Второе счастье

Глава 3 Парад, которого не было

С Днём Победы я лоханулся конкретно — меня подвела ложная память. То, что происходило в будущем, наложилось на прошлое и слилось воедино, оставив меня разгребать последствия. Впрочем, мои оговорки не привели к чему-то глобальному. Просто я понял, что на свои воспоминания надо рассчитывать с определенными оговорками.

Началось всё с того, что я предложил Алле съездить на Белорусскую или Маяковскую и посмотреть на военную технику, которая после парада будет возвращаться к месту постоянной дислокации. Вариант досуга, как по мне, был беспроигрышный. Все любят смотреть на танчики, громыхающие дизельным выхлопом и грозно водящие туда-сюда большими пушками, особенно девушки и дети. Ну и мальчики тоже.

— На каком параде? — недоуменно спросила Алла.

— На военном, — неуверенно ответил я. — Завтра же День Победы, вроде парад должен быть…

— В программе ничего такого не было, — сказала она.

Сразу давать заднюю я не стал, но мне предъявили газету с программой передач, и я убедился, что Алла была права. Никакого парада с прохождением танков и баллистических ракет по Красной площади и трансляцией по самому первому каналу не предполагалось[2].

Но День Победы советское телевидение, разумеется отмечало — какими-то документалками и фильмом-спектаклем «Вечно живые», с которым вроде был какой-то скандал когда-то, но подробностей я не помнил.

— Да, действительно… — я был серьезно озадачен.

У меня пробежала мысль, что я попал в какое-то другое прошлое. Я твердо помнил, что ещё дома, до поступления в институт, под комментарии Игоря Кириллова смотрел на прохождение танков и баллистических ракет по Красной площади. Но вообще-то я сразу после приезда в Москву на много лет завязал с телевизорами и почти забыл, что они показывали в это время, а что — нет.

У нас в студенческой комнате — она занимала большую залу на одном из этажей общаги — телевизор имелся, но эта комната была заперта на ключ, который выдавала комендант под поручительство кого-то из студсовета. Это было сложно и геморройно, поэтому мы почти не пользовались этой опцией. Вроде бы мы смотрели там пару матчей чемпионата по футболу, который должен был проходить в этом году, но я мог путать с чем-нибудь ещё. У первой жены я телевизор тоже не смотрел в силу напряженных отношений с её родителями, в комнате которых стоял заветный ящик. Лишь после развода, вернувшись в общагу и поселившись в гордом одиночестве, я завел себе ярко-желтый «Шилялис», который честно отпахал год и был бесплатно передан по наследству юным первокурсницам, которые случайно попались мне на глаза, когда я выселялся после ухода из аспирантуры.

От телевизоров моя мысль вильнула в сторону ставок на спорт. Например, я точно знал, кто будет новым чемпионом СССР по футболу — в 1984-м питерский «Зенит» внезапно разбавил засилье «Спартака» и двух украинских команд. Со счетом и вообще с голами было сложнее — кое-что я помнил, но вот ставить на свои воспоминания деньги не рискнул бы. К тому же я не знал, где это сейчас происходит и насколько это опасно с точки зрения перспективы оказаться за решеткой.

— Ну и пусть парада нет, — решил я, свернув газету. — Тогда поехали просто в общагу. Ты с Иркой своей пообщаешься, а я вещи соберу.

И с парнями поговорю, они два дня меня поедом ели, требуя рассказать, спал я с Аллой или нет, словно ответ на этот главный вопрос жизни, вселенной и всего такого не был очевиден. Наверное, она пригласила меня пожить у неё лишь потому, что Егор Серов классный парень и хорошо рассказывает анекдоты.

Я ещё в поезде, после того, как Алла предложила переехать к ней, рассказал ей, как изменится её жизнь после столь решительного шага. Например, алкогольные визиты в нашу общагу к её разлюбезной Ирке становились неприемлемыми — ну не может почти замужняя девица вести себя подобным образом. Со мной — пожалуйста, если Ирка готова отменить табу на присутствие мужчин. Но отлавливать Аллу по общагским кухням я не собирался.

Это же, конечно, касалось всяких сейшенов и Димочек — с прежней жизнь в рок-н-ролльном стиле надо было заканчивать сразу. Я не исключал визитов в эти злачные места, но они были возможны только со мной в качестве компаньона. Впрочем, я не возражал против того, чтобы прицепом к Алле выгулять и Ирку — если та будет вести себя достаточно скромно и не станет надоедать.

Какое-то понимание этих требований у Аллы я даже нашел. Но и рвать отношения со своей единственной — во всяком случае, так я понял её слова — подругой она категорически отказалась. В итоге мы договорились совмещать — мне всё равно надо было иногда появляться по месту прописки, чтобы Казах и Дёма не слишком расслаблялись, а Алла могла в это время посидеть с Иркой, причем под бутылочку чего-то не слишком крепкого для смазки голосовых связок. Но она клятвенно пообещала, что напиваться вусмерть больше не будет.

У меня не было цели сажать Аллу под замок. «Домострой» дело хорошее и даже традиционное, но я не представлял, как можно реализовать его принципы в эпоху всеобщего избирательного права и относительно развитого феминизма. Поэтому и согласился с Аллой, что она имеет право на лево, хотя в её случае «лево» не было чем-то слишком уж предосудительным.

И я был уверен, что в какой-то момент мне выкатят встречные условия — и по законам жанра я буду обязан с ними согласиться, хотя они мне заранее не нравились, пусть я и не знал, чего может захотеть от меня Алла.

Любой человек кажется простым лишь до близкого знакомства, а потом в нем открываются какие-то бесконечные личности, которые до поры до времени скрывала под собой публичная маска. Мы с Аллой познакомились месяц назад. Три недели назад я играл с её бабушкой в поддавки, совершенно не предполагая переводить наши отношения в нечто большее. Две недели назад она всего лишь слегка раздражала меня. Ну а сегодня я с трудом понимал, как сумел прожить свою первую жизнь без этой девушки. Неужели со счастьем так легко разминуться?

Всего полчаса туда — и один сидит на скучном семинаре, а другая лежит мертвая на грязном полу кухни в общежитии заслуженных заборостроителей. А полчаса сюда — и впереди у них долгая и счастливая жизнь. Если, конечно, один из них не будет тем самым мудаком. Но я уже им и не был — во всяком случае, в своих мыслях.

У моих соседей внезапно обнаружилось пиво в товарном количестве — правда, не что-то более-менее приличное, а «Ячменный колос». Лишь боги знают, почему они выбрали этот сорт по случаю полученного Дёмой с родины денежного перевода, зато купили от души — сразу ящик. Впрочем, мы его употребляли регулярно — именно «Колос» продавали из бочек на разлив, да и в бутылочном варианте он был нам знаком — мы обычно запивали им партии в преферанс, когда вкус победы или проигрыша был не слишком важен.

— Ты её уже трахнул, да? Ведь трахнул же?

Мне казалось, что Дёмычу было неважно, что я отвечу, и я даже не брался гадать, какой ответ его устроил бы больше, положительный или отрицательный. Скорее всего, он просто наслаждался возможностью ещё немного достать меня. Поначалу я отшучивался, потом раздражение взяло верх, и сейчас он находился на очень близком расстоянии от знакомства с моим кулаком — но пока что я сдерживался. Но пиво могло и снять некоторые внутренние тормоза — например, запрет на драки с приятелями.

Правда, Дёму было сложно назвать моим приятелем. Он точно не был другом и даже не планировал им стать, да и я все два года жизни в общаге его слегка сторонился; мы общались, конечно, но в чем-то вынужденно — как должны общаться люди, которые двадцать четыре часа проводят вместе. А мы и учились в одной группе, и в общаге спали на соседних койках, и деньги друг у друга занимали регулярно, и в преферанс могли на пару сыграть против команды другой комнаты. Но той степени понимания, которое было у нас с Жасымом, у меня с Дёмой так и не сложилось, и когда я перебрался к первой жене, то с легкостью выкинул его страшную рожу из своей жизни. А он, видимо, также поступил с моей мордой лица. Сейчас я понимал, что больше всего в Дёмыче меня раздражали его умение лезть грязными руками в самое святое и говорить всякую чушь в самое неподходящее время. Но и драться я не хотел, поэтому снова свёл всё к шутке.

— Дём, вот зачем ты всё опошляешь? Может, у нас любовь, а ты сразу на трах всё переводишь.

— Ну это же главное! — удивился тот.

— С чего вдруг? Чувства точно важнее, — я мысленно ухмыльнулся. — А ты как, уже трахнул ту дочку министра? Хотя нет, не отвечай, я не хочу этого знать…

Послышалось довольное хрюканье Казаха. Его наш с Дёмой разговор развлекал, и я не мог его осуждать. Я бы и сам развлекался, если бы речь не шла обо мне и Алле.

— Так как у вас всё сложилось? — вмешался Казах, заметив, как Дёма нахохлился. — А то, брат, ты всё виляешь и виляешь. Но если ты решил переехать к ней, то, наверное, что-то у вас было?

— Джентльмены о таком не говорят даже близким друзьям, — я снова ушел от прямого ответа. — Но у нас всё серьезно, надеюсь. Твоё пророчество, Жасым, почти сбылось.

— Какое пророчество? — не понял он.

— Про свадьбу, — а мне было не лень и напомнить, заодно ответив на вопрос Дёмы. — Осенью, думаю, если всё нормально пойдет. Про гостей не думали ещё, но я в любом случае проставлюсь.

— Круто, брат… отхватил себе москвичку, — в голосе Жасыма не было ни капли зависти — за что я его и ценил.

— Блин, да чем ты её поразил-то? Она вся такая… такая… — словарного запаса Дёме явно не хватало, но я понял, что он хотел сказать.

— Да обычная она, — отмахнулся я. — И хорошая.

Про обычную я соврал, но для ребят это слово вполне подошло. Они поймут, что я имел в виду — что Алла не была выпендрежной цацей, с которыми все мы сталкивались и в школе, и в институте. Причем многие из этих цац имели претензии безо всяких на то оснований — просто подсмотрели где-то и повторяли, как овцы. Выглядело это смешно, неприятно и жалко — уж для меня точно.

— Дём, а ты перед очередной вечеринкой тренируешься пивом? — спросил я, чтобы сменить неприятную для себя тему.

Тот должен был нажраться ещё вчера, накануне законного выходного, вместе со своими знакомыми уроженцами стольного града, которые что-то забыли в нашем институте. Но я в их обстоятельства не вникал, так что, возможно, у этих москвичей были веские причины учиться именно заборостроению. Дёмыча они брали в свою компанию из-за денег. Он приехал учиться из северных Апатит, и его отец частенько присылал сыну солидные суммы на проживание, которые бездарно сливались на водку и прочие непотребства — не без участия тех самых москвичей.

— Он позавчера свою норму выбрал, — выдал военную тайну Казах. — Теперь, наверное, и на пятницу не хватит.

— Ничего не выбрал, — Дёма всё ещё находился в слегка ершистом состоянии. — Толику привезли новый альбом каких-то шведов — то ли Хери, то ли ещё как, не запомнил. Он рассказывал, что они «Евровидение» выиграли, а это самый главный музыкальный конкурс на Западе!

Он произнес это с невероятным почтением в голосе, а мне дико захотелось приложить ладонь к лицу и рассказать приятелям всё, что я знал про «Евровидение» и его ценность для музыки. Впрочем, конкурс этот действительно был почему-то дико популярен, хотя со звездами там почти никогда не складывалось. Я не помнил ничего похожего на «Хери» и подозревал, что, скорее всего, их, его или её забыли сразу после конкурса — как и многих других победителей этого праздника европопа. Но я сдержался.

— И как они? — равнодушно уточнил я.

— Да ничего так, под водку норм пошло, всё легкое и танцевальное[3].

Самое забавное, что в первой жизни я слегка завидовал Дёме и его приятелям, когда он с гордостью рассказывал, что слушал новые пластинки западных исполнителей, про которых мы с Жасымом даже не подозревали. Но позже я понял, что у компании москвичей, которых он спонсировал, с музыкальным вкусом не всё было гладко — они предпочитали поп-музыку самого низкого пошиба, вроде вот этих хитов «Евровидения». У них не в ходу были более приличные исполнители, хотя они, наверное, про них что-то слышали. Где-то в начале года, например, Дёма хвалился тем, что слушал новый альбом «Арабесок», где пели «тёлки вот с таким выменем». Сейчас я был уверен, что для него это было единственным достоинством той музыки, которую исполняли певица Сандра с подругами. Мелодия, слова, жанр, стиль — вряд ли Дёма сильно вникал во всё это. Впрочем, мы с Казахом тоже не были меломанами.

— А на прошлой неделе, пока тебя не было, он приперся к Рыбке с похмелья и без домашки, — сдал Дёмыча Жасым и посоветовал: — Ты бы поаккуратнее, это даже для тебя слишком изощренная форма самоотчисления. Попомни мои слова, когда тебя выпиздят из института с волчьим билетом.

Это случится через год, но Дёма действительно ускорял процесс всеми возможными и некоторыми невозможными способами.

— А что за Толик? Ты вроде про него раньше не рассказывал, — вмешался я.

— Он у нас в компании всего второй раз, — отмахнулся Дёма. — Я его ещё не понял. Но у него ещё есть пистолеты, старые, — он пытался жестом показать величину этой старости и едва не выронил стакан с остатками пива. — Ну такие, из которых Пушкина убили.

— Круто, — кивнул я. — Только вряд ли стоило ради этого злить Рыбку.

— Да это не тогда было! А Толик пообещал, что как-нибудь даст пальнуть… только это на дачу к нему надо ехать… в июне, наверное.

Нравы золотой молодежи позднего СССР меня интересовали слабо, но вот дёмины слова про пальбу пробудили некоторые воспоминания. В нашем городе — вернее, на расположенном неподалеку полигоне — можно было легко найти несгоревшие «макаронины» — длинные соломинки каких-то порохов, желтые и черные. Мы их превращали как в начинку для самодельных петард, так и в заряды для самопалов. Занятие это было, разумеется, чрезвычайно опасным, регулярно заканчивалось членовредительством, и хорошо, что советская медицина была самой лучшей и самой бесплатной в мире — во всяком случае, врачам удавалось спасти большинство пальцев и глаз подрастающих оболтусов.

Свой перелом правого запястья в первом классе я заработал как раз после неудачного полета одной из петард, когда пришлось прыгать с высокого обрыва, чтобы избежать близкого знакомства с бризантным действием порохов. Хорошо, что под обрывом был песчаный пляж, иначе повреждения могли быть гораздо серьезнее; плохо, что из обрыва торчали корни слишком живучей сосны, в расщеп которых и попала моя рука.

Сейчас старые навыки могли мне пригодиться, если я всё-таки соберусь оторвать задницу от удобного дивана в квартире Аллы и её бабушки, и начну действовать. А действовать мне было нужно.

Дело в том, что я понемногу начинал проникаться величием 1984 года. Это был последний осколок эпохи застоя, золотого времени в истории СССР, когда власти наконец-то перестали экспериментировать на своими подданными и позволили им просто жить. Подданные этого подарка, разумеется, не оценили — в полном соответствии с концепцией Маслоу они набили животы, натаскали в свои квартирки польские гарнитуры за 830 рублей и захотели перемен. Перемены себя ждать не заставили — в марте-апреле 1985-го Черненко умер, застой закончился, а вместо него начались интересные времена, которые продолжались и к моменту, когда меня унесло в прошлое.

Ну а поскольку в будущем все были уверены, что перестройку затеял лично товарищ Горбачев, то отложить её было проще простого — достаточно убрать его фигуру с политической доски. Причем именно сейчас, когда он всего лишь один из многих секретарей ЦК, опасности не ощущает, а его охрана имеет весьма невзрачный вид.

Смерть Горбачева, разумеется, не означала, что всё сразу станет хорошо. Черненко всё равно умрет, и я не смогу этому помешать, даже если вдруг прорвусь к самому главному кремлевскому врачу — кто там сейчас, Чазов? — и изо всех сил, с большим ножиком в руках, попрошу его присмотреться к здоровью Генсека. Правда, сначала меня к Чазову не пустят, потом не послушают, а затем могут и в психушку закрыть, чтобы я перестал везде видеть чертиков. Да и за ножиком придется ещё раз съездить в Шахты.

После же неминуемой смерти Черненко высший партийный пост Советского Союза вряд ли останется вакантным. Если ликвидировать Горбачева, Генсеком может стать кто угодно, и нет никаких гарантий, что этот кто угодно не наворотит таких дел, перед которыми меркнет всё, совершенное Горбачевым и Ельциным вместе взятыми. В общем, как бы я ни кидал жребий, всё равно получался клин. Мне всё ещё нужен был план, причем реалистичный и не связанный с инопланетянами.

Но даже если я решусь на ликвидацию Горбачева, оставалась одна большая проблема. В Шахтах я отчетливо понял, что не был убийцей и не знал, как им стать.

Тыкать ножиком в живого человека не так легко, как кажется. Тот «афганец», который пытался вдолбить в меня основы ножевого боя, переступил ту черту, которая отделяет сугубо мирного обывателя от хладнокровного убийцы. Я не знал, сколько «духов» он прикончил в Афгане и сколько из них — ножом; у меня даже мысли не возникало спрашивать такое. При этом я знал, что он пошел в армию сразу после школы и научился убивать именно там, в доблестной Советской армии. С одной стороны, это было страшно — всё же пять с лишним миллионов тинейджеров, психика которых позволяла им лишать жизни других людей. С другой — армия как раз для этого и существует, и без неё никакого СССР не было бы, а Советская Россия закончилась бы после года прозябания.

То есть для меня самым простым способом привести себя в нужное состояние для решения проблемы кадров, которые развалили СССР и долго и нудно строили капиталистическую Россию, оставалась армейская служба, которую я избежал в первой жизни. Правда, там сейчас служили два года; я смогу попасть в осенний призыв и вернусь на гражданку — вопрос моего выживания оставим теории вероятности и элементарному везению — в конце 1986-го. А тогда будет уже поздно что-либо менять настолько коренным образом, даже если я смогу прикончить всё Политбюро. Вкусивший гласности народ сотрет в пыль любого, кто посягнет на его право нести чушь. Это свободу дают сразу и всю; закручивать гайки надо постепенно. Нынешние коммунисты на подобную филигранную работу не способны категорически.

Можно было заменить два года армии элементарным огнестрелом. Я почему-то был уверен, что на расстоянии убивать легче, достаточно заучить нужную последовательность действий. Засыпать заряд, забить пыж, засыпать дробь, забить ещё пыж… поджечь фитиль, направить оружие на цель — и молиться, что всё было рассчитано правильно. В конце концов, не просто же так солдат муштруют? Легче думать, что ты просто выполняешь заученные приемы, чем переживать о том, что твоё оружие нацелено на живого человека.

Конечно, я не отказался бы от легендарного «глока»; я был согласен даже на примитивный ПМ — с запасом патронов, разумеется. С ними, наверное, было бы проще — или, как минимум, безопаснее. Например, не надо было дрожать над навеской взрывчатки или опасаться, что материал трубки за проведенные на помойке годы растерял все заложенные производителями прочностные свойства.

Но заводской «ствол» оставлял следы — даже самый нелегальный. Многих киллеров девяностых ловили как раз через оружие — у милиции были способы узнать, кто продавал и кто покупал. Конечно, там всё было много сложнее, пойманный убийца мог и отмазаться с помощью ушлых решал-адвокатов, а доказательства по его делу таинственным образом исчезали из опечатанных комнат в отделах милиции.

У меня не было знакомых решал, не имел я и высокопоставленных родственников, само наличие которых сделало бы невозможным уголовное преследование. К тому же сейчас правоохранительные органы ещё не утратили живительный импульс борьбы со злом, который они получили при Андропове. Черненко скучные материи не интересовали, и каких-либо руководящих указаний на эту тему он не выдавал — и милиция пока что двигалась прежним курсом. Впрочем, не слишком усердно. Цену словам первых лиц государства народ знал хорошо, выучил за время позднего Брежнева, и инициативы Андропова приняли не сразу. А когда приняли всем сердцем и душой, оказалось поздновато — курс партии в очередной раз вильнул в непредсказуемом направлении, и любые инструкции прошлого вдруг в один момент стали неактуальными,

Для меня это означало лишь одно — соваться в местное преступное подполье мне категорически нельзя. Даркнета тут ещё нет, до своеобразной анонимности интернета ещё лет двадцать, и любой контакт с каким-нибудь вором в законе закончится тем, что подозрительного незнакомца сдадут милиции — просто на всякий случай, чтобы не отсвечивал и не мешал солидным людям делать бизнес.

Других способов обзавестись фабричным оружием я не знал. Наверное, можно было обокрасть какого-либо охотника — но это был совсем скользкий путь, который не давал стопроцентной гарантии успеха. Местные милиционеры умели раскрывать и квартирные кражи — особенно если они связаны с пропажей огнестрела. Ну а если этот огнестрел ещё и всплывет в каком-либо убийстве…

Оставались только самоделки. Про собственноручно изготовленное оружие я уже думал, но без фанатизма, к тому же у него были свои ограничения и свои проблемы, которые надо было решать в процессе эксплуатации. Проще всего, конечно, было превратить охотничий дробовик в обрез вроде того, что был показан в балабановском «Брате», который наше поколение смотрело как документалки с небольшими вкраплениями художественного вымысла.

У дробовика убойная сила была, как правило, повыше, но я помнил, как один мой приятель детства собрал свой собственный обрез, который раскрылся ромашкой после единственного выстрела, но разнес выставленный в качестве мишени кусок фанеры в мелкую пыль. Если поиграть с картечью, то у того же Горбачева не будет ни малейшего шанса выжить.

Правда, постоянно таскать с собой подобный поджиг из подручных материалов опасно — в первую очередь для самого себя, — но в некоторых ситуациях и он мог помочь. Я пока не знал ничего про эти ситуации и даже с трудом мог их нафантазировать, но во время посиделок с Жасымом и Дёмой мои мысли приобрели нужное направление.