Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук

27

На письменном столе Семена Николаевича беспорядок. Это можно объяснить его подвижным, неугомонным умом и накрепко скрученным взрывным характером. Ему быстро становилось скучно, когда он, по прямому распоряжению Булатова «наведи порядок, ёптвою мать», начинал сортировать бумаги.

Сегодня распоряжений об уборке Семёну Николаевичу никто не дал. Булатова он видел последний раз вчера, уходя домой. Подполковник был расстроен и пил коньяк у себя в кабинете. Он понимал, что эта история с письмом аукнется всему отделу доброй-такой порцией криков и скандалов.

Я смотрел на фотографию двух тел в пищевой пленке. Людьми их вряд ли можно было назвать. Человека делает человеком, все же, дело, а мертвый дел не совершает.

Почему пищевая плёнка? Два этих тела — это пища? Для кого? Для Ротакора? Или это аллюзия на паутину? Почему тогда не взять суперклей? Из него ведь делают прекрасную паутину для антуража. Значит, убийца использовал пленку еще и для того, чтобы не замараться? Руки, ноги, промежность, глаза. Что убийца пытается сказать?

⁃ А можете дать фото одной из жертв Егорова? — я спросил у Семена Николаевича и тем, похоже, вывел его из полусна.

⁃ Зачем? — Семён Николаевич явно соображал медленно. Это последствие шока.

⁃ Мне нужно кое-что проверить. — и, я добавил, — мне нужно посмотреть на тела. — Семён Николаевич напрягся, поэтому, я сказал ещё — не думайте, что я лезу не в своё дело. Мне кажется, что я смогу кое-что узнать об убийце.

Семён Николаевич согласился. Охотно или не очень — трудно сказать. Это и не важно. Главное, что согласился. В такой ситуации было не до отношений.

Семен Николаевич нашел в беспорядке своего стола четыре фотографии. Мне не хочется называть имен этих несчастных. Скажу лишь, что это было четыре хорошенькие (при жизни) девушки, что умерли они «случайно»: то есть, оказавшись именно в то время и в том месте, где Егоров искал кого-то себе для садизма.

На первом снимке была блондинка. Двадцати пяти лет. Она лежала в высокой траве, вдоль пустой проселочной дороги. Она не была обернута в пищевую пленку (это 1). Казалось, что сам отрез конечностей был гораздо грубее (это 2).

На втором снимке была короткостриженная брюнетка. Значит, типажа у Егорова действительно не было. Никакой пищевой пленки. Есть снова безлюдная дорога. Есть отрезанные конечности. Все крайне похоже на то, что есть на первом снимке. Я разглядывал эти фото пока составлял свое мнение об «авторе» этих уродств. Тогда, все три снимка для меня были похожи или даже одинаковы. Сегодня же, глядя на то, что сделали с Булатовым и Катей, я видел разницу. И Семен Николаевич, наверняка увидит, когда ему станет легче.

Я рассказал Семену Николаевичу о том, что мне показалось странным:

— Тут словно другой человек это делает, — отметил я ему.

— Понятно, что другой, — усмехнулся Семен Николаевич, — Егоров-то сидит.

— Я не о том, — запротестовал я, — тут даже сама суть другая.

Мне не хотелось использовать словосочетание modus operandi. Но не отметить этого нельзя было.

— Ну вот и хорошо, — Семен Николаевич взял ключи со стола, — значит ты не откажешься поехать в морг?

— Нет, — кивнул я, — не откажусь.

Сперва, я не заметил, но теперь, когда мы стали собираться в морг, посмотреть на Булатова и Катю, мне удалось заметить две вещи: глаза Семена Николаевича были красными (он что, плакал?) и телефон его бесконечно вибрировал звонками. Он не брал трубку, но всякий раз смотрел, кто ему звонит.

Мы спустились. Иван крутил в правой руке резиновую дубинку. Он был на страже.

⁃ Куда собрались? — улыбался охранник.

⁃ Иди нахер, — сказал Семён Николаевич.

Уже в дверях мы встретили Игоря с Мишей, ребят из группы захвата. Они шли, толкаясь и громко высмеивая друг друга. Миша говорил, что Игорь, вероятно, гомик раз так сильно интересуется работоспособностью его пениса. Игорь соглашался, говоря, что пенис Михаила и, главное, его фертильность — это главное для друга. «Мне будет очень грустно, я серьёзно, если выясниться вдруг… что… ты не сможешь выносить нашего ребёнка». Это, кстати, было смешно. Я представил себе беременного сотрудника группы захвата. Как его, например, берут в плен, резко наставляя пистолет из-за угла. Просят поднять руки, бросить оружие. А ему нельзя. «Мне нельзя поднимать высоко руки! Ребёнок может перекрутиться!».

Нужно было как-то успокоить, привести в чувства Семена Николаевича.

⁃ Теперь, вы за главного? — не судите строго. Это явно не самый удачный способ утешить, но и не худший.

⁃ Вроде.

Семён Николаевич смотрел в окно. Его мышечный панцирь был безупречным. Руки, налитые тугими жгутами мышц. Ноги, словно обёрнутые железом. Тело, до того сильное и могучее, что не нужно никаких бронежилетов. Мышечный панцирь был безупречен.

Но, панцирь психологический разбился. Семён Николаевич был сломлен.