ВВЕДЕНИЕ
Несколько слов о взгляде на события
Еще задолго до того, как взять в руки перо, я думал о том, чтобы написать книгу о Вьетнаме. В конце концов, удачный (или неудачный) жребий сделал меня очевидцем и участником нашей первой проигранной войны — сначала в качестве советника по разведке южновьетнамских вооруженных сил, а затем в качестве члена миссии США в Сайгоне во время мертворожденного перемирия с 1973 по 1975 год. Во время войны я почти два года жил и воевал в одной из самых печально известных провинций Вьетнама, а во время «мира» служил в качестве переговорщика в тщетной попытке вырвать у упрямых вьетнамских коммунистов информацию о наших пропавших без вести военнослужащих. Поиск этих сведений неоднократно приводил меня в Ханой, и этот опыт расширил мое представление о великой борьбе, охватившей меня, моих соотечественников и вьетнамский народ.
Тем не менее, свое желание написать ее я подавлял всякий раз, когда меня оно охватывало. Поначалу просто было очень трудно оставаться объективным — слишком мало времени прошло после падения Сайгона, когда я бежал с крыши посольства США на вертолете морской пехоты за несколько часов до того, как северовьетнамские танки триумфально вошли в город. Травмирующая, насыщенная эмоциями атмосфера тех последних дней в Сайгоне делала любой объективный рассказ о том, что с нами произошло, трудным, если не невозможным.
Меня также сдерживал тот факт, что в общей картине событий, разворачивавшихся вокруг меня во Вьетнаме, я был должностным лицом низкого уровня. Капитаны не пишут истории войн, эта задача приличествует генералам. Весь мир ждал мемуаров генерала Уэстморленда, и кому были бы интересны мысли одного из тысяч младших офицеров, служивших во Вьетнаме? Каждый раз, когда у меня возникало искушение написать, я напоминал себе об этом, как и о том, что прежде чем высказаться, кадровые офицеры обычно ждут выхода на пенсию (или, по крайней мере, двадцатилетней выслуги).
В разговорах между собой военные часто вспоминают самоуничижительную шутку о том, что сказки и военные истории отличаются только первой строчкой. Сказки начинаются со слов «Жили-были…», а военные истории — с «Вот я был…». Мне не хотелось никого утомлять своей историей, как бы она ни начиналась.
Но время постепенно ослабляло боль от последней агонии Сайгона. Несмотря на свои сомнения, я поддался искушению изложить свои мысли в письменном виде — под влиянием друзей (которые убедительно доказывали, что американский народ еще не осознал причины нашего провала во Вьетнаме) и собственного постепенного осознания того, что мой взгляд как рядового участника войны был скорее преимуществом, чем препятствием.
Не то чтобы вклад высокопоставленных политиков и исполнителей был неважным. Напротив, хроники наших военных и политических лидеров очень важны для понимания истории. Их служебное положение как послов, генералов или влиятельных членов правительств позволяет им делиться с читателями ощущением атмосферы в конференц-залах и штабах. В этом смысле передача ими своего опыта в письменном виде — как это уже сделали многие из главных действующих лиц во Вьетнаме — становится почти гражданским долгом. Их коллективные размышления о войне представляют собой увлекательную, хотя и далеко не исчерпывающую трактовку темы.
Но преимущества, которые дает взгляд сверху, иногда уравновешиваются опасностью изолироваться от реальных событий, приводимых в движение политическими решениями нашего правительства. Эти события неизменно влияют на жизнь, отношение и мотивацию людей, и слишком часто они создают новые проблемы, с которыми сталкиваются лица, принимающие решения. Высокопоставленные дипломаты и военные в чужой стране обычно вступают в контакт со своими столь же высокопоставленными коллегами, которые могут решить передавать точную информацию о происходящих событиях, а могут и не передавать. Такие люди сами могут оказаться в изоляции, или же у них могут быть веские причины искажать реальность для своих американских друзей.
Следовательно, простому участнику событий, вызванных политическими решениями, принятыми на расстоянии в полмира, тоже есть что сказать. Если он любознателен, не стал жертвой культурного шока и может преодолеть языковой барьер, то зачастую он узнаёт то, что практически неизвестно другим. Таким образом, Вьетнам, с которым я познакомился в 1971–1975 годах, во многом отличался от Вьетнама остальных американцев.
Как и многие другие, ехать во Вьетнам я не хотел. Не то чтобы боялся — хотя, наверное, да, действительно боялся. Я был, по-своему, членом все большего числа американцев, которых в тогдашней риторике стали называть «голубями». От многих моих коллег-скептиков меня отличало лишь то, что я выступал против войны с самого ее начала в начале шестидесятых годов и являлся кадровым армейским офицером.
Будучи бакалавром политологии в университете Дюкейн[2] а затем аспирантом по международным отношениям в идиллической обстановке университета Флориды, я изучал поражение французов в Дьенбьенфу и убедил себя в том, что американская война в Индокитае по своим разочарованиям превзойдет наш корейский опыт. Мои знания о ситуации, в которой оказались французы, и причинах их поражения были поверхностными, но это убеждение сохранилось во мне, когда в 1967 году я пошел в армию, чтобы начать двухлетнюю службу в качестве офицера военной разведки.
В качестве офицера-слушателя пехотного училища в Форт-Беннинге, в штате Джорджия, я прошел курс взводных командиров. Большинство офицеров в моей роте были пехотными лейтенантами, которые получили свое звание месяцем ранее на курсах ROTC[3]. На протяжении девяти недель мы изучали тактику вьетконговцев — «старых Чарли», как уважительно называли врага наши инструкторы-ветераны боевых действий, или просто «Чарли». Помню, что пехотные офицеры в моей роте казались молодыми и странно беспечными по поводу предстоящего назначения во Вьетнам. В то время мне было двадцать шесть лет, мне даже присвоили в аспирантуре звание первого лейтенанта. Я был почти уверен, что после дополнительной разведывательной подготовки меня направят во Вьетнам, поэтому внимательно присматривался к своим пехотным инструкторам. Казалось, что они испытывали всеобщее уважение к вьетконговцам, которых изображали хитрыми и храбрыми. Несколько раз я встречал пехотных офицеров в офицерском клубе, которые делились со мной военными историями о своем пребывании во Вьетнаме. Эти рассказы неизменно содержали нотки разочарования в трудностях ведения войны против почти невидимого врага. Один капитан рассказал мне, что он провел во Вьетнаме целый год и ни разу не видел ни одного живого вьетконговца. Бóльшая часть из того, что мне довелось услышать в Форт-Беннинге, подтвердило то, что я всегда чувствовал по отношению к Вьетнаму, и я стал более твердо, чем когда-либо, убежден, что это неправильное место для попытки остановить коммунистическую «тактику салями» по завоеванию мира.
Форт-Холабёрд в штате Мэриленд являлся родным домом разведывательной школы сухопутных войск США. Расположенный в депрессивном районе Балтимора под названием Дандалк, Холабёрд и без того был достаточно унылым местом, а тут еще и тяжелое осознание того, что по окончании шестимесячного обучения мы все должны будем отправиться во Вьетнам. Что еще хуже, в середине нашего обучения в наши жилые помещения яркими красками ворвалось вьетнамское наступление Тет 1968 года[4]. Мы все слышали о судьбе разведчиков в обреченном городе Хюэ — виллы, в которых они жили, были указаны вражеским войскам студентами-коммунистами из древнего университета. Тетское наступление 68-го года разрушило нашу весну. Короткая искра надежды зажглась после захвата Северной Кореей американского корабля «Пуэбло». Пентагон направил в Корею, по крайней мере, один класс курсантов, и быстро распространился слух, что может повезти и нашему выпуску, но в итоге почти все слушатели отправились во Вьетнам, чтобы принять участие в зачистке территории после Тетского наступления. Что касается меня, то когда до выпуска оставалось всего две недели, я получил неожиданное назначение в Западный Берлин. До сих пор помню, как лейтенант из отдела кадров с понимающей улыбкой вручил мне мое бесценное предписание и спросил:
— Вы кого-то знаете, Херрингтон?
В Берлине я прослужил почти два года, включая дополнительный полугодовой период по истечении основного двухлетнего срока службы. Через несколько месяцев после прибытия в Берлин меня повысили до звания капитана, ровно через год с того дня, как я поступил на действительную военную службу. Во время войны повышение по службе происходило быстро, даже если человек отсиживался в Германии.
Эту страну я любил, и мне нравилась армейская жизнь, но в декабре 1969 года я уволился с действительной службы. Конечно, были и другие соображения, но главной причиной моего ухода на гражданку была война во Вьетнаме. Остаться на действительной военной службе означало отправиться добровольцем в Юго-восточную Азию. Тот, кто сказал, что каждый молодой человек хочет стать героем войны, никогда об этом не спрашивал меня.
В качестве гражданского лица я продержался семь месяцев. Продажа стирального порошка ведет только к возвышенной обязанности руководить другими продавцами, а это было не для меня, и когда местный офис моей компании запустил рекламную кампанию «Давайте воевать, а не любить»[5], направленную на повышение продаж, я позвонил в Вашингтон и потребовал немедленного отзыва на службу в армию.
На действительную военную службу я вернулся в июне 1970 года, понимая, что мне предстоит «войсковая стажировка» во Вьетнаме. Когда офицер, отвечавший за распределение, упомянул об этом, я даже не вздрогнул, поскольку на этот раз был нацелен на карьеру, и если поездка в Юго-восточную Азию была для нее пропуском, то так тому и быть. Согласно приказу, я должен был явиться в разведывательную школу армии США в Форд-Холабёрд для прохождения учебного курса по специальности «офицер тактической разведки».
В Холабёрде мы изучали тонкости ведения войсковой разведки («Получение и предоставление командиру информации о противнике, погоде и местности, с целью планирования и проведения им тактических операций»). После Холабёрда я провел шесть недель в Форт-Брэгге, в Северной Каролине, в качестве офицера-слушателя на курсе МАТА («Советник по боевой подготовке»)[6]. На курсе готовили хорошо, обучение включало в себя краткое знакомство с Вьетнамом и способами действий вьетнамцев, которые, вероятнее всего, могли разочаровать новых советников. Как же мало я тогда знал.
Наконец, чтобы завершить свою переориентацию на юго-восточноазиатский театр военных действий, я отправился в Форт-Блисс, в Техасе, на восьминедельные курсы вьетнамского языка. За его изучение я взялся с энтузиазмом, памятуя о том, какое решающее значение имело знание немецкого языка для моей способности уживаться и адаптироваться в Западном Берлине. Наши вьетнамские преподаватели были в основном довольно молоды, и быстро завоевали сердца всех, кроме самых бесчувственных слушателей. В Форт-Блиссе было весело, а что касается самого курса, то перед ним стояли весьма скромные задачи — выпускник должен был уметь озвучивать свои «элементарные потребности». («Я американец. Не могли бы вы отвезти меня на ближайший сторожевой пост правительственных войск? Не проходили ли вьетконговцы через вашу деревню прошлой ночью?» и т. п.). Я упорно трудился, чтобы превзойти этот уровень, и во время своего отпуска добровольно посетил еще три дополнительные недели занятий. Я уже знал, что буду служить у вьетнамцев в качестве уездного советника по разведке, отвечая за «нейтрализацию» так называемого «теневого правительства» Вьетконга. Это была как раз та работа, которую на профессиональном жаргоне разведчиков называется «контрразведывательной и контрподрывной деятельностью», и я по своему немецкому опыту знал, что она требует более чем мимолетного знакомства с местным языком. Перед тем как покинуть Форт-Блисс, я уже мог бегло разговаривать на таком музыкально-певучем языке, как вьетнамский. С тревогой размышляя о предстоящей службе, я постоянно успокаивал себя тем, что меня действительно хорошо подготовили к выполнению этой задачи. Именно во время этой подготовки у меня зародилось сильное любопытство к Вьетнаму, и мне не терпелось поскорее приступить к тому, что меня ждет впереди. И тем не менее, втайне я скептически оценивал наши шансы на достижение поставленных там целей. Если бы история повторилась, и меня вдруг в последнюю минуту направили бы в Германию, я с готовностью отправился бы туда.