Я думала, я счастливая...

Глава 12

Николай снова посмотрел на часы. Уже поздно, а в квартире не умолкают смех и громкие разговоры. К Соне неожиданно завалились ее знакомые. Теперь сидят, рассевшись на крохотной кухне, дымят сигаретами и, перекрикивая друг друга, обсуждают очередной проект. Особенно старается долговязый парень с собранными на макушке в хвостик, волосами, как будто все должны послушать только его. Еще две девушки, помимо Сони, доказывают обратное. И нет этому конца и края. Половины слов вообще не разобрать, профессиональный сленг вперемешку с языком, на котором изъясняется, порой, и его дочь. Всё шумно, резко, громко. Николай привык, что у него на работе если и возникают разногласия, то всё решается сосредоточенно и тихо, а здесь просто настоящая буря. Да и дома у него никогда таких беспокойных посиделок не водилось. Они оба быстро уставали от гостей и терпеливо ждали, когда смогут остаться втроем — он, Тамара и Лёлька.

Николай встал и прошелся по комнате. Черно-белые, мрачноватые пейзажи и нечеткие, размытые лица фотографий проследили за ним. В очертаниях далекого профиля незнакомой женщины ему опять померещились черты Тамары. Он внимательно вглядывался, но каждый раз вздыхал с облегчением, показалось. Соня никогда не интересовалась его женой. Как будто ее не существует. Не расспрашивала ревниво, хороша она собой или уже давно постарела, не просила показать ее фото, не любопытничала, как она переживает его уход. Казалось, ей всё равно, будто бы она знала всегда, что Николай будет с ней. Это данность, для которой не нужно предпринимать никаких усилий. Какое-то время, по недоразумению, они находились врозь, но потом встретились, и всё встало на свои места, как и должно быть.

Снова раздался взрыв хохота. В комнате явственно ощущался запах табачного дыма. Николай поморщился — Соня не курит, но волосы ее пропитаются ядом и на время перестанут пахнуть медом и лесными травами. А он так любит зарыться лицом в шелковистый водопад и раствориться в нежности к этой хрупкой, влюбленной в него, девочке.

Недавно заезжал к матери. Она не смогла дозвониться до Тамары, разволновалась и стала названивать ему и Лёльке. Внучка уклончиво ушла от ответа, пришлось объясняться самому.

— Как же так, Коленька? — хлопала глазами Ольга Ивановна.

Коленька краснел и понимал, не хватит у него слов, чтобы донести матери, что с ним происходит. И снова нужно доказывать, что это не блажь и не глупость. Вот так случилось! Будь у него выбор, не поехал бы на тот злосчастный корпоратив! И тут же обреченно думал: это ничего бы не изменило, он встретил бы Соню, не там, так в другом месте. Она его мир. Полный и всеобъемлющий. А разве можно убежать от целого мира?

Мама вырастила его одна. Она не стала сочинять ему сказки про исчезнувшего во льдах Антарктиды героического летчика-отца. Когда зареванный Коля прибежал со двора и, вытирая сопли и слезы, зло поинтересовался, почему это он безотцовщина, Ольга Ивановна отложила шитье и просто сказала:

— Семьи, сынок, разные бывают. Вот у нас такая: я для тебя и мать, и отец…

И он как-то сразу понял. Понял и принял этот факт. Больше к матери с вопросами не лез, а если кто из мальчишек во дворе и пытался его задеть, Коля с нажимом отвечал:

— Тебе, что за дело?

И смотрел исподлобья, сжимая кулаки. Особо к нему не приставали.

Ольга Ивановна всю жизнь проработала в ателье, швеей. Строчила заурядные заказы, стиснув губами булавки, поворачивала на свету безликие манекены, втыкая в них иголки, как будто это были куклы-вуду. Морщилась, глядя на серые или мышиные ткани, быстро и по-деловому обшивала чопорных дам. Все как одна они заказывали одинаковые костюмы и радовались, что ничем не выделяются из неприметной когорты мелких управительниц.

Продленки у Коли не было, и после уроков он прибегал к матери в ателье. Она давала ему бутерброд с маслом, посыпанным сахаром, и он жевал его, с любопытством глазея на невзрачных тетенек с взбитыми в колтун волосами и непременно в очках. Они послушно поворачивались, поднимали руки, терпели жалящие уколы булавок, а потом молча скрывались за грязно-зелеными шторами примерочной. Иногда казалось, что это тоже манекены, только ожившие на время.

Устав от безликих, обтянутых тканью, туловищ, он надувал шарик желтого цвета и пририсовывал фломастером глаза с длинными ресницами и треугольными бровями, а потом пытался привязывать эту импровизированную голову к металлическому штырю, торчащему на месте шеи. Шарики не держались. Они безвольно свешивались набок, как будто кто-то безжалостной рукой, как гусенку, свернул им хрупкую шею.

Узнав о Соне, мать сварливо поджала губы.

— И знать не хочу. Не обессудь. Ты — сын, хоть и неблагодарный, но сын. Тебя не выкинешь. А невестка у меня одна — Томочка. Других не приму.

Сказала, как отрубила. И Николай знал, почему. Он и не возражал. Да и как возразишь, если это Тамара брала на работе отпуск за свой счет, когда Ольгу Ивановну пришлось выхаживать после инфаркта. Тамара моталась с баночками куриного бульона сначала в больницу, а потом и домой. Она искала врачей, приглашала их для консультаций и настояла на опытной сиделке, которую сама же и контролировала. Николай тогда так растерялся, что почувствовал себя маленьким мальчиком. Несмотря на свою слабость и невысокий рост, мама всегда была для него монолитной глыбой, высившейся над ним. Она вечна, никогда никуда не исчезнет и всегда от всего защитит. Но тут глыба пошатнулась, а вместе с ней стал шатким и весь мир Николая. Тамара этот баланс восстановила. Ольга Ивановна с гордостью рассказывала о выходившей ее невестке, приписывая свое выздоровление удивительной способности Томы четко следовать плану. День за днем, шаг за шагом. Не стала она слушать и оправдания Николая, оборвала сразу:

— Ты меня разочаровал.

И отвернулась к золотистым куполам, которые вышивала, нацепив на нос очки. «Хорошо, хоть Лёлька меня поняла», — с горечью подумал Николай, прислушиваясь к смеху на кухне.

Попробовал читать, бесполезно, никак не сосредоточиться. Мысли упрямо возвращались к Тамаре. Он беспокоился о ней, как о сестре, не находил себе места. Вчера даже позвонил дяде Юре. Тот долго отнекивался, но потом признался:

— Да, здесь она, здесь. Не велела только тебе говорить.

Николай выдохнул с облегчением. Значит, не ошибся. А что он хотел, прожив бок о бок более двадцати лет? Конечно, всё предсказуемо.

В комнату заглянула Соня. Тихо подошла, как неземное создание, ощущение словно парит над полом.

— Ты заскучал?

Обняла руками-веточками, прижалась всей пропавшей табаком кожей. Потерлась носом о его спину и замерла, как будто обрела покой и защиту. Получила, наконец, в свое распоряжение то, чего не хватало в детстве, и о чем так мечтала. Вот и сбылось. Она всегда в это верила, и когда увидела в сумраке фигуру Николая на скамейке у елей, сразу же поняла — это он.

Эти мысли навеяли воспоминания о жестком вердикте ее такого далекого и незаинтересованного в ней отца. Они случайно столкнулись на улице. Отец был не один и как всегда куда-то торопился. Его новая муза неопределенного возраста, равнодушно таращилась на Соню и Николая, не очень понимая, кто эта девушка. Отец оценивающе оглядел Николая и, уцепившись в локоть дочери, отвел ее в сторону. Покинутые ими партнеры — немолодая женщина и Николай — остались топтаться на месте.

— Он с тобой, — сказал отец, пренебрежительно кивнув в сторону Николая, — потому что ему нечем заинтересовать женщин своего возраста.

Соня вспыхнула, вырвала руку и не стала дальше слушать. Выразительно постучала согнутым пальцем по виску и побежала обратно. Пусть говорят, что хотят. У нее теперь есть Коля, вот его спина, надежная, крепкая, а вот она, Соня, под его защитой. И ничего не страшно.

Николай поймал ее руки.

— Заскучал. Ты скоро?

Соня неопределенно качнула головой, встала на цыпочки и поцеловала его в шею.

— Скоро, Коленька, скоро…

И исчезла, будто примерещилась. Николай так и не обернулся. Осталось только в воздухе приятно обволакивающее и такое родное, мамино — Коленька. Тамара его так никогда не называла. А он хотел, но не знал, как намекнуть. Незадолго до встречи с Соней, он стал таким сентиментальным, таким ранимым. Почти Пьеро из сказки про Буратино. Жаловаться на свое состояние не мог — стыдно. С Тамарой душевная близость исчезла, а он так искал родственную душу. Без нее задыхался. Появилась Соня, задышал, глубоко, жадно, как альпинист на вершине, получивший, наконец-то, вожделенный баллон с кислородом.

Он протянул руку и снял с полки прозрачный шар, внутри которого прятались избушка, зеленая елочка и маленький лыжник. Лениво всколыхнулись блестящие снежинки, закружились в медленном танце. Домик, деревце и фигурка мальчика в красном колпачке скрылись, словно началась метель. Николай поборол искушение уронить шар на пол и посмотреть, как разлетится на части привычный игрушечный мир. Неприятно кольнуло внутри: мир жены, дочери, матери уронить не побоялся… Моментально встрепенулся внутренний адвокат: «Это твоя жизнь. Она одна. Глупо жить вместе из чувства долга». Но при мысли о жене на душе теплело — не чужой она человек.

Где-то на заднем сидении машины до сих пор валяется никому теперь не нужный термос. Отвар шиповника он выпил, саму посудину сполоснул, а куда теперь ее девать не придумал. Иногда, наглотавшись холодного воздуха, садился в салон, и рука привычно искала округлый конус. Потом вспоминал — всё это было в другой жизни. Привыкал понемногу. Бережно не смешивал прошлое с настоящим. Ценно было и то, и другое. Усмехнулся: «Вроде бы и определился, а всё равно повис посередине».

Было бы легче, если бы Тамара закатывала истерики, звонила, обвиняла, угрожала и взывала к рассудку. Тогда бы злился и меньше мучился совестью. А так… Выставила его за порог, как старый сундук с рухлядью, и укатила на море. Пусть зимнее, но море же! Всегда она всё делала по-своему, с ним не считалась. Ребенка второго не родила. Испугалась, что Олька еще маленькая, а зарплаты у обоих так себе. Сама всё решила, его поставила перед фактом. Поругались тогда сильно, чуть до развода дело не дошло. Ничего, пережили. Но мысль, что у него мог бы быть сын не оставляла. Он почему-то не представлял, что могла быть еще одна дочка. А Тамару, получается, так и не простил?

Снова раздался смех, теперь уже в прихожей. Гости собрались уходить. Хлопнула дверь, и через секунду в комнату вернулась Соня. Встала перед ним, тонкая, невесомая, заиграла глазищами. Николай улыбнулся, почувствовал силу. Исчез тот плаксивый юноша из сказки, появился герой, охраняющий свою хрупкую избранницу, как нежный цветок.

— Соня, давай поженимся, — прошептал он, прижимая ее к себе.

Сгорел и рухнул последний мост, который связывал его с прошлым. Пусть будет только настоящее и будущее.