Выслеживая Вьет-конг Личные воспоминания участника программы «Феникс»

V

Старший капитан Хай Тьет

Несмотря на то, что в 1971 году уезд Дыкхюэ был местом, где царило насилие, по сравнению с тем, что было ранее, война была не более чем тлеющим повстанческим движением. Когда я путешествовал по дорогам Дыкхюэ с лейтенантом Бонгом, он рассказывал мне захватывающие истории о тех днях, когда 25-я пехотная дивизия США действовала из близлежащего базового лагеря Кути. Бонг вспоминал дни, когда правительственные войска на дороге из Дыкхюэ в Баочай были вынуждены пробиваться через засады вьетконговцев численностью до батальона. Он вспомнил один мрачный день несколькими годами ранее, когда вьетконговцы захватили лагерь, где мы оба жили в Хьепхоа, взяв в плен нескольких американских «зеленых беретов». Теперь, когда мы вдвоем свободно передвигались по уезду на своем джипе, те дни казались еще более далекими, чем прежде. Война в Дыкхюэ стала войной небольших подразделений — войной, в которой наши силы ополчения сражались с партизанскими отрядами Вьетконга, защищавшими политических эмиссаров противника. Это была странная война, в которой то, кого мы убивали, было гораздо важнее, чем то, скольких мы убили. В очень немногих наших боях с вьетконговцами в 1971 году участвовали подразделения противника численностью более взвода (от двадцати пяти до тридцати человек).

Следовательно, появление в Хаунгиа более крупных вражеских подразделений свидетельствовало о том, что коммунисты завершили фазу восстановления. Мы начали добывать вражеские документы, в которых говорилось о необходимости «закрепить успехи и быть готовыми нанести тяжелые удары по марионеткам в 1972 году». Эти документы неизменно описывали войну как вступление в «новую фазу». Американцы отступали — позор, который был навлечен на Вашингтон «неоднократными победами освободительных сил».

Поскольку местные вьетконговцы взывали о помощи, а враг явно наращивал свои усилия, мы понимали, что масштаб боевых действий в Хаунгиа должен был обостриться еще больше. Реорганизованные войска ополчения полковника Тханя скоро подвергнутся испытаниям, в этом мы были практически уверены. Мы столкнулись с возобновлением войны, и нам нужно было знать, насколько серьезный удар стоит ожидать и в каком месте. Лучший способ узнать подробности предстоящего наступления — с помощью хорошо информированного осведомителя, в идеале — высокопоставленного перебежчика, знающего о коммунистических планах на «сухой сезон» 1972 года.

*****

Это был невысокий, жилистый человек с улыбкой Чарли Маккарти[26], навсегда запечатлевшейся на его лице. Двадцать первого декабря 1971 года он вышел из джунглей и остановил «Хонду», ехавшую на дороге к уездному штабу Дыкхоа. Несмотря на то, что одет он был в такую же выцветшую оливковую форму, как у любого южновьетнамского солдата, что-то в нем насторожило водителя «Хонды», — незнакомец был обут в черные резиновые сандалии вьетконговцев, а подол его рубашки едва прикрывал китайский пистолет, который он носил в коричневой кожаной кобуре. И вот, когда незнакомец попросил подбросить его до Дыкхоа, владелец «Хонды» попытался возразить, что, мол, его машина слишком слаба, чтобы везти второго пассажира. В ответ незнакомец достал пистолет и, продолжая улыбаться, потребовал отвезти его в Дыкхоа, чтобы он сдался начальнику уезда. Старший капитан Хай Тьет, командир роты местных сил C1 и заместитель вьетконговского начальника уезда Дыкхоа по военным вопросам, решил закончить свою карьеру революционера.

В течение двух часов Хай Тьет привел правительственное подразделение к комплексу бункеров, в которых размещались солдаты его роты. Когда никто из его растерянных повстанцев не внял призыву своего бывшего командира сдаться, завязалась ожесточенная перестрелка. Когда бой утих, четверо людей Тьета оказались убиты, а трое взяты в плен. Многочисленные следы крови и бинты, оставленные отступившими выжившими, свидетельствовали о том, что роте С1, несомненно, придется отойти в Камбоджу, чтобы оправиться от постигшего ее несчастья.

Когда до меня дошла весть о том, что Хай Тьет в наших руках, я находился в Баочае. Это была та разведывательная информация, которая была нам так необходима для полноты картины предстоящего наступления. Человек в звании и в должности Тьета наверняка был осведомлен о планах противника на следующий этап войны. Когда полковник Бартлетт услышал хорошие новости, он выразил свою обеспокоенность тем, чтобы нашему новому приобретению был оказан надлежащий прием. Последнее, что нам было нужно, — так это чтобы какой-нибудь инициативный вьетнамский следователь низшего ранга в Дыкхоа взял в оборот Хай Тьета и оттолкнул его, подвергнув допросу с применением грубой силы.

Полковник Вайсингер был бы очень рад услышать, что Хай Тьет встал на сторону правительства — этот вьетконговский офицер был одним из первых получателей письма от Фитя в начале проекта Танми. Тот описывал капитана как приветливого человека, не похожего на многих своих более догматичных коллег. Тьет был общительным уроженцем дельты Меконга, широко известным своим обаянием среди молодых девушек из деревушек Дыкхоа. Он был одним из единственных объектов воздействия ранней кампании по написанию писем, на который, по мнению Фитя, у него был хотя бы отдаленный шанс повлиять.

О приеме Хай Тьета не стоило беспокоиться. В Баочае бывшего вьетконговца, словно вернувшегося героя, приветствовал сам полковник Тхань. Это была невероятная сцена — Хай Тьет, вьетконговец, курит огромную сигару (роскошь, которой он, несомненно, не баловался в течение некоторого времени), обменивается армейскими байками со своим бывшим противником, как будто они старые друзья. Это была самая критическая фаза использования перебежчика. Если Хай Тьета удастся склонить на свою сторону в первые часы после сдачи в плен, он может оказаться золотой жилой для разведки. Полковник Тхань понимал это и превзошел самого себя, оказав теплый прием — тактический ход, который в ближайшие месяцы принес нам большие плоды. Точно так же, как дезертирство Фитя стало переломным событием в деле Танми, так и своевременная помощь Хай Тьета стала поворотным моментом в наших усилиях справиться с возобновившейся войной в Хаунгиа.

К тому времени, когда я прибыл на место происшествия, наш новоприбывший был преисполнен гордости за свой новый статус вернувшегося героя. Тьет был энергичной и динамичной личностью, человеком, который явно обладал лидерскими качествами, позволявшими ему требовать от своих людей невозможного и быть уверенным, что они справятся.

Когда нас представил полковник Тхань, Тьет крепко сжал мою руку в своих.

— Я знаю о вас все. Вы капитан «Феникса» из Дыкхюэ.

Затем он торжествующе ухмыльнулся полковнику Тханю, явно гордясь своей памятью. Мне удалось ответить:

— Я тоже вас знаю. Вы из Митхо, и у вас есть подруга в Дыкхоа.

Это было все, что я смог припомнить из того, что Фить рассказал мне о прошлом Тьета.

Мы спорили друг с другом на протяжении следующего часа. Тьет объяснил, что к середине лета он узнал об операциях Фитя в общине Танми, в том числе о том, что Фить работал на говорящего по-вьетнамски капитана-американца из Дыкхюэ. Он также признался, что первоначально его роте было приказано обеспечить безопасность операции по ликвидации Фитя, но он убедил свое начальство, что у небольшой группы деревенских партизан будет больше шансов проникнуть в деревню незамеченными. Именно поэтому Ньянь, партизан-подросток, был тем самым человеком, который нажал на спусковой крючок в тот роковой вечер. Тьет с любовью отзывался о Фите, которого он называл «брат Нам», и признался, что получил от него несколько писем, в которых тот призывал его перейти на сторону правительства. Повлияли ли на него эти письма? Тьет покачал головой. В то время он даже не думал о таком шаге. Однако с тех пор произошли события, которые заставили его сдаться.

Хай Тьет был старшим из четырех братьев, сыном бедного крестьянина из города Митхо, расположенного в дельте Меконга. Два его брата воевали на стороне правительства; один из них погиб в засаде вьетконговцев. Хай Тьет присоединился к революции в 1965 году, несмотря на возражения своего отца. В то время он был женат на женщине, которая родила ему двоих детей, и жил в бедности, которая сопутствовала его статусу сына безземельного крестьянина. Как и Фить, Хай Тьет был покорен призывом революции к социальной справедливости.

Тиет был уверенным в себе молодым человеком и быстро прошел путь от деревенского партизана до своего нынешнего звания. Но, как и Хай Тюа и Фить, он был обескуражен постоянными требованиями начальства продолжать жертвовать собой и пустыми обещаниями света в конце тоннеля. К 1968 году его жена ушла от него к другому мужчине, а сам он был трижды ранен. Тьет с горечью вспоминал, что начальство отклонило его просьбу о работе в родной общине и вместо этого отправило его в Камбоджу, где он работал телохранителем у высокопоставленного вьетконговского офицера. Именно это задание стоило ему жены и детей, поскольку, вернувшись, он обнаружил, что в его доме живет другой мужчина.

Тьет восстановил контакт со своим отцом после свего перевода в Дыкхоа. На поляне в джунглях недалеко от Баочая отец и сын проводили регулярные встречи в течение последних нескольких лет. Отец Тьета делал все возможное, чтобы склонить его на сторону правительства, но упрямство сына всегда брало верх. Наконец, летом 1971 года произошли два события, благодаря которым Хай Тьет и попал в наши благодарные руки.

Во-первых, его кандидатура была отклонена при назначении на должность начальника секции Дыкхоа по военным вопросам. Тьет усердно работал в качестве человека номер два в этой секции, эту обязанность он выполнял параллельно с обязанностями боевого командира роты С1. Тьет, которого трудно назвать скромным, категорически заявил, что он лучше всех знает уезд Дыкхоа и должен был получить повышение, когда его начальника перевели в Камбоджу. Когда же было объявлено, что эту должность займет чужак — северовьетнамец, Тиет почувствовал себя обманутым тем, что его обошли стороной. С того дня, как он узнал об этом решении, его сердце не лежало к работе.

Если сердце Тьета к работе не лежало, то вскоре я узнал, где оно находилось. Ее звали Там, ей было двадцать лет, и она жила в одной из общин уезда Дыкхоа. Хай Тьет был влюблен, и устал от необходимости встречаться со своей возлюбленной во время тайных визитов в ее общину под военным конвоем. Он уже потерял одну семью из-за революции, и был полон решимости не допустить повторения этого. Поэтому, когда во время их последней встречи отец призвал его к бегству, он послушался. Теперь, перейдя на сторону правительства, Тьет объявил мне, что нам предстоит большая работа. Если он будет на стороне правительства, то посвятит каждую унцию своей энергии поражению Вьетконга.

Это была мечта офицера разведки. Добровольный источник, ревностный, каким может быть только недавно обращенный противник, умоляющий, чтобы его опросили, и испытывающий зуд, чтобы возглавить военные операции против своего нового врага. Полковник Бартлетт убеждал меня воспользоваться рвением Тьета и согласился с тем, что мы не должны позволить «похитить» его ни американским, ни вьетнамским высшим штабам. Как только Тьет будет передан нашему начальству, мы почти наверняка не сможем вернуть его до того, как бóльшая часть его информации устареет и станет бесполезной. Эта проблема была извечным заклятым врагом офицеров разведки низшего звена во Вьетнаме. Каждый раз, когда появлялся хороший источник информации, с неба падал вертолет из какого-нибудь вышестоящего штаба, чтобы забрать его в тыл для допроса, откуда ни источник, ни информация практически никогда не возвращались. Я твердо решил, что с Хай Тьетом такого произойти не должно.

Предсказуемо, советники национальной полиции нашей провинции согласились поселить Тьета в одной из своих гостевых комнат в тот вечер, в обмен на возможность допросить его первыми. Мы с Тьетом договорились встретиться на следующее утро, чтобы начать наше сотрудничество. Я надеялся убедить полковника Бартлетта разрешить Тьету поселиться вместе со мной в Дыкхюэ, что позволило бы мне ночью опрашивать его о целях, которые мы могли бы реализовать на следующий день.

На следующее утро я поехал в Баочай, преисполненный оптимизма. Если Хай Тьет будет работать так же хорошо, как он говорил, то мы собирались начать одну из самых продуктивных операций за все время моей служебной командировки. Когда я вел свой джип по главной улице Баочая, толпы крестьянок возвращались домой после ежедневного похода на центральный рынок. Одни несли живых уток за связанные ноги, другие тащили тяжелые мешки, полные свежих овощей и рыбы из близлежащей реки. Крестьянки Хаунгиа были прекрасными объектами для любого фотографа. Одетые в черные атласные брюки и блузки пастельных тонов, характерные для сельского населения, они излучали силу, которой так не хватает их западным сестрам. Пожилые женщины были особенно интригующими объектами. Они обычно носили две блузки — чтобы бороться с утренней прохладой и отпугивать карманников (их туго свернутые пачки банкнот и государственные удостоверения личности были спрятаны в карманах внутренней блузки). Проезжая мимо трехколесных мотороллеров «Ламбретта», которые доставляли их в отдаленные деревушки, я думал о том, как долго еще им придется дома выполнять роль и отца, и матери — социальное положение, ставшее наследием почти тридцатилетней войны.

Пронзительный гудок военного грузовика оливкового цвета прервал мои мысли: одно из штабных подразделений полковника Тханя перегородило дорогу, выезжая из штаба. Куры, школьники в сине-белой форме, «Хонды» и джипы — все разбежались в стороны в знак признания основного закона вьетнамской дороги: чем больше автомобиль, тем больше прав на проезд у его водителя. Я подъехал к воротам полицейского комплекса, которые любезно открыл охранник.

Мой собеседник из национальной полиции встретил меня с озабоченным выражением лица — Хай Тьет уехал вскоре после рассвета в компании вьетнамского сержанта из корпусного центра допросов, расположенного в Бьенхоа. Это была худшая из всех возможных новостей. Методы допроса в этой конкретной конторе являлись отголоском испанской инквизиции. Вьетконг есть Вьетконг, и все они лжецы — таково было мнение следователей, работавших на начальника центра полковника Шиня. Здесь, как и повсюду во Вьетнаме, для запугивания задержанных широко применялась грубая сила. Бесчисленные американские советники на протяжении многих лет пытались убедить вьетнамцев, что жестокость плохо сочетается с успешным допросом, но в Бьенхоа, как и в провинции Хаунгиа, нам еще предстояло пройти долгий путь. Перспектива того, что наш тщательно взращиваемый источник попадет в руки одного из следователей полковника Шиня, была совершенно неприемлемой, и уже через час я был на пути в Бьенхоа с инструкциями от полковника Бартлетта вытащить Хай Тьета.

Через два часа я пил чай с полковником Шинем в его кабинете. Как и многие южновьетнамские офицеры, Шинь был этническим северовьетнамцем — католиком, приехавшим на юг во время великой миграции 1954 года. Полковник был полноватым, болтливым человеком, чье эго требовало, чтобы он играл в игру «я знаю то, чего вы не знаете» с каждым американцем, которого он встречал. Я не был настроен на такие игры; моей задачей было доставить Хай Тьета обратно в Хаунгиа в тот же день. Поскольку дорога в Хаунгиа через Фулой была не очень безопасной, то чем раньше мы начнем, тем будет лучше.

Полковник Шинь был в своем обычном, властном амплуа. Пока его рядовой денщик приносил чай, он уклончиво рассказывал о последней информации, полученной от «высокопоставленного источника». Улучив удобный момент, я заметил, что с таким количеством хороших источников в его активе, у Шиня, конечно, нет средств, чтобы тратить их на низкопробных информаторов районного масштаба вроде Хай Тьета. (Один из капитанов Шиня уже сообщил мне, что Тьет сидит в камере и не будет допрошен в течение нескольких дней). Я обратился к Шиню как к офицеру разведки, объяснив, что Тьет нужен нам в Хаунгиа на несколько дней, поскольку обладает информацией, которую мы могли бы использовать для нанесения ударов по вьетконговцам. Затем я разыграл свою козырную карту, совершенно искренне сообщив, что собираюсь заехать на обратном пути в Хаунгиа в военторг. Шинь, на которого можно было положиться, если ему что-то было нужно, сразу потеплел, увидев возможность провести операцию по проникновению в армейскую торговую сеть. Стереосистема и другие артефакты в его кабинете свидетельствовали о том, что он давно освоил эту тактику.

Но на этот раз я легко отделался. У доброго полковника заканчивался трубочный табак, и уже через пятнадцать минут мы с Хай Тьетом возвращались в Баочай, но только после того, как я торжественно пообещал Шиню две коробки его любимого табака — и вернуть ему Тьета в течение трех дней.

Один взгляд на Тьета подсказал мне, что со своим прибытием в Бьенхоа я не очень спешил. Впервые с тех пор, как он перешел к нам, он не улыбался. Когда мы пересекали реку Донгнай по старому металлическому мосту, возмущенный Хай Тьет рассказал мне, что его фотографировали как преступника, бросили в камеру и кормили рисовой кашей. Находясь в одиночной камере, он, тем не менее, подслушивал разговоры шепотом своих соседей, которых он считал военнопленными. Их слова убедили его в том, что люди полковника Шиня будут жестоко обращаться с ним. Когда он сжал мое плечо и поблагодарил за своевременное спасение, к Тьету вернулась улыбка. Я сделал мысленную пометку рассказать полковнику Бартлетту о том, с чем мы столкнулись. Люди полковника Шиня приносили больше вреда, чем пользы, поскольку они усиливали те образы жизни при режиме президента Тхьеу, которые все коммунистические солдаты и сотрудники слышали от своих политических офицеров.

К этому времени мы на скорости проезжали самую опасную часть нашей обратной дороги — коридор Фухоа. Будучи фактически участком дороги через джунгли, где не было правительственных постов, коридор являлся еще одним традиционным маршрутом вторжения Вьетконга в Сайгон, который использовался в 1968 году. Я нервно вдавил педаль газа. Приближались сумерки, я вел джип по одной из самых опасных вьетнамских дорог, а для охраны у меня был один бывший командир роты вьетконговцев, вооруженный моей же винтовкой М-16.

Когда мы прибыли в Баочай, уже стемнело. Последние три мили нашего путешествия стали нервными для нас обоих. Мы промчались через печально известную деревню Муйлон в уезде Кути, пересекли большое болото, отделявшее Баочай от шоссе № 1, и подъехали к блокпосту с колючей проволокой, который полиция каждую ночь устанавливала на границе города. За все время своей командировки я не садился за руль автомобиля после наступления темноты более двух-трех раз — это означало, что какой-нибудь местный партизан получает шанс стать героем. Всякий раз, когда я это делал, я прибывал на место назначения с потными ладонями и ощущением, что только что сотворил какую-то глупость. Эта ночь не стала исключением, и я упрекал себя за то, что не остался на ночь в Бьенхоа.

Узнав о том, что Хай Тьету удалось сбежать от следователей Шиня, полковник Бартлетт рассердился, но затем с улыбкой заметил, что право владения — это все-таки только девять десятых закона, и поручил мне задержать Хай Тьета в Хаунгиа как можно дольше. Чтобы сохранить на будущее сотрудничество с обидчивым полковником Шинем, полковник попросил полковника Тханя узаконить это соглашение по надлежащим каналам, подчеркнув важность следующих нескольких дней. Тьет должен был быстро предоставить нам информацию, которая приведет к успешной военной операции. Это обеспечит полковника Тханя боеприпасами, необходимыми для того, чтобы убедить его начальство, что сбежавший Хай Тьет слишком ценен, чтобы сидеть в камере в Бьенхоа.

Нам не составило труда убедить «Ань Хая» («Второй брат» — имеется в виду, что он был старшим начальником; слово «первый» предназначалось для старосты уезда), что он должен остаться в Баочае. Он не хотел больше иметь ничего общего с Бьенхоа и сразу же понял нашу стратегию. «Поскольку нам нужны быстрые результаты, дайви, — заметил он, — вы должны отвезти меня в провинциальную тюрьму». Там, объяснил он, сидел один из его бывших солдат, ожидая перевода в лагерь для военнопленных.

Пленного звали Ки. Этот девятнадцатилетний вьетконговский солдат был захвачен во время перестрелки в тот же день, когда Тьет перебежал к нам. Капитан вспомнил, что шесть месяцев назад Ки стоял в охранении во время закладки тайника с боеприпасами. Поскольку сам Тьет ту группу не сопровождал, он лично не мог привести нас к месту тайника, но Ань Хай настаивал на том, что Ки был смышленым молодым человеком, который запомнил все указатели на место тайника и мог легко привести нас к нему. Но согласится ли он помочь человеку, который его предал? Самоуверенный ответ Тьета на мой вопрос снова выдал его эго и высочайшую уверенность в себе.

— Не волнуйся, дайви, он будет делать то, что я ему скажу. В конце концов, я его командир.

Я очень сомневался, что Тьет сможет убедить молодого Ки в чем-либо после того, как продал свое подразделение и стал причиной его пленения, но Ань Хай настаивал, что если он сможет поговорить с Ки наедине, мы отправимся на поиски тайника тем же утром.

В тюрьме охранник привел к нам заключенного, и я бы поставил месячную зарплату на то, что Тьет будет с ним драться. Как для вьетнамца, Ки был невысоким — максимум пять футов ростом — и, как большинство вьетконговцев, нуждался в стрижке и хорошей еде. Его ноги загрубели, с пальцы были растопырены от многолетнего хождения босиком. После двух лет жизни на открытом воздухе кожа молодого солдата загорела до темно-коричневого цвета, а его единственная одежда, пара синих нейлоновых шорт, была испачкана кровью товарища, убитого рядом с ним в его бункере. Увидев меня и Хай Тьета, он опустил глаза и угрюмо уставился себе под ноги. Тьет жестом велел мне уйти, и я подчинился, увлекая за собой охранника.

Сквозь щель в ставне я увидел Тиета и Ки, сидящих на корточках на полу лицом к лицу. Тьет отстаивал свою точку зрения, попеременно жестикулируя руками и по-отечески кладя руку на плечо Ки. Тот внимательно слушал, его черные глаза были устремлены на своего бывшего командира.

Когда двое мужчин вышли со встречи, Тьет улыбался во весь рот. Он схватил Ки за плечо и торжественно объявил:

— Это хороший человек, дайви. А теперь пойдем!

Маленький Ки нервно улыбнулся и робко пожал мне руку. Я спросил его по-вьетнамски, не голоден ли он, на что получил ошеломленный ответ.

— Боже мой, он говорит по-вьетнамски!

— Конечно, — ответил Тьет, — и он хороший человек. Ты можешь ему доверять.

Я расписался за заключенного, и мы отправились в близлежащий ресторан «Тху Ань». Ресторан, представлявший собой здание с открытым фасадом, построенное из бетонных блоков и полом из сине-белой керамической плитки, принадлежал семье одного из наших переводчиков. Они уже привыкли к моим регулярным визитам и милостиво терпели сборище вьетконговских агентов, которых я регулярно приводил в их заведение. На протяжении следующего часа Тьет, Ки и я наслаждались чашкой ка-фе суа (французский кофе с подслащенным сгущенным молоком) и миской фо (суп из говяжьей лапши с кориандром), не обращая внимания на подозрительные взгляды других посетителей.

Короткий перерыв, проведенный в ресторане «Тху Ань» пошел на пользу. Судя по тому, как он ел, бедный Ки умирал от голода. И что еще важнее, у меня была возможность доказать ему, что я тоже человек. Как и большинство вьетконговцев, Ки был напичкан рассказами о жестокости американцев и о том, что с ним случится, если он когда-нибудь попадет им в руки.

К концу нашей трапезы мы с Тьетом подшучивали над Ки, рассказывая о его подружке в Дыкхоа, и молодой человек впервые начал улыбаться. Партизан Ки тоже оказался человеком.

Мы присоединились ко взводу разведки провинции и подготовились к поиску тайника с боеприпасами. Командир взвода лейтенант Туан попросил Ки показать ему на карте нашу цель. Это привело к поспешному совещанию между Тьетом и Ки. Последний, как оказалось, не умел читать карту, но мог доставить нас на место, если мы сможем проехать в нижнюю часть уезда Дыкхоа.

Как только мы оказались в Дыкхоа, Ки повел нас по тропе, которая шла вглубь одной из общин. Когда наша колонна пробиралась мимо густых бамбуковых зарослей, я спросил Тьета, как ему удалось так быстро переделать угрюмого и враждебного Ки в готового к сотрудничеству информатора.

— Это было легко, — ответил он, сверкнув улыбкой. — Я сказал ему, что поскольку ввел его в заблуждение, заставив следовать за вьетконговцами, то должен исправить тот ущерб, который я нанес его жизни. И напомнил ему, что военнопленные были отправлены на остров Фукуок в лагерь, из которого многие так и не вернулись, добавив, что если он поможет нам, я вмешаюсь в дела американцев и добьюсь его освобождения.

Я был потрясен.

— Ты хочешь сказать, что пообещал ему, что я освобожу его, если он будет сотрудничать?

— Конечно, — ответил Ань Хай. — Это был единственный способ вернуть его доверие после того, как его чуть не убили.

— Ань Хай, я не смогу этого сделать. Ки — пленник вьетнамских военных. Только руководитель провинции имеет такую власть.

Тьет недоверчиво посмотрел на меня.

— Да, дайви, но все, что тебе нужно сделать, это сказать начальнику провинции сделать это, и все будет сделано. Очень просто!

— Ань Хай, ты не понимаешь. Полковник Бартлетт — советник полковника Тханя, и даже он не говорит господину Тханю, что ему делать. Мы — советники и можем только давать рекомендации.

Тьет бросил на меня осуждающий взгляд.

— Тогда, дайви, тебе придется сделать довольно сильное предложение. Я уже пообещал Ки, а он хочет жениться на своей подруге из Дыкхоа, когда его освободят. Мы должны помочь ему сейчас.

— Конечно, я постараюсь сделать все возможное, но это дело вьетнамцев. Если мы найдем тайник сегодня, мы должны попросить лейтенанта Туана отправить донесение полковнику Тханю. Это поможет.

Тьет был настроен скептически. Он все еще смотрел на вещи глазами вьетконговца, а это означало, что полковник Тхань был марионеткой полковника Бартлетта.

Возможно, в Хаунгиа когда-то было время, когда старший американский офицер в провинции мог приказывать своему вьетнамскому коллеге в его собственной стране, но теперь эти дни прошли. Мы, американские советники, являлись в Хаунгиа приглашенными гостями и глубоко осознавали ограничения, которые это на нас накладывало. Почти все без исключения советники 43-й группы страдали от этого недостатка, который не позволял нам отдавать команды и включать менталитет «бери ответственность на себя», который укоренился в большинстве из нас как американских военных. Для Хай Тьета было аксиомой, что южновьетнамцы — наши послушные марионетки. Даже после нашего обмена мнениями в тот день я мог поклясться, что Ань Хаю потребуется больше убеждений в том, что американцы в Хаунгиа не управляют вьетнамским поездом.

На место тайника мы прибыли в начале дня. Ки привел нас к месту, где на рисовое поле выходила глинобитная ферма с соломенной крышей. В доме, окруженном бамбуковыми и банановыми деревьями, жили только женщины и дети. Лейтенант Туан вежливо поздоровался с хозяйкой дома, а его взводный сержант взял в сарае две лопаты и длинный металлический прут.

К этому времени Ки начал отходить на некоторое расстояние от бамбуковой рощицы на краю поля. Он прошел около сорока метров, затем приметил другое дерево на противоположной стороне поля. Повернувшись и пройдя еще около тридцати метров, он подошел к краю мелкого утиного пруда и остановился. Перекинувшись парой слов со взводным сержантом, Ки снял ботинки, закатал штанины и показал на металлический прут. Зайдя в воду по колено, он отошел еще на десять метров и остановился. Опустив стержень на илистое дно пруда, он нащупал тайник. Лейтенант Туан отдал приказ, по которому пять его людей отправились в деревню, чтобы взять дополнительные прутья. Когда шесть человек начали прощупывание, прошло всего несколько минут, прежде чем один из прутьев с тяжелым звуком ударился о твердый предмет. Словно дети в поисках сокровищ, обрадованные солдаты взвода вытащили десять металлических ящиков с боеприпасами к стрелковому оружию. Каждая коробка была герметично запаяна и промаркирована китайскими иероглифами. В тайнике находилось пять тысяч патронов к автоматам АК-47, которых взводу вьетконговцев хватило бы на год.

Наш день сложился удачно. Когда грузовик вез нас обратно в Баочай, я чувствовал, что Тьет и Ки внезапно стали признанными солдатами взвода. В начале дня лейтенант Туан и его люди обращались с нашими проводниками с корректной вежливостью, но даже это, несомненно, было уступкой моему присутствию. Туан, понятно, был рад вернуться домой с такой добычей, и заверил меня, что доложит полковнику Тханю о роли Ки и Тьета в нашем успехе. Ань Хай тоже ликовал. Грязные ящики с боеприпасами на полу грузовика были его билетом на длительное пребывание в Баочае, вдали от следователей полковника Шиня в Бьенхоа.

Вечером лейтенант Туан пригласил нас на вечеринку, чтобы отметить успех этого дня. Праздник проходил в кабинете начальника разведки провинции и затянулся до глубокой ночи. Сидя в кругу на полу, мы играли в уникальную вьетнамскую версию игры «в бутылочку». В центре забавы была голова курицы, которую один из солдат извлек из чьей-то кастрюли. Под восторженные возгласы своих товарищей солдат клал куриную голову в миску из-под риса и накрывал ее рукой. Затем он тряс миску возле своего уха, как чашку для игры в кости, и с размаху опускал ее на землю, приподнимая миску и показывая куриную голову. Взвод ревел, когда тот, на кого указывал клюв курицы, должен был «заплатить», выпив целую бутылку пива ЛяРу «Тайгер». Это пиво продавалось в толстых пол-литровых бутылках и было также известно как «пиво B-40», потому что коричневая бутылка напоминала противотанковую гранату с таким же названием[27]. Когда каждый проигравший пригублял пиво, остальные скандировали: «Во, во, во, во, во!», что эквивалентно американскому «пей до дна!». Рано вечером мстительная курица разыскала Ань Хая, и нашему новому союзнику удалось заставить его выпить пиво, несмотря на то, что пить он не любил. Вскоре после того, как он выпил первую бутылку, лицо Ань Хая, к радости его новых товарищей, стало красным. Курица также несколько раз доставала меня, и я был рад, что в тот вечер останусь в Баочае.