Записки изыскателя

Перевал

Наконец мы прибыли в район начала работы. После тяжелой дороги экспедиции надо было дать отдых, а за это время подготовиться к изысканиям.

Пока велась подготовка, нам с дядей Ваней предстояло произвести глубокую рекогносцировку, чтобы наметить общее направление трассы на несколько десятков километров вперед и найти правый приток, по которому должны выйти к перевалу.

Взяв еще одного рабочего, мы верхом быстро продвигались вниз по течению реки, определяя по времени пройденный путь и замечая все подробности долины, чтобы потом решить вопрос, где лучше укладывать трассу.

О притоке мы знали только одно, что где-то значительно ниже по реке Оротукан должен находиться распадок с ручьем, в устье которого два года назад стоял лагерь геологов, и они сделали затески на деревьях. Значит, нам требовалось обязательно найти эти затески.

В прошлом году трассу мы вывели на левый берег реки Оротукан. Теперь же в связи с тем, что маршрут изысканий должен пойти по одному из правых притоков, нам предстояло наметить место перехода через реку Оротукан и перебросить дорогу на правый берег.

Мы ехали по широкой долине, окаймленной высокими темными сопками, покрытыми густо разросшимся стлаником.

Сама река текла на дне извилистого каменистого ущелья с отвесными берегами, достигающими местами высоты двадцати пяти метров.

На одном из участков мы выбрали, наконец, удобное место для переброски трассы на правый берег. Решив этот вопрос, дальше двигались уже только по правому берегу. Мы тщательно обследовали все встречающиеся распадки и притоки, но нигде, не находили условных знаков геологов.

Проблуждав весь день по тайге и окончательно измучившись, остановились, наконец, на ночлег. Выбрали открытое место на галечной отмели, расседлали лошадей, стреножили их и пустили собирать прошлогоднюю траву, а сами развели костер, расстелили для ночлега палатку и стали готовить незатейливый ужин и кипятить чай.

За ужином мы подвели итоги сегодняшнего дня и были весьма обеспокоены тем, что не нашли до сих пор нужного притока.

День постепенно стал сереть, и над тайгой опустилась северная весенняя ночь.

Тайга молчала. Стояла как бы осязаемая тишина, нарушаемая изредка только треском огня в нашем костре да тихим плеском воды протекавшего недалеко ручья. Воздух был напоен каким-то смолистым ароматом, напоминающим немного запах ладана. Тихая таежная ночь.

Невольно вспомнились и другие ночи, ночи на Большой земле, в Москве, но это было так далеко от нас, трех человек, молча курящих трубки у багряного огня костра, в «глухой, неведомой тайге».

Но пора отдыхать, ведь завтра опять придется ездить весь день в седле и искать загадочный распадок.

На следующий день, проезжая по тайге, заметили несколько затесок, а немного спустя появилась едва заметная тропа, приведшая нас в распадок, по которому протекал ручей.

В устье ручья были обнаружены следы стоянки лагеря. Зола от костра, банки из-под консервов, срубленные деревья и много других следов говорили о том, что здесь когда-то были люди.

Тщетно искали мы нужные нам затески, их не было. Все же решили искать перевал в верховьях этого распадка. Проехав немного по долине ручья, мы вскоре потеряли всякие следы людей. Тропа совершенно исчезла, и в этот день до верховья ручья мы добраться не успели.

Так как поиски перевала отняли бы у нас много времени, то мы решили возвращаться в лагерь и подвести сюда трассу, а потом, подойдя с изысканиями к распадку, приступить к поискам перевала. Переночевав еще раз в тайге, на третий день мы вернулись в лагерь.

И началась обычная жизнь экспедиции с ее переездами, устройством новых стоянок, работой, вечерним отдыхом и разговорами в палатках при свете самодельных светильников из гильз патронов.

Обычно от каждой стоянки лагеря работы производились в пределах шести километров. Как только трасса уходила вперед на это расстояние, лагерь немедленно перебрасывался на двенадцать километров дальше по направлению будущей трассы. И часто мы видели своих хозяйственников и камеральщиков, переезжающих на новое место.

Уйдя утром на работу с одной стоянки, мы к вечеру приходили на новую, расположенную где-либо в тайге, километрах в шести от конца трассы. Если же лагерь разбивался дальше, чем за шесть километров, тогда нашему завхозу Куприянову доставалось от ребят. Ведь им приходилось пешком по тайге проходить большие расстояния.

— Куприянов! — еще не дойдя до лагеря, кричал Фомич. — Опять на два километра дальше отъехал! Не жалеешь ты нас, геологов! Набегаешься за день, да еще шагай в лагерь такую даль. Совсем без ног остались. Верно, Сашок?

— Конечно, далеко заехали, — поддерживал Фомича его напарник геолог Саша.

Куприянов привык к подобным обвинениям, никак на них не реагировал, и весь пыл воинственно настроенных геологов быстро сходил на нет.

А в дни переездов действительно больше всех доставалось нашим геологам Фомичу и Саше. У них было много работы, и в особо сложных и тяжелых в геологическом отношении местах они не успевали произвести почвенно-грунтовые и инженерно-геологические обследования проложенной за день трассы.

Все данные геологи получали в основном из разрезов заложенных шурфов (глубоких ям) и прикопок. Для их рытья в распоряжение Фомича и Саши выделялось пять человек рабочих, но когда встречалась вечная мерзлота, эти рабочие не справлялись сами, и в помощь им выделялись еще несколько человек.

Помимо обследования трассы, в обязанности геологов входили поиски строительных материалов и разведка ближайших карьеров. И естественно, что после целого дня беготни по тайге лишние два километра к лагерю казались им особенно тяжелыми.

В тайге мы растягивались по трассе и работали отдельными группами. Впереди всех шли мы, трассировщики. Я намечал место для трассы, дядя Ваня теодолитом задавал нужное направление, проверял работу вешельщика, измерял уклоны местности и углы поворота трассы. Большая группа рабочих прорубала просеки, заготавливала и подносила вешки, устанавливала столбы и т. д.

За нами шел пикетажист Шумиловский со своей группой, а за ним нивелировщики: впереди Борисоглебский, позади для контроля — Сережа Обухов.

Наконец замыкающими, как уже говорилось, двигались вечно отстающие геологи.

Перед каждым переездом дальше всех от лагеря оказывались мы, трассировщики, а ближе — геологи. Но после переброски лагеря положение менялось. И так повторялось каждый раз.

Часто, утром разойдясь на работу по своим участкам, мы только к вечеру собирались все вместе в лагере. За ужином делились новостями и обсуждали результаты работы за день.

Люди быстро привыкали к походным условиям, к своим обязанностям и установившемуся распорядку дня, и трасса будущей дороги все дальше и дальше уходила на север.

Закончив работы по съемке перехода через реку Оротукан, задержавшие нас на несколько дней, мы вскоре разбили очередной лагерь в устье того ручья, где во время рекогносцировки мы обнаружили следы давнишней стоянки геологов.

Отсюда мы с Ваней опять уехали на розыски перевала. Нам надо было выйти в верховье ручья, но многочисленные притоки, впадающие в него, могли сбить нас с нужного направления и увести в сторону. Поэтому приходилось, помимо сравнения их размеров, еще принимать во внимание характер долины, окружающие сопки и много других едва уловимых примет, которые могли бы подсказать нужное направление.

Тропа уже давно затерялась, и мы долго ехали по густо заросшим берегам ручья. Постепенно окружающие сопки стали сдвигаться, превращая долину в узкое изрезанное ущелье. Наконец потерялся и ручей — последняя нить к перевалу. Перед нами громоздилась высокая гора, склон которой густо зарос стлаником. Пришлось спешиться и, ведя лошадей в поводу, продираться сквозь колючие заросли. В ход были пущены топоры, но это мало ускорило наше продвижение. Мы находились в непроходимом лесу, и куда бы ни сворачивали, всюду перед нами стояла густая стена стланика.

Шли, ориентируясь по компасу. Казалось, не будет конца этому тяжелому подъему. Ко всему прочему нигде не было воды, и нас всех одолевала жажда. Выбившись окончательно из сил, сделали вынужденный отдых. Вырубили немного стланика и устроили стоянку для лошадей. Есть никому не хотелось. Глоток холодной воды — вот что приободрило бы нас. Барометр показывал, что мы поднялись уже на восемьсот метров, но конца подъему еще и не видно.

Немного отдохнув, снова начали взбираться. Было мучительно тяжело и жарко, но мы упорно прорубали тропу и поднимались все выше и выше. Наконец стланик стал редеть, а затем и совсем исчез. Оставшиеся до вершины метры преодолевали уже с трудом по мелкой осыпи сланца.

Мы стояли на одном из горных перевалов. Позади нас колыхалось зеленое море стланика, покрывавшего все склоны соседних сопок, и казалось, нет конца и края этим колючим и душистым зарослям, так измучившим нас. А на другой стороне перевала внизу извивался ручей. Его русло и долина, зажатые сопками, постепенно терялись среди множества вершин, уходящих до самого горизонта, и нам трудно было определить направление этого ручья.

Пройдя около километра по хребту водораздела, мы нашли самое низкое седло и решили с него начать свой спуск на другую сторону перевала. Спуск оказался очень крутым, но все же значительно легче подъема, так как больше не было злополучного стланика.

Спускаясь все ниже и ниже, мы вскоре обнаружили маленький ручеек, и все с радостью припали к нему. Какой вкусной показалась нам холодная-холодная вода, мы пили ее до ломоты в зубах и не могли напиться. Но приближалась ночь, и надо было торопиться со спуском, чтобы засветло найти место для ночлега.

Через сотню-другую метров на берегу ручья попалась удобная поляна, на которой стали готовить лагерь. Лошадей, как всегда, стреножили и пустили пастись, разожгли большой костер, приготовили ужин и стали ужинать. Когда совсем стемнело, вдруг с храпом, ломая кусты, прямо к костру примчались лошади. Все вскочили, схватившись за оружие. Решили, что это медведь, и настороженно прислушивались к звукам, но так ничего и не услышали. Все же пришлось всю ночь поддерживать костер и по очереди у него дежурить. В тайге временами что-то трещало, и лошади испуганно жались к огню.

На рассвете мы услышали выстрел. Он нам показался особенно громким, так как эхо, подхватив его, долго перекатывало по сопкам.

В тайге человек!

Надо выяснить: кто он и зачем здесь бродит? Я выстрелил из винчестера, грянул ответный. И спустя немного времени к нам подошел небольшого роста человек, одетый в яркую ковбойку, широкополую шляпу с накомарником и с винтовкой за плечами.

— Дорожники? — спросил он. — А я геолог Власов. — Я думал, — продолжал он, — встретить вас в соседнем распадке, где проходит тропа, а вы забрались вот куда. На перевал поднимались по Спорному?

— Да вот здесь, — показал Ваня на видневшуюся гряду гор, — но вашей тропы мы не видели.

— И немудрено, — смеясь, ответил Власов, — тропы-то как таковой нет. Просто по соседнему распадку к нам зимой добираются оленьи транспорты, эту дорогу и называют тропой. Но там не лучше, чем здесь, те же горы и заросли стланика.

— Значит, тот ручей, по которому мы поднимались с Оротукана, называется Спорный?

— Да, мы всем ручьям даем свои названия по каким-либо характерным признакам, а если их нет, то просто называем «урях» с какой-нибудь приставкой. «Урях» по-якутски — река. Да что мы стоим? — спохватился Власов. — Идемте к нам, я вас кое-чем угощу.

И мы двинулись вслед за нашим новым знакомым. Через несколько минут среди лиственниц в соседнем распадке показалась одинокая палатка. В ней никого не было.

— А что, ваши люди уже на работе? — спросил Ваня..

— На работе, но не на основной, — ответил Власов. — Ножи у вас есть? — продолжал он. — Так идемте поможем моим товарищам. Три ночи я караулил медведя, и сегодня утром он попался мне на мушку.

Недалеко от палатки валялась павшая лошадь. Около нее мы и застали товарищей Власова за разделкой огромного медведя.

Теперь была понятна тревога наших лошадей: по тайге бродил медведь.

Встреча с отрядом геологов из поселка горняков, куда мы вели трассу, была для нас очень кстати. Она разрешила все сомнения относительно направления трассы и избавила от необходимости сейчас разыскивать конечную точку маршрута.

В беседе с геологами мы узнали, что в поселке нас ждут с нетерпением, видя в нас первых людей, устанавливающих прочную связь их промышленной точки с внешним миром. Они уже хорошо знали, что по нашим следам пройдут строители и проложат через непроходимые дебри и перевалы постоянно действующую магистраль.

Захватив с собой изрядную часть «мишки» для своих ребят, мы распростились с нашими новыми друзьями, условившись об обязательной встрече в ближайшее время.

Назад возвращались по той зимней тропе, о которой говорил Власов. Этот новый маршрут ничего утешительного не представлял. Мы убедились, что для строительства дороги он совершенно непригоден.

По возвращении в лагерь на внеочередном совещании решили начать изыскания по долине ручья Спорного, и, пока люди будут подтягивать трассу, мы с Сергеем займемся дополнительными поисками более удобного и легкого перевала через водораздел.

Так и сделали. И пока мы разбирались в сложном рельефе окружающих нас гор и искали подходящий перевал, товарищи, возглавляемые дядей Ваней, подошли с трассой к верховью ручья.

За это время мы установили, что сама природа сделала наиболее удобный перевал в верховьях ручья Спорного, но та же природа так густо покрыла все склоны этого перевала непроходимыми зарослями стланика, что у нас появилось сомнение в возможности проложить здесь трассу, потому что рельеф гор был скрыт стлаником. Однако выбора не было, и трассу решили укладывать через этот перевал.

Трассировка перевалов имеет свои особенности. Обыкновенно выбирают самую низкую и удобную точку на седле и из нее начинают теодолитом, по заданному уклону, укладывать трассу, вписывая ее в рельеф местности. Уклон как бы ведет линию, и поэтому способ называется развитием линии. Поясним это положение кратким примером.

Допустим, трассу надо проложить через перевал, высота которого от подошвы до вершины составляет двадцать метров, а длина наклонной линии сто метров. Если ее уложить прямо, то мы будем на каждый метр трассы иметь подъем в двадцать сантиметров или две десятых метра. Существующие же технические условия разрешают на автодорогах иметь максимальный подъем порядка семи сотых метра. Значит, для того чтобы подняться на перевал, в нашем примере мы должны искусственно удлинить линию почти втрое, то есть развить ее так, чтобы на каждый метр трассы приходился подъем не в две десятых, а в семь сотых метра. Тогда получится не прямая в сто метров, а какая-то ломаная линия длиной около двухсот восьмидесяти пяти метров,

Таким образом, нам предстояло развить линию, чтобы опуститься с перевала высотой свыше тысячи метров, и это развитие произвести на склонах горы, заросшей стлаником.

И вот начались действительно штурмовые дни. Перед началом трассировки мы прорубили в стланике специальную тропу для подъема на перевал. Каждое утро, поднявшись по ней на вершину перевала и немного отдохнув, начинали прорубать просеку для трассы сверху вниз. Кустарник стоял густой непроходимой стеной. Толстые его ветви, как змеи, переплелись между собой и, уже срубленные, крепко держались за соседние.

Прорубив десять-пятнадцать метров, убеждались, что уклон слишком велик и не позволяет вести здесь трассу.

Намечаем другое направление, и рубка начинается снова. Вокруг уже лежат горы вырубленного стланика, а трассировка не продвигается вперед. Бывали такие отчаянные дни, что мы не намечали ни одного метра трассы. Перевал нас связал, как говорят, по рукам и по ногам. А время идет, и опять начинает закрадываться сомнение в возможности перехода через водораздел в этом месте.

Что, если склон, скрытый зарослями, не позволит уложить трассу?

Для форсирования работы принимаем решение: одновременно с изысканиями на подъеме начать укладывать трассу на спуске, на другой стороне перевала. Рельеф на спуске очень сложный, но там нет злополучного стланика и будет немного легче. Разбиваемся на две группы и ведем работы в двух расходящихся от вершины перевала направлениях: на подъеме трассирую я, на спуске дядя Ваня.

Но на спуске свои трудности; трасса повисла в воздухе, впереди обрыв. Надо менять начальную точку на перевале, а это значит, что надо бросать всю уложенную трассу на подъеме. Все полетело к черту.

Упорно начинаем все сначала. Недалеко от вершины стланика вырубили так много, что первые сотни метров трассировать легко, но дальше снова начинается тяжелый труд по вырубке низкорослого леса. Вдобавок ко всему теперь и на подъеме трасса виснет в воздухе. Заданный по теодолиту уклон привел нас и здесь к отвесным скалам. Что делать? Не начинать же всю работу снова!

Здесь же у обрыва производим дополнительные расчеты и приходим к выводу, что при спуске седла трасса все равно повиснет в воздухе где-нибудь в этом районе. Поэтому делаем крутой поворот и идем почти назад чуть ниже уложенной трассы. Такой поворот возможен, и кривая, устроенная на таком повороте, носит название «серпантины». Через некоторое расстояние склон сопки заканчивается другим обрывом, и около него делаем второй ход серпантины. Так гигантскими зигзагами от одного обрыва до другого спускаемся по склону сопки все ниже в долину. Но каждый метр трассы уложен с определенным уклоном по инструменту, для каждого метра трассы вырублено и вынесено с узкой просеки огромное количество стланика.

Около месяца прогрызали мы просеки, а уложили всего несколько километров трассы.

Снизу, из долины, результаты нашего труда были отчетливо видны. На склоне перевала, там, где проходила трасса, лежали груды срубленного стланика и ясно виднелась просека.

Работа всех нас настолько утомила, что требовался самый неотложный отдых. Соединив долинный ход по ручью Спорному с трассой на склоне перевала, экспедиция стала на отдых.

Люди приводили в порядок амуницию, инструмент и просто набирались сил. После отдыха мы старались наверстать потерянное на преодоление перевала время и усиленно форсировали укладку трассы уже за перевалом. Спуск с перевала с каждым километром становился положе, и трассу теперь укладывали без теодолита. Попавшийся на пути ручей, текущий в нужном нам направлении, вначале едва заметный, делался многоводнее от впадающих в него притоков, вытекающих из мрачных ущелий. На его берегу мы разбили свой первый лагерь в этой новой системе рек.

Впереди долина ручья все расширялась, а сзади громоздились горы, среди которых был уже освоенный нами перевал.

Чтобы не было больше никакой задержки с трассировкой, я собрался произвести очередную рекогносцировку до самого поселка горняков. Проводив ребят на работу, рано утром тронулся в путь. Едва заметная тропа скоро потерялась, и в дальнейшем пришлось ехать по дикой тайге. Лошадь то проваливалась в едва заметную яму, то задевала за дерево, то спотыкалась о корни и так неожиданно бросалась в сторону, что ветви чуть не выхлестывали мне глаза. Но это все пустяки по сравнению с тем, когда попадаешь в такие места, где надо спешиться и, ведя лошадь в поводу, продираться сквозь колючие заросли и расчищать дорогу топором или ножом.

К обеду я достиг устья ручья, впадавшего в реку Утинку — довольно широкую и многоводную, которую не вдруг переедешь вброд.

Но где же поселок горняков?

Спустившись вниз по реке Утинка, я не обнаружил никаких признаков жилья. А по данным Власова, поселок должен находиться в двух-трех километрах от устья нашего ручья. Я же проехал уже около пяти и ничего не обнаружил. Пришлось повернуть назад и ехать вверх по течению. Вскоре стали встречаться пни от свежих порубок и срубленные деревья. Значит, я ехал правильно. Через несколько десятков метров показался и поселок. Оказалось, что он расположен не в долине реки Утинка, а в небольшом тесном распадке правого притока.

И вот я сижу в новом рубленом одноэтажном доме. В комнате собралось много народу. Жители радостно встретили меня и буквально засыпали вопросами. Большинство из них старожилы, безвыездно проведшие несколько лет в тайге. Пошли воспоминания о Большой земле, о новостях, о нашей лагерной жизни.

Всех интересовало, где мы предполагаем провести дорогу. Для них дорога была вопросом жизни, расширения работ, нового строительства и прочих успехов.

— Перевал мы нашли в верховьях Спорного, — объяснил я любопытным, — немного ниже того, по которому к вам проходят оленьи транспорты.

— Но там же такие крутые сопки, отвесные скалы, осыпи, а склоны так густо заросли, что никто там никогда не ходит.

— А мы вот прошли, да еще и трассу проложили. Правда, здорово помучил нас этот стланик, но мы все же одолели его.

— Как же там все-таки построят дорогу? — недоуменно спрашивали горняки.

И пришлось прочесть короткую лекцию о принципах изысканий, способах трассировок, развитии линии, уклонах, кривых, серпантине и так далее. Конечно, после лекции мои слушатели не стали дорожниками, но, кажется, поняли главное, что можно и через кажущийся непроходимым перевал строить дорогу.

— Но ее, наверное, будут строить несколько лет? Наука наукой, а провести дорогу через такие горы не так-то легко, — возразил кто-то из товарищей.

Опять пришлось объяснять, что строительство дороги на перевале ничем не отличается в техническом отношении от строительства на равнине, а грунтовые условия будут, пожалуй, более благоприятными.

Одним словом, я старался всячески убедить товарищей в том, что к будущей зиме хотя и по временному проезду, но к ним придут первые машины.

Так, далеко в тайге я от имени дорожников дал слово горнякам, что связь с внешним миром они получат. И, как показала потом жизнь, это слово строители сдержали.

Пожелав друг другу успехов и распростившись с гостеприимными хозяевами, я отправился в обратный путь. К вечеру был уже дома.

Было приятно, хотя и после короткого отсутствия, вернуться к своим друзьям и товарищам. Радовали наш простой походный уют палатки, наша дружная жизнь, общее дело и интересы. Вечером я долго рассказывал о своей поездке и гостеприимстве горняков, о том, с каким нетерпением они ждут дорогу, говорил и о характере долины в нижнем течении ручья и о сильно заболоченных его берегах, на которых трудно будет укладывать трассу. Наша беседа закончилась составлением подробного плана окончания работ на этом участке.