Заметки из путешествия в Россию

Письмо второе. Первые дни в Москве

Город, нехватка товаров, крестьяне.

Сани везут меня по Москве. Что за варварское смешение деревни и города, безвкусица домов нагромождена в такое безобразие, что оно становится стилем. Хаос домов всевозможных размеров, имитирующих все известные стили (особенно гротескно выглядит немецкий югендштиль) сначала пугает, а потом вызывает смех. Наконец, несколько дней спустя, всё становится привычным и не раздражает.

Я живу в маленькой, довольно бедно обставленной гостинице на Садовой-Триумфальной улице, как я слышал, в царское время здесь был дом свиданий. Гостиница государственная. Номер недешевый, стоит 6 рублей (где-то 13 марок), поесть в ресторане тоже дорого, и это не всегда знаменитая русская кухня. Гостиничный общепит отдан в аренду частному лицу. Когда жалуюсь ему, что он берет за котелок воды 30 копеек (примерно 65 пфеннигов), а за чай и черствый хлеб — рубль (2,16 марки), он отвечает, что иначе не покрыть налоги.

Первое сильное впечатление на улице — отсутствие контраста между роскошью и крайней нищетой. Все одеты скромно, в первые дни кажется, все — рабочие. Однако позже глаз улавливает отличительные нюансы и замечает нэпманов, отщепенцев буржуазии, интеллигентов. И ни в одном московском квартале не заправляют буржуа, как в Берлине, Лондоне, Париже. Город принадлежит рабочим.

В витринах магазинов продукты, деликатесы, одежда. Всё очень дорого. Но в три раза дороже для европейца, курс рубля — треть от реальной стоимости.

Официально инфляции нет, рубль не продается на крупных мировых валютных биржах, инфляция заметна только за счет повышения цен.

Некоторые вещи невозможно достать, например галоши. И это в России! Пару женских галош еще можно заполучить, женщины выстраиваются в очередь к магазинам. Мужские галоши невозможно раздобыть даже втридорога у спекулянтов на полузапрещенных толкучих рынках. Кто-то мне объяснял, что галоши целыми вагонами были отправлены в города на другом конце страны, отсюда и дефицит. Но, вероятнее всего, не хватает сырья или средств производства.

Нехватка сырья и связанный с этим кредитный голод — проблемы, которыми занята русская экономика. Все текстильные фабрики в ближайшие дни закроются на две недели из-за нехватки сырья. Европейские государства не могут и не хотят дать Советской России необходимый кредит, Америка тоже тянет. Если бы России удалось заполучить кредит Америки для развития экономики, она стала бы промышленной и сельскохозяйственной основой Европы.

Возникает вопрос, какие последствия повлекут за собой крупные вложения иностранного капитала. Не будет ли советское правительство вынуждено пойти на уступки, которые со временем поставят под угрозу основы государства рабочих? Коммунистическая партия контролирует весь государственный аппарат и Красную армию, ей не нужно опасаться незамедлительных последствий. Но в будущем? Сегодня правительство вынуждено идти крестьянам на уступки, которые уже сейчас влекут за собой ослабление пролетарских требований. Поскольку 90 % населения — крестьяне и правительство не может быть против них, оно не может избежать уступок. Ленин совершил политический шаг, когда после кронштадтского мятежа официально пошел на уступки, прежде чем крестьяне начали добиваться их. Но сие не означает, что все крестьяне — противники советской власти. Если сегодня их спросят: «Хотите ли вы вернуться к царскому режиму?» — правительству не стоит опасаться даже парламентской демократии, ни одного крестьянского голоса не будет отдано в ее пользу.

Государство оказалось неспособным обеспечить крестьян необходимыми товарами, пришлось дать им возможность купить их. Во времена военного коммунизма крестьянин сдавал излишки зерна, данное государством обещание поставлять взамен товары сдержать не получилось. Следствие — нежелание и сопротивление. Крестьянин всё меньше и меньше возделывает поля. Сегодня он платит часть налогов деньгами, продает зерно на свободном рынке, ловко использует гротескную конкурентную игру артельных и государственных закупщиков в своих интересах. Его больше не вынуждают, как во времена военного коммунизма, против воли покупать кучу ненужных вещей, чтобы купить необходимую.

Однако правительство идет на уступки не только в экономических вопросах. Закон о браке в Советской России подвергается пересмотру — из-за крестьян. Вынесение на рассмотрение вопроса о том, что неузаконенный брак следует приравнять к законному, вызывает недоумение у обывателя. Если бы большинство населения состояло из рабочих, дискуссия была бы бессмысленной. Но для крестьянина этот вопрос имеет огромное значение. Хотя вся земля национализирована, он обрабатывает пашню как своего рода наследный арендатор и подобно землевладельцу, желает, чтобы она не была раздроблена между многочисленными, возможно, враждующими наследниками. Нельзя также забывать, что крестьянин традиционно живет по заветам православной церкви[5].

На заре революции многие большевики верили, что антицерковная пропаганда сотворит чудеса с просвещением крестьян. Они ошиблись, не всякая форма антирелигиозной пропаганды сегодня приветствуется правительством. Тем не менее было бы ошибкой полагать, что поддержка, которую получила примирившаяся с советской властью (переоцененная по влиянию) ветвь православной церкви, представляет нечто большее, чем промежуточный эпизод.

Крестьяне настолько пребывают в суеверных представлениях, что, когда Красная артиллерия стреляла из пушек в грозовые облака, чтобы не допустить осадков в виде града, в деревнях поднялся крик: «Посмотрите только на этих большевиков, они из пушек стреляют в Господа Бога!»