своей комнате, и мисс Бартон, которая, по её словам, была в художественной библиотеке, подыскивая «хорошую книгу для чтения». То же с миссис Гудвин и мисс Берроус. Согласно их собственной истории, каждую из них одновременно охватило необъяснимое желание просто побродить. Мисс Берроус пошла, чтобы насладиться природой в саду преподавателей, а миссис Гудвин отправилась пообщаться с высшими силами в часовне. Сегодня мы довольно косо смотрим друг на друг друга.

— Я очень хотела бы быть более эффективной, — сказала Харриет. Она немного задумалась. — Интересно, почему она не осталась, чтобы добить меня.

— Лорд Питер также задавался этим вопросом. Он полагает, что она, должно быть, решила, что, вы мертвы, или была испугана кровью и тем фактом, что напала не на того человека. Когда вы схватили её за руки, она, вероятно, почувствовала, что вы — не мисс де Вайн — да ещё короткие волосы и никаких очков, и она поспешно убежала, чтобы избавиться от пятен крови прежде, чем кто-нибудь войдёт. По крайней мере, такова его теория. Ему это показалось очень странным.

— Он сейчас здесь?

— Нет, был вынужден возвратиться… Что-то о том, чтобы успеть на ранний самолёт из Кройдона. Он звонил и поднял большой шум, но, очевидно, всё было уже решено, и ему пришлось поехать. Если хоть одна из его молитв услышана, я не думаю, что у кого-нибудь из членов правительства на теле этим утром осталось хоть одно живое место. Итак, я успокоила его горячим кофе, и он ушёл, оставив распоряжение, чтобы ни вы, ни мисс де Вайн, ни Энни не оставались без присмотра ни на один момент. Потом он звонил один раз из Лондона и три раза из Парижа.

— Бедный старина Питер! — сказала Харриет. — Кажется, ни одной ночи ему не удаётся отдохнуть.

— Тем временем директриса отважно выступила с неубедительным заявлением о том, что кто-то глупо подшутил над Энни, что вы случайно поскользнулись и рассекли голову, и что мисс де Вайн была расстроена видом крови. И ворота колледжа закрыты для всех посетителей из страха, что те могут оказаться скрытыми репортёрами. Но невозможно поддерживать спокойствие в скаутах: кто его знает, какие истории выходят наружу вместе с приходящими торговцами. Однако главное в том, что никто не убит. А теперь я должна бежать, а то фельдшер выпустит из меня всю кровь и тогда-то уж наверняка будет следствие.

Следующий день принёс лорда Сейнт-Джорджа.

— Моя очередь посетить больную, — сказал он. — Теперь я не уверен, что вы — хорошая, спокойная тётя, которой можно доверить приёмного племянника. Вы понимаете, что я остался без обеда?

— Да, — сказала Харриет. — Жаль. Возможно, мне следует сказать декану. Вы могли бы идентифицировать…

— Теперь не стоит строить планы, — сказал он, — или у вас поднимется температура. Оставьте это дяде. Между прочим, он говорит, что вернётся завтра, доказательства найдены, и вы должны сохранять спокойствие и не волноваться. Очень оптимистичен. Разговаривал с ним по телефону этим утром. Ещё тот тип. Говорит, что любой мог сделал все его дела в Париже, только у них засело в голове, что он — единственный человек, который может правильно подойти к тому или другому старому мулу и утихомирить его или что-то в этом роде. Насколько я смог разобрать, убит какой-то журналист, и кто-то пытается раздуть вокруг этого международный конфликт. Одно нагромождается на другое. Я говорил вам, что у дяди Питера имеется сильное чувство общественного долга, теперь вы видите это в действии.

— Ну, он совершенно прав.

— Какая же вы неестественная женщина! Он должен сидеть здесь, плача в простынку и позволяя международной ситуации гореть ярким пламенем. — Лорд Сейнт-Джордж хихикнул. — Жаль, что я не был с ним в дороге в понедельник утром. Он собрал пять штрафов по пути туда и обратно между Уорикширом, Оксфордом и Лондоном. Моя мать будет рада. Как ваша голова?

— Лучше. Думаю, это было скорее рассечение, чем удар.

— Раны на голове кровоточат, не так ли? Абсолютно по-свински. Однако хорошо, что вы не «труп с печальным и раздутым лицом». Всё будет в порядке, когда они снимут швы. Только этой стороной головы вы будете немного напоминать преступника. Вас придётся постричь со всех сторон, чтобы это место не выделялось, и дядя Питер сможет носить те ваши локоны, которые придётся срезать, около сердца.

— Ну-ну, — сказала Харриет. — Он не относится ко временам семидесятых.

— Но он быстро стареет. Мне кажется, что к настоящему времени он уже почти добрался до шестидесятых. С красивыми золотыми бакенбардами. Я и правда считаю, что вы должны спасти его прежде, чем его кости начнут скрипеть и пауки станут прясть сети над его глазами.

— Вы и ваш дядя, — сказала Харриет, — можете зарабатывать на жизнь, формулируя умные фразы.