Я думала, я счастливая...

Глава 29

Сорваться в бездну ей не дали. Это не были заботливые руки невидимой помощи, что в одночасье оказались за ее спиной и бережно поддержали, не давая упасть. Не появился волшебник, который быстро, грамотно, а главное, без последствий, исправил всё, что накренилось и начало рушиться. Не случилось чудо, когда звонок оказался ошибкой или жестоким розыгрышем. Просто сначала Тамаре на грудь бросилась Ольга Ивановна, а потом приехала растрепанная, с абсолютно детскими, беспомощными глазами, Лёлька. И зарыдала прямо на пороге. Глеб уже неделю находился в командировке и не мог бросить всё и вернуться прямо сейчас.

Бабье царство. И единственным человеком, который не потерял рассудок в этом царстве, оказалась Тамара. Хотя она бы с большим удовольствием улеглась на кровать и со страдальческим лицом принимала всех, кто хлопотал, поднося таблетки или чай, поглаживал ее по волосам и шептал бесконечное: всё будет хорошо. Увы, но таких рядом не нашлось.

Тамара усадила свекровь в кресло, растерла ей ледяные, чуть узловатые пальцы, закутала в плед. Подробностей не рассказывала, да и сама-то толком еще ничего не понимала. Ольга Ивановна цеплялась за руки Тамары, не отпуская от себя.

— Томочка… ох…Тома! Разбился? Совсем убился? Ох!

По щекам текли слезы, бледные губы подрагивали, и она всё время переводила растерянные, как у ребенка глаза, то на Тамару, то на Лёльку.

— Ольга Ивановна! — бодро отвечала Тамара, — ну, кто вам сказал, что Коля убился? Небольшая авария. Я же вам объясняю, Коля жив, в больнице, но жив и травмы у него не критические.

— Ох, — причитала свекровь, — ох, я знала, добром это не кончится! Грех ведь, Томочка, грех-то какой на нем! Разве так можно было? Вот и поплатился… Говорила я ему… Давай ему позвоним, а? Почему он мне до сих пор сам не позвонил?

— Не может пока. Там же больница. И телефон мог сесть. Я позже всё узнаю. Мы туда съездим. Потом. Когда разрешат. Главное, он жив. Успокойтесь, пожалуйста, Ольга Ивановна!

Рядом на высокой безмолвной ноте плакала Лёля. Тамара разозлилась: почему ей-то всех нужно успокаивать?! Она, что, железная?! Так уже было, когда она выхаживала Ольгу Ивановну после инфаркта. Все вокруг только советы раздавали, а как доходило до дела, даже у Николая появлялись неотложные вопросы. «У тебя это получится лучше, — неизменно слышала Тамара, — ты умеешь всё планировать». Свекровь она любила, и бросить ее, конечно, не смогла. Как и сегодня. А вот Лёлька ее раздражала — что толку слезы лить? Ведет себя, как будто ей пять лет.

— Лёля! — резко сказала Тамара, чуть повернув голову в сторону дочери. — Если ты не в состоянии взять себя в руки, пожалуйста, езжай домой и жди новостей там. Телефон справочной можно найти на сайте. Я не могу утешать сразу всех!

Снова пиликнул телефон. Женя. Удивлен, почему не отвечает. Позже. Ответит ему позже. Она внимательно вглядывалась в лицо Ольги Ивановны, и та, испугавшись Тамариного тона, испуганно притихла: если Томочка уйдет, и она останется здесь одна, то умрет от ужаса точно.

— Ты, мам, всегда, как терминатор! — обозлилась Лёлька. — Ничем тебя не проймешь! Конечно, какое тебе дело до…

Тут Тамара не выдержала и, подскочив, как ужаленная, потащила Лёльку прочь из комнаты.

— Ты соображаешь, что ты несешь? При бабушке?! Ты видишь, что с ней? Сердце у тебя есть? А? Лёлька…

Ольга дернула плечом, вытерла слезы и, шмыгнув распухшим носом, просипела:

— А что, не так что ли? Скажи еще, что боишься за него…

И отвернулась к стене. Тамара вновь подивилась ее черствости. Ни помощи не предлагает, ни поддержки, только злится и требует к себе внимания. Боится ли за Николая? Да. Потому что всё еще родной человек, а это обязывает. Она поморщилась и прикусила губу, в груди закололо. Захотелось всё бросить и снова уехать к морю.

Соня очнулась на полпути к больнице. Она ни на что не жаловалась, только смотрела вокруг расширившимися от страха глазами, не понимая, что с ней. Момента аварии она тоже не запомнила. Мелькнуло что-то красное справа, а потом удар и темнота. Болела голова, ныла кисть руки, которой она успела упереться перед собой, но самые ужасные ощущения были в животе. Ей казалось, она больше не чувствует движений малыша, легких, как трепет ветерка на листьях. Рядом переговаривались врачи, их лица были спокойны и сосредоточенны. Замерев без движения, Соня пыталась поймать их взгляд для того, чтобы убедиться: с ней и ребенком всё в порядке. И тут же, как вспышка: «Коленька! Что с ним?!»

Соня беспокойно заметалась на каталке, и худой мужчина в синей форме, тут же успокаивающе сжал ее руку. Он уговаривал ее не двигаться, задавал какие-то вопросы, но Соня плохо слышала и не понимала, о чем ее пытаются расспросить. Ей рисовались жуткие картины покалеченного и даже мертвого Николая, умершего в ее животе ребенка и полной безнадежности и никчемности дальнейшей жизни. Она крепко зажмурила глаза и попыталась уговорить себя не паниковать, но мрачные картины случившейся катастрофы расцветали всё ярче и ярче. В конце концов, у нее началась истерика, и доктор быстро кивнул фельдшеру вколоть успокоительное.

Дальше ее, как неодушевленный предмет куда-то катили, снова расспрашивали, светились белые лампы, зеленела форма персонала, что-то жужжало, что-то пикало и звенело. Она ощущала холодный гель на животе, чувствовала датчик, скользивший по ее коже, смутно различала лицо молодой девушки в форменной рубашке и штанах. Запомнилась забавная шапочка, на которой были нарисованы мишки, динозавры и коалы. Коалы навеяли мысль об Австралии. Дальше перекинулись на Тимура. Снова вернулись к ее счастливой жизни с Колей и так по кругу, пока от усталости и переживаний она не заснула в палате.

Наутро недовольная санитарка принесла ей пакет с сумочкой и телефоном, и Соня принялась звонить. Сначала Коле, а потом, не дозвонившись, маме. Инесса Леонардовна долго охала и ахала, но на этом и ограничилась. Узнав, что с дочерью ничего страшного не произошло, она порадовалась и заявила, что вечером идет в театр, а потому посещение больницы невозможно. Обещала попросить отца.

— С тобой ведь всё в порядке? А с ребеночком? Ну и славно, мой котик, — услышала Соня торопливый голос. — Целую, дорогая.

Как ни пыталась Соня разузнать хоть какую-нибудь информацию о Коле, ничего не удавалось. Она даже не знала, в какой он больнице, да и вообще, жив ли? Ведь если бы он не пострадал, давно бы уже был здесь, с ней. Неуклюже сжимая телефон, она ломала голову, как еще можно выяснить, где он. Поврежденная рука еще побаливала, но перелома нет и с малышом тоже всё в порядке — получается, она легко отделалась, наверное, весь удар принял на себя Коленька. Спас их. А вдруг сам умер? Непроизвольно полились слезы. Соня снова почувствовала себя одинокой и брошенной. И очень, очень беззащитной. Как будто осиротела.

Всю неделю Тамара провела в бесконечной беготне между Ольгой Ивановной, домом и больницей. Лёлька, убедившись, что мать, как всегда знает, что и как правильно сделать, тихо самоустранилась. Она только звонила по вечерам, уточняя состояние отца, и нехотя что-то бормотала про помощь деньгами, если потребуется. Ее слезы и страдания прекратились так же быстро, как и возникли вначале. Собственно, Тамара этому и не удивилась. Но размышлять о провалах в воспитании ей было некогда. С Женей общалась урывками, кратко рассказав ему, что произошло.

— Тома, я тебе не советчик, но…

— Не надо, Жень! Я и так знаю, что ты скажешь. Но пока вот так.

Женя общение не прекратил, но как-то отдалился, и Тамара это чувствовала по возникшим холодноватым ноткам в голосе, по сухим ответам. Николаю требовалась консультация хорошего травматолога и офтальмолога, и Тамара, кинула все силы на их поиски. Сбиваясь и смущаясь, попросила Женю узнать у его мамы, к кому лучше обратиться. Лишним не будет.

Что ею двигало? Тамара никому бы не призналась. Страх. Банальный человеческий страх. Тамара боялась, что Николай превратится в обузу, и эта обуза ляжет на ее плечи. А на чьи же еще? Вряд ли его беременная подружка или Ольга Ивановна найдут в себе силы ухаживать за ним. О Лёльке и говорить нечего.

Вечерами и бессонными ночами Тамара себя ругала. И особенно после разговоров с Женей. Он не давил, не уговаривал, но время от времени мог бросить фразочку, которая и задевала Тому, и соблазняла оставить эту жизнь и вновь вернуться в прекрасное время, когда она занималась только собой. Тамара злилась. Решимость уехать, оставив разбираться с этим кого угодно, росла. Но утром она сдувалась, как старый воздушный шар, уставший болтаться под потолком после праздника. Перестали блестеть глаза, под ними выступили синяки, а воспоминания о море поблекли.

Тамара медленно размешивала ложкой прозрачный желтый мед в чашке с травяным чаем и, чуть морщась, делала осторожный глоток, с тоской размышляя, как придется выйти из дома и поехать через весь город в больницу, чтобы повидаться с докторами. И снова хотелось всё бросить и убежать. Сделать вид, что она здесь ни при чем. Только вот добрые глаза Ольги Ивановны найдут ее за три моря, будут видеться повсюду и будоражить совесть.

Сосредоточенно рассматривая попавшие в чашку травинки, Тамара усмехнулась: «А со стороны, наверное, все думают: какая благородная и самоотверженная женщина! Несмотря ни на что, так переживает за мужа». С раздражением отставила чашку: глупости! Нет тут никакого великодушия и святости. Банальное нежелание стать сиделкой. А кто бы хотел такого?

Она встретилась с врачом и невнимательно выслушала диагнозы, уяснив одно — угрозы для жизни нет. «Значит, не обманула я Ольгу Ивановну», — стучала единственная мысль, не давая вникнуть в смысл слов доктора.

— В рубашке ваш супруг родился, — подытожил эскулап, заметив, что женщина слушает его рассеянно и отстраненно. — Может второй день рождения отмечать.

— А глаза? — вынырнула вдруг из омута свои размышлений Тамара. — Как его зрение? Он не ослеп? — и сама ужаснулась этому вопросу.

Так и представилась ей, как Николай, нелепо ощупывая стены и натыкаясь на углы, бродит растерянно по квартире. Кошмар. Она даже передернула плечами.

— Насчет зрения вам нужно с офтальмологом поговорить, это не ко мне, — серьезно ответил доктор. И помолчав, добавил:

— Если хотите, вы можете навестить мужа. Только ненадолго.

Тамара испугалась. Ей совсем не хотелось видеть Николая в беспомощном состоянии, да еще и полуслепым. Но пожилой врач смотрел так сурово, будто проверяя ее добродетель, что Тамара стушевалась и закивала головой.

В палате Николай был в одиночестве. Понемногу он вспоминал все события того дня. Поездка к Тимуру, потом трамвай, а вот дальше… Что было дальше? О Соне никто ему ничего сообщить не мог, а телефон, хоть и с разбитым экраном, но уцелевший, лежал бесполезным грузом на тумбочке. Он давно разрядился. Больше всего беспокоили глаза, повязку ему так и не сняли. Он приставал ко всем с расспросами, испуганно вглядывался в черноту и постоянно ощупывал бинты пальцами. Вдруг ему послышался женский голос. Со слухом у него тоже беда, постоянно звенит в одном ухе, но свое имя он различить сумел.

— Соня! Сонечка! Это ты? — просиял он, вытягивая вперед руки.

Тамара словно натолкнулась на стену. Никаких сил подойти к мужу не осталось. Она тихо развернулась и вышла в мерцающий лампами коридор.