Встреча выпускников

20

Считается, что любовь и кашель невозможно скрыть. Также нелегко скрыть тридцать две нестандартные шахматные фигуры из слоновой кости, если только их нынешний владелец не настолько жесток, чтобы оставить их спелёнутыми в их первородной одежде из упаковочного материала и похоронить внутри шести граней деревянного саркофага. Что пользы приобрести мечту сердца, если нельзя её брать в руки и торжествовать, показывать друзьям и собирать жатву из зависти и восхищения? Независимо от того, какие нескромные выводы могли бы быть сделаны о дарителе — а, в конце концов, какое их собачье дело? — Харриет чувствовала, что просто обязана показать подарок, чтобы самой не взорваться от переполнявших эмоций.

Соответственно, она сделала непроницаемое лицо, открыто повела свою армию в профессорскую после трапезы в Холле и расставила фигуры на столе с нетерпеливой помощью донов.

— Но где вы собираетесь их держать? — спросила декан, когда все достаточно покудахтали по поводу тонкостей работы и по очереди перещупали гнезда концентрических сфер. — Невозможно просто оставить их в коробке. Посмотрите на эти хрупкие маленькие копья и королевские короны. Их нужно поместить в витрину.

— Я знаю, — согласилась Харриет. — Это очень на меня похоже — захотеть чего-то абсолютно невыполнимого. Мне придётся их все запаковать снова.

— Но тогда, — возразила мисс Чилперик, — вы не сможете смотреть на них. Уверена, если бы они были моими, я не смогла бы отвести от них взгляд ни на мгновение.

— Вы можете взять стеклянный контейнер, если хотите, — сказала мисс Эдвардс. — Из лекционной комнаты для естественных наук.

— То, что нужно, — согласилась мисс Лидгейт. — Но что об условиях дара? Я имею в виду, эти контейнеры…

— О, чёртов дар! — воскликнула декан. — Конечно же, можно позаимствовать вещь на неделю или две. Мы можем переместить некоторые из этих отвратительных геологических образцов и перенести один из маленьких контейнеров в вашу комнату.

— Вне всякого сомнения — заявила мисс Эдвардс. — Я прослежу.

— Спасибо, — сказала Харриет, — это будет прекрасно.

— Разве вам не хочется поиграть в эту новую игрушку? — спросила мисс Аллисон. — Лорд Питер играет в шахматы?

— Не знаю, — сказала Харриет. — Я сама не слишком хороший игрок. Я просто влюбилась в фигуры.

— Ладно, — любезно сказала мисс де Вайн, — давайте сыграем. Они настолько красивы, это было бы жаль не воспользоваться ими.

— Но думаю, вы разделаете меня в пух и прах.

— О, сыграйте, пожалуйста! — сентиментально воскликнула мисс Шоу. — Только подумайте, как они, должно быть, истосковались по жизни и движению после столь долгого прозябания в витрине.

— Я дам вам пешку, — предложила мисс де Вайн.

Даже при таком преимуществе Харриет потерпела три оскорбительных поражения подряд: во-первых, потому что была всего лишь слабым игроком; во-вторых, потому что она с трудом помнила, какая фигура какой соответствует в этом наборе; в-третьих, потому что страдание от расставания во время свирепой атаки с вооруженным воином, скачущим конем и целой гроздью шариков из слоновой кости было таково, что она едва могла поставить на битое поле даже пешку. Мисс де Вайн, с прекрасным хладнокровием примиряющаяся с исчезновением даже всадника с мечом или слона, несущего на спине полную корзину воинов, вскоре заперла беспомощного короля Харриет среди его собственных защитников. И при этом игра не стала легче или приятней для более слабой стороны под ироническим оком мисс Хилльярд, которая, объявив, что шахматы — это самая утомительная игра в мире, всё же не ушла, чтобы продолжить работу, а сидела, уставившись на доску, как будто очарованная, и (что было значительно хуже) вертела в руках съеденные фигуры, отчего Харриет, опасающаяся, что она их уронит, всё время отвлекалась.

Кроме того, когда игра была закончена и мисс Эдвардс объявила, что контейнер освобождён и принесён в комнату Харриет скаутом, мисс Хилльярд настояла на том, чтобы помочь нести фигуры, схватив белого короля и королеву, головной убор которой содержал тонкие волнообразные украшения, напоминающие антенны и чрезвычайно хрупкие. Даже когда декан заявила, что фигуры безопаснее транспортировать вертикально в коробке, мисс Хилльярд присоединялась к процессии, которая сопровождала фигуры через дворик, и активно участвовала в размещении стеклянного контейнера в удобном месте напротив кровати, «так, чтобы, — отметила она, — их можно было видеть, проснувшись среди ночи».

Следующий день оказался днём рождения декана. Харриет собралась вскоре после завтрака купить на рынке букет роз и, выйдя затем на Хай-стрит с намерением договориться о визите в парикмахерскую, была поражена довольно неожиданным видом спин двух мужчин, выходящих из «Митры» и двинувшихся, очевидно в прекрасном согласии, в восточном направлении. Более короткую и худощавую из двух она, возможно, узнала бы из миллиона спин где угодно, и при этом трудно было спутать с кем-либо высоту и ширину мистера Реджиналда Помфрета. Обе беседующие стороны курили трубки, и, исходя из этого, она пришла к заключению, что целью их экскурсии едва ли может быть обмен выстрелами или ударами шпаг на Порт-Медоу. Они неторопливо прогуливались, как после завтрака, и она старалась не приближаться к ним. Она надеялась, что то, что лорд Сейнт-Джордж называл знаменитым семейным очарованием, направлено на достойную цель; она была слишком взрослой, чтобы радоваться обстоятельству, что ей удалось всех перессорить и сделать из всех троих посмешище. Десять лет назад она, возможно, чувствовала бы себя польщённой, но оказалось, что она уже выросла из упоения собственной властью. Всё, что требуется, думала Харриет, стоя среди душных ароматов парикмахерской, — это мир и свобода от давления со стороны раздражённых и возбужденных лиц. Она записалась на вторую половину дня и возобновила путь. Когда она проходила мимо Квинс, подошёл Питер, уже один.

— Хелло! — сказал он. — Что собираетесь поведать на языке цветов?

Харриет объяснила.

— Хорошее дело! — воскликнул его светлость. — Мне нравится ваш декан. — Он освободил её от роз.— Позвольте мне также прибыть с подарком.

— Хотя, как могут выглядеть первоцветы Иерусалима, я не знаю, и, возможно, сейчас для них не сезон.

Харриет и он вновь пошли по направлению к рынку.

— Ваш юный друг заходил увидеться со мной, — продолжил Питер.

— Я это видела. Вы «пригвоздили его пустым взглядом и добили благородным происхождением?»

— И обнаружил, что он мой родственник в шестнадцатом колене со стороны матери отца? Нет, он — хороший парень, и путь к его сердцу лежит через игровые площадки Итона. Он поведал мне своё горе, и я очень любезно выразил сочувствие, упомянув, что имеются лучшие способы убить любовь, чем её потопление в бочке мальвазии. Но, о Боже, поверни вселенную вспять и верни мне вчера! Вчера вечером он был пьян в стельку, сегодня он позавтракал прежде, чем пришёл ко мне, и ещё раз позавтракал со мной в «Митре». Я не завидую сердцу юных, а только их голове и желудку.

— Вы услышали что-либо новое об Артуре Робинсоне?

— Только то, что он женился на молодой женщине по имени Шарлотта Энн Кларк, и у них была дочь Беатрис Мод. Обнаружить это было легко, потому что мы знаем, где он жил восемь лет назад, и смогли проконсультироваться в местных регистрах. Но регистры всё ещё просматриваются, чтобы обнаружить или факт его смерти, что менее вероятно, чем противоположное, или рождение второго ребёнка, которое, если это когда-либо произошло, могло бы нам сказать, куда он направился после неприятностей в Йорке. К сожалению, Робинсоны почти столь же многочисленны, как ежевика, и даже Артуры Робинсоны весьма распространены. И, если он действительно поменял свое имя, возможно вообще нет никаких записей о Робинсоне. Ещё один из моих детективов направился по его старому адресу — где, как вы, возможно, помните, он очень неблагоразумно женился на дочери владелицы, — но Кларки переехали, и чтобы их найти, придётся основательно потрудиться. Ещё одна линия — опрос школьных агентств и небольших и начальных частных школ, потому что такая возможность кажется вполне вероятной… Вы не следите?

— Напротив, — не очень уверенно ответила Харриет. — У него была жена по имени Шарлотта и вы ищете его в частной школе. — Богатый, влажный аромат обрушился на них, когда они повернули к рынку, и все её заботы затмила радость просто существования. — Я люблю этот запах: он напоминаем мне павильон с кактусами в ботанических садах.

Её компаньон открыл было рот, чтобы ответить, но посмотрел на неё, а затем, как человек, который не намерен мешать счастью, позволил имени Робинсона умереть на своих губах.

— Mandragorae dederunt odorem.[108]

— Что вы сказали, Питер?

— Ничего. «Слова Меркурия режут ухо после песен Аполлона».[109] — Он мягко положил на её руку свою. — Давайте побеседуем с торговцем соцветиями и лепестками.

Когда и розы, и гвоздики были посланы — на сей раз с посыльным — к месту назначения, оказалось вполне естественным, раз были упомянуты ботанические сады, пойти именно туда. Ведь сад, как замечает Бэкон, является самым чистым из удовольствий человека и самым большим отдыхом для его души. Поэтому даже праздные и неосведомлённые люди, которые не могут отличить Leptosiphon hybridus от Kaulfussia amelloides и предпочитают лучше жить в дикости, чем гнуть позвоночник при посадке и пропалывании, вполне способны поддержать приятную беседу на эту тему, особенно если они знают старомодные названия обычных видов цветов и оба более-менее знакомы с незначительными лирическими стихами времён Елизаветы.

Только когда они сделали круг по садам и сидели сложа руки на берегу реки, Питер вновь вернул её внимание к неприятному настоящему, внезапно заметив:

— Думаю, я должен буду посетить вашу подругу. Кстати, вы знаете, как удалось поймать Джукса со всеми украденными вещами?

— Понятия не имею.

— Полиция получила анонимное письмо.

— Но не…?

— Да. Одно из тех. Между прочим, вы когда-нибудь пытались узнать, каково должно было быть последнее слово в сообщении к вам? Том, что мы нашли в лекционной?

— Нет, во всяком случае она не могла его закончить. В коробке не оставалось ни одной гласной. Даже буквы «Б» и многоточия!

— Это было оплошностью. Я так и думал. Ну, Харриет, довольно легко назвать имя той, кого мы ищем, не так ли? Но доказательство — это другой разговор. Мы связали все нити очень крепко. Тот эпизод в лекционной предназначался, чтобы быть последним из ночных подвигов, и, вероятно, таким и будет. И боюсь, что сейчас лучшая часть доказательств покоится где-нибудь на дне реки. Слишком поздно опечатывать двери и ставить часового.

— Но кто это?

— Конечно же, к настоящему моменту вы уже и сами знаете! Должны знать, Харриет, если вы просто обратите свой ум на это дело. Возможность, средства, мотив — разве это не выделяет её над всеми остальными на целую милю? Ради Бога, отбросьте предубеждения и просто подумайте. Что с вами случилось, что вы не можете сложить два и два?

— Не знаю.

— Хорошо, — сказал он сухо, — если вы действительно не знаете, то не мне вам говорить. Но если вы хоть на минутку обратите свое внимание на рассматриваемую проблему и внимательно просмотрите собственное досье…

— И не стану отвлекаться на всякие случайные сонеты, которые, между прочим, я смогу обнаружить?

— Не станете отвлекаться ни на какие личные соображения вообще, — он почти вспылил.— Нет, вы совершенно правы. Это было глупо. Мой талант находиться в лучах собственного сияния приближается к гениальности, правда? Но когда вы сами сделаете выводы, вспомните, что именно я просил, чтобы вы смотрели беспристрастно, и что именно я утверждал, что из всех дьяволов в этом мире самым страшным является преданная любовь… я не имею в виду страсть. Страсть — это хорошая глупая кляча, которая будет тянуть плуг шесть дней в неделю, если дадите ей побегать и порезвиться в воскресенье. Но любовь — это нервное, неуклюжее всепоглощающее животное, и если его невозможно держать в узде, лучше с ним не связываться.

— Это кажется поставленным с ног на голову, — мягко сказала Харриет. Но его нежеланное волнение уже исчезло.

— Я всего лишь хожу на голове на манер клоунов. Если мы сейчас направимся в Шрусбери, как вы думаете, директриса примет меня?

Позже в этот же день доктор Бэринг послала за Харриет.

— Ко мне приходил лорд Уимзи, — сказала она, — с довольно любопытным предложением, от которого после небольшого размышления я отказалась. Он сказал мне, что внутренне почти уверен в идентичности преступницы, но что в настоящее время он не в состоянии привести неопровержимые доказательства. Он также сказал, что этот человек, по его мнению, насторожился и теперь будет вдвойне осторожен, чтобы избежать разоблачения. Причём его тревога может быть достаточной, чтобы прекратить дальнейшие инциденты по крайней мере до конца семестра, но как только наша бдительность ослабнет, проблема, вероятно, вспыхнет вновь в более острой форме. Я сказала, что это было бы весьма нежелательным, и он согласился. Он спросил, должен ли он назвать мне этого человека, чтобы за её передвижениями можно было легче следить. Я высказала на это два возражения: во-первых, она может обнаружить, что на ней шпионят, и просто усилит меры предосторожности, и во-вторых, если окажется, что он ошибся относительно личности преступника, этот человек окажется подвергнут самым невыносимым подозрениям напрасно. Предположим, сказала я, что инциденты просто прекратятся, и мы останемся с подозрениями против этого человека, который может быть совершенно невиновным, без каких либо доказательства за или против. Он ответил, что именно такие возражения пришли в голову ему самому. А вы, мисс Вейн, знаете имя того человека, которого он имеет в виду?

— Нет, — сказала Харриет, которая за прошедшее время интенсивно размышляла. — Я начинаю догадываться, но она не удовлетворяет всем критериям. Фактически, я просто не могу в это поверить.

— Очень хорошо. Затем лорд Питер сделал очень знаменательное предложение. Он спросил, позволю ли я ему допросить этого человека конфиденциально в надежде на то, что неожиданность даст некоторый положительный эффект. Он сказал, что, если бы этот блеф, как он его назвал, сорвался, то преступник мог бы затем сделать признание мне и спокойно покинуть колледж или поступить в медицинское учреждение, если бы мы решили, что это желательно. Однако, если бы этот человек не сознался и всё отрицал, то все мы попали бы в очень неприятное положение. Я ответила, что вполне это понимаю и не могу позволить использовать такие методы на ком-либо в этом колледже. Он заметил, что ожидал от меня именно такого ответа.

— Тогда я спросила его, какие улики, если таковые вообще имеются, у него есть против этого человека. Он сказал, что все его улики косвенные, и он надеется получить дополнительные доказательства в течение следующих нескольких дней, но что если не будет нового инцидента и мы не поймаем её на месте преступления, он сомневается, что на данном этапе мы сможем получить какие-либо прямые улики. Я спросила, есть ли какая-нибудь причина, почему мы не должны спокойно ждать дополнительных доказательств.

Доктор Бэринг сделала паузу и пристально посмотрела на Харриет.

— Он ответил, что есть только одна причина, и она заключается в том, что преступница, вместо того, чтобы стать более осторожной, может отбросить все опасения и продолжить насилие. «Тогда, — сказал он, — мы с очень большой вероятностью поймаем её, но только за счет чьей-то смерти или серьёзной травмы». Я спросила, какие люди находятся под угрозой смерти или ранения. Он сказал, что самые вероятные жертвы — это вы сами, мисс де Вайн и ещё один человек, которого он не может назвать, но чьё существование вывел дедуктивно. Он также удивил меня, сказав, что неудавшееся нападение на вас уже состоялось. Это правда?

— Ну, я бы не употребляла таких категоричных слов, — сказала Харриет. Она кратко обрисовывала историю с телефонным звонком. При имени мисс Хилльярд директриса встрепенулась:

— Я так понимаю, что у вас имеются определенные подозрения относительно мисс Хилльярд?

— Если они у меня и имеются, — осторожно сказала Харриет, — то, всё равно, мне не хотелось бы, чтобы я была единственным человеком, кто её обвиняет. И я обязана сказать, что она в целом не согласуется с линией расследования лорда Питера, насколько я с ней знакома.

— Рада слышать, что вы так говорите, — ответила доктор Бэринг. — Мне рассказывают о подозрениях, которые — при отсутствии доказательств — я просто не желаю слушать.

Таким образом, доктор Бэринг оказывается в курсе настроений в профессорской. Наверное, рассказывали мисс Аллисон и миссис Гудвин. Хорошо!

— В конце, — продолжила директриса, — я сообщила лорду Питеру, что самое лучшее — ждать новых улик. Но это решение, конечно, должно получить согласие вас и мисс де Вайн, поскольку риску подвергаетесь именно вы. Согласие неизвестного третьего лица, естественно, не может быть получено.

— Я совершенно не против того, чтобы подвергнуться риску, — сказала Харриет. — Но, полагаю, мисс де Вайн должна быть предупреждена.

— Именно это я и сказала. Лорд Питер согласился.

«Так, — подумала Харриет, — что-то заставило его оправдать мисс де Вайн. Я рада. Если только это не бессовестная уловка, чтобы усыпить её бдительность».

— Вы сказали что-нибудь мисс де Вайн, мисс Бэринг?

— Мисс де Вайн находится в городе и не возвратится до завтрашнего вечера. Я собираюсь поговорить с ней тогда.

Таким образом, ничего не оставалось, как только ждать. А тем временем Харриет почувствовала любопытное изменение в атмосфере профессорской. Это было, как если бы они отбросили взаимное недоверие и общие опасения и объединились, как зрители в первых рядах, чтобы наблюдать другой конфликт, в котором она была одной из главных участниц. Эта любопытная напряженность практически не уменьшилась даже после объявления декана нескольким избранным, что, по её мнению, молодой человек мисс Флексман бросил её и правильно сделал, поделом ей, на что тьютор мисс Флексман неприязненно заметила, что, по её мнению, лучше бы, чтобы у учащихся не было таких потрясений во время летнего семестра, но что, к счастью, мисс Флексман заканчивает колледж только в следующем году. Это побудило Харриет спросить мисс Шоу, как успехи у мисс Ньюлэнд. Оказалось, что дела у мисс Ньюлэнд идут хорошо, она полностью преодолела шок от ныряния в Червелл, так что её шансы на первое место довольно высоки.

— Великолепно! — сказала Харриет. — Я уже провозгласила свою победу. Между прочим, мисс Хилльярд, как наша молодая подруга Кэттермоул?

Ей показалось, что вся комната ожидала ответа затаив дыхание. Мисс Хилльярд довольно кратко ответила, что мисс Кэттермоул, казалось, набрала такую форму, какой у неё никогда прежде не было, благодаря, как она поняла из слов самой девушки, доброму совету мисс Вейн. Она добавила, что со стороны Харриет было очень любезно среди её многочисленных забот найти время, чтобы интересоваться студентками по истории. Харриет дала неопределенный ответ, и комната, показалось ей, вздохнула вновь.

Позже в этот же день Харриет с деканом отправилась на аутригере по реке и, к собственному удивлению, увидела мисс Кэттермоул и мистера Помфрета на плоскодонке. Она получила от мистера Помфрета «покаянное письмо», и, когда их лодка проходила мимо, весело помахала рукой в знак восстановленного мира. Если бы она знала, что мистер Помфрет и мисс Кэттермоул обрели взаимную симпатию в преклонении перед нею, она, возможно, поразмышляла бы о том, что может произойти с отвергнутыми влюблёнными, которые доверяют свои проблемы благодарным слушателям, но её этот вопрос не интересовал, потому что она была занята решением проблемы, что именно произошло этим утром в «Митре». Её мысли уже вновь бродили в ботанических садах, когда декан довольно резко заметила, что Харриет задаёт очень рваный и медленный темп гребли.

Именно мисс Шоу нечаянно ускорила вспышку.

— Это очень хороший шарф, — сказала она мисс Хилльярд. Доны собрались, как обычно перед обедом, вне профессорской, но вечер был хмурым и прохладным, и толстый шелковый шарф был удачным дополнением к вечернему наряду.

— Да, — сказала мисс Хилльярд. — К сожалению, это не мой. Какой-то растеряха оставил его в саду преподавателей вчера вечером, и я спасла его. Я взяла его с собой, чтобы идентифицировать, но готова признать, что этим вечером я ношу его с удовольствием.

— Я не знаю, чей это может быть, — сказала мисс Лидгейт. Она восхищенно перебирала его рукой. — Это больше походит на мужской шарф, — добавила она. Харриет, которая до этого не обращала внимания на разговор, обернулась, испытывая угрызения совести.

— О господи! — сказала она, — это мой. По крайней мере он — Питера. Я не представляла, где его оставила. — Фактически это был тот самый шарф, который использовался в пятницу для демонстрации удушения, и был привезён в Шрусбери случайно вместе с шахматными фигурами и ошейником. Мисс Хилльярд стала красной как рак и сорвала шарф, как будто он её душил.

— Прошу прощения, мисс Вейн, — сказала она, протягивая его.

— Всё в порядке. Мне он сейчас не нужен. Но я рада знать, где он. У меня были бы неприятности, если бы я его потеряла.

— Будьте так любезны, возьмите свою собственность, — сказала мисс Хилльярд.

Харриет, на которой уже был собственный шарф, ответила:

— Спасибо. Но вы уверены, что вы не будете…

— Не буду, — воскликнула мисс Хилльярд, бросая шарф на ступеньки.

— Вот это да! — сказала декан, поднимая его. — Кажется, никому не нужен этот миленький шарфик. Я позаимствую его. Я считаю, что этот ветер противный и холодный и не понимаю, почему мы не можем идти внутрь.

Она грациозно обмотала шарф вокруг шеи, и, поскольку в этот момент милостиво показалась директриса, они пошли на обед.

Без четверти десять, Харриет — приблизительно после часа, проведённого с мисс Лидгейт и её корректурами за работой, которая теперь приближалась к стадии, когда тексты можно было бы действительно послать наборщику, — пересекала Старый дворик, направляясь в Тюдор-билдинг. На лестнице она встретили мисс Хилльярд, которая только что сошла вниз.

— Вы меня искали? — спросила Харриет, немного с нажимом.

— Нет, — сказала мисс Хилльярд, — не искала. Конечно, нет. — Она говорила поспешно, и Харриет, показалось, что в её глазах, хитрых и злобных, что-то промелькнуло, но вечера в середине мая ещё довольно тёмные, и она не могла знать наверняка.

— О! — сказала Харриет. — А я полагала, что могли бы.

— Ну, а я не искала, — повторила мисс Хилльярд. И когда Харриет проходила мимо неё, она повернулась и сказала, как будто выдавливая слова, — Собираетесь поработать, вдохновляясь вашими прекрасными шахматными фигурами?

— Более или менее, — смеясь, сказала Харриет.

— Я надеюсь, что вы проведёте приятный вечер, — сказала мисс Хилльярд.

Харриет продолжила путь наверх и открыла дверь своей комнаты.

Контейнер был разбит, и весь пол был усыпан битым стеклом и разбитыми и растоптанными фрагментами красной и белой слоновой кости.

В течение приблизительно пяти минут Харриет была во власти такого безмолвного гнева, который невозможно ни выразить, ни контролировать. Если бы она это осознавала, то сейчас вполне могла понять состояние полтергейста и её действия. Если бы она могла избить или задушить кого-то, она бы это сделала и почувствовала бы облегчение. К счастью, после первой разрушительной ярости она нашла выход в сквернословии. Когда она обнаружила, что её голос больше не дрожит, она закрыла дверь спальни и спустилась к телефону.

Даже теперь её речь вначале была настолько несвязной, что Питер едва мог понять, что она говорила. Когда же он наконец понял, то был невыносимо спокоен и просто поинтересовался, касалась ли она чего-нибудь или сказала ли кому-нибудь про это. Приняв заверения, что ничего такого она не делала, он бодро ответил, что приедет через несколько минут.

Харриет вышла и металась по Новому дворику, пока не услышала, что он позвонил — ворота были недавно закрыты — и лишь последний вялый остаток сдержанности помешал ей помчаться к нему и излить всё своё негодование в присутствии Пэджета. Но она дождалась его в середине дворика.

— Питер! О, Питер!

— Ну, — сказал он, — это довольно обнадёживающе. Я боялся, что мы задушили эти порывы раз и навсегда.

— Но мои шахматные фигуры! Я могла бы убить её за них.

— Моя дорогая, отвратительно, что это должны были оказаться ваши шахматные фигуры. Но не позволим себе терять чувство меры. Ведь это могли быть вы.

— Жаль, что это была не я. Я бы сумела дать сдачи.

— Фурия. Давайте пойдём и посмотрим на разрушения.

— Это ужасно, Питер. Это походит на резню. Это даже пугающе, удары настолько сильны.

Увидев комнату, Уимзи сильно помрачнел.

— Да, — сказал он, становясь на колени посреди разгрома. — Слепая, звериная злоба. Не только сломаны, но стёрты в порошок. Здесь поработал каблук, а также кочерга — следы можно видеть на ковре. Она ненавидит вас, Харриет. Я этого не понимал. Я думал, что она только боится вас… так, «не остался ли ещё кто-нибудь из дома Саулова?»[110] … Смотрите, один бедный воин укрылся позади ведёрка с углем — жалкий остаток некогда могущественной армии.

Улыбаясь, он поднял одинокую красную пешку, а затем поспешно встал на ноги.

— Моя дорогая девочка, не плачьте об этом. Какое, чёрт возьми, это имеет значение?

— Я любила их, — сказала Харриет, — и вы мне их подарили.

Он покачал головой.

— Жаль, что именно в такой последовательности. «Вы подарили их мне, и я любила их», — было бы лучше, но «Я любила их, и вы мне их подарили», — непоправимо. Яйца пятидесяти тысяч птиц Рух не смогут их заменить. «Дева умерла, и я умер, она умерла, умерла, и что же делать мне?» Но вы не должны плакать по мелочам, когда я могу подставить вам плечо, правда?

— Простите. Я — жалкая идиотка.

— Я говорил вам, что любовь — это самый страшный дьявол. Тридцать две шахматные фигуры стали прахом. «И все могущественные короли, и все прекрасные королевы этого мира — теперь всего лишь цветочные клумбы».

— Хотя бы ради приличия я могла бы принять меры предосторожности.

— Это глупо, — сказал он, зарывшись ртом в её волосы. — Не говорите так жалостливо, или я тоже поглупею. Слушайте, когда всё это произошло?

— Между обедом в Холле и без четверти десять.

— Кто-нибудь отсутствовал в Холле? Потому что бойня должна была сопровождаться шумом. После Холла могли проходить студентки, которые услышали бы звон стекла или заметили кого-нибудь необычного, кто там бродил.

— Студентки могли там быть и во время обеда — многие варят пару яиц у себя в комнате. И… О Боже! Ведь действительно был некто необычный — и она говорила что-то о шахматных фигурах. И она странно с ними обращалась вчера вечером.

— Кто это?

— Мисс Хилльярд.

— Опять!

Пока Харриет рассказывала свою историю, он взволнованно ходил по комнате, избегая битого стекла и слоновой кости на полу с автоматической точностью кошки, и, наконец, встал спиной к ней. Она задёрнула занавески, когда впустила его, и его пристальный взгляд на них казался очень озабоченным.

— Проклятье! — вымолвил он наконец. — Эти дьявольские осложнения.— У него в руке всё ещё была красная пешка, он сделал несколько шагов и установил её с большой точностью в центре каминной доски. — Да. Ну, я полагаю, вам придётся выяснить…

Кто-то постучал в дверь, и Харриет пошла открыть её.

— Извините меня, мадам, но Пэджета послали в профессорскую, чтобы узнать, там ли лорд Уимзи, он подумал, что вы могли бы знать…

— Он здесь, Энни. Это вас, Питер.

— Да? — сказал Питер, подходя к двери.

— Простите, сэр, звонили из «Митры», передали, что есть сообщение из Министерства иностранных дел, и просили, чтобы вы сразу перезвонили.

— Что? О, Боже, что там могло стрястись! Очень хорошо, спасибо, Энни. О, один момент. Это были вы, кто видел эту… этого человека, который устроил безобразие в лекционной комнате?

— Да, сэр. Но я не узнала бы её снова, сэр.

— Да, но вы действительно видели её, и она, возможно, не знает, что вы не можете её узнать. Полагаю, что на вашем месте я был бы очень осторожен, когда ходил по колледжу после наступления темноты. Я не хочу пугать вас, но видите, что произошло с шахматными фигурами мисс Вейн?

— Да, я вижу, сэр. Как жаль!

— Но было бы больше, чем сожаление, если бы что-то неприятное произошло с вами лично. А теперь не сейте панику, но, на вашем месте, я бы брал кого-нибудь с собой, когда выходил после заката. И я должен дать тот же самый совет скауту, которая была с вами.

— Кэрри? Очень хорошо, я скажу ей.

— Это всего лишь предосторожность. Доброй ночи, Энни.

— Доброй ночи, сэр. Спасибо.

— Мне следовало бы принести целую партию ошейников, — сказал Питер. — Никогда не знаешь, предупреждать людей или нет. Некоторые из них впадают в истерику, но она выглядит довольно уравновешенной. Послушайте, моя дорогая, всё это очень грустно. Если это — ещё один вызов в Рим, мне придётся поехать. (Я должен запереть эту дверь.) Личные дела должны обождать, коль долг зовёт, и всё такое. Если это Рим, то я велю Бантеру переадресовывать все записки, которые придут на моё имя в «Митру», и проинструктирую агентов мисс Климпсон посылать отчёты прямо к вам. В любом случае я позвоню вам этим вечером, как только узнаю, что к чему. Если это не Рим, то я вновь приду утром. А пока не пускайте никого в свою комнату. Я запер её, так что сегодня придётся переночевать где-то в другом месте.

— Я думала, что вы больше не ждёте ночных беспорядков.

— Я и не жду, но не хочу, чтобы люди топтались по этому полу. — Он остановился на лестнице, чтобы исследовать подошвы своей обуви. — На мне обломков нет. А на вас?

Харриет постояла сначала на одной ноге, потом на другой.

— В этот раз нет. А в первый раз я вообще не входила. Я стояла в дверном проёме и ругалась.

— Хорошая девочка. Дорожка во дворике немного влажная, и что-то могло прилипнуть. Фактически даже сейчас идёт небольшой дождь.

— Это не имеет значения. О, Питер! У меня есть тот ваш белый шарф.

— Храните его, пока я не приеду снова, при удачном стечении обстоятельств — завтра, а иначе… Бог знает когда. Проклятие! Я знал, что приближаются неприятности.— Он остановился под буками. — Харриет, пожалуйста, не надо, как только я повернусь к вам спиной, влезать в какие-нибудь новые неприятности: вы не очень хорошо умеете заботиться о ценностях.

— Принять меры предосторожности ради приличия? Хорошо, Питер. На сей раз я приложу все усилия. Слово чести.

Она дала ему руку, и он поцеловал её. Ещё раз Харриет показалось, что она видела, словно кто-то двигался в темноте, как в последний раз, когда они шли через тёмные дворики. Но она не осмелилась задерживать его и ничего не сказала. Пэджет выпустил его через ворота, и Харриет, обернувшись, столкнулась лицом к лицу с мисс Хилльярд.

— Мисс Вейн, я хотела бы поговорить с вами.

— Непременно, — ответила Харриет. — Мне тоже не терпится поговорить с вами.

Мисс Хилльярд, не говоря ничего больше, пошла впереди в свои комнаты. Харриет последовала за ней вверх по лестнице и в гостиную. Лицо тьютора было очень бледным, когда она закрыла за ними дверь. Она обратилась к Харриет, не предлагая ей сесть:

— Мисс Вейн. Каковы отношения между тем человеком и вами?

— Что вы под этим подразумеваете?

— Вы отлично знаете, что я имею в виду. Если больше никто не собирается говорить с вами о вашем поведении, то это должна сделать я. Вы принимаете здесь мужчину, отлично зная, что его репутация…

— Я знаю, какова его репутация как детектива.

— Я имею в виду его моральную репутацию. Вы знаете, так же как и я, что он печально известен по всей Европе. Он содержит женщин без счёта…

— Сразу или по очереди?

— Бесполезно дерзить. Я полагаю, что человеку с вашим прошлым такие вещи просто забавны. Но следует попытаться вести себя немного более благопристойно. То, как вы смотрите на него, — это позор. Вы притворяетесь, что только слегка знакомы, и на людях называете его полным титулом, но в частных разговорах — по имени. Вы приводите его в свою комнату ночью.

— Послушаёте, мисс Хилльярд, я не могу позволить…

— Я видела вас. Дважды. Он был там сегодня вечером. Вы позволяете ему целовать ваши руки и прелюбодействовать с вами…

— Ага, так это вы шпионили под буками!

— Как вы смеете использовать это слово?

— А как вы смеете говорить такие вещи?

— Не моё дело, как вы ведёте себя в Блумсбери. Но если вы принимаете вашего любовника здесь…

— Вы очень хорошо знаете, что он не мой любовник. И вы очень хорошо знаете, почему он приходил в мою комнату сегодня вечером.

— Могу предположить!

— И я знаю очень хорошо, почему вы туда заходили.

— Я заходила туда? Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Понимаете. И вы знаете, что он приходил, чтобы увидеть разрушения, которые вы произвели в моей комнате.

— Я никогда не входила в вашу комнату.

— Вы не входили в мою комнату и не разбивали мои шахматные фигуры?

Тёмные глаза мисс Хилльярд сверкнули.

— Конечно, я этого не делала. Я уже сказала, что не была сегодня вечером поблизости от вашей комнаты.

— Тогда, — сказала Харриет, — вы лжёте.

Она была слишком сердита, чтобы испугаться, хотя ей в голову действительно приходило, что, если эта разъярённая женщина с бледным лицом на неё нападёт, было бы трудно позвать на помощь на этой изолированной лестнице, и она подумала об ошейнике. — Я знаю, что это ложь, — сказала Харриет, — потому что обломок из слоновой кости лежит на ковре под вашим письменным столом, а другой — прилип к подошве вашей правой туфли. Я видела его, когда мы поднимались.

Она была готова ко всему, но к её удивлению мисс Хилльярд, немного поколебавшись, внезапно села и сказала: «О, Боже!»

— Если вы не имеете никакого отношения к уничтожению шахматных фигур, — продолжала Харриет, — или к другими шуточкам, которые происходили в колледже, следует объяснить эти обломки слоновой кости.

(«Может быть я — действительно дура, — подумала она, — показывать, какая карта у меня на руках? Но если бы я этого не сделала, что случилось бы с уликами?»)

Мисс Хилльярд сконфуженно сняла свою туфлю и посмотрела на осколок белой фигуры, приставший к пятке вместе с небольшим кусочком влажного гравия.

— Дайте мне её, — сказала Харриет, и взяла туфлю со всем содержимым.

Она ожидала яростных отпирательств, но мисс Хилльярд слабо сказала:

— Это доказательства… неопровержимые…

Со злорадным изумлением Харриет возблагодарила Небеса за академические привычки: по крайней мере не нужно было спорить о том, что является доказательством, а что нет.

— Я действительно входила в вашу комнату. Я пошла туда, чтобы сказать вам то, что сказала сейчас. Но вас там не было. А когда я увидела этот разгром на полу, я подумала… я испугалась, что вы подумаете…

— Я действительно думаю.

— А что подумал он?

— Лорд Питер? Я не знаю, что он подумал. Но теперь ему есть, о чём подумать.

— У вас нет никаких доказательств, что это сделала я, — выпалила мисс Хилльярд с внезапной решимостью. — Только то, что я была в комнате. Когда я пришла, всё уже было совершено. Я увидела это, и вошла, чтобы рассмотреть поближе. Можете сказать вашему любовнику, что я всё это видела и была рада. Но он вам скажет, это не доказывает, что это сделала я.

— Послушайте, мисс Хилльярд, — сказала Харриет, разрываясь между гневом, подозрением и ужасной жалостью, — поймите, раз и навсегда, что он не мой любовник. Вы что, действительно полагаете, что, если бы он таковым являлся, мы стали бы… — здесь вся смехотворность ситуации так потрясла её, что даже помешала управлять голосом, — мы приехали бы, чтобы порезвиться в самом неудобном для этого месте — в Шрусбери? Даже если бы я не испытывала уважения к колледжу — где тут смысл? У нас в распоряжении всё время и весь мир, так с какой стати нам приезжать и валять дурака здесь? Это было бы просто глупо. И если вы действительно были сейчас во дворике, то вам следует знать, что люди, которые являются любовниками, не обращаются друг к другу так, как мы. По крайней мере, — добавила она язвительно, — если бы вы знали что-нибудь об этом вообще, то вы бы это поняли. Мы — очень старые друзья, и я ему многим обязана.

— Не говорите чепухи, — резко сказала тьютор. — Вы знаете, что любите этого человека.

— Боже! — воскликнула Харриет, внезапно прозревшая, — если не я, то я знаю кто.

— Вы не имеете никакого права так говорить!

— Но ведь это правда, — сказала Харриет. — О, чёрт! Полагаю, нет смысла говорить, что мне очень жаль. — (Динамит на пороховой фабрике? Да, действительно, мисс Эдвардс, вы увидели это раньше всех. Биологически интересный!) — Это дьявольская вещь. («Это дьявольское осложнение», — сказал Питер. Он, конечно же, видел. Должен был видеть. Слишком большой опыт, чтобы не видеть. Должно быть, такое происходило множество раз… без счёту женщин… по всей Европе. О, Боже, Боже! И было ли это случайным обвинением, или мисс Хилльярд покопалась в прошлом и выкопала венских певиц?)

— Ради Бога, — сказала мисс Хилльярд, — уходите!

— Я думаю, так будет лучше всего, — ответила Харриет.

Она не знала, как вообще подступиться к такой ситуации. Она больше не могла чувствовать себя оскорбленной или сердитой. Она боялась. Она не ревновала. Она только жалела и была совершенно неспособной выразить какое-либо сочувствие, которое не станет оскорблением. Она поняла, что всё ещё сжимает туфлю мисс Хилльярд. Может быть, лучше отдать? Это были доказательства… чего-то. Но чего? Всё это дело с полтергейстом, казалось, отступило за горизонт, оставив позади эту замкнувшуюся в своём панцире женщину, невидящими глазами всматривающуюся в пустоту под беспощадной жестокостью электрического света. Харриет подобрала из-под письменного стола и другой фрагмент из слоновой кости — миниатюрный наконечник копья от красной пешки.

Ну, личные отношения — это личные отношения, а доказательства — это доказательства. Теперь Питер — она помнила, что Питер обещал позвонить из «Митры». Она пошла вниз с туфлёй в руке и в Новом дворике столкнулась с миссис Пэджет, которая направлялась на её поиски.

Звонок был переключён в кабинку в Квин-Элизабет.

— В конце концов, всё не настолько плохо, — сказал голос Питера. — Это всего лишь Великая Важная Персона, желающая провести конференцию в своём частном доме. Что-то вроде приятной второй половины воскресного дня на диком Уорикшире. Это может означать в дальнейшем Лондон или Рим, но мы будем надеяться, что нет. Во всяком случае, вполне подойдёт, если я буду там к половине двенадцатого и, таким образом, я смогу ещё до этого увидеть вас приблизительно в девять.

— Пожалуйста, приезжайте. Кое-что произошло. Не тревожное, но огорчительное. Я не могу рассказать по телефону.

Он снова обещал приехать и пожелал спокойной ночи. Харриет, после того, как тщательно заперла туфлю и фрагменты слоновой кости, пошла к экономке и получила койку в больнице.