Встреча выпускников

5

Харриет въехала в Оксфорд сквозь мерзкий ливень со снегом, который пробивался в стыках откидного верха и заставлял стеклоочистители работать не переставая. Это совсем не походило на её поездку в прошлом июне, но самое большое изменение произошло в её собственных чувствах. Тогда она ехала через силу и чувствовала себя неловко: расточительная дочь, лишившаяся романтической оболочки и очень слабо рассчитывающая на откормленного тельца. Теперь же именно колледж, замаравший свою репутацию, призвал её, как призывают специалиста, не обращая внимания на мораль, но отчаянно веря в профессиональное умение. Не то, чтобы она была очень озабочена стоящей проблемой или сильно надеялась её решить, но теперь, по крайней мере, она могла смотреть на неё как на чистую проблему и работу, которую нужно сделать. В июне она говорила себе после каждого путевого ориентира: «Ещё много времени, ещё тридцать миль прежде, чем я начну испытывать неловкость — ещё двадцать миль — десять миль, это ещё далеко». На сей раз она просто пыталась достигнуть Оксфорда как можно быстрее — хотя, возможно, в значительной степени это было из-за погоды. Она скатилась вниз с Хеддингтонского холма без всяких мыслей, кроме как о возможном заносе, пересекла Магдален-бридж, отпустив только едкое замечание в адрес стайки велосипедистов, пробормотала «слава Богу!», когда, наконец, достигла ворот на Сейнт-Кросс-роуд и бодро сказала «Добрый день» Пэджету, швейцару.

— Добрый день, мисс. Хотя, конечно, мерзкий день сегодня. Декан оставила указание, мисс, поместить вас в комнату для гостей в Тюдор-билдинг, она пока на совещании, но вернётся к чаю. Вы знаете комнату для гостей, мисс? Возможно, она появилась уже после вас. Так, она о находится на Нью-Бридж, мисс, между Тюдор-билдинг и северной пристройкой, где раньше располагался коттедж, мисс, только, конечно, всего этого уже нет, и вы должны подняться по главной лестнице мимо западного лекционного зала, мисс, который раньше был комнатой отдыха для студенток, мисс, прежде, чем сделали новый вход и перенесли лестницу, а затем повернуть направо, и она как раз посередине коридора. Невозможно перепутать, мисс. Любой из скаутов показал бы вам, мисс, если бы их можно было сейчас найти.

— Спасибо, Пэджет. Я найду, только поставлю машину в гараж.

— Не беспокоитесь, мисс. Льёт как из ведра. Я отведу её позже. Ей не повредит какоё-то время постоять на улице. И я быстренько подниму вашу сумку, мисс, только не могу оставить ворота, пока не возвратится миссис Пэджет из кладовой, а иначе я бы проводил вас сам. — Харриет снова попросила его не беспокоиться.

— О, туда попасть довольно легко, когда знаешь, мисс. Но теперь что-то снесли, что-то построили, что-то изменили, и в результате многие из наших старых леди совершенно теряются, когда приезжают нас навестить.

— Я не заблужусь, Пэджет. — И действительно она не испытала никаких затруднений в поиске таинственной комнаты для гостей на месте передвинутой лестницы и несуществующего коттеджа. Она обнаружила, что из окон открывается господствующий вид на Старый дворик, хотя Новый дворик был не виден, а большая часть нового здания библиотеки оказалась скрыта крылом тюдоровской пристройки.

После чая с деканом Харриет усадили в профессорской на неофициальной встрече старших сотрудников, на которой председательствовала директриса. Перед Харриет положили документы дела — жалкую кучку грязных фантазий. Было предъявлено приблизительно пятнадцать штук. Имелось полдюжины рисунков, большей частью такого же типа, как поднятый ею на встрече выпускников. Было много сообщений, адресованных старшим сотрудникам и сообщавших им, с различными непристойными эпитетами, что их грехи вопиют, что они не достойны приличного общества, и что, если они не оставят мужчин в покое, с ними произойдут различные неприятности. Некоторые из этих посланий прибыли почтой, другие были найдены на подоконниках или просунуты под двери — при этом все были составлены из тех же вырезанных букв, наклеенных на листы грубой писчей бумаги. Два сообщения были посланы студенткам: одно студентке старшего курса, очень воспитанной и безобидной молодой женщине, которая готовилась получить степень бакалавра, другое — мисс Флексман, блестящей студентке-второкурснице. Последнее было более конкретным, чем большинство писем, поскольку в нём упоминалось имя: «ЕСЛИ НЕ ОСТАВИШЬ В ПОКОЕ МЛАДШЕГО ФАРРИНГДОНА, — говорилось в нём с прибавлением оскорбительного эпитета, — ТЕБЕ ЖЕ БУДЕТ ХУЖЕ».

Остальные предметы коллекции содержали, во-первых, маленькую книгу, написанную мисс Бартон: «Положение женщин в современном государстве». Копия принадлежала Библиотеке и одним воскресным утром была обнаружена весело полыхающей в комнате отдыха для студенток в Бёрли-хаус. Во-вторых, рукопись и корректуры по английской просодии мисс Лидгейт. История их была такова. Мисс Лидгейт наконец внесла все свои исправления в текст заключительной корректуры и уничтожила все предыдущие экземпляры. Затем она вручила корректуры вместе с рукописью введения мисс Хилльярд, которая обязалась просмотреть их для проверки некоторых исторических фактов. Мисс Хилльярд заявила, что получила их в субботу утром и взяла в свою квартиру (которая была расположена на одной лестнице с мисс Лидгейт на один этаж выше). Впоследствии она взяла их в библиотеку (то есть, в библиотеку в тюдоровском здании, которая теперь должна была быть заменена на новую библиотеку) и там работала над ними некоторое время, пользуясь справочниками. Она сказала, что была в библиотеке одна, за исключением кого-то, кого она не смогла разглядеть и кто двигался в районе эркера в дальнем конце. Затем мисс Хилльярд вышла, чтобы пообедать в Холле, и оставила бумаги на столе в библиотеке. После обеда она пошла на реку, чтобы присутствовать на занятиях группы первокурсников по гребле. Когда она возвратилась в библиотеку после чая, чтобы возобновить работу, она обнаружила, что бумаги со стола исчезли. Сначала она предположила, что мисс Лидгейт вошла и, увидев их там, унесла с собой, чтобы сделать ещё несколько своих знаменитых исправлений. Она пошла в комнаты мисс Лидгейт, чтобы спросить о них, но мисс Лидгейт там не было. По словам мисс Хилльярд, она немного удивилась тому, что мисс Лидгейт взяла их, не оставив записки, но всерьёз не волновалась до тех пор, пока, вновь стоя у дверей мисс Лидгейт незадолго перед тем, как отправиться в Холл, она внезапно не вспомнила, что тьютор по английскому сказала перед обедом, что уезжает на несколько дней в город. Немедленно было начато расследование, но без какого-либо успеха, пока в понедельник утром сразу после службы в часовне недостающие корректуры не были найдены раскиданными по столу и полу профессорской. Пропажу обнаружила мисс Пайк, которая первой из донов вошла в комнату тем утром. Скаут, ответственная за уборку профессорской, была уверена, что ничего подобного до утренней службы там не было. Появление бумаг вызвало предположение, что они были брошены в комнату кем-то через окно, что достаточно легко сделать любому. Никто, однако, не видел ничего подозрительного, хотя был опрошен весь колледж, особенно опоздавшие в часовню и те, из чьих окон были видны окна профессорской.

Найденные корректуры были повсюду густо измазаны копировальными чернилами. Все исправления на полях рукописи были плотно закрашены чёрной краской, и на некоторых страницах корявыми печатными буквами были написаны непристойные эпитеты. Рукопись введения была сожжена, о чём торжественно гласила записка из печатных букв, наклеенных на первый лист корректур.

Именно такими новостями мисс Хилльярд должна была встретить мисс Лидгейт, когда последняя возвратилась в Колледж сразу же после завтрака в понедельник. Были приложены определённые усилия, чтобы узнать, когда именно корректуры были взяты из библиотеки. Человек в дальнем эркере был найден и оказался библиотекарем, мисс Берроус. Она, однако, сказала, что не видела мисс Хилльярд, которая пришла после неё и пошла обедать раньше неё. И при этом она не видела или, во всяком случае, не заметила корректур на столе. В субботу днём библиотекой пользовались не очень интенсивно, но студентка, которая вошла туда приблизительно в 3 часа, чтобы свериться с последним изданием латинского словаря Дукейнджа в эркере, где работала мисс Хилльярд, сказала, что она сняла том и положила его на стол, и она полагает, что, если бы корректуры там были, она бы их заметила. Этой студенткой была мисс Уотерс, второкурсница со специализацией по французскому языку и ученица мисс Шоу.

Небольшую неловкость в ситуацию внесла экономка, которая видела мисс Хилльярд, очевидно входящую в профессорскую, как раз перед службой в часовне в понедельник утром. Мисс Хилльярд объяснила, что успела только дойти до двери, поскольку полагала, что оставила там свою мантию, но вовремя вспомнила, что повесила её в раздевалке Квин-Элизабет-билдинг, и сразу же развернулась, не входя в профессорскую. Она сердито спросила, не подозревает ли её экономка в том, что она сама уничтожила корректуры. Мисс Стивенс сказала: «Конечно нет, но если мисс Хилльярд вошла, она, возможно, видела, были ли корректуры уже в комнате, и этим обеспечила бы terminus a quo или, альтернативно, ad quem[40] для этой части расследования.

И это были действительно все имеющиеся физические улики, за исключением того, что из офиса секретаря и казначея колледжа, мисс Аллисон, исчезла большая бутылка копировальных чернил. У казначея не выдалось случая зайти в офис в течение субботнего дня или в воскресенье; она могла только сказать, что бутылка была на обычном месте в час дня в субботу. Она никогда не закрывает дверь своего офиса, поскольку там не хранится никаких денег, а все важные бумаги заперты в сейфе. Её помощница не живёт в колледже и не была там в течение выходных.

Ещё одной манифестацией, представляющей некоторую важность, было появление непристойных надписей на стенах коридоров и туалетов. Эти надписи, конечно же, были стёрты сразу же, как только были замечены, и теперь оказались недоступны. Естественно, пришлось сделать официальный доклад об утере и последующем уничтожении корректур мисс Лидгейт. Доктор Бэринг обратилась ко всему колледжу и спросила, может ли кто-нибудь представить какие-либо сведения. Никто не сообщил ничего, тогда директриса предупредила о недопустимости вынесения этого вопроса за стены колледжа и при этом намекнула, что любой, кто сообщит о происходящем в университетские газеты или в ежедневную прессу, может подвергнуться серьёзным дисциплинарным взысканиям. Осторожный опрос в других женских колледжах сделал довольно очевидным, что неприятности пока атаковали только колледж Шрусбери.

Поскольку до сих пор не удалось обнаружить никаких свидетельств, указывающих на то, что действия начались до предыдущего октября, подозрение естественно сосредоточилось на студентках первого курса. Именно в тот момент, когда доктор Бэринг подошла к этому вопросу, Харриет почувствовала себя обязанной высказаться.

— Я боюсь, доктор Бэринг, — сказала она, — что смогу исключить первокурсниц и фактически большинство нынешних студенток. — И она с некоторой неловкостью рассказала о двух экземплярах работы анонимного автора, которые она обнаружила на встрече выпускников.

— Спасибо, мисс Вейн, — сказала директриса, когда она закончила. — Я чрезвычайно сожалею, что с вами случилась такая неприятность. Но ваша информация, конечно, намного сужает область поиска. Если преступник — кто-то из тех, кто посетил встречу выпускников, это должна быть или одна из немногих теперешних студенток, которые тогда дожидались устного экзамена, или одна из скаутов, или непосредственно одна из нас.

— Да. Боюсь, что именно так.

Доны посмотрели друг на друга.

— Это, конечно же, — продолжала доктор Бэринг, — не может быть бывшая студентка, так как инциденты продолжились и в другое время, но это не может быть обитатель Оксфорда, живущий вне колледжа, поскольку мы знаем, что некоторые бумаги были подсунуты под двери в течение ночи, не говоря уже о надписях на стенах, которые, как выяснилось, появляются между, скажем, полуночью и следующим утром. Поэтому мы должны спросить себя, кто из сравнительно небольшого числа людей из этих трёх категорий, которые я упомянула, может быть ответственным за происходящее.

— Конечно, — сказала мисс Берроус, — это, скорее всего, будет одна из скаутов, чем одна из нас. Я не могу представить, что среди старших может найтись кто-нибудь, способный на такую гадость. Принимая во внимание, что люди того класса…

— Думаю, что это очень несправедливое наблюдение, — сказала мисс Бартон. — Я убеждена, что мы не должны позволять себе быть ослепленными какой-либо классовой предубеждённостью.

— Насколько я знаю, все скауты — женщины с превосходным характером, — сказала экономка, — и можете поверить, что я очень внимательно слежу за приёмом на работу. Уборщицы и другие, которые приходят подённо, естественно, исключаются из подозрений. Кроме того, вы помните, что большая часть скаутов спит в своём собственном крыле. Его внешняя дверь на ночь запирается, а у окон на первом этаже есть решётки. Кроме того, имеются железные ворота, которые отрезают чёрный ход от остальной части зданий колледжа. Единственная связь ночью возможна только через кладовую, которая также запирается. У главного скаута есть ключи, но Кэрри с нами уже пятнадцать лет и, по-видимому, заслуживает полного доверия.

— Я никогда не понимала, — едко сказала мисс Бартон, — почему несчастные слуги должны быть ночью заперты, как если бы они были опасными дикими животными, тогда как все другие могут свободно приходить и уходить. Однако похоже, что для них это вполне нормально.

— Причина, как вы прекрасно знаете, — ответила экономка, — состоит в том, что на входе для торговцев нет никакого швейцара и что для нежелательных людей не составит труда перелезть через внешние ворота. И я напомню вам, что все окна на первом этаже, которые открываются непосредственно на улицу или в кухонный дворик, имеют решётки, включая те, которые принадлежат преподавателям. Что касается запирания кладовой, я могу сказать, что это делается, чтобы воспрепятствовать студенткам совершать набеги на кладовую, что часто имело место во времена моей предшественницы, или, по крайней мере, мне так говорили. Предосторожности принимаются как против скаутов, так и против преподавательского состава.

— А что насчёт скаутов в других зданиях? — спросила казначей.

— В каждом здании есть два или три скаута, занимающих отдельные спальни, — ответила экономка. — Все они — надёжные женщины, которые работали здесь ещё до меня. У меня при себе нет списка, но я думаю, что трое живут в Тюдор-билдинг, трое или четверо — в Квин-Элизабет и по одной в каждой из четырех небольших мансард в Новом дворике. В Бёрли живут только студентки. И, конечно, есть внутренний штат в доме директрисы, не считая санитарки, которая спит в больнице.

— Я предприму шаги, — сказала доктор Бэринг, — чтобы удостовериться, что никто из моего внутреннего штата не виновен. Вы, экономка, сделайте то же самое в отношении больницы. И, в их же собственных интересах, следует проверить скаутов, ночующих в колледже.

— Конечно, директор… — с горячностью начала мисс Бартон.

— В их собственных интересах, — повторила директриса с лёгким нажимом. — Я полностью согласна с вами, мисс Бартон, что нет никаких причин подозревать их больше, чем кого бы то ни было из нас. Но именно поэтому их нужно вывести из под удара полностью и сразу.

— Во что бы то ни стало, — сказала экономка.

— Теперь, — продолжила директриса, — относительно способа проверки скаутов или кого бы то ни было, — я полагаю, что чем меньше людей будет об этом знать, тем лучше. Возможно, мисс Вейн сможет высказать хорошее предложение по секрету непосредственно мне или…

— Точно, — мрачно сказала мисс Хилльярд, — кому? Насколько я понимаю, никому из нас нельзя верить.

— К сожалению, это именно так, — сказала директриса, — и то же самое относится ко мне. Хотя мне не нужно говорить, что я полностью уверена в старших сотрудниках колледжа, как в целом, так и лично в каждом, тем не менее, мне кажется, что, точно так же, как и в случае скаутов, очень важно, чтобы мы смогли вывести каждого из-под подозрения. Что вы говорите, вице-директор?

— Конечно, — ответила мисс Лидгейт, — не должно быть никаких различий вообще. Я полностью готова подчиниться любым мерам досмотра, какие будут рекомендованы.

— Ну, по крайней мере, вы-то едва ли под подозрением, — сказала декан. — Вы у нас — самый великий страдалец.

— Мы почти все до некоторой степени пострадали, — сказала мисс Хилльярд.

— Боюсь, — сказала мисс Аллисон, — что мы должны учесть, что анонимщики часто посылают письма себе, чтобы отвести подозрения. Такое ведь бывает, мисс Вейн?

— Да, — прямо сказала Харриет. — На первый взгляд кажется маловероятным, что кто-нибудь причинит себе такой ущерб, какой претерпела мисс Лидгейт, но если мы хотя бы один раз начнём делать исключения, то трудно будет понять, где остановиться. Я не думаю, что кроме простого алиби что-либо можно рассматривать как доказательство.

— А у меня и нет никакого алиби, — сказала мисс Лидгейт. — Я покинула колледж в субботу только после того, как мисс Хилльярд пошла на обед. Более того, прежде, чем уехать, я заходила в Тюдор-билдинг в течение ленча, чтобы возвратить книгу в комнату мисс Чилперик, так что очень легко могла бы взять рукопись из библиотеки.

— Но у вас есть алиби на время, когда корректуры были принесены в профессорскую, — сказала Харриет.

— Нет, — сказала мисс Лидгейт, — нет даже этого. Я приехала ранним поездом и пришла, когда все были в часовне. Я, конечно, должна была спешить, чтобы прибежать, бросить корректуры в окно и вернуться в свою квартиру прежде, чем всё обнаружится, но полагаю, что это можно было сделать. В любом случае меня следует рассматривать на тех же основаниях, что и остальных.

— Спасибо, — сказала директриса. — Есть ли кто-либо, кто придерживается другого мнения?

— Я уверена, мы все должны чувствовать то же самое, — сказала декан. — Но есть ещё одна группа людей, которых мы пропустили.

— Нынешние студентки, которые присутствовали на встрече выпускников, — сказала директриса. — Да, что с ними?

— Я не помню точно, кто там был, — сказала декан, — но думаю, что большинство из них были дипломницами и с тех пор разъехались. Я поищу списки и посмотрю. О, и, конечно, была мисс Кэттермоул, которая готовилась к экзамену — кажется, вторично.

— Ах, — сказала экономка. — Да, Кэттермоул.

— И та женщина, которая занимается современными языками, как там её? Хадсон, не так ли? Разве она не была там?

— Да, — сказала мисс Хилльярд, — была.

— Теперь они на втором или третьем курсе, полагаю, — сказала Харриет. — Между прочим, известно ли, кто этот «молодой Фаррингдон» в письме, адресованном мисс Флексман?

— В том-то и дело, — сказала декан. — Молодой Фаррингдон — студент Нового колледжа. По-моему, он был помолвлен с Кэттермоул, когда они оба поступали, но теперь он помолвлен с Флексман.

— В самом деле?

— Как я понимаю, главным образом или частично, из-за того письма. Говорят, что мисс Флексман обвинила мисс Кэттермоул в его посылке и показала его мистеру Фаррингдону, так что в итоге джентльмен разорвал помолвку и перенёс свою привязанность на Флексман.

— Некрасиво, — сказала Харриет.

— Да. Но я не думаю, что его помолвка с Кэттермоул была чем-то большим, нежели семейной договоренностью, и поэтому новая — не более, чем признание совершившегося факта. Я полагаю, что их чувство возникло где-то на втором курсе.

— Понимаю, — сказала Харриет.

— Остается вопрос, — сказала мисс Пайк, — какие шаги мы должны предпринять в этом вопросе? Мы спросили совета у мисс Вейн, и лично я готова полностью согласиться — в связи с тем, что мы услышали этим вечером, — что в высшей степени необходимо призвать на помощь какого-то внешнего человека. Обращаться в полицию очень нежелательно. Но могу я спросить, не предполагается ли, что на данном этапе мисс Вейн лично проведёт расследование? Или, альтернативно, она предложит передать решение вопроса в руки частного детектива? Или что?

— Я чувствую себя очень неловко, — сказала Харриет. — Я готова оказать любую помощь, какую могу, но ведь вы понимаете, что подобное расследование займёт много времени, особенно если сыщик должен заниматься этим без посторонней помощи. В таком месте, как это, где люди постоянно входят и выходят, практически невозможно организовать эффективное наблюдение или патрулирование. Здесь нужна была бы небольшая команда частных детективов, и, даже если их замаскировать под скаутов или студенток, может возникнуть множество проблем.

— Можно ли получить какие-нибудь материальные улики из экспертизы самих документов? — спросила мисс Пайк. — Что до меня, я готова дать свои отпечатки пальцев или подвергнуться любой другой процедуре, которую сочтут необходимой.

— Боюсь, — сказала Харриет, — что получить свидетельства по отпечаткам пальцев не так просто, как мы делаем это в книгах. Я имею в виду, что мы можем взять отпечатки пальцев, естественно, у донов и, возможно, у скаутов, — хотя им это не очень понравится. Но сомневаюсь, что на грубой писчей бумаге мы найдём отчётливые отпечатки. А кроме того…

— Кроме того, — сказала декан, — сейчас каждый преступник знает достаточно об отпечатках пальцев, чтобы носить перчатки.

— И, — сказала мисс де Вайн, вступая впервые с немного мрачным видом, — если мы этого раньше не знали, то знаем теперь.

— Великий Боже! — импульсивно воскликнула декан, — я и забыла, что речь идёт о нас.

— Теперь вы понимаете, что я имела в виду, — заметила директриса, — когда сказала, что лучше бы нам не обсуждать способы расследования слишком свободно.

— Сколько людей уже видело все эти бумаги? — спросила Харриет.

— Достаточно много, полагаю, — сказала декан.

— Но разве нельзя сделать обыск… — начала мисс Чилперик. Она была самой младшей из донов, маленькая, симпатичная и робкая молодая женщина, помощник тьютора по английскому и литературе, и замечательная в основном тем, что была помолвлена с младшим доном из другого колледжа. Директриса перебила её.

— Пожалуйста, мисс Чилперик. Это именно то предложение, которое не следует делать а этой аудитории. Оно может послужить предупреждением.

— Это, — сказала мисс Хилльярд, — делает положение невыносимым. — Она сердито посмотрела на Харриет, как если бы именно та была ответственна за создавшееся положение, что в некоторой степени соответствовало действительности.

— Мне кажется, — сказала казначей, — что теперь, после того, как мы попросили мисс Вейн приехать и дать нам совет, мы оказались не в состоянии принять его или даже услышать. Ситуация скорее гилбертианская.

— Хоть в какой-то степени мы должны быть откровенными, — сказала директриса. — Вы советуете обратиться к частному детективу, мисс Вейн?

— Не обычного типа, — сказала Харриет. — Вам они не понравятся. Но я знаю об организации, где можно получить человека приемлемого типа и высокой проницательности. — Потому что она помнила, что была некая мисс Кэтрин Климпсон, возглавлявшая якобы бюро машинисток, которое фактически представляло собой полезную организацию из женщин, занятых проведением небольших необычных расследований. Бюро было независимым, хотя за ним, она знала, стояли деньги Питера Уимзи. Она была одним из очень немногих людей в Королевстве, которые владели этой информацией.

Казначей кашлянула.

— Статья расходов на детективное агентство, — заметила она, — произведёт странное впечатление при ежегодной ревизии.

— Я думаю, что это можно было бы устроить, — сказала Харриет. — Я знаю эту организацию лично. Плата, возможно, не понадобится.

— Это, — сказала директриса, — неправильно. Деньги должны быть, конечно, заплачены. Я с удовольствием взяла бы ответственность на себя.

— Это тоже неправильно, — сказала мисс Лидгейт. — Нам это не понравится.

— Может быть, — предложила Харриет, — я могла бы узнать, о какой сумме может идти речь. — Фактически, эта сторона дела была ей абсолютно незнакома.

— В запросе вреда не будет, — сказала директриса. — А тем временем…

— Если я могу предложить, — сказала декан, — то предлагаю передать все свидетельства мисс Вейн, поскольку она — единственный человек в этой комнате, который не может быть под подозрением. Возможно, она хотела бы обдумать этот вопрос и обсудить его с вами утром. Ну, или не утром, из-за лорда Оукэппла и открытия, но в какое-то время завтра.

— Очень хорошо, сказала Харриет в ответ на вопросительный взгляд директрисы. — Я это сделаю. И если я смогу найти какой-то способ быть вам полезной, я приложу все усилия.

Директриса поблагодарила её. «Все мы осознаём, — добавила она, — чрезвычайную неловкость ситуации, и я уверена, что мы сделаем всё от нас зависящее, чтобы помочь прояснить это дело. И я хотела бы сказать вот что: независимо от того, что любой из нас думает или чувствует, очень важно, чтобы мы отбросили в максимально возможной степени все неявные подозрения и проявляли особую осторожность, чтобы не сказать что-либо, что можно было бы рассматривать как обвинение против кого-либо. В тесном сообществе, как наше, нет ничего хуже, чем атмосфера взаимного недоверия. Я повторяю, что лично я уверена в каждом старшем сотруднике колледжа. Я приложу все усилия, чтобы не быть предвзятой и обращаюсь ко всем коллегам с просьбой сделать то же самое.

Преподаватели согласились, и собрание закончилось.

— Уф! — сказала декан, когда она и Харриет завернули в Новый дворик, — это самое неприятное собрание, на котором мне приходилось присутствовать. Дорогая, вы просто бросили бомбу в нашу среду!

— Боюсь, что так. Но что я могла сделать?

— Похоже, что ничего. О, дорогая! Директрисе очень хорошо говорить о непредвзятости, но мы все будем чувствовать себя совершенно ужасно, задаваясь вопросом, что другие думают о нас, и не является ли наш собственный разговор безумным. Это ощущение безумия, оно так ужасно.

— Понимаю. Между прочим, декан, я действительно абсолютно отказываюсь подозревать вас. Вы — самый нормальный человек, которого я когда-либо встречала.

— Я не думаю, что именно это называется непредвзятостью, но всё равно спасибо за добрые слова. А можно ли подозревать директрису или мисс Лидгейт? Но лучше я помолчу. Иначе в процессе исключения… о, Боже! Ради всего святого, разве мы не можем найти кого-то постороннего с неопровержимым алиби, готового броситься в бой?

— Будем надеяться, что найдём. И, конечно, есть те две студентки и скауты, которых нужно вывести из-под подозрения. — Они зашли в двери квартиры декана. Мисс Мартин резко ткнула кочергой в угли, уселась в кресле и уставилась на пылающий огонь. Харриет свернулась на кушетке и смотрела на мисс Мартин.

— Послушайте, — сказала декан, — недопустимо, чтобы вы говорили мне слишком много о том, что вы думаете, но нет никаких причин, почему кто-либо из нас не должен рассказать вам, что мы думаем, правда? Хорошо. Вот в чём дело. Какова цель всей этой грязной кампании? Это не похоже на личное недовольство кем-то в отдельности. Это своего рода слепая ненависть, направленная против всех в колледже. Что за этим скрывается?

— Ну, кто-то мог подумать, что колледж, как некая личность, ранил её. Или это могло быть личное недовольство, маскирующееся под общую ненависть. Или это может быть маньяк, который заварил кашу и получает от этого удовольствие, — такова обычная причина подобных поступков, если это можно назвать причиной.

— И это чистое озорство. Как несносные дети, которые разбрасывают мебель, и слуги, которые изображают привидений. И, если говорить о слугах, вы полагаете, есть ли что-нибудь, указывающее на то, что преступник принадлежит к этому классу? Конечно, мисс Бартон не согласилась бы, но, в конце концов, некоторые из используемых выражений очень грубые.

— Да, — сказала Харриет, — но фактически нет ни одного, которого я, например, не поняла бы. Я верю, что если вы поместите даже самых чопорных людей под наркоз, они могут выдать из подсознания самый странный словарь, причём чем чопорнее человек, тем грубее.

— Верно. А вы заметили, что во всех записках нет ни одной ошибки?

— Заметила. Это, вероятно, указывает на довольно хорошо образованного человека, хотя обратное не обязательно верно. Я имею в виду, образованные люди часто вносят ошибки нарочно, поэтому наличие ошибок в правописании не доказывает ничего. Но отсутствие ошибок — более трудная задача, если только это не естественно для человека. Я не очень ясно выразилась?

— Напротив. Грамотный человек может выдавать себя за неграмотного, но неграмотный не может выдавать себя за грамотного, не больше, чем я могла бы притвориться математиком.

— Она могла воспользоваться словарём.

— Но тогда она должна была бы знать достаточно для того, чтобы пользоваться словарем «сознательно», как теперь модно выражаться. Разве наш анонимщик настолько глуп, что не мог бы разобраться с правописанием?

— Не знаю. Образованный человек, притворяясь неграмотным, часто совершает ужасные промахи: он пишет простые слова c орфографическими ошибками и не ошибается в сложных. Не очень трудно понять, когда люди делают именно это. Полагаю, что гораздо умнее не делать ошибок вообще.

— Понимаю. Исключает ли это скаутов?.. Но, возможно, они пишут лучше нас. Очень часто они гораздо образованнее. И я уверена, что они лучше одеваются. Но это к делу не относится. Остановите меня, когда я отвлекусь от темы.

— Вы не отвлекаетесь, — сказала Харриет. — Всё, что вы говорите, совершенно верно. В настоящее время я не вижу, как исключить кого бы то ни было.

— А что будем делать — спросила декан, — с изрезанными газетами?

— Так не пойдёт, — сказала Харриет, — вы слишком забегаете вперёд. Это только один из пунктов, который меня интересует.

— Ну, мы уже немного этим поинтересовались, — удовлетворённо сказала декан. — Мы проверяем донов и студенток с тех пор, как узнали об этом деле, то есть, более или менее, с начала этого семестра. Прежде, чем что-либо попадает на свалку, вся пресса проверяется по списку и исследуется, нет ли страниц с вырезанными местами.

— Кто этим занимается?

— Моя секретарша, миссис Гудвин. Я не думаю, что вы встречались. В течение семестра она живёт в колледже. Такая хорошая девушка, вернее женщина. Знаете, она осталась вдовой, очень нуждалась, и у неё есть маленький мальчик десяти лет, который ходит в приготовительную школу. Когда её муж умер — он был учителем, — она стала учиться на секретаря и добилась блестящих успехов. Для меня она просто бесценна, очень аккуратная и надёжная.

— Она была здесь во время встречи выпускников?

— Да, конечно. О, Боже! Вы же не думаете... моя дорогая, это абсурдно! Самый искренний и здравомыслящий человек. А кроме того, она очень благодарна колледжу за предоставленную работу и, конечно, не станет рисковать, чтобы её потерять.

— Все равно, она должна войти на список возможных лиц. Сколько времени она здесь?

— Давайте посмотрим. Почти два года. До встречи ведь вообще ничего не произошло, а она была здесь за год до этого.

— Но старшие и скауты, которые живут в колледже, были здесь ещё с более ранних времён, большинство из них. Мы не можем делать исключения на данном основании. Что о других секретарях?

— Секретарша директорши, мисс Парсонс, живёт в домике директрисы. Секретарши экономки и казначея, — обе живут вне колледжа и, таким образом, могут быть вычеркнуты.

— Мисс Парсонс давно здесь?

— Четыре года.

Харриет записала имена миссис Гудвин и мисс Парсонс.

— Полагаю, — сказала она, — для блага самой миссис Гудвин мы должны произвести вторую попытку с этими газетами. Не то, чтобы это действительно имело значение, потому что, если анонимщица знает, что газеты проверяют, он не станет их использовать. А я думаю, что она должна знать из-за усилий, потраченных на их сбор.

— Очень вероятно. В этом вся проблема, не так ли?

— А что о людях, выписывающих личные газеты?

— Ну, естественно, мы не могли их проверить. Мы, как могли, следили за корзинами с макулатурой. Ничего никогда не уничтожается. Всё бережно собирается в мешки и отсылается на бумажные фабрики или куда там ещё, что даёт нам несколько лишних пенсов. Достойный Пэджет был проинструктирован проверять мешки, но это ужасная работа. И затем, конечно, поскольку во всех комнатах есть очаг, зачем оставлять доказательства в корзине для бумаг?

— А что по поводу мантий, сожжённых во дворике? Это всё-таки некая работа. Конечно, чтобы это сделать, потребовался не один человек.

— Мы не знаем, было ли это частью одного и того же плана или нет. Приблизительно десять или двенадцать человек оставили свои мантии в различных местах, как они обычно это делают, вы знаете, перед воскресным ужином. Некоторые валялись в портике Квин-Элизабет, некоторые у основания лестницы в Холле и так далее. Люди приносят и сваливают их, готовясь к вечерней молитве в часовне. — (Харриет кивнула: в воскресенье вечером молитва проводилась без четверти восемь и была обязательной, кроме того, это было своего рода общее собрание колледжа, на котором зачитывались объявления.) — Ну, когда зазвонил колокол, несколько человек не смогли найти свои мантии и поэтому не могли войти в часовню. Все думали, что это была только шутка. Но среди ночи кто-то увидел во дворике пламя, и это оказался небольшой весёленький костерок из бомбазина. Мантии были насквозь пропитаны бензином и горели красиво.

— Откуда взялся бензин?

— Из канистры, которую Маллинз держит для своего мотоцикла. Вы помните Маллинза, швейцара в Джоветт-Лодж. Его мотоцикл стоит в небольшой дворовой постройке в саду Лодж. Он её не запирал, да и зачем? Теперь запирает, но дела не исправишь. Любой мог зайти и взять. Он и жена ничего не слышали, удалившись на ночной отдых. Костёр вспыхнул в середине Старого дворика и прожёг уродливую дыру в газоне. Когда возник огонь, многие выбежали во дворик, и тот, кто всё это затеял, вероятно, смешался с толпой. Жертвами стали мантии четырёх магистров-гуманитариев и двух студенток-стипендиатов, а остальные принадлежали обычным студенткам, но не думаю, что был сделан осознанный выбор — взяли то, что лежало.

— Интересно, где же их прятали в интервале между ужином и костром. Любой, кто проносит целую охапку платья по колледжу, слишком бросается в глаза.

— Нет, дело было в конце ноября, и было довольно темно. Их можно было легко перенести в лекционную комнату, где и оставить, пока не понадобятся. Понимаете, не было организовано надлежащего поиска по всему колледжу. Бедные жертвы, которые остались без мантии, подумали, что это шутка, они были очень сердиты, но действовали не слишком эффективно. Большинство из них побежало, чтобы обвинить подруг.

— Да, я не думаю, что мы сможем много извлечь из этого эпизода и в такое время суток. Ладно, мне нужно пойти привести себя в порядок перед трапезой.

Трапеза в Холле за главным столом проходила несколько натянуто. Героическими усилиями беседа была сведена к академическим и мировым проблемам. Студентки болтали шумно и бодро, тень, которая опустилась на колледж, казалось, совсем не повлияла на их настроение. Глаза Харриет скользили по ним.

— Это мисс Кэттермоул за столом справа? В зелёном платье и с ужасной косметикой на лице?

— Именно эта молодая особа, — ответила декан. — А как вы узнали?

— Я помню, что видела её на встрече выпускников. А где наша всепобеждающая мисс Флексман?

— Я её не вижу. Возможно, она не обедает в Холле. Многие предпочитают сварить яйцо в своей комнате, чтобы не мучиться с переодеванием. Маленькие ленивицы. А это — мисс Хадсон, в красном джемпере, за средним столом. Тёмные волосы и очки в роговой оправе.

— Она выглядит вполне нормальной.

— Насколько я знаю, она таковой и является. Насколько я знаю, таковы мы все.

— Полагаю, — сказала мисс Пайк, которая услышала последнее замечание, — даже убийцы выглядят как обычные люди, мисс Вейн. Или вы придерживаетесь теории Ломброзо? Как я понимаю, она в значительной степени опровергнута.

Харриет была очень благодарна, что ей позволили обсуждать убийц.

После обеда Харриет почувствовала себя совсем не у дел. Она понимала, что должна что-то делать или заниматься расспросами кого-то, но было трудно понять, откуда начинать. Декан объявила, что будет занята какими-то списками, но сможет принять посетителей позже. Мисс Берроус, библиотекарша, должно быть, наносила последние штрихи в библиотеке перед визитом канцлера; большую часть дня она перевозила и сортировала книги и, чтобы помочь с расстановкой их на полки, привлекла небольшую группу студенток. Другие доны ссылались на необходимость закончить какую-то работу, и Харриет показалось, что они немного опасаются её общества.

Поймав экономку, Харриет спросила, можно ли получить план колледжа и список комнат и их обитателей. Мисс Стивенс предложила составить такой список и сказала, что план должен иметься в офисе казначея. Она провела Харриет в Новый дворик, чтобы выдать требуемое.

— Надеюсь, — сказала экономка, — вы не станете обращать слишком много внимания на то неудачное замечание мисс Берроус о скаутах. Ничего не доставило бы мне большего удовольствия, как переселить всех этих девиц в крыло для скаутов, где они оказались бы вне подозрений, если бы это было реально, но для них там нет места. Конечно, я не против, чтобы дать вам имена тех, кто спит в колледже, и я согласна, что нужно принять меры предосторожности. Но, по моему, эпизод с корректурами мисс Лидгейт определенно исключает скаутов. Вероятно, очень немногие из них интересовались корректурами или, вообще, знали, что это такое, да и вряд ли им в голову могла прийти мысль уничтожить рукописи. Скабрёзные письма — да, возможно. Но уничтожение корректур было преступлением образованного человека. Вы не согласны?

— Я лучше не скажу, что думаю, — сказала Харриет.

— Да, совершенно верно. Но я-то могу сказать, что думаю. Я не сказала бы это никому, кроме вас. Однако, мне не нравится, когда эта спешка делает козлов отпущения именно из скаутов.

— Наиболее экстраординарным, — сказала Харриет, — мне кажется то, что из всех людей именно мисс Лидгейт была выбрана в качестве жертвы. Неужели кто-нибудь, особенно одна из её коллег, могла иметь что-то против неё? Не выглядит ли это так, что преступник ничего не знал о ценности корректур, а просто сделал случайный вызов миру в целом?

— Это, конечно, возможно. Я должна сказать, мисс Вейн, что ваши сегодняшние свидетельства сильно усложнили проблему. Я подозревала бы скаутов больше, чем донов, я это признаю, но когда поспешные обвинения делаются именно тем, кто последним был в той комнате с рукописью, я могу только сказать, что мне это кажется странным.

Харриет на это ничего не сказала. Экономка, наверное почувствовав, что зашла слишком далеко, добавила:

— У меня нет никаких подозрений против кого бы то ни было. Всё, что я утверждаю, это то, что обвинения не должны делаться без доказательств.

Харриет согласилась и, сделав соответствующие пометки против имён в списке экономки, пошла искать казначея.

Мисс Аллисон продемонстрировала план колледжа и показала расположение комнат, занимаемых различными людьми.

— Надеюсь, это означает, — сказала она, что вы собираетесь предпринять расследование самостоятельно. Не то, чтобы я считала, что мы должны просить вас тратить время на такие дела. Но я действительно убеждена, что присутствие платных детективов в колледже было бы самым неприятным событием, какими бы осторожными они ни были. Я служу колледжу уже много лет и принимаю его дела очень близко к сердцу. Вы знаете, как нежелательно, когда для таких дел привлекаются посторонние.

— Да, очень, — согласилась Харриет. — Но всё равно: злобный или слабоумный слуга — несчастье, которое может произойти где угодно. Конечно, важно докопаться до сути проблемы как можно быстрее, и опытный детектив или два были бы намного эффективнее, чем я.

Мисс Аллисон глубокомысленно посмотрела на неё, и медленно качнула очки на золотой цепочке туда-сюда.

— Я вижу, что вы склоняетесь к самой удобной теории. Вероятно, мы все так делаем. Но есть и другая возможность. Что бы вы ни говорили, я вижу, что с вашей собственной точки зрения вы не хотели бы принимать участие в обвинении руководства. Но если бы до этого дошло, то я больше доверяла бы вашему такту, чем такту внешнего профессионального детектива. И вы приступаете к делу, обладая знаниями о функционировании университетской системы, что является большим преимуществом.

Харриет сказала, что сможет что-нибудь предложить, когда хотя бы в общих чертах познакомится со всеми обстоятельствами.

— Если, — сказала мисс Аллисон, — вы действительно берётесь за расследование, то, вероятно, будет только справедливо предупредить вас, что вы можете встретиться с некоторой оппозицией. Это уже прозвучало, хотя, возможно, я не должна вам этого говорить.

— Вам решать.

— Было уже сказано, что сужение круга подозреваемых до пределов, упомянутых на сегодняшнем совещании, опирается только на ваше утверждение. Я имею в виду, конечно, эти две бумаги, которые вы нашли на встрече выпускников.

— Понимаю. Предполагается, что я их выдумала?

— Я не думаю, что кто-нибудь дошёл до такого утверждения. Но вы сказали, что иногда получали подобные письма на свой собственной счёт. И естественно предположить…

— Что я обнаружила нечто такого сорта, привезя его с собой? Это было бы вполне возможно, только стиль совершенно не походил на стиль тех, других. Однако, я признаю, что у вас есть только моё слово.

— Я не сомневаюсь относительно этого ни на мгновение. Просто было сказано, что ваш опыт в делах такого сорта — скорее недостаток. Простите мне. Это не я говорила.

— Именно поэтому мне совершенно не хочется иметь хоть какое-то отношение к расследованию. Это абсолютная правда. Я не жила безупречной жизнью, и тут уж ничего не изменишь.

— Если хотите знать моё мнение, — сказала мисс Аллисон, — безупречные жизни некоторых людей достойны большого порицания. Я не дура, мисс Вейн. Без сомнения, моя собственная жизнь была безупречна, насколько речь идёт о серьёзных грехах. Но есть вещи, относительно которых я ожидаю, что ваше мнение будет более сбалансированным, чем у некоторых здешних обитателей. Не думаю, что должна говорить больше, чем это, не правда ли?

Следующий визит Харриет нанесла мисс Лидгейт под предлогом интереса, что можно сделать с покалеченными корректурами. Она нашла тьютора по английскому, терпеливо проверяющую небольшую стопку студенческих работ.

— Входите, входите, — бодро сказала мисс Лидгейт. — Я с ними почти разделалась. О, по поводу моих бедных корректур? Боюсь, что от них помощи не много. Они действительно довольно неразборчивы. Полагаю, что единственный выход — сделать всё заново. Бедняги-наборщики будут рвать на себе волосы. Надеюсь, с большей частью труда у меня не будет значительных проблем. И у меня остались примечания ко введению, таким образом, дела не настолько плохи, как могли бы быть. Худшая потеря — это множество сносок и два приложения к рукописи, которые мне пришлось вставить в последний момент, чтобы опровергнуть некоторые очень необдуманные, как мне казалось, заявления в новой книге мистера Элкботтома по современным формам стиха. Я по глупости написала всё на чистых сторонах корректур, и они утеряны безвозвратно. Мне придётся заново проверить все ссылки на Элкботтома. Это так утомительно, тем более, что все всегда страшно заняты к концу семестра. Но это — наказание мне за то, что не придерживаюсь надлежащего порядка.

— Может быть, — сказала Харриет, — я могла бы помочь вам в восстановлении корректур. Я с удовольствием осталась бы здесь на недельку, если от этого будет польза. Я привыкла к работе с корректурами и полагаю, что могу вспомнить достаточно из своей учёбы, чтобы разобраться в англосаксонском и староанглийском.

— Это было бы громадной помощью! — воскликнула мисс Лидгейт и её лицо просветлело. — Но разве это не будет злоупотреблением вашим временем?

Харриет сказала, что нет, она уже хорошо продвинулась с собственной работой и с удовольствием уделит немного времени английской просодии. Она подумала, что, если бы она действительно захотела провести расследование в Шрусбери, корректуры мисс Лидгейт послужили бы удобным предлогом для её присутствия в колледже.

В настоящий момент о предложении больше не говорили. Что касается автора бесчинств, мисс Лидгейт не смогла сделать никаких предположений, за исключением того, что, кем бы ни было это бедное существо, оно должно испытывать ужасные душевные муки.

Когда Харриет покинула комнату мисс Лидгейт, она столкнулась с мисс Хилльярд, которая спускалась по лестнице из собственной квартиры.

— Итак, — сказала мисс Хилльярд, — как продвигается расследование? Хотя я не должна спрашивать. Вы умудрились бросить среди нас яблоко раздора в полном смысле слова. Однако поскольку вы привыкли получать анонимные письма, вы без сомнения самый вменяемый человек, чтобы действовать в такой ситуации.

— В моём случае, — сказала Харриет, — я получала только то, что до некоторой степени заслужила. Но здесь совсем другое дело. Это совсем другая проблема. Книга мисс Лидгейт никого не могла оскорбить.

— Кроме некоторых мужчин, на теории которых она набросилась, — ответила мисс Хилльярд. — Однако обстоятельства, кажется, исключают мужчин из нашей проблемы. В противном случае это массовое нападение на женский колледж напомнило бы мне обычную мужскую злобу на образованных женщин. Но вы, конечно, находите это смешным.

— Нисколько. Множество мужчин очень злы. Но, конечно, нет никаких мужчин, которые бегали бы по колледжу ночью.

— Я не была бы слишком в этом уверена, — сказала мисс Хилльярд, саркастически улыбаясь. — Довольно смешно для экономки говорить о запертых воротах. Что могло бы помешать человеку спрятаться на территории прежде, чем ворота закроют, и вновь уйти, когда их откроют утром? Или, если потребуется, влезть на стену?

Харриет подумала, что эта теория заведёт слишком далеко, но её она заинтересовала как предубеждение говорящего, которое было почти навязчивой идеей.

— Фактом, который, по моему мнению, указывает на мужчину, — продолжила мисс Хилльярд, — является уничтожение книги мисс Бартон, которая, то есть книга, сильно профеминистическая. Я не думаю, что вы её читали, вероятно, вас это не интересует. Но по какой ещё причине была выбрана именно эта книга?

Харриет рассталась с мисс Хилльярд в углу дворика и перешла к Тюдор-билдинг. У неё не было больших сомнений по поводу личности тех, кто составляет оппозицию её расследованию. Если вы ищете извращённый ум, то мисс Хилльярд была, конечно, немного сдвинутой. И, если об этом задуматься, не было никаких доказательств вообще, что корректуры мисс Лидгейт когда-либо попадали в библиотеку или вообще покидали руки мисс Хилльярд. Кроме того, её несомненно видели на пороге профессорской перед молитвой в понедельник утром. Если мисс Хилльярд была достаточно чокнутой, чтобы нанести такой удар мисс Лидгейт, то она уже созрела для сумасшедшего дома. Но, впрочем, это относилось к любому, кто мог сделать такое.

Она вошла в Тюдор-билдинг, постучала в двери мисс Бартон и, когда её впустили, спросила, может ли она взять на время копию «Места женщины в современном государстве».

— Сыщик в работе? — спросила мисс Бартон. — Так, мисс Вейн, вот она. Между прочим, я хотела бы принести извинения за некоторые слова, которые я сказала, когда вы были тут в последний раз. Я буду очень рада, если вы займётесь этим в высшей степени гадким делом, которое едва ли может быть приятным лично для вас. Я чрезвычайно восхищаюсь любым, кто способен подчинить свои собственные чувства общему делу. По моему мнению, случай этот — очевидно патологический, как все антиобщественные поступки. Но полагаю, здесь не стоит вопрос о процессуальных действиях. По меньшей мере, я надеюсь, что нет. Я совершенно не хочу, чтобы дело дошло до суда, и поэтому я против найма каких бы то ни было детективов. Если вы в состоянии добраться до сути дела, я готова оказать вам любую помощь.

Харриет поблагодарила коллегу за доброе мнение и за книгу.

— Вы, вероятно, здесь лучший психолог, — сказала Харриет. — Что вы думаете обо всём этом?

— Вероятно, обычная вещь: болезненное желание привлечь внимание и поднять общественный шум. Подросток и человек средних лет — вот наиболее вероятные подозреваемые. Я очень сомневаюсь, что здесь мы обнаружим что-то ещё. Помимо того, я имею в виду, что грязные ругательства указывают на некую сексуальную озабоченность. Однако это — банальность в случаях подобного рода. Но должны ли вы искать мужененавистницу или охотницу на мужчин, — добавила мисс Бартон с первым проблеском юмора, который Харриет когда-либо замечала в ней, — я не могу вам сказать.

Отнеся все приобретения в свою комнату, Харриет решила, что пришло время навестить декана. Она нашла у неё мисс Берроус, очень усталую и запылённую после работы в библиотеке и наслаждающуюся стаканом горячего молока, к которому, по настоянию мисс Мартин, добавили капельку виски, чтобы лучше спалось.

— Сколько нового узнаёшь о жизни старших, когда приезжаешь уже выпускником, — сказала Харриет. — Я всегда считала, что в колледже имеется только одна бутылка спиртного, хранящаяся под замком у экономки для чрезвычайных жизненно важных ситуаций.

— Так и было, — сказала декан, — но к старости я становлюсь легкомысленной. Даже мисс Лидгейт лелеет маленький запас черри-бренди для праздников. Экономка даже думает создать небольшой погребок для колледжа.

— Великий Боже! — воскликнула Харриет.

— Предполагается, что студентки не должны употреблять алкоголь, — сказала декан, — но мне не хочется обыскивать содержимое всех шкафов в колледже.

— В конце концов, — сказала мисс Берроус, — их нудные родители приучают их к коктейлям и прочим таким делам дома, и поэтому им, вероятно, кажется смешным, что здесь они не могут позволить себе то же самое.

— И что с этим можно поделать? Заставить полицию перерыть их вещи? Ну, я категорически отказываюсь. Мы не можем превращать колледж в тюрьму.

— Проблема в том, — сказала библиотекарь, — что все глумятся над ограничениями и требуют свободы до тех пор, пока не произойдёт что-то неприятное, и тогда они сердито спрашивают, куда делась дисциплина.

— Сегодня невозможно поддерживать дисциплину, как в былые дни, — сказала декан, — на это реагируют слишком горячо.

— Современная идея состоит в том, что молодые должны дисциплинировать себя сами, — сказала библиотекарь. — Но разве они это делают?

— Нет, и не будут. Ответственность наводит на них тоску. Перед войной были бурные собрания колледжа, где обсуждалось всё. Теперь они не хотят «заморачиваться». Половина старых мероприятий, таких как дебаты колледжа и турнир третьекурсников, уже мертвы или умирают. Никто не хочет ответственности.

— Они все заняты молодыми людьми, — сказала мисс Берроус.

— Чёрт бы побрал этих молодых людей, — сказала декан. — В своё время мы просто жаждали ответственности. Мы занимались и занимались для пользы наших душ, а затем стремились показать, как блестяще мы можем всё организовать, если нас назначить ответственными.

— Если вы спросите меня, — сказала Харриет, — это — ошибка школ. Свободная дисциплина и так далее. Дети смертельно устают от организации всяких дел и от ответственности, и, когда они попадают в Оксфорд, они уже вымотались и хотят только расслабиться и позволить кому-то ещё заправлять всеми делами. Даже в моё время выпускницы современных республиканских школ стеснялись занимать какой-либо пост, бедные овечки.

— Это все очень непросто, — сказала мисс Берроус, зевая. — Однако я действительно заставила своих добровольцев проделать сегодня в библиотеке нелёгкую работёнку. Большая часть полок прилично заполнена, повешены картины и занавески. Всё выглядит очень хорошо. Надеюсь, канцлеру понравится. Ещё не закончили красить радиаторы внизу, но я убрала банки с краской и инструменты в шкаф и надеюсь на лучшее. И я позаимствовала группу скаутов, чтобы помыть помещение и ничего не оставлять на завтра.

— Во сколько прибудет канцлер? — спросила Харриет.

— Двенадцать часов — приём в профессорской и экскурсия по колледжу. Затем обед в Холле, и я надеюсь, он будет доволен. Церемония в 2:30. Затем выпроваживание, чтобы он успел куда-то к 3:45. Восхитительный человек, но я устаю от торжественных открытий. Мы открыли Новый дворик, часовню (со службой и хором), столовую для старших (с обедом для бывшим тьюторов и коллег), тюдоровскую пристройку (с чаем для бывших студенток), кухню и крыло для скаутов (в присутствии члена королевской семьи), санаторий (с адресом от профессора медицины из Листеровского института), зал заседаний совета и домик директора, где мы торжественно открыли портрет покойного директора, мемориальные солнечные часы и новые часы. А теперь эта библиотека. Пэджет сказал мне в последний раз, когда мы делали перепланировку в Квин-Элизабет: «Простите меня, мадам декан, мисс, но вы не могли бы мне сказать дату открытия?» «Открытия чего, Пэджет?» — спросила я. — Мы ничего не открываем в этот семестр. Что там должно ещё открыться?» «Ну, мадам декан, — говорит Пэджет, — я подумал про эти новые туалеты. Мы открывали всё, что построили до настоящего момента, мисс, и, если должна состояться церемония, то лучше, чтобы я всё знал заранее, чтобы принять меры по вызову такси и организации парковки».

— Милый Пэджет! — сказала мисс Берроус. — Он — самая яркая личность в этой академии. — Она вновь зевнула. — Всё, я умерла.

— Отведите её спать, мисс Вейн, — сказала декан, — и мы на этом закончим.