Вчера мне довелось побывать на заводе АМО в Ленинграде. До революции автомобили здесь только ремонтировали, теперь собирают. На заводе трудится 15 000 человек, 3000 — коммунисты и 12 000 — беспартийные. Доля коммунистов здесь особенно высока; как правило, таковых всего 10 % от общего числа трудящихся. Коммунистическая партия требует от своих членов армейской дисциплины, на каждого возлагая обязанности и каждого привлекая к труду. Зачастую в пропагандистских целях партия на полгода направляет рабочих из большого города в какую-нибудь деревушку в сотнях километров от ближайшей железнодорожной станции. Новых членов в партию принимают неохотно. Каждого тщательно проверяют, оценивают, каждому предстоит пройти испытательный срок на правах «кандидата». Раз в два года в рядах партии непременно устраивают массовую чистку. Всех ненадежных, колеблющихся, ленивых, уязвимых изгоняют.
На заводе упразднена система надзирателей. Рабочие разбиты на бригады, в каждой выбирают ответственного, он же контролирует работу. Начальник завода — бывший рабочий, его заместитель — «спец», в прошлом инженер. Заместителю платят вдвое больше, чем директору, только потому, что первый в коммунистической партии… не состоит. Ни одному члену партии, будь то народный комиссар или рабочий, не позволено получать больше 180 рублей в месяц.
Запрашиваю ведомость. Самая низкая зарплата — 40 рублей в месяц, самая высокая — 180. Такую сумму получают лишь некоторые специалисты. Меня удивляет разница в зарплатах. Такого разброса в Советской России быть не должно. В среднем месячная зарплата — 60 рублей. На фоне трат на жизнь — совсем немного.
Обращаюсь к анархо-синдикалисту, рассчитывая на бóльшую откровенность и критику.
«В материальном плане жизнь мало изменилась, впрочем, следует помнить: мы платим лишь малую часть от аренды, раньше ее вычитали из зарплаты. Зато рабочий на заводе — человек, а не просто „рабочие руки“, как раньше. Выходные стали разнообразнее: есть клубы, библиотеки, недорогие билеты в театр, есть санатории, где можно оздоровиться в отпуске; мы верим, что с каждым годом условия жизни будут всё лучше. Конечно, было бы гораздо легче, если бы Советскую Россию не бойкотировало столько капиталистических стран, если бы мы могли развивать нашу богатую страну. И пусть европейцы не думают, будто анархо-синдикалисты и оппозиционеры в случае войны с Советской Россией оставят страну в беде. Они будут защищать первое в мире государство рабочих, как и коммунисты. Пусть не мешают трудиться, а всё плохое, что мы найдем в нашей системе, в бюрократии, мы искореним сами».
Заглядываю в библиотеку. В ней несколько сотен книг, как беллетристика, так и социалистические. Здесь и Гоголь, Тургенев, Пушкин, и новые молодые писатели. Из немецких и зарубежных авторов — Барбюс, Бехер, Даудистель, Киш, Роллан, Синклер, Вассерманн, Цвейг.
Рабочие жаждут знаний. Замечаю доску для вопросов. Тот, кто чего-то не знает, задает волнующий его вопрос. Знающий же крепит на доску листок с ответом. Среди вопросов встречаю:
Что такое полярность?
Что есть противоречие?
Что означает «гипотеза»?
Кто может рассказать о Синклере?
Кто знает что-нибудь об Эйнштейне?
Кто может что-нибудь рассказать о Мексике?
Каждый завод, каждая тюрьма, каждая школа, каждый дом выпускает стенгазету. Ее не печатают, члены редколлегия собирают заметки и переписывают их от руки. Стенгазета — это отдушина для критиков: в ней осуждают ненадлежащие условия жизни и труда, порицают поведение отдельных лиц.
Прошу перевести мне очерк на тему, когда произойдет революция в Германии. Он оканчивался фразой: «Красная гвардия готова выступить маршем вместе с немецкими товарищами».
В прочих подобных очерках мне встречаются весьма наивные взгляды на политическую ситуацию. Если меня спрашивают, не стоим ли мы в Германии на пороге революции, я отвечаю отрицательно и удостаиваюсь недоверчивых взглядов.
По словам одного рабочего, надежды на революцию в Германии в октябре 1923 года были столь сильны, что многие студенты с особым рвением стремились овладеть немецким языком, дабы продолжить обучение в Германии.
Уже покидая завод, вижу, как рабочих на выходе обыскивают.
— И рабочие это терпят? — изумленно вопрошаю сопровождающего.
— Так решил коллектив.