Загадаю Тебя

Глава 29

Оля

– Олька-Олька, такого красавца себе отхватила! – мама понижает голос до полушёпота.

Мы с ней на кухне, и я всё ещё жду объяснений.

– Я, кажется, поняла, – хитро прищуривается. – Ты бросила Никитку из-за Богдана, – не спрашивает. Утверждает.

– Нет, мам.

– Оно и понятно конечно. Не устояла… Москвич. Хорош собой. При деньгах, – рассуждает вслух, будто совсем меня не слышит.

– Мне не нужны его деньги.

– Милая, – вроде как нежно дотрагивается до моей щеки. – Все мы хотим лучшей жизни. Так мир устроен. Что ж… Не получилось в юности у меня, так может, хоть у тебя выйдет.

– Перестань, пожалуйста, – убираю от себя её руку. Ловлю себя на мысли, что не хочу всего этого. Сюсюканий, уменьшительно-ласкательных, объятий.

Не те у нас обстоятельства абсолютно.

– Я тебя не осуждаю, дорогая. Сама была такой, – снисходительно улыбается. Мол, раскусила. – Он тааак на тебя смотрит! Заинтересован. Похоже, ты как следует его зацепила. Поймала ценный экземпляр на крючок. Не упусти. Такое добро редко таким, как мы, попадается.

«Зацепила»

«Поймала на крючок»

«Такое добро»

– А ты молодец! Я тебя недооценила, Олька! – выдаёт, хохотнув.

– Хватит, – довольно резко её обрываю.

Обидно становится. Потому что контекст беседы мне совершенно не нравится. Мама явно выставляет меня охотницей за деньгами. Так ей видится ситуация со стороны.

– Что?

Замечает мою реакцию.

– Богдан ухаживает за мной, но мы не вместе. Ясно?

Она удивлённо вскидывает бровь.

– Как не вместе? Он сказал, что вы уже полгода встречаетесь…

– Нет. Я взаимностью не отвечала, – подчёркиваю, нахмурившись.

Так и есть по сути. Поцелуй и личные внутренние переживания не в счёт.

– Взаимностью не отвечала… Глупая ты, что ли? – цокает языком и возводит глаза к потолку. – Кончай набивать себе цену. Ему надоест.

– Значит, не так уж сильны его чувства, – равнодушно пожимаю плечом.

– Ой дурочка, не могу прям! Этого парня надо брать в оборот, причём не думая. Только это, я тебя прошу, предохраняйся. Чтобы не получилось, как у меня…

– Боже, мам! – краснею в момент.

– Что мам?! Ты взрослая девушка и должна наперёд думать о таких вещах, — отзывается она невозмутимо и ставит тарелки в мойку. – Оль, а кто его родители? Бизнесмены, наверное?

– Какое это имеет значение? – начинаю сердиться. – Вернёмся к нашему разговору. Дедушка в больнице, и я хочу знать почему. Что спровоцировало повышение давления и приступ? О какой квартире шла речь? Зачем вы приехали?

– Нормально… Зачем приехали. Я смотрю, ты не особо обрадовалась нашему визиту.

– Не говори, что нет конкретной причины. Мы ведь очень давно не виделись, мам…

Родительница наливает себе воды в стакан. Пьёт, а затем отходит к окну.

– У Адольфа большие проблемы, – поясняет нехотя.

– Что за проблемы?

– В бизнес были вложены деньги.

– То есть…

– То и есть. Чего вдаваться в подробности, Оль! Прогорел бизнес. Что тут непонятного? – раздражается. – Надо отдавать банку долги.

– Ты должна отдавать долги Адольфа? – уточняю нарочно, и она недовольно поджимает губы.

– Он – моя семья.

– А мы тогда кто? – вырывается у меня непроизвольно.

– Оля, пожалуйста, не переворачивай мои слова. Я имела ввиду то, что Адик мой муж.

– Вот именно, ТВОЙ муж. Дед-то тут причём?

– Квартира моя, – заявляет, сменив тон. – Если уж на то пошло.

– Да что за квартира, мама? Не понимаю, о чём ты!

– Тёткина холупа в Туле. Мне нужно переоформить её на себя и срочно продать.

– Дедушке не понравилась твоя затея.

Не спрашиваю. Констатирую, как факт.

– Человеку нужно помочь. Что ж вы думаете только о себе! Эгоизм чистой воды! Разве так можно?

Молчу.

Кто бы тут говорил об эгоизме. Не она точно.

– Поедем к юристу, а, Оль? Очень надо, – тон её голоса снова меняется и становится мягким.

– Я не стану давить на деда, – сразу отказываюсь наотрез.

– Оль, вот не пойму, ты когда такая меркантильная сделалась? Тебе итак дом и земля отойдёт после его смерти. Мало, что ли?

– Не смей говорить про это!

– Все мы там будем, – заключает философски.

– Не трогай его, мам. Итак довели до приступа.

– Никто никого не доводил. С ним совершенно невозможно общаться! Он и раньше был человеком сложным, а теперь так вообще… И часа не выношу в этом доме. Ворчит и ворчит! Как ты его терпишь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Может, если бы ты приезжала чаще…

– Мне разорваться, что ли? – всплёскивает руками. – Я нужна там. Ты уже взрослая, самостоятельная, а у сына Адольфа сложный период. Переходный возраст и…

– Ясно.

Даже не хочу это слушать! Чужие люди для неё ближе и важнее кровных родных.

– К чему эта ревность, Оль?

– Нет никакой ревности.

– Вы с дедом были бы счастливы, если бы я так и осталась одна, – демонстративно шмыгает носом.

– Мы были бы счастливы, если бы ты была с нами.

– Правильно! Одна! Кого бы я встретила здесь, в Загадаево? Одни алкаши, да женатые кругом! Нет бы порадоваться за мать, что мужчину хорошего нашла. Вырвалась за границу! Только обвиняете!

– Не обвиняем. Мы уже давно привыкли жить вдвоём. Я лишь сказала, что очень скучаем по тебе. Ты же совсем пропала. Забыла о нас, – едва не плачу, изо всех сил сдерживая слёзы.

– Ты сама не звонишь мне! – действует по принципу: «Лучшая защита – это нападение». – На сообщения отвечаешь односложно или вообще молчишь.

– Что такое сообщения, мам? Набор букв, смайлы, картинки… Знаешь, как хотелось, чтобы ты успокоила меня перед экзаменами? Как хотелось выбирать вместе платье, видеть тебя на выпускном? Когда вручали те самые аттестат и медаль, которыми ты так гордишься.

– А говорила, что не обижаешься, – с укором на меня смотрит.

– Речь не про обиду, а про то, что в самые значимые моменты моей жизни ты была не рядом, а где-то далеко.

– Имей совесть! – восклицает возмущённо. – Я жила лишь для тебя целых десять лет! И в Москву была вынуждена уехать работать. Не развлекалась, знаешь ли…

– Ладно, мам, проехали, – разочарованно вздыхаю. Бесполезно говорить с ней. Не достучаться. – Я пойду спать, устала. Завтра прямо с утра поеду в больницу. Ты со мной?

Отрицательно качает головой.

– Он видеть меня не хочет.

– Ну и пусть.

– Лишний раз нервировать. Зачем?

– Как хочешь, – разворачиваюсь, чтобы уйти.

Искренне её не понимаю.

– Так что с квартирой? Она нужна мне, – доносится в спину.

А мне все эти годы нужна была мать.

Останавливаюсь.

– Он сделал на тебя дарственную, – недовольно цедит. – Ты совершеннолетняя, а значит сама можешь распоряжаться имуществом.

«Сделал дарственную».

– Оля, я с тобой разговариваю! – очевидно, теряет терпение.

– Я поступлю так, как скажет дед, – отвечаю, развернувшись к ней корпусом.

– Не жадничай. У этого твоего заряженного мажора стопроцентно всё есть, а нам с Адольфом позарез нужны деньги! Дочка…

– Как дед решит, так и будет, – уверенно повторяю ещё раз и выхожу из кухни.

Всё равно больше нам беседовать не о чем. Сегодня я, как никогда, почувствовала, что мы отдалились друг от друга на максимум.

В зале работает телевизор. Включён не привычный для меня канал про охоту и рыбалку, а музыкальный, транслирующий зарубежные и отечественные клипы.

Сейчас на экране один из них. Полуголые девушки в откровенных купальниках. Солнце. Бассейн. Вода.

Богдан такое любит. Помню, как в Новогоднюю ночь он сам рассказывал про подобные вечеринки, устраиваемые его друзьями.

В кармане настойчиво вибрирует телефон.

Достаю. Читаю сообщения от Сени. Вижу, что она звонила трижды. Наверняка очень переживает.

Пишу ответ. Говорить пока не готова. Она поймёт.

– Всё нормально, Оль?

Отрываю взгляд от экрана. Встречаемся с Богданом глазами.

– Да.

Только сейчас замечаю, что у него на руках Персик. Шерстяной предатель дремлет и мурчит, пока парень чешет ему пузо.

– Я постелю тебе в гостевой. Помнишь, где комната?

– Да.

– Утром сможем поехать к дедушке в Ипантеевку?

– Конечно сможем.

Киваю и покидаю зал, как всегда, ощущая затылком пристально-раздражающий взгляд немца.

**********

Этой ночью я очень долго ворочаюсь в постели. Почёсываю за ушком пушистого друга, устроившегося под боком. Мысленно молю Боженьку дать деду здоровья и сил. И, знаете, всё больше и больше злюсь. На маму.

К сожалению, интуиция меня не подвела. Родительница, как я и думала, очутилась в Загадаево неслучайно.

В памяти всплывает наш с ней разговор. Как не прискорбно, но цель её приезда предельно ясна. Мама пожаловала домой за квартирой и настроена весьма решительно, что лишь сильнее меня огорчает.

Удивил по-своему, конечно, и дед. Во-первых, тем, что я ни сном, ни духом про некую недвижимость в Туле. Во-вторых, тем, что умудрился сделать дарственную. Не представляю, когда и где он успел оформить эту бумагу в столь кратчайшие сроки.

Видимо, мама начала требовать квартиру ещё до своего приезда. Вот он и сообразил по-быстрому. Умеет.

Чёрт возьми, как же неприятно всё это! Родные люди ссорятся из-за квадратных метров. Окончательно портят отношения и некрасиво поступают друг с другом.

Если раньше я ещё как-то надеялась на то, что всем нам удастся сблизится, то теперь… Увы. Искренне не понимаю, как это вообще возможно.

Довели до деда до приступа. Не прощу. Ведь никакие проблемы, материальные или иные, не стоят здоровья самого близкого для меня человека…

Веки тяжелеют. Какое-то время спустя мне всё-таки удается задремать под аккомпанемент мурлыканья моего кота.

Правда в Царстве Морфея пребываю по ощущениям недолго. В определённый момент я просыпаюсь, внезапно почувствовав, что меня… кто-то трогает. Чья-то рука гладит по плечу, талии, животу, бедру. Спускается ниже.

Резко распахнув глаза, испуганно всматриваюсь в темноту, заподозрив неладное.

Дальнейшая череда событий происходит очень быстро. Человека, сидящего на моей постели, сдёргивают с неё и буквально отбрасывают к противоположной стене.

С грохотом падает полка с книжками и прочей утварью.

Персик подрывается и шустро удирает.

Вскочив, и я отползаю назад, к изголовью кровати. Спросонья не додумываюсь сразу включить ночник. С минуту соображаю, а когда наконец делаю это, вижу в своей комнате следующее: по пояс голый Богдан, злой и разъярённый, бьёт немца кулаком по лицу. Отчего тот теряет равновесие, падает и мешком сползает по стене.

– Ах ты ж гнида похотливая!

На отчима обрушивается один удар за другим.

Лёжа на полу, Адольф мычит что-то нечленораздельное и беспомощно прикрывает голову руками, предпринимая попытку защититься.

Принюхиваюсь. Запах алкоголя режет нос.

– Богдан, не надо, хватит! – предчувствуя беду, считаю своим долгом вмешаться.

Едва спрыгиваю с кровати, как на пороге моей комнаты оказывается мама. Ночнушка. Бигуди. Прищур.

Видимо, мы её разбудили.

– В чём дело? О, Боже! Адик! Немедленно прекратите! – верещит на весь дом сиреной, пока её возлюблённого вышвыривают в коридор. – Не бей его, сволочь! Адик! Адик! – истерично кричит, глядя на пьяного мужа, неспособного даже подняться. – Отпусти его, парень! Не трогай его! Брысь!

Богдан никого не слушает. Продолжает дубасить Адольфа, явно смирившегося со своей участью.

– Аааа! Что ж творится-то! Что творится! – мать бежит к окну и настежь его открывает. – Помогите, люди добрые! Убивают! Ой убивают! – вопит она громко.

– Богдан, остановись, не надо, – что есть сил висну на его руке. – Пожалуйста, прошу тебя. Слышишь?

Отчим в крови. Мечущаяся по коридору мать бьётся в истерике.

Мне жутко страшно. Наверное, именно это Богдан читает в моих глазах, когда поворачивается.

– Не надо, – дрожа, шепчу одними губами.

– Ааадик. ААААДИК, тебе больно? – мать бросается к мужу, падая на колени. – Ох! Бедный мой! Милый мой! Какой кошмар! Какое безобразие! Я счас же звоню в полицию, Ольга! – оборачиваясь через плечо, сообщает грозно. – Посадят твоего москвича надолго!

– Мам!

– А если увечья какие серьёзные нанёс, так век не расплатится! Пожизненно платить нам будет! – угрожает, тыча в Сухорукова пальцем.

– А вы и рады такому раскладу, – ухмыляется тот. – Одно бабло у вас на уме.

– Адик, полежи-ка, вот платок, возьми, – переходит на немецкий, потом опять на русский. – Щас-щас! Полицию приглашу сюда. Разберёёёмся. Побои снимем! – поднимается и идёт, судя по всему, к телефону.

– Не забудьте указать, мамаша, что муж ваш домогался до вашей дочери, – бросает Богдан ей в спину.

– Чего?

Тормозит, как вкопанная. Медленно разворачивается. Глаза по пять рублей. В них чистое, неподдельное изумление.

– Это что ещё за ересь такая? – издаёт нервный смешок.

– Он трогал спящую Олю. Совсем не по-отечески.

– Нет.

– За это, собственно, и получил звездюлей. Я сам всё это видел, ведь в комнату вошёл практически следом.

– Глупости! Вы порочите честное имя моего мужа! – голосит, оскорбившись.

– Это правда, мам, – подтверждаю слова Богдана.

– Какая бессовестная ложь! Как не стыдно! – отрицает услышанное.

– Верите или нет, а этого, – Сухоруков кивает в сторону немца, – в доме не будет. Теперь ясно, почему Степаныч ненавидит этого фрица. Раньше всех его спалил, – решительно направляется к отчиму. Хватает его, вынуждая подняться на ноги, и буквально пинками выкидывает из дома.

– Не трогай его, москаль! Не смей!

Но остановить парня не представляется возможным. Он очень зол. Наверное, вот таким сердитым я Богдана ещё никогда не видела. Аж не по себе.

– Ну-ка отойди от него!

Босая стою на крыльце. Наблюдаю за тем, как мать ревёт над стонущим мужем, брошенным лицом в снег.

– Зайди в дом. Заболеешь, – говорит мне Богдан, поднимаясь по ступенькам.

– Оля, что за произвол? Кем он себя здесь возомнил? – рыдая, возмущается родительница.

– Так ты не веришь мне? – только и могу спросить в ответ.

– Не верю! Конечно, я тебе не верю! – уверенно выдаёт она. – Придумать такое! Совсем спятила, Оль? Адольф, как ты? Где болит? Скорую вызываем?

– Даже сейчас ты выбираешь его, – разочарованно подытоживаю глядя на то, как она над ним трясётся. – Лучше вам уехать, мам. Завтра же.

– Командовать удумала? Никуда я не поеду, пока квартиру мне мою не отпишите!

– Идём, Оль. Ты замёрзла, – Богдан насильно уводит меня в дом. Провожает до гостевой комнаты, укутывает одеялом и чуть позже даже приносит горячий чай. Мой любимый. Ромашковый.

– Спасибо.

– Согрелась? – садится рядом.

– Да. Что там сейчас происходит? – нехотя интересуюсь. Честно сказать, после всего… меня не особо волнует состояние наших «гостей». – Вы опять ругались? Я слышала шум и голоса.

– Твоя мать снова угрожала мне тем, что посадит за решётку, – отзывается он предельно спокойно.

– Скорую вызывали?

– Она пыталась, но ей отказали. Вроде как сосед ваш в травмпункт их повёз.

– Понятно.

В комнату робко заглядывает пушистый трусишка. Мяукнув, чешет ко мне и запрыгивает на кровать.

– Богдан, что если они и правда обратятся в полицию? – устало потираю переносицу.

– Пусть обращаются на здоровье. И пусть скажут спасибо за то, что я не применил по назначению ружьё твоего деда, – добавляет он на полном серьёзе.

Смотрим друг на друга.

– У тебя будут проблемы, – бормочу я расстроенно.

– Оль, не думай об этом, ладно? Ложись поспи. Три часа ночи.

– Какое уж тут поспи? – вздыхаю вымученно и ставлю пустую кружку на тумбочку.

Мало того, что за квартиру с матерью накануне поскандалили. Так теперь ещё и это…

– Всё давай, хватит тревожиться и дёргаться. Укладываемся, – поднимается с постели, идёт к двери. Щёлкнув выключателем, возвращается.

Гаснет свет.

Где-то тут я и осознаю, что нахожусь не у себя в комнате.

– Двигайся, Оль, – выдаёт невозмутимо.

– Ты что, тоже здесь спать собираешься? – спрашиваю озадаченно, отползая к стеночке.

– Одну тебя я точно не оставлю.

– Но…

– Миронова, ложись уже, а… – Приставать не буду.

Кровать прогибается под его весом. Он ложится рядом на спину и я, несмотря на данное им обещание, начинаю очень сильно нервничать. Мы же, как никак, спим с ним в одной постели…

– Богдан, – мне с трудом удаётся выдержать несколько минут тишины. – Спасибо тебе.

– За что?

– За всё, – в полутьме очерчиваю взглядом его профиль.

Я и правда очень благодарна. По большому счёту, зачем ему было срываться из Москвы в Загадаево? Брать чужую машину, тратить своё время и выходные.

Опять же конфликт с родителями вспоминается. То, что отказался жениться на Эле. Ушёл из дома, лишившись того, к чему привык.

Неужели всё это и впрямь ради меня?

– Будешь так на меня смотреть, нарушу своё обещание, – предупреждает вдруг, подловив меня на том, что я его бесстыдно разглядываю.

– Спокойной ночи, – поворачиваюсь на другой бок и утыкаюсь пылающей щекой в подушку.

PS Уже утром я проснусь в объятиях Богдана, неосознанно прижимающего моё тело к себе.

И да, увы, утро не будет добрым, ведь в шесть утра мама пришлёт мне на телефон гневное сообщение.

«У Адольфа сотрясение мозга, сломан нос и три ребра. Или отписываешь мне квартиру, или твой столичный хахаль загремит в тюрьму. Клянусь, Оля, я не шучу!»