Выслеживая Вьет-конг Личные воспоминания участника программы «Феникс»

X

Родиться на севере, чтобы умереть на юге

Такое зрелище никак нельзя было пропустить. Полковник Ту, командир 25-й дивизии, собирался допросить северовьетнамского солдата, попавшего в плен во время злополучной операции в Дыкхюэ. Полковник был высокомерным, шумным офицером, и являлся начальником подполковника Хау, когда тот служил в 25-й дивизии. Важное событие должно было состояться в кабинете подполковника, и мои коллеги настоятельно просили меня его не пропустить.

Вместе с капитанами Сангом и Нга, я прибыл в кабинет Хау как раз в тот момент, когда в присутствии полковника Ту один из сержантов разведотдела, которым руководил Нга, вводил пленника. Чтобы понаблюдать за этим зрелищем, в небольшой комнате собралось большинство сотрудников из числа руководства провинции.

Рост пленного составлял около пяти футов четырех дюймов, его короткая стрижка уже успела отрасти, на лице было заметно напряжение от пережитого в бою. Тем не менее, войдя в комнату, он вскинул голову. Пленный носил оливковую форму без знаков различия, а его левая щека была залита засохшей кровью из небольшого осколочного ранения под глазом.

Северовьетнамцу не разрешили сесть, и когда полковник Ту зажег сигарету, в комнате воцарилась тишина. Бросив спичку на пол, Ту резко спросил:

— Как тебя зовут?

— До Ван Лань, — ответил заключенный сильным голосом. Его либо не пугала обстановка, либо он был хорошим актером.

— Звание? — отрывисто спросил полковник.

— Солдат[36], — ответил пленный.

— Подразделение?

— Двести семьдесят первый отдельный полк, батальон D8, рота С3, — ответил пленный, дерзко глядя прямо на своего следователя. Пленные должны были вести себя подобающе скромно и смотреть в пол.

— Где сейчас находится 271-й полк? — продолжал давить Ту, который не обращал внимания на дерзость пленного.

— Не знаю. Может быть, в Камбодже, — уклончиво ответил пленный. «Он давит на удачу», — подумал я. Капитан Нга бросил на меня взгляд, который говорил о том, что если бы пленный ответил так одному из его дознавателей из разведотдела, то его бы избили.

— Что ты делал, когда попал в плен? — спросил Ту.

— Нам просто сказали, чтобы мы спрятались там и следили за вражескими силами, которые войдут в этот район, — ответил северовьетнамец.

— Перед тем как переправиться через реку, где укрывалось твое подразделение? — сманеврировал полковник Ту.

— Не знаю. Я лежал в изоляторе с малярией и присоединился к своему подразделению только после того, как оно переправилось через реку. О других его операциях я ничего не знаю. — Пленный был не дурак, он использовал тактику «я ничего не знаю, поэтому не тратьте на меня время».

— Ты знаешь, что это? — спросил Ту, указывая на свою наплечную нашивку и ухмыляясь.

— Да, это эмблема 25-й дивизии, — ответил До Ван Лань.

— А что твои товарищи говорят о 25-й дивизии? — продолжал радоваться полковник Ту.

— Мы слышали, что солдаты 25-й бросят оружие и побегут, как они это и сделали, когда мы атаковали их в Тэйнине, — ответил дерзкий пленный. Мне с трудом удалось подавить смех. Полковнику Ту это смешным не показалось. Он покраснел, и ему ни капли не понравилось высокомерие задержанного. На мгновение мне показалось, что он собирается его ударить. Затем настроение и тон голоса Ту резко изменились. Указав на стул, он вежливо пригласил заключенного сесть, затем предложил ему сигарету. Заключенный согласился, а затем неожиданно заговорил.

— Могу я кое-что спросить?

В комнате воцарилась тишина. Неужели этот буйный северовьетнамец не понимал, что пленные должны отвечать на вопросы, а не задавать их?

— Спрашивай! — буркнул удивленный полковник Ту.

Заключенный произнес.

— Президент Никсон уже уехал в Москву? Правда ли, что мы находимся всего в сорока километрах от Хо Ши Мина? — Он выпалил оба вопроса на одном дыхании, словно боясь, что второй возможности у него уже не будет.

К этому времени большинство зрителей уже начали молча поддерживать обездоленного пленного, в его борьбе умов с высокомерным полковником Ту. Капитан Санг, этнический северовьетнамец, ткнул меня пальцем в ребра и усмехнулся. Мог ли этот задержанный знать, что его упоминание о предстоящем визите президента Никсона в Москву заденет чувства южновьетнамцев по поводу нашей политики разрядки в отношениях с русскими? В тот момент я решил, что должен узнать До Ван Ланя получше.

Полковник Ту снова был выведен из равновесия как дерзостью пленника, так и политическим подтекстом его вопросов.

— Ты был захвачен вооруженными силами Республики Вьетнам в сорока километрах от столицы Сайгона, — прорычал полковник. — А президент Никсон еще не уехал в Москву. — Указав на тюремщика, подчиненного капитана Нга, Ту дал понять, что допрос окончен.

Я немедленно связался с полковником Бартлеттом, с разрешения которого я хотел вывести До Ван Ланя из обычной процедуры обращения с военнопленными. Для этого нам нужно было получить разрешение руководителя провинции. Обычно пленный северовьетнамец оставался в Хаунгиа всего несколько дней, что было достаточно для допроса, который проводил грубый и некомпетентный сержант Трань. Если существовал хотя бы отдаленный шанс добиться от пленного сотрудничества, то один сеанс беседы с сержантом Транем ставил на этом жирную точку. Если мы не вмешаемся, солдат До Ван Лань вскоре окажется в южновьетнамском лагере для военнопленных.

Полковник Бартлетт медлить не стал, и уже через час я сидел в кабинете капитана Нга и ждал пленника. Когда его ввели, я сразу почувствовал, что это не тот человек, которого я наблюдал утром во время словесной дуэли с полковником Ту. Тот До Ван Лань стоял прямо, смотрел в глаза своему дознавателю и говорил смело, когда к нему обращались. До Ван Лань, стоявший же сейчас передо мной, был замкнутым, угрюмым и подавленным, будто тень того первого человека. Я вздрогнул, уверенный, что его только что допрашивал и издевался над ним сержант Трань, однако капитан Нга утверждал, что ничего подобного не было. После встречи с полковником Ту пленного допрашивал один из его лейтенантов — человек, методы работы которого были гуманными. Пленный повторил, что последние два месяца провел на карантине где-то в Камбодже, выздоравливая от малярии, полученной во время прогулки по «тропе Хо Ши Мина». Он продолжал утверждать, что ничего не знал об операциях, местах дислокации и намерениях своего подразделения. Нга настаивал на том, что с ним обращались гуманно.

Такие изменения в поведении пленного северовьетнамца меня озадачили, но я списал это на травму, полученную в плену, и приступил к реализации своего плана действий. Представившись, я протянул ему руку и сказал, что мы с ним поедем на несколько дней в «мой дом». Понял ли он? Ошеломленный тем, что я говорю на его языке, пленник замешкался, но потом, не выдержав, схватил меня за руку и кивнул, что понял. Капитан Нга бросил на меня растерянный взгляд, скрестив запястья. Хочу ли я связать пленника? Я покачал головой и направился к выходу, пригласив До Ван Ланя следовать за мной. Когда мы пересекали двор штаба, офицеры и сержанты штаба переглядывались, понимая, что мой спутник — один из пленников Нга.

Первую остановку мы сделали в доме филиппинского врача, работавшего в провинциальной больнице. Врач с готовностью обработал осколочное ранение под глазом пленного. После этого мы направились через переулок в мой дом, где охранник пропустил нас, не удостоив и взглядом — охрана уже привыкла к пестрому набору спутников, с которыми я входил и выходил из виллы.

Я предложил Ланю сесть. И снова была заметна его неловкая реакция на происходящее. Опустив глаза, он лишь кивал головой в ответ на мои вопросы.

— Ты голоден?

Кивок. Я послал охранника за едой.

— Хочешь пить?

Опять кивок.

— Пьешь пиво?

Попытка чуть расшевелить его. Он безжизненно покачал головой.

— Чай?

Конечно. Еще один кивок. С тех пор, как я его забрал, он так и не произнес ни единого слова.

Пришел охранник с большой тарелкой пропаренного риса, миской овощей и маленькой рыбкой на тарелке. Я пригласил гостя поесть. Он молча повиновался, и вся еда исчезла в считанные минуты. Тем временем я попросил одного из охранников сходить на рынок и купить сандалии и недорогую гражданскую одежду, а потом попросить горничную сделать в ней все необходимые переделки — водить своего нового подопечного по рынку я еще был не готов.

Следующим шагом было приведение его в порядок. Он выглядел и вонял так, словно не мылся несколько недель, что, наверное, было правдой. Я привел его в ванную и велел принять душ. Услышав звук льющейся воды, я открыл дверь, чтобы забрать его форму, и увидел, что вместо того чтобы принимать душ стоя, он сгорбился на полу под краном и брызгал на себя воду руками. Я забрал его ханойское обмундирование, оставив вместо него черные брюки и белую рубашку, которые мне только что принес охранник. Его форму мы сохранили для дальнейшего использования.

Когда он вышел из ванной, я сказал ему, что в новой одежде он выглядит как деп чай («красавчик»), и проводил его в комнату. По-прежнему никакой реакции, только угрюмый взгляд. Его комната находилась прямо напротив моей и была обставлена кроватью, тумбочкой, журнальным столиком и семнадцатидюймовым переносным телевизором. Я включил телевизор и показал селектор каналов. Телевизор принимал только два канала: станцию американских вооруженных сил и 9-й канал — правительственную станцию Сайгона. Телевизор вызвал и первую реакцию — широко раскрыв глаза, он сгорбился на полу и начал настраивать телевизор.

— Если устанешь, — сказал я ему, — выключи его вот здесь и ложись спать. Мне пора возвращаться на работу.

Он кивнул, не отрывая взгляда от телевизора. По сайгонскому каналу показывали кинохронику о северовьетнамских танках, подбитых «героическими защитниками Анлока». Я извинился и сказал Ланю, что мне придется запереть дверь, но если ему нужно будет в туалет, он может постучать, и охранник его выпустит. Еще один кивок означал его понимание. Перед уходом я проинструктировал охранников о том, что один из них должен сидеть в гостиной у двери заключенного. В доме было полно оружия всех видов, и пока, по крайней мере, мы должны были предполагать, что наш новый гость настроен враждебно. Я также сказал начальнику охраны, чтобы он передал всем, что с пленником нужно обращаться как с членом семьи.

Вернувшись в штаб, я забрал копию протокола краткого допроса пленного. Из него я узнал, что До Ван Лань — девятнадцатилетний уроженец провинции Хатинь на юге Северного Вьетнама. Призванный в армию в возрасте восемнадцати лет, он прошел начальную военную подготовку в лагере к северо-западу от Ханоя и был распределен в 271-й полк, который изначально был ополченческим, и большинство бойцов в нем являлись уроженцами Хатиня и соседней провинции Нгеан — родины Хо Ши Мина. Лань со своими товарищами начали свой поход на территорию Южного Вьетнама в ноябре 1971 года, и долгий путь занял более ста дней. Лань рассказал своему следователю, что по дороге заразился малярией и пролежал в камбоджийском медпункте до самого своего пленения. Он утверждал, что стычка, в которой он попал в плен, была его первым боевым столкновением.

С протоколом в руках я зашел в отдел Военной службы безопасности к капитану Сангу. Тот просмотрел протокол, и когда дошел до места рождения заключенного, приподнял бровь.

— Это будет легко проверить, — заметил он. — Он говорит, что он из моей родной общины. Если это правда, то у нас есть общие знакомые. Если он лжет, я сразу же узнаю об этом.

Пока мы обсуждали мой план, один из сотрудников Санга принес две большие колы. Вкратце я предложил капитану превратить молодого заключенного в сотрудничающего с нами информатора, используя достойное обращение и немного психологии. Я был уверен, что о ситуации на юге ему рассказывали только самое плохое и, несомненно, напичкали страшными историями об американцах. Я описал Сангу, как испуганный пленник замялся, как только встретил меня. Пробить его защиту было несложно, и Санг мог помочь, сыграв роль «собрата-северянина». А если эти два человека окажутся из одной общины — тем лучше.

Санг отнесся к этому проекту с энтузиазмом. Сговорчивый пленный северовьетнамец мог помочь нам во многих отношениях. Он не только мог бы рассказать нам о своем подразделении, но и наверняка обладал множеством полезных сведений о ситуации в Северном Вьетнаме и обстановке на тропе Хо Ши Мина. Я признался Сангу, что у меня есть личный интерес к нашей затее, — мне давно хотелось узнать, что же побуждает наших северовьетнамских противников сражаться так упорно, как они это делают. До Ван Лань должен был помочь мне прислушаться к древнему совету: «Знай своего врага».

Я вернулся на виллу, преисполненный энтузиазма по поводу нашего нового предприятия и уверенный, что мы сможем пробить защиту До Ван Ланя. Пленный спал глубоким сном на полу, завернувшись в одеяло, которое снял с кровати. Позже, когда я попытался уложить его на кровать, он сказал охраннику, что от движения пружин кровати его тошнит. Ранее он также сказал, что точно умрет от холода, исходящего от кондиционера в комнате. Оказалось, что для того, чтобы пленный чувствовал себя как дома, нам придется отключить кондиционер, повесить в комнате гамак и выпустить на волю несколько комаров, чтобы они составили ему компанию.

В течение следующей недели растерянный северовьетнамец жил с нами как член семьи. Когда до него постепенно дошло, что его не собираются пытать или казнить, он начал раскрепощаться, хотя первые его разговоры велись с горничной и охранниками. Меня он по-прежнему боялся. Горничная рассказала, что пленник засыпал ее вопросами об американцах. Все ли американцы богаты, как те, которых он видел в Хаунгиа? Сколько они платят вьетнамцу, который на них работает? Сколько это будет в северовьетнамских деньгах? К концу первой недели он начал утрачивать свой взгляд раненого животного и рискнул заговорить со мной. Когда лед был сломан, настала моя очередь быть допрошенным. Как долго я изучал вьетнамский язык? Был ли я женат? Сколько денег я зарабатывал в звании капитана? Добровольно ли я поехал во Вьетнам? Почему? Считаю ли я, что моя винтовка М-16 так же хороша, как АК-47? У него был миллион вопросов, многие из которых основывались на том, что он видел на экране моего электронного помощника — телевизора. За всю первую неделю я не задал ему ни одного вопроса, кроме как поинтересоваться его личным комфортом. Наши охранники прекрасно ему подыгрывали и относились к нему, как к старому другу. Они охраняли его, но делали это незаметно. Через неделю мы уже не запирали его комнату, хотя оружие в доме находилось под охраной. Однажды, уже в конце первой недели, я взял его с собой на центральный рынок Баочая, чтобы он купил зубную щетку и бритву. Около часа мы пробирались через пестрые прилавки. На деньги, которые я дал ему в обмен на северовьетнамскую валюту, Лань купил все необходимое. Он был поражен разнообразием и количеством товаров, предлагаемых местными торговцами — провинциальный рынок был далеко не похож на северовьетнамский кооперативный магазин. Вскоре мы перестали посылать за едой, и рискнули пойти в расположенный неподалеку ресторан «Тху Ань». Поначалу я нервничал, не решаясь брать его с собой на люди, — ведь если бы он сбежал, я не смог бы объяснить свою расхлябанность. Наконец, я открыто обсудил эту проблему с Ланем. Тот понимал, что может легко сбежать во время одной из наших вечерних прогулок, но знал и то, что связаться с коммунистическим подразделением оказалось бы не так-то просто. Даже если бы ему удалось ускользнуть от правительственных засад и каким-то образом найти вьетконговское или северовьетнамское подразделение, он мог рассчитывать лишь на то, что к нему отнесутся в лучшем случае с подозрением. И в конечном итоге, напомнил я ему, он должен ожидать, что его снова пошлют в бой, только во второй раз ему вряд ли так повезет. Лань понял это и заверил меня, что у него нет намерений пытаться бежать. Я поверил ему.

Однажды вечером капитан Санг пригласил Ланя к себе домой на ужин. Это был очень своевременный жест, который дополнил мои усилия по психологическому разоружению пленного. Капитан понимал, что мы все еще находимся на той стадии, когда нельзя задавать вопросы, которые можно истолковать как допрос. Вечер прошел хорошо, и Санг выяснил, что семья Ланя действительно соседствует с родственниками Санга в провинции Хатинь. Они провели спокойный вечер, вспоминая жизнь на севере. Наслаждаясь северовьетнамской кухней, приготовленной женой Санга, Лань и не догадывался о том, что его подвергают изощренному допросу. Капитан рассказал мне, что пленный спросил его, как долго ему предстоит жить с американцами, и выразил беспокойство по поводу того, что с ним в конце концов случится. В ответ офицер призвал его доверять американскому капитану, который пытается ему помочь.

Наш эксперимент шел по плану. Лань был сбит с толку нашим щедрым приемом и в растерянности забыл о своей позиции. Исчезли пустые взгляды, угрюмые кивки, стремление избежать моего взгляда, опустив глаза вниз, как будто он искал что-то на полу. Вместо них появился оживленный, напряженный и любопытный молодой человек, явно озадаченный окружающим миром и тем странным поворотом, который приняла его жизнь. Он даже впервые улыбнулся, когда я однажды сказал ему, что собираюсь найти ему южновьетнамскую жену.

— Никогда! — ответил он с улыбкой. — Я слишком молод, чтобы заводить семью, особенно с южанкой.

Однажды Лань загнал меня в угол, когда я надевал пистолетный ремень, готовясь к операции со взводом лейтенанта Туана.

— Как долго я буду жить здесь с тобой, дайви? Когда я приехал, то думал, что это на несколько дней. Я не понимаю, что происходит.

Я усадил своего растерянного собеседника в гостиной и объяснил ему, что на меня произвело впечатление его поведение во время словесной стычки с полковником Ту, и что в тот день мы с Сангом решили ему помочь. Мы были уверены, что человек с его интеллектом быстро поймет реальное положение дел в Южном Вьетнаме, если кто-то просто проявит заботу и расскажет ему об этом. Я подождал неделю, чтобы начать серьезный разговор, поскольку знал, что ему нужен отдых после травмы, полученной в плену, и заверил, что, хотя мы и хотели помочь ему, я не хотел допрашивать о его подразделении. Он был хорошим человеком, который никогда не стал бы предателем и не выдал бы информацию, которая могла бы навредить его бывшим товарищам. Как солдат, я уважал его за это качество и никогда бы не попросил его совершить бесчестный поступок. Наша цель, сказал я ему, — не допустить его попадания в лагерь для военнопленных, где он просто сгниет до конца войны. Но если мы хотим добиться успеха, он должен нам помочь. Лань внимательно кивнул.

Я объяснил, что моя настоящая цель приезда во Вьетнам — помочь восстановить мир и взаимопонимание между северовьетнамцами и их южными братьями. С момента своего приезда я увидел уродство и кровопролитие, к которым привела война, и был в ужасе от продолжающихся убийств вьетнамцев вьетнамцами. Если я и другие американцы, подобные мне, хотят добиться успеха в деле мирного сосуществования двух Вьетнамов, нам необходимо понять точку зрения северовьетнамцев на войну. Если бы он смог объяснить мне события своей жизни, которые привели к тому, что он стал солдатом, я бы смог продолжить свои усилия по восстановлению мира во Вьетнаме, чтобы он смог вернуться в провинцию Хатинь. Я пообещал, что если пленный сможет предоставить мне такую информацию, то я не допущу его попадания в тюрьму.

Лань охотно откликнулся на это обращение. Он заверил меня, что тоже желает мира своей стране, и отметил, что сразу убедился в том, что я хороший человек. Он пообещал, что будет работать со мной для достижения нашей общей цели. Пленник также сказал, что если я захочу что-то узнать, мне нужно будет только спросить его, и он постарается ответить. Он был благодарен мне за понимание тех сложных обстоятельств, в которых он оказался, и за обещание не спрашивать его о 271-м полке. Я был добр к нему, и он хотел сотрудничать со мной, потому что мы оба хотели мира для его страны. Установив основные правила нашей беседы, мы с До Ван Ланем вместе проследили события его жизни, которые привели его в бункер в деревне Аннинь и, в конечном счете, в мои руки.

*****

Лань вырос в среде, где правительство и партия постоянно подчеркивали достоинства марксистско-ленинской жизни. Успешное развитие социалистического государства в Северном Вьетнаме под руководством председателя Хо Ши Мина было постоянной темой в школе, где его и его друзей учили, что общинный образ жизни — разделение государственного богатства между всеми людьми — это «самый лучший, самый прекрасный» образ жизни. Он и его товарищи по играм почитали «Бак Хо» (дядюшку Хо) с тех пор, как стали достаточно взрослыми, чтобы это понимать.

В отличие от идиллической жизни на севере, Лань вспоминал наглядные описания бедствий, царивших в Южном Вьетнаме, которые давали их учителя. «Наши южные братья, — вспоминал он, — живут под жестокой пятой американцев и их марионеток. В зале деревенских собраний нам даже демонстрировали фильмы о бедственном положении южан. В этих фильмах показывали нищих Сайгона и сцены избиения людей дубинками американской военной полицией и вьетнамцами. Лектор рассказывал о том, что южновьетнамцы живут как заключенные. Многие пожилые люди в общине плакали, когда смотрели эти фильмы, а некоторые родители считали, что они обязаны отправить своих сыновей в армию, чтобы помочь прекратить страдания бедных собратьев на юге. Все боготворили дядюшку Хо, и когда он рассказывал о наших порабощенных товарищах на юге, женщины плакали.

Лань вспоминал, как в его деревне росло чувство патриотического возмущения в связи с усилением американского вмешательства во Вьетнаме в 60-е годы. Он не был уверен в том, что американцы настолько плохи, как об этом говорило правительство, до лета 1966 года, когда два американских самолета F-105 разбомбили среднюю школу в местной общине, убив и ранив большое количество учеников. После этой трагедии он начал верить сообщениям о том, что американцы убивают и пытают людей на юге страны.

Принятие такой версии событий во Вьетнаме привело его к следующему шагу. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, Лань добровольно пошел на военную службу. Он знал, что его все равно призовут в армию, и надеялся, что, записавшись добровольцем, сможет попасть в военно-воздушные силы. Но, будучи сыном бедняка, не имевшего никаких политических связей, Лань вскоре выяснил, что у него нет шансов попасть в сравнительно небольшие ВВС.

Во время начальной военной подготовки несколько сотен новобранцев из курса Ланя были в целом воодушевлены общей задачей. Несмотря на рассказы о трудностях проникновения и опасностях фронта, большинство новобранцев были одержимы идеей выполнения «торжественной миссии». Многие из них даже обращались в местные тату-салоны и наносили на себя патриотические лозунги. Наиболее популярными были лозунги «Родился на Севере — умри на Юге» и «Иди на Юг и нападай на американцев».

Когда тринадцать дивизий Народной армии начали наступление Нгуен Хюэ, политрук роты Ланя сообщил бойцам, что в результате наступления удастся освободить значительную часть Южного Вьетнама. Повсюду части Народной армии будут встречены как освободители, говорили им, так же как жители города Анлок встретили своих северовьетнамских братьев. Анлок, похвастался политрук, был полностью освобожден нашими войсками. Марионеточного президента Тхьеу удерживают у власти только американские войска, две дивизии которых были постоянно расквартированы в Вунгтау для противодействия любым попыткам переворота. Если Тхьеу понадобится их защита, американцы были готовы окружить его дворец по первому требованию. Политработник предупредил Ланя и его товарищей, что американцы и их марионетки очень упрямы и не остановятся ни перед чем, чтобы сохранить власть над южновьетнамским народом. Жестокие садисты, американцы пытали и казнили всех, кто имел несчастье попасть в их руки.

Во время этой первой беседы я не пытался оспорить ни одно из заявлений Ланя. Мне было интереснее дать ему возможность подробно рассказать о том, что именно сделало его тем человеком, которым он был в день пленения. Его слова подтвердили мою уверенность в том, что воспитание на севере и обучение как солдата НВА сделали его прекрасным кандидатом на разочарование. По мере того как я слушал его рассказ о пережитых им трудностях, то все больше убеждался в том, что нам с Сангом удастся его переубедить. Картина жизни на юге, которую рисовали ему коммунистические политруки, просто не выдерживала проверки реальностью. Видеть — значит верить, ведь мы воочию познакомили его с жизнью в Южном Вьетнаме. Уже сейчас он испытал многое, что противоречило тому, во что его заставляли верить. До Ван Лань становился растерянным молодым северовьетнамцем, и теперь настало время усугубить его растерянность.

В тот день, когда я сказал ему, что пришло время отправиться в Сайгон, Лань расплылся в улыбке и с энтузиазмом вскочил со стула. Через несколько минут он был готов к поездке. Схватив свою М-16 и бандольеру с патронами, я предложил ему следовать за мной, и мы отправились в путь на моем зеленом полицейском джипе.

Дорога из Баочая, как только она пересекается с шоссе № 1, проходит мимо большого глиняного карьера, и я остановил джип у него и, выбравшись наружу, достал свою М-16. Лань сидел в джипе с недоуменным выражением лица, пока я не предложил ему выйти. Он бросил на меня недоуменный взгляд, но подчинился. Взяв в руки М-16, я передернул затвор и подал патрон в патронник.

— Вот, — сказал я, сунув ему в руки винтовку. — Давай, стреляй в карьер.

Мои ладони уже немного вспотели. Ведь человек, которого я только что вооружил, попал в плен чуть больше недели назад, и то только после того, как был ранен и у него закончились патроны. Сейчас он вполне мог пристрелить меня и уйти на болото.

Лань нерешительно взял винтовку.

— Давай, — сказал я. — Она в режиме автоматического огня. Стреляй. Мы должны добраться до Сайгона.

Повернувшись в сторону ямы, он прицелился и двумя быстрыми очередями расстрелял весь магазин на двадцать патронов. Смеясь, он вернул мне оружие, заметив только, что «оно легкое и бьет не так, как мой АК-47».

Позже, когда мы ехали по шоссе № 1 в район Хокмон на окраине Сайгона, Лань начал смеяться.

— Знаешь ли ты, дайви, что когда ты остановил джип, я на секунду подумал, что ты собираешься меня застрелить!? Я до смерти перепугался, когда вышел из джипа.

Услышав это, я не мог удержаться от смеха, хотя мой юмор не относился к тому испугу, который я ему устроил.

— Это ты испугался!? — возразил я. — А я? Это я дал военнопленному заряженную М-16. Это я был так напуган, что у меня вспотели руки. Ты мог бы легко убить меня на месте.

К этому моменту мы уже въехали в городскую черту Сайгона, проехав левее мимо огромной военно-воздушной базы Таншонныт. Мы пересекли перекресток Байхьен, где во время наступления Тет происходило ожесточенное сражение, и я свернул на бульвар Катьманг — самый прямой путь в центр Сайгона. Промчавшись мимо элегантной многоярусной пагоды Виньнгием, мы стали практически пленниками транспортного потока, затем выехали на усаженную деревьями улицу Конгли, которая привела нас к Дворцу независимости президента Тхьеу. На лице Ланя отразилось удивление от увиденного, особенно когда мы свернули на улицу Тудо, и он увидел самое сердце центра города. Я направил джип через плотный поток машин к улице Зялонг, узкой магистрали, расположенной всего в одном квартале от центра города. Жестом попросив молодого парня присмотреть за джипом, я припарковался на тротуаре перед домом № 155А, в котором располагался ресторан «Нгок Хуонг». С ним меня познакомил капитан Санг во время одной из наших нечастых вылазок в город. Он был известен своей вкусной северовьетнамской кухней, которую готовили чернозубые северовьетнамские женщины, бежавшие на юг в 1954 году. Обед в «Нгок Хуонг» под звуки традиционной северовьетнамской музыки стал отличным началом нашего путешествия по городу «Хо Ши Мину». Лань разглядывал меню, как десятилетний ребенок, впервые попавший в Диснейленд.

В тот день До Ван Лань был потрясен всем: от деликатесов на кухне «Нгок Хуонг» до шумного рынка Бентхань. Он и представить себе не мог, что Сайгон окажется таким красочным, завораживающим собранием достопримечательностей, запахов и звуков, которое предстало перед ним во время нашего быстрого четырехчасового визита. На рынке я купил ему новую рубашку и ремень, и мы пошли по бульвару Лелой к улице Нгуен Хюэ, знаменитой «Улице цветов» Сайгона. Куда бы мы ни посмотрели, перед нашими глазами представала красота сайгонских девушек, чьи красочные, струящиеся платья ао дай были, пожалуй, самой запоминающейся чертой лица города. Даже Лань, самозваный холостяк, не мог удержаться от сравнения изящных и стильных сайгонских женщин с их темными кузинами из Ханоя.

Вьетнамец оказался не единственным, кто покинул Сайгон в тот день с положительными впечатлениями. Я тоже оказался очарован городом, который за полтора года до этого так меня покоробил, что я с радостью получил приказ отправиться в провинцию. Все шрамы разросшегося города, который тогда казался таким уродливым, все еще были на месте, но мой взгляд был устремлен в иное место. Когда мы отправились в обратный путь в Баочай, я понял, что на самом деле показывал Сайгон с гордостью.

В результате поездки в столицу наши с Ланем отношения как-то коренным образом изменились. Как будто инцидент с М-16 и день, проведенный вместе в городе, позволили устранить затянувшийся барьер на пути к взаимному доверию — барьер, который упорно напоминал нам обоим о том, что мы должны быть врагами. Я перестал нервно оглядываться на Ланя на каждом светофоре, опасаясь, что он выпрыгнет из джипа и исчезнет в толпе. Когда мы вернулись в Хаунгиа, я встретился с капитаном Сангом, и мы решили, что пора приступать к реализации нашего плана по вербовке До Ван Ланя.