Заметки из путешествия в Россию

Письмо одиннадцатое. Женская тюрьма, встреча с попом

В женской тюрьме я тоже побывал.

Начальник тюрьмы — бывший рабочий. В буржуазных странах чиновнику нужно протирать штаны двадцать лет, прежде чем высшее начальство поверит в его способность управлять тюрьмой. Здесь же достаточно здравого смысла и организаторских способностей. Мне было интересно, как мужчина получил должность начальника.

Его делегировала партия.

В одном помещении женщины встречаются с родственниками: два ряда открытых, похожих на коробку кабинок, разделенных небольшими проемами, с одной стороны — заключенные, с другой — посетители. Небольшой проем заставляет всех думать, что нужно говорить очень громко, и комната наполнена шумом сбивчивой речи.

Каждой заключенной разрешены свидания сначала раз в неделю, а затем каждый день.

Если в мужской тюрьме большинство сидит за растрату, то здесь — за кражу.

В основном молодые девушки. Некоторые — рецидивистки, сидят уже в пятый-шестой раз.

В мужской тюрьме порядка больше. Женщины в заключении, кажется, теряют все качества хозяйки. Они не могут обустроить быт, не ухаживают за собой. Правда, тюрьма в день моего визита была переполнена. Сюда перевели заключенных из другого места.

Мастерские — прачечные, гладильные, швейные — более примитивные, чем в мужской тюрьме.

Замечаю играющих детей. Слышал, что некоторые матери приводят с собой детей. Им разрешено свободно передвигаться по тюрьме.

Мне показали женщину, бывшую сотрудницу охранки, приговоренную судом к смертной казни, а затем помилованную до десяти лет лишения свободы.

Советское правительство изучает дела царской полиции и преследует тех, кто состоял на службе в полиции, предавал революционеров за деньги или работал провокатором в рядах рабочего движения.

Акт справедливости, который может отвергнуть только лицемер.

Женщина, с которой я беседовал, после революции работала на ленинградском заводе.

Ее ценили, и она была избрана в Совет. Я верю, что она сожалеет о своем прошлом и серьезно настроена трудиться «новым человеком».

Настаивали, чтобы она вступила в партию. Она всегда отказывалась. В конце концов она доверилась подруге и рассказала ей, чем занималась раньше. Та посоветовала пойти добровольцем в ЧК, чтобы она и другие, кто знал о ее работе, свидетельствовали в ее защиту. Она так и сделала. Подругу тоже осудили.

Жена шпиона, дочь священника, была приговорена к смертной казни, а затем помилована до десяти лет. Цензура перехватила письмо ее мужу, в котором содержалось доказательство того, что он переправлял через границу секретные военные документы на службе польского правительства.

Смотрю на молодую женщину восемнадцати лет.

— А почему вы не заявили на мужа?

— Почему вы этого не сделали? — спрашивает сопровождающий меня надзиратель.

— Я не предам мужа.

Надзиратель, коммунист, качает головой. Для него коллективное превыше частного. Он без колебаний застрелил бы лучшего друга, если бы тот предал общее дело.

По тому, как женщины разговаривают с охранниками, вижу, что воинская субординация здесь отсутствует, преобладает дружелюбный, почти товарищеский тон.

Когда я собирался уходить, начальник тюрьмы спросил меня о впечатлениях. И вот я уже беседую с ним о том, какие новые формы придумает будущее общество вместо тюрьмы. Заключенный, что бы он ни совершил, является несчастным существом, которое расплачивается за нашу вину. Не существует индивидуальной вины, один человек всегда несет ответственность за действия другого. Только случайность одного приводит в тюрьму, а другого нет. Трагическая цепочка событий может превратить каждого из нас в вора, мошенника, убийцу.

Начальник просит меня написать несколько слов в книге посещений. Я листаю страницы. Ранее существовало раболепство перед престолом, сейчас — раболепство перед пролетариатом.

Хочу поделиться с Вами записями некоторых посетителей.

«Это самое интересное место, которое я когда-либо посещала. Чистота невероятная». Сесилия Купер.

«Многие европейские женщины-пролетарии были бы счастливы вести жизнь, подобную той, которая существует в этом исправительном учреждении». Лукас, Вена.

«На меня тюрьма произвела благоприятное впечатление, и если бы она была в новом здании, можно было бы даже опасаться, что некоторые женщины будут чувствовать себя слишком комфортно». Гиза Шульц, сотрудница газеты Prager Tageblatt.

Надеюсь, Вы согласитесь, если я пожелаю этой Гизе Шульц провести несколько лет в женской тюрьме.

Перед тюрьмой я вижу попа, который только что навестил дочь. Завожу с ним беседу. Сначала он относится ко мне с подозрением, затем начинает больше доверять, когда слышит, что я знаю о судьбе его дочери. Мы говорим о стремлениях новой церкви, признающей советскую власть. Священник говорит, что новая церковь терпит крах и до смешного мала. В Москве из четырехсот храмов три принадлежат новой церкви, а из полутора тысяч священников пятнадцать-двадцать — новому течению.

— Вы довольны тем, как посещают церковь?

— Приходит много стариков, молодежь приходит редко. В школах больше нет уроков религии. Поскольку молодым людям не хватает религии, им не хватает морали и устоев. Преобладает сила и грубость. От этого страдаем особенно мы, священники, даже в суде учитываются только интересы рабочих, правы они или нет.

— А при царизме не было классового правосудия? Разве суд не выносил тогда решение в пользу власть имущих?

— Это неправильно. Я жил в рабочем квартале и видел, как обходятся с рабочими. Рабочих эксплуатировали, да, это правда.

— Вы думаете, что многие в Советской России хотят возвращения царизма?

— Так нельзя ставить вопрос. Те, кто не хочет царизма, необязательно хотят советской власти. Церковь осталась могущественной, несмотря на борьбу против нее. Особенно она сильна в сельской местности.

— Молодые сельчане тоже ходят в церковь?

— Редко. Но когда им исполняется двадцать шесть или двадцать семь лет, они возвращаются в церковь. Нам не хватает только денег. Правительство не дает ни копейки…