Второе счастье

Глава 13 Хиппи на обмен

Саму идею о переводе в другой институт и на другую специальность я подхватил как раз с подачи любезнейшего Михаила Сергеевича. Когда он рассказал, что учился на юриста, я вспомнил, что в далеком отрочестве мечтал стать следователем. У этой мечты тоже была кинематографическая основа — по телеку показали «Место встречи изменить нельзя», и я загорелся поступить на юридический факультет, который имелся в университете в соседнем городе. Я тогда был уже почти взрослым, учился в седьмом классе, и новая идея захватила меня достаточно сильно. Я списался с этим вузом, получил небольшую книжку в помощь абитуриентам, узнал, что там хотят историю, иностранный, русский… кажется, ещё что-то, я уже не помнил. Летом перед девятым я записался на их заочные подготовительные курсы, начал активно заниматься — в общем, это, наверное, была единственная мечта из детства, для воплощения в жизнь которой я проделал хоть какую-то работу.

Много позже я стал немного разбираться во всех этих милицейских делах и понял, что Жеглов с Шараповым были простыми оперативниками, хотя и в чинах — как и герои незабвенного, но ещё не снятого сериала «Улицы разбитых фонарей». Хотя, наверное, юридическое образование и им пригодилось бы.

Впрочем, с того времени, когда я мечтал выучиться на следователя, лично для меня прошло сорок с лишним лет. Это как детская мечта стать продавцом мороженого или космонавтом — во взрослом возрасте они вспоминаются с легкой ностальгической улыбкой и безо всякого сожаления о несложившейся карьере. Помнится, мальком я много кем хотел стать — в том числе, например, десантником, уже не помню, почему. Но в реальной жизни я ни разу не рискнул прыгнуть с парашютом; лишь однажды совсем решился — но вмешались высшие силы, которые помешали мне исполнить задуманное. Я посчитал это знаком и больше судьбу не искушал.

То же самое можно сказать и про юриспруденцию. Мне иногда было жаль, что я не додавил эту мечту, не довел её до воплощения. Но в то же время я понимал, что юрист — это прежде всего стиль жизни, а не образование, хотя и оно лишним не будет.

В сороковые годы текущего века ещё можно было отправить в милицию на усиление вчерашних рабочих, но и тогда это было сродни довольно жестокому способу обучения плаванию методом бросания в воду — кто выплыл, тот молодец. Остальные погибали в стычках с бандитами, заваливали порученный им участок работы и в лучшем случае уходили в какие-то смежные области. В восьмидесятые практика комсомольских и партийных наборов в правоохранительные органы себя изжила, а активистам как максимум дозволялось строить коровники в рамках студенческих стройотрядов.

Я считал, что неплохо себя знаю, а также имел нескольких знакомых юристов, и хорошо понимал, что из меня не то что следователь — помощник нотариуса или секретарь в суде выйдут хреновые. Но сама мысль о юрфаке меня грела — невзирая на то, что для меня это было чревато той самой потерей года обучения, которой я пугал Аллу. Совершенно разные программы лишали меня возможности избежать ещё одного первого курса. Собственно, я даже не знал, смогут ли на юрфаке хоть что-то мне перезачесть — если только иностранный, да и то не факт. Заборостроителей учили английскому с упором на технические термины; в первой жизни, если надо было договориться с иностранцем, я пользовался некой упрощенной версией этого языка, который у юристов, скорее всего, не в ходу.

В общем, я оказался в положении буриданова ослика. В нашем заборостроительном мне нужно было всего лишь вспоминать, что мы проходили когда-то; некая мышечная память мозга позволяла мне такие выкрутасы — когда я на что-то натыкался, то понемногу узнавал когда-то прочитанное и выученное. На том же юридическом мне будет, наверное, интереснее учиться, но стократ сложнее. То же самое касалось и любого другого института, который я мог бы выбрать — со своими нюансами, конечно.

Ну и мне не следовало забывать о том, что при переводе я терял отсрочку от армии — советское правительство не приветствовало метания юношей, которые тщились найти себя, и сразу давало им два года на размышления, кем они хотят стать, когда вырастут.

У меня для поиска ответа на этот вопрос была вся жизнь, но я так и не выяснил этого — о чем сейчас сильно жалел.

В обед меня отловила Натаха, и она была очень зла. Жасыма просто сдуло с места в неизвестном направлении, когда он рыкнула на него, и я надеялся, что наш Казах окажется там, куда мы с ним собирались, то есть в столовой, а не на своей исторической родине. Я же на такую милость судьбы рассчитывать не мог — разъяренная мегера закрыла для меня любые пути к бегству и цепко держала за рукав.

— Серов, я тебя ненавижу, — прошипела она, оттащив меня в угол.

— За что это? — удивленно спросил я, хотя одно нехорошее подозрение у меня имелось.

Мы с ней не общались с понедельника, когда она передала мне сообщение о том, что мною интересуются неизвестные личности. Вернее, здороваться здоровались, но до разговора ни разу дело не доходило.

— А то ты не знаешь?

Я начал её немного опасаться — она была в том состоянии исступления, в котором женщины, например, побивали камнями Иисуса, тащившего свой крест. Если у неё слетит хоть один из тормозов цивилизованного человека, она вполне может попытаться выцарапать мне глаза.

— Понятия не имею, — честно ответил я.

Ну, почти честно.

— Ты меня подсиживаешь! — её палец упёрся мне в грудь.

Я покосился на её руку и прикинул, что до глаз осталось совсем чуть-чуть.

— В смысле?

— Ты хочешь стать комсоргом группы! — ещё один тычок пальца.

— Я?! Да с чего ты взяла?

Мне пришлось напрячь все свои актерские способности, чтобы изобразить удивление и возмущение самим фактом того, что меня могут подозревать в таком коварстве. На всякий случай я схватил её за руку и отвел это опасное оружие чуть в сторону.

— Мне Саша сказал! Он тебе предложил, а ты согласился!

Как я и подумал, наш институтский комсомольский вожак решил быстренько провернуть дело с выдвижением меня в активисты, пока я не сказал категорическое «нет» его инициативе. Правда, мы с ним с тех пор больше не виделись. Во вторник я честно зашел в их каморку в назначенное время, поскольку привык выполнять свои обещания, но Саши там не обнаружил. Зато там был Глеб — он был членом комитета комсомола и заведовал как раз стройотрядами. У Глеба мой интерес к летнему заработку особого интереса не вызвал, и я его понимал — первокурсник, не слишком инициативный, учится хорошо, но к коровникам никакого отношения не имеет, со старичками дружбы не водит. В общем, одно сплошное неизвестное, которое чревато брать в отряд, нацеленный на заколачивание бабок. Но в большой гроссбух он меня внес по полной программе — имя, отчество, фамилию, дату рождения. А я настоял, чтобы в примечаниях было указано про наличие у меня прав на грузовик.

Я всё ещё не собирался ни в какие стройотряды, просто отрабатывал наспех придуманную легенду, но пусть знают, что у меня есть хоть какие-то козыри. К тому же я всегда мог сослаться на жизненные обстоятельства непреодолимой силы, которые мешают мне прожить пару месяцев вдали от Аллы и собственной семьи.

Ну а после стычки с Лёхой я окончательно забыл про наших комсомольцев и их интерес ко мне — пока Натаха не напомнила мне об этом вот таким странным способом.

— Наташа, постой, — я отвел её руку ещё дальше от своего лица. — В понедельник я действительно говорил с нашим вождем, но про стройотряд. Он тогда спросил, не хочу ли я войти в актив, который им типа жизненно необходим, я обещал подумать. Никаких «согласился» не было! Это он придумал. Или ты его неправильно поняла. Что он тебе сказал?

Натаха ненадолго подвисла.

— Что ты хочешь стать комсоргом! — она выдернула руку и снова вонзила палец мне в грудь.

— Значит, соврал твой Саша, — я пожал плечами.

— Он не мой!! — Натаха слегка пошла розоватыми пятнами.

А я вдруг подумал, что её активизм мог быть вызван и простой влюбленностью вчерашней школьницы в нашего комсорга. Я совершенно не помнил, от кого она залетела, да и не интересовался этим никогда, но не стоило с ходу отметать версию, что отцом ребенка мог быть этот Саша. Очень вероятное развитие этих странных отношений.

— Да мне по барабану, чей он. Ладно, Наташ, сама с ним разбирайся. Я ни в какие комсорги не собирался, б… чем угодно клянусь. А сейчас извини, мне пожрать надо успеть.

Я отодвинул девушку с дороги и пошел — только не в буфет, где, наверное, меня ждал Казах, а в комсомольский комитет. Надо было покончить с этим цирком как можно скорее, пока Савельева действительно не выцарапала мне глаза в темном закутке. Ревнивые женщины очень опасны.

Саша был в комитете, и я нагло прервал его разговор с какой-то сильно накрашенной блондинкой со старших курсов. Он с сожалением попрощался с девушкой, к которой испытывал очевидную симпатию, и повернулся ко мне.

— Что-то случилось, Егор? — у него не получилось сдержаться, и вопрос прозвучал немного резковато, хотя моё имя он выговорил правильно.

К тому же он смог с одного раза запомнить меня — я записал ему это в плюс.

— Привет, Саш, — миролюбиво отозвался я. — Можем поговорить? Не здесь только…

В комитете действительно было людно — но, наверное, так и положено в большой обеденный перерыв. Комсорг оглянулся, слегка поморщился, но кивнул.

— Хорошо, пойдем в коридор.

Коридор у зала, где размещались комитет комсомола и профком, тоже был не лучшим местом для приватного общения — он находился недалеко от выхода из института, и тут постоянно сновали туда-сюда студенты. Но никаких отдельных переговорок в этом времени не существовало даже в теории. К тому же нам удалось оккупировать один из подоконников.

— Что-то случилось?

— Да пока нет, но может, если ты продолжишь сватать меня в качестве замены нашей Наташи, — усмехнулся я. — Она готова меня убить за то, что я претендую на её должность. И она утверждает, что об этом ты сам ей сказал.

Саша недоуменно посмотрел на меня.

— Мы с ней общались вчера, но про тебя речи не было… Или было? — он потер лоб. — Нет, всё-таки не было. Мы говорили про организационную работу, и я ей намекнул, что надо лучше вести дела в группе, искать активистов… блин, да, тогда и упомянул тебя. Мол, присмотрись к нему, может, стоит привлечь. И всё. Ты, кстати, подумал над моим предложением?

— Немного, — я помотал головой. — Навалилось всякое, пока разгребал… так-то очень лестно, конечно, но я никогда в актив не входил. В школе меня пытались сделать звеньевым в пионерах, но через полгода выкинули с должности за развал всего, что только можно развалить. В тринадцать лет всегда есть дела поинтереснее, чем проводить очередную политинформацию.

— Зря ты так, — Саша говорил с явным неодобрение. — Это очень важная и нужная часть работы… совершенно запущенная у нас. Тут же все взрослые, без начальственного пинка не заставишь остаться после пар, чтобы послушать про обстановку в стране и мире. Или авторитет нужен в группе, чтобы тебя слушали. У Натальи его нет, к сожалению…

— У нас сейчас такой возраст, что с авторитетами всё очень сложно, — сказал я. — И да, никто не будет сидеть и слушать про то, что капитализм загнивает.

— Почему?

— Потому что все мечтают о капиталистических джинсах и капиталистической музыке, — припомнил я одинокую пластинку в «моём» гараже. — Ты им будешь рассказывать про то, какая там безработица, как цены растут, сколько народу — бездомные… можно красочно живописать упадок Детройта. Но народ не поверит, что город, в котором собирают «Форд» и «Крайслер», может жить плохо… А если ты расскажешь, что Сан-Франциско, где делают знаменитые джинсы «Ливай Страусс», захвачен грязными хиппи, которые тупо не хотят работать, тебя поднимут на смех. А если… что?[20]

Я заметил, что Саша уставился на меня, как бандерлоги на Каа, и закончил дозволенные речи.

— Ни… кха… ничего себе, — откашлялся Саша. — Ты откуда всё это знаешь?

— От верблюда, — отрезал я. — «За рубежом» люблю читать и Сейфуль-Мулюкова смотрел регулярно, пока сюда не приехал. Умному достаточно, но наши… хм… студенты… услышат в этих рассказах совсем другое[21].

— Да? И что же? — заинтересовался Саша.

— Что там, на загнивающем Западе, последний нищий хиппи ходит в джинсах, а на улицах играют рок. Думаю, им это даже понравится.

— Быть нищим?

— Ходить в джинсах и играть рок, — уточнил я. — Информацию про нищего их сознание пропустит мимо… в одно ухо влетит, в другое вылетит. Хотя одно прямо следует из другого, и отдельно они существовать не могут. Чтобы рок стал массовым, должна быть масса нищих.

Максима была не совсем верной — точнее, я был с ней не до конца согласен. Но и в моём будущем вроде бы никто не отрицал, что рок-музыку сделали популярными выходцы из не самых обеспеченных классов капиталистического общества. Для сыновей каких-нибудь трудяг из Ливерпуля или негров из Гарлема успех на музыкальном поприще был одним из путей наверх, в круг богатых и именитых. Не зря все эти Маккартни и Джаггеры, разбогатев, сразу обзавелись поместьями — как у настоящих лордов.

— Ты мог бы прочитать об этом доклад… — с легким сомнением предложил Саша. — Думаю, я смогу его включить в повестку нашего отчетно-выборного собрания.

— Лучше не стоит, иначе нам обоим светят всякие взыскания. Я же такого могу наговорить… лет на десять расстрела минимум, — улыбнулся я.

Откровенно говоря, мне хватало того, что на «Истории КПСС» я всеми силами сдерживался от различных замечаний по теме семинаров и лекций, делать которые прямо накануне сессии точно не стоило. Сдержаться в докладе на огромную аудиторию — а на собрания сгоняли всех, кто оказывался в пределах досягаемости — будет гораздо сложнее, особенно если вредных студентов увлечет моя речь и они начнут задавать вопросы. Но шутка из будущего тут прозвучала совсем иначе, поскольку никакого моратория на смертную казнь ещё не придумали, и она была числе допустимых мер воздействия в том числе и на закоренелых антисоветчиков.

— К-какого расстрела? — глаза Саши снова стали большими, но теперь в них явственно просматривался страх.

— Никакого, это присказка такая, — попытался я его успокоить. — В общем, не нужно этого делать… лучше какой-нибудь рок-фестиваль проведите, думаю, тогда твоя популярность взлетит до небес.

— Рок-фестиваль? — Саша всё ещё нервничал. — Вот за такое точно могут по шапке дать.

— А ты согласуй, с кем надо. С Вадиком своим, например. Групп-то полно, и у всех разная музыка, только выступать им негде обычно. Так что и репертуар можно будет обговорить, и пару песен про «любовь, комсомол и весну» включить. Зато наши комсомолки будут тебя до самого диплома на руках носить… особенно если танцпол пробьешь[22].

Саша глубоко задумался — и я очень надеялся, что не о том, как его будут таскать по институту комсомолки, а о том, как лучше всё это организовать.

— Хорошо, я поразмышляю над этим… но и ты подумай над докладом, — Саша хитро посмотрел на меня. — Мне кажется, должно получиться занимательно.

— Ага, а если совместить, то получится «Карнавальная ночь», где я в меру сил заменю сразу и Огурцова, и Филиппова, — пошутил я.

— Не, такого точно лучше не делать, — серьезно ответил он. — Вряд ли там, — выразительный жест наверх, — оценят.

— Да я так, в шутку юмора… но если с фестивалем получится, то могу и доклад сделать, — зачем-то пообещал я. — Правда, я тогда хотел бы поучаствовать в составлении списка участников. По-моему, это честно?

Саша заметно поморщился. Но кивнул.

— Согласен. Я провентилирую вопрос с фестивалем, а ты готовься минут пятнадцать говорить на тему «Капитализм без прикрас». Расскажешь там и про Детройт, и про джинсы, и про машины с хиппи. Только… — он замялся. — Твой текст, наверное, тоже захотят посмотреть. Ну… во избежание… Так что поспеши.

Всё-таки в комсомольские вожаки чаще всего попадали очень ушлые ребята. Простоватый на вид Саша как-то легко подвесил у меня перед носом возможный рок-фестиваль в качестве морковки, а взамен выторговал обещание сделать доклад про жизнь при капитализме.

Никаких трудностей с этим докладом я не предвидел — достаточно всё-таки добраться до подшивки «За рубежом» или просто купить последний номер в ближайшем киоске, выбрать заметки про нужные города и скомпоновать их с точки зрения моего послезнания. В будущем даже до самых умственно отсталых дошло, что советские журналисты-международники не особенно и очерняли западный мир — наоборот, их не хватало на бичевание всех язв капитализма, а некоторым из них — и знаний, чтобы понять, на что нужно обращать внимание в первую очередь.

Ещё можно было найти в магазине книжку видного советского знатока капитализма Мэлора Стуруа, который сейчас страдал вместе с семьей в небоскребах Нью-Йорка. Помнится, он оформлял свои путаные впечатления от Америки в статьи для какого-то из советских изданий и выпускал книжки, а его слог очень подходил для обличения всего на свете. Лет через десять я зачем-то прочитал его книжку, где была подробно разобрана смерть Сида Вишеса из Sex Pistols — и был буквально восхищен талантом этого мастодонта к выворачиванию фактов наизнанку.

Что касается фестиваля — я примерно представлял его состав, если пустить дело на самотёк, и был с ним категорически не согласен. Наверняка Саша будет пробивать в райкоме программу-минимум с обязательными «Машиной» и «Аквариумом», после чего его действительно будут носить на руках. Но мне хотелось чего-то другого. Проблема была в том, что для чего-то другого 1984 года не подходил совершенно.

В это время многочисленные рок-группы Советского Союза состав имели переменный, репетировали от случая к случаю и навыков нормальной игры на инструментах пока что не наработали. Исключения имелись, но это были как раз те же «Машина» с Макаром и «Аквариум», который всегда был простым объединением людей вокруг Гребенщикова. Что-то можно было найти в Свердловске, что-то — в Новосибирске, что-то — в Прибалтике, но там тоже надо было очень кропотливо отделять зерна от плевел. В Москве, кстати, тоже имелось некоторое количество приличных, но малораскрученных групп, и на эту тему мне мог многое рассказать тот же Врубель.

Я знал, что различные ВИА уже играли хорошо, но они все были расписаны по филармониям, имели стабильный доход и на сомнительные мероприятия подписывались неохотно. К тому же все эти вокальные и инструментальные слишком напоминали про совковую эстраду — приглашение «Поющих гитар» было сродни выходу на сцену студенческой дискотеки в девяностые Пугачевой или Ротару. Да и к рок-тусовке все эти «Поющие гитарки» имели очень опосредованное отношение.

Но Саша согласился на моё участие в этом мероприятии, так что я, наверное, мог повлиять и на состав участников. Если повезет, конечно.

— Серов! Тебе не жить!!

Я обреченно повернулся к Натахе, которая, кажется, дошла до последней стадии и была уже готова оставлять за собой трупы тех, кто мешал ей двигаться к цели.

— Чего тебе опять?

— Ты зачем с ним говорил?

— Тебе какое дело? — я перехватил её руку на замахе и отвел в сторону.

— Я твой комсорг!

— Ты всего лишь собираешь с меня взносы, — напомнил я. — А Саша предложил классную тему для доклада на комсомольском собрании.

— Что за тему? — Натаха как-то сдулась.

— Ты не поверишь…

— Серов!

— Это тайна, — шепотом сказал я. — Пока тайна. Чтобы не портить сюрприз. Ведь собрание совсем скоро… когда, кстати?

— В следующую пятницу…

Ой, блин. Я мысленно схватился за голову. Неделя на всё про всё? Да я фиг успею. Пятнадцать минут — это минимум десяток страниц мелким почерком. С отсылками к съездам партии и комсомола, цитатами Ленина, Брежнева и Черненко… Андропова можно было уже и пропускать, а про Черненко я не помнил, говорил тот хоть что-то программное? Мог и не успеть.

— Вот видишь, мне нужно срочно бежать… в библиотеку! — я отпустил её руку. — Не задерживай меня, девочка, знаешь, сколько стоит моё время?!

— Сколько? — растерялась Натаха.

— Тысяча фунтов одна минута!

Я вывернулся и почти бегом двинулся в буфет, надеясь урвать там хоть что-то вкусное. Времени до следующей пары действительно оставалось в обрез.