Завтра ты войдешь в класс

НАШИ ТЫЛЫ… КАКОВЫ ОНИ?

Это письмо переслала мне редакция газеты: «Дорогие товарищи! У меня четверо детей. Самая старшая — школьница. Учится неровно. Муж грубо обращается с ребятами… Напишите, пожалуйста, в газете, что это совершенно недопустимо…»

Сколько пережила и передумала эта женщина, прежде чем вот так написать! Все письмо пронизано той нестерпимой болью, когда уже невозможно молчать. И примечательно — почти ни слова о себе. Ни о профессии, ни о том, где работает муж, ни о достатке, ни о квартирных условиях. Видимо, муж груб не только с детьми, но и с ней, но и об этом упомянуто как-то вскользь. Она слишком горда, чтобы говорить о себе. Но дети? Им нельзя портить жизнь. Общество должно их защитить. И она, конечно, права. «Ребенок тоже кричит на младшего брата и хлопает его, подражая отцу… Дети отвечают на грубость отца тем же. Они начинают грубить и мне».

Как верно поняла эта никогда не изучавшая педагогику женщина цепную реакцию зла! Оскорбленный ребенок срывает обиду на младшем, а тот — на еще более маленьком и беззащитном. И матери становится страшно: а вдруг они вырастут злыми, раздражительными, грубыми?

Как умеет, она старается нейтрализовать дурное влияние отца. «Я внушаю им взаимоуважение. Когда мужа нет дома, мне легко с детьми. У нас тишина, взаимопонимание… Но у мужа два выходных. Для меня и детей это два черных дня. У нас шумно. То один, то другой плачет. То между собой раздерутся, то муж кого-нибудь обидит. Взять хотя бы Галю. Муж спрашивает: „Галя, ты сделала уроки?“ — „Нет еще“. — „Садись сейчас же!“ Она берет портфель, вертит его и — ни с места. „Чего стоишь?“ Она подходит к столу, но отвлекается с ребятишками. Муж кричит, берется за ремень. Она садится за стол и читает кое-как. Черкает на газете, на книге. Наедине я пытаюсь объяснить мужу, что он не прав, не надо постоянно понукать ребенка, он отвыкает от самостоятельности».

Интересно, что зла на мужа у женщины нет. «Он груб, но не потому, что не любит детей. Просто он сам не воспитан». Да, она еще раз права. Невоспитанность самих родителей — вот в чем часто корень зла.

Известно, что плох военачальник, не заботящийся о своем тыле. Семья — тыл школы. Все семейные трагедии обязательно дают отклик в классе. Вспомните Л. Толстого: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Учитель обязан знать, как живут его ученики, тактично и ненавязчиво вмешиваться в жизнь семьи с тем, чтобы предостеречь родителей от ошибок.

Может быть, и мужу этой женщины не раз, не два следовало бы напомнить о том, что выходные дни — это великое достояние трудящегося человека. Он получает счастливую возможность больше быть с детьми. Разве не настоящее это счастье — почитать что-нибудь малышам, поиграть с ними в шашки, смастерить им игрушку, взять на прогулку или просто дойти до угла и купить им мороженого?

Маленькие детские радости! Как легко доставить их! Вспомните свое детство, и вы поймете, в чем нуждаются ваши дети. Ведь как приятно ребенку идти по улице именно с отцом, держа его большую и сильную руку. Старайтесь заслужить уважение и любовь своих детей, стать их старшим другом. Сделать это потом будет все труднее и труднее. Годы идут быстро, и может наступить момент, когда вы вдруг обнаружите, что дети ваши не любят и не понимают вас. Кого тогда винить?

Никогда не позволяйте себе поднять руку на ребенка. Это не что иное, как признак вашей распущенности. Не «хлопаете» же вы при малейшем недовольстве начальника цеха, где работаете, или соседа по квартире. Вы умеете сдержаться. Почему же вы позволяете себе это именно по отношению к ребенку, который бесконечно слабее вас? Только потому, что за это «ничего не будет»? Или вы считаете, что если вы кормилец семьи, то вам все позволено?

Подзатыльник, шлепок, ремень — остатки пещерной педагогики. Впрочем, и в те далекие и дикие времена она вряд ли приносила добрые плоды. Тем более неразумно и стыдно в наше время прибегать к ее помощи. Берясь за ремень, родители тем самым признаются перед ребенком в бессилии своего ума и в слабости своего характера. Но раз это так, то воспитание вам нужно начинать с самого себя. Постарайтесь избавиться от неприятных сторон своего характера. Поймите, что ваша вспыльчивость и несдержанность калечит жизнь близких вам людей.

В таких разговорах нуждаются еще многие взрослые.

Такие слова должны почаще звучать там, где тыл ненадежен. И часто, очень часто горе в семью приносит вино.

…Две девочки выложили кирпичами на земле дом. В нем было уютно и чисто. Из камней соорудили печку, на ней в игрушечных кастрюльках варился суп, деревянные чурочки, прикрытые цветными лоскутками, изображали кровати. Посредине комнаты красовалась консервная банка — круглый стол, а на нем спичечная коробка — телевизор. «Мама» и «дочка», лет по шести каждая, травяным веничком подметали пол в своей «благоустроенной квартире». Но тут появился мальчишка примерно такого же возраста. Он, расстегнув ворот рубашонки, взлохматил и без того непричесанные волосы и, притворно шатаясь, закричал:

— Я пьяный… Я пьяный.

Он перешагнул кирпичные стены, опрокинул ногой стол с телевизором. Девочки всполошились. Со слезами на глазах они закрывали ручонками свои кастрюльки, стараясь спасти обед из лепестков ромашки. А мальчонка отталкивал их и опять кричал:

— Я пьяный!

Меня поразила эта сцена. Я взял «нарушителя» за плечо:

— Не надо. Это нехорошая игра.

Он, почувствовав мою руку, примолк и сразу «протрезвел». Его, вероятно, очень удивило, что взрослый дядя сердится на него. С чего бы? Ведь соседки, которые сидели на лавочке и все видели, одобрительно посмеивались:

— Ну, Мишутка! Вылитый отец…

Печально, что никто из окружающих не почувствовал, что перед ними прозвучал отголосок трагедии.

Да, трагедии. Иначе не назовешь такого положения в семье, когда отец пьет. Он чуть не каждый день является домой «выпивши», иногда приводит с собой собутыльника, и до полуночи бубнят они в кухне пьяными голосами, мешая спать детям. Порой такие «беседы» кончаются выяснением отношений с гостем или женой, и тогда в ход идут кулаки, звенит разбитая посуда. Как живется в такой обстановке ребенку?

Дети пугаются и плачут, иногда молчат, забившись в угол. Но если ребенок молчит, это вовсе не означает, что он ничего не переживает.

Не секрет, что дети из неблагополучных семей часто даже внешним видом отличаются от товарищей. Они приходят в школу неумытые, непричесанные, небрежно одетые, с оторванными пуговицами, зачастую опаздывают на занятия, не имеют учебников, ручки. Нередко они голодные, потому что никто утром не позаботился их накормить.

Наблюдая за таким ребенком на уроке, замечаешь, что взгляд его послушно устремлен на доску, а мысли далеко. Он все еще страдает от того, что стряслось дома. Обычно он замкнут, скрытен, редко и невесело смеется, а иногда, напротив, непокорен, груб и жесток по отношению к товарищам. Это показное молодечество — результат подавленного страдания. Нервы ребенка не справляются с грузом недетских переживаний.

Такие дети часто не успевают. До уроков ли им, если дома скандалит пьяный отец? Раз не приготовил уроки, два, а там, глядишь, отстал, нахватал двоек и махнул на учебу рукой — все равно не догнать.

И что самое страшное, ребенка постоянно преследует чувство стыда за все происходящее в семье. Стыд порождает болезненную мнительность, сознание неполноценности, а подчас и озлобление против тех ребят, у которых все благополучно. И если мальчишка в шестилетнем возрасте с удовольствием играет «в пьяного», то через несколько лет он будет жестоко страдать от того, что отец его пьет. Ему хотелось бы гордиться отцом, он хочет видеть его сильным, красивым, уважаемым, а вместо этого ребенок наблюдает почти ежедневно, как тот возвращается домой пьяный, грязный, потерявший человеческий облик, и все смотрят на него с презрением…

В бурьяне около забора лежал пьяный. По небритому подбородку ползали муравьи, но он этого не чувствовал. Перед ним присела на корточки девочка. Она со страхом и отвращением снимала с лица муравьев и просила тихо, чтобы никто не слышал:

— Папка, пойдем домой.

Но папка не реагировал. Девочка пыталась его поднять, сил не хватало, и она с тоской оглядывалась по сторонам. В конце концов прохожие помогли поднять пьяного и увести домой, но какой невыносимо унизительной была для девочки вся эта сцена!

Водка разрушает в семье самое ценное — счастье человеческого общения. Связи любви и уважения рвутся. От пьяного нельзя ждать ни умного слова, ни искреннего чувства, да и ему самому не нужны становятся привязанность и любовь близких. Все в доме подавлены, насторожены. Ломается привычный уклад жизни. Нередко и у матери, долго и безуспешно пытавшейся построить дружную, разумную семью, опускаются руки — она убеждается, что ничего уже нельзя наладить. Она становится нервной, раздражительной, кричит на ни в чем не повинных детей, плачет. Прежде энергичная и заботливая, она делается пассивной. Ей уже не хочется налаживать уют в квартире, потому что придет муж и перевернет все вверх дном. На лице женщины появляются ранние морщины горя и безнадежности. Дети, которые прежде любили отца, теперь рады его отсутствию, а когда он возвращается, стараются убежать на улицу. Взрослым не до них. Дети оказываются предоставленными самим себе.

Мне вспоминается письмо, которое я получил от ученицы девятого класса Веры Н.: «Нас у мамы шестеро, я — самая старшая. Вчера по улице шла похоронная процессия. Наш младший брат Миша, которому пять лет, взобрался на подоконник, посмотрел, как несут гроб, а потом сказал мечтательно: „Вот бы наш папка умер“. Мама сдернула его с подоконника и дала шлепка, а ведь и она, и мы все знаем, почему ему в голову пришла такая страшная мысль.

Папка у нас пьяница. Сколько себя помню, он всегда был пьяницей, хотя мама говорит, что когда он был молодым, все было по-другому. Сначала папка работал токарем, потом его уволили за прогулы, и он стал грузчиком в речпорту. А два года назад, возвращаясь домой пьяным, он хотел вскочить в идущий трамвай и попал под колеса. Ему отрезало левую руку до самого плеча. И когда он лежал в больнице, мы обсуждали на семейном совете, взять его или нет домой. Мама сказала нам: „Мне уже все равно. Решайте вы“. И мы все, дети, высказались, чтобы не брать его домой, пусть живет, где хочет, но у мамы оказался слабый характер, и она взяла его. Мы тоже поверили, что он не будет пить после такого несчастья, но наши надежды не оправдались. Как только он устроился опять на работу в артель инвалидов, сразу взялся за старое.

И сейчас он часто приходит домой пьяный, буянит, обижает маму, всю ночь шумит. Нам приходится идти в школу с больной головой. Младшие братья и раньше успевали неважно, а теперь стали учиться совсем плохо. Недавно папа опять пришел пьяный и уснул на полу в прихожей, а мы закрылись в большой комнате, привязали бельевой веревкой стул к ручке двери, чтоб он не вошел. Потом он проснулся и начал ломиться к нам. На шум пришли соседи и вызвали по телефону милицию. А потом папе присудили штраф в размере 30 рублей. После получки он сказал: „Что, вызвали милицию? Вы же теперь будете сидеть без денег“, — и начал обижать маму, а мы побоялись второй раз вызвать милицию, а то опять присудят штраф, и хуже будет нам, а не ему».

Кончалось письмо вопросом: «Может быть, вы посоветуете, как нам избавиться от папы?»

Сколько надо передумать и пережить, чтобы дойти до такого жестокого, недетского вопроса. Конечно, письмо это не осталось без последствий. Я показал его работникам гороно, и они немедля приняли меры. Семье оказали материальную помощь. Дети получили бесплатное питание в столовой и теплую одежду на зиму.

А отец? С ним дело оказалось сложнее. Мать заступилась за него, стала уверять, что он больше не пьет. Можно понять ее — несчастной женщине во что бы то ни стало хочется сохранить семью.

Пусть даже действительно отец теперь не пьет. Но что за детство было у его шестерых детей? Сможет ли последующая здоровая жизнь залечить те моральные травмы, которые нанес им отец в детстве? В состоянии ли дети снова полюбить отца? Удастся ли выпрямить их души, в которые глубоко въелись страх, озлобленность, презрение?

И еще: пусть в этой семье стало лучше, но ведь во многих подобных семьях положение остается прежним. Значит, много еще работы и учителям, и милиции, и тем производственным коллективам, где работают пьяницы.

Возраст 14–17 лет — это время, когда все хочется попробовать, все испытать. А дурной пример отца не всегда внушает отвращение. Иногда он вызывает желание подражать. Сначала пробуют несколько капель, оставшихся на дне бутылки, затем больше и больше. Так случается, что еще в школьные годы некоторые дети начинают употреблять спиртное. Врачи правильно указывают, что даже незначительные дозы алкоголя губительно действуют не только на телесные, но и на духовные силы подростка. Знаем об этом и мы, учителя.

Есть у нас в школе книга Почета, куда занесены имена лучших выпускников. Приятно сознавать, что наши усилия не пропали даром, что мы направили молодых людей по правильному пути. Однако есть и другой, короткий, но горький перечень знакомых имен, который мы храним в душе, как наш позор. В нем значатся фамилии наших воспитанников, которые осуждены на разные сроки лишения свободы. Что же оторвало их от общества, толкнуло на путь преступления? Ответ, как правило, один и тот же — водка.

Не обязательно, конечно, дети, отец которых пьет, тоже становятся пьяницами. Такой закономерности нет. Я знаю, например, семью, где отец напивался до потери сознания, а дети его, мальчик и девочка, мои ученики, прекрасные ребятишки — отлично учатся, хорошо воспитаны, всегда чистенькие, во всем аккуратные. В этом случае, видно, пересилило здоровое влияние школы, матери, всего строя нашей жизни. Но я не верю, что пьянство отца никак на них не отразилось. Не могло не отразиться. Где-то глубоко в душе у них обязательно прячутся горькие мысли, стыд за отца, обида за мать… Нет, ничто для детской души не проходит бесследно. На всю жизнь остаются у человека шрамы и рубцы несчастливого детства.

И когда на сельской улице навстречу мне попадается какой-нибудь подвыпивший отец и, поймав меня за полу пиджака, ни с того ни сего бормочет: «Вы меня извините…», я думаю: «Что тебе мое извинение? Вопрос в другом — извинят ли тебя твои дети? Простят ли они тебя за то, что ты крадешь у них детство? Неужели обманчивая короткая радость, которую приносит алкоголь, дороже, чем уважение и любовь ребенка?»

Я представляю себе, как такой отец является домой, виноватый и жалкий или, напротив, воинственный и довольный собой, а на него смотрят детские глаза сына или дочери, смотрят с затаенной обидой и отворачиваются: «Папа опять пьяный». И нередко случается, что дети не прощают. На всю жизнь сохраняют они отчуждение, неприязнь к отцу.

…Давно была та ночь, но она не стерлась в памяти учительницы. Может быть, потому, что история эта имела свое продолжение…

Ночь была темная, осенняя. Утомленная работой, деревня рано погасила огни. Только из двух или трех окон сочился желтый свет. Учительница сидела за столом, перед ней лежали книги и тетради — ей, как всегда, не хватило дня.

Хлопнула калитка. Послышались шаги на крыльце, затем стук в дверь, торопливый, тревожный. Учительница откинула крючок и увидела на пороге женщину. Лицо в крови, на руках — мальчонка лет двух. За подол ее цеплялись две девчушки. Женщина, еле сдерживая рыдания, заговорила:

— Лидия Николаевна… Мужик мой… Да как же это терпеть?

— Пьяный?

— А когда он трезвый-то бывает?

Учительница сделала для этой женщины, что могла. Ее с сынишкой уложила на свою кровать, девочкам постелила на русской печи, себе — на стульях. Ночь почти не спали. Женщина долго рассказывала о своей жизни.

— Мальчонку-то вашего как звать? — спросила учительница.

— Петюшкой.

Петюшка первым успокоился, прижался к матери, пригрелся и уснул.

Учительница знала мужа этой женщины. Неказистый мужичонка, молчаливый, слабосильный, ничем не примечательный. За глаза его звали уличным прозвищем — Шлындя…

С того дня прошло без малого двадцать лет. Была похожая ночь, только улица уже изменилась. Ярко горели фонари, из клуба неслась музыка. А Лидия Николаевна так же сидела за книгами и тетрадками. Так же поздним часом загремела калитка. Но учительница не удивилась. За эти годы она успела привыкнуть, что в деревне к ней идут в любое время.

Лидия Николаевна накинула платок и вышла во двор. У крыльца стоял Шлындя: седой, сутулый, с дрожащими руками. Пьянство и годы сделали свое дело. А сейчас вид у него был и вовсе жалкий — рубаха разорвана от ворота до пояса, волосы растрепаны.

— Лидия Николаевна… я п-прошу вас… извините…

По этому «извините» сразу стало ясно, что он пьян. Трезвый, он никаких «вежливых» слов не употребляет.

— Я к вам. Заступитесь. Меня Петька убивает. Не поверите — на родителя руку поднял… Разве можно отца родного? Нет такого закона… Советская власть нас чему учит? Его привлечь надо. Вы напишите, куда надо.

«Вот так, — подумала Лидия Николаевна, — вспомнил теперь и законы, и Советскую власть». Очень ей хотелось напомнить ему ту давнюю ночь, и как потом, через несколько лет, изрубил он топором новый Петюшкин ранец, купленный матерью на свои деньги, и как он вечерами свет выключал, чтобы не давать сыну готовить уроки, и многое другое. Но бесполезно говорить с пьяным. Сказала только:

— Приходите ко мне завтра — трезвый. Тогда и поговорим.

А через минуту появился Петр. Рослый, широкоплечий парень.

— Отец приходил? На меня жаловался?

— Говорил… убиваешь его.

— Скажет тоже. Вы его не слушайте. Убивать мне его ни к чему. А мать в обиду я не дам.

— Дрались?

— Какая драка! Куда ему против меня? Ему только с бабами воевать. Раньше я, правда, боялся его. А теперь отошла его власть. Точка.

Да, точка. Растерянный Шлындя ищет себе защиты и поддержки, но где найдет он их? В итоге бестолково прожитой жизни остались ему лишь ненависть и презрение самых близких ему людей. Что может быть страшнее этого? Да, отец — хулиган, самодур — обуздан, но в том заслуга только сына. Неужели же, пока не подрос сын, ничего нельзя было сделать? Конечно, родственники, соседи, товарищи по работе, та же Лидия Николаевна не оставались равнодушными наблюдателями семейной трагедии. Они уговаривали самодура, стыдили, увещевали. Но никто не настоял на применении других, более жестких мер. Шестнадцать лет он безнаказанно запугивал жену, издевался над сыном, «крыл матом» подрастающих дочерей. Разве осталось это бесследным для детей?

Но, конечно, пьянство не единственный семейный порок, который мешает нам правильно воспитывать детей. Пьянство — только наиболее откровенное зло, резко бросающееся в глаза. Есть и скрытые «недуги» родителей которые, между тем, довольно часто передаются детям.

Маленькие недостатки обыкновенной, средней семьи… Такие ли уж они маленькие и безобидные?

Вот несколько примеров. Отец и мать тихо, без скандалов ненавидят друг друга. Ненавидят уже давно, а потому каждый живет сам по себе. Отец, уезжая на курорт, не присылает домой ни одного письма. У матери отдельные деньги, которые она прячет и от мужа и, на всякий случай, от сына. Отец никогда не спросит, как чувствует себя жена, ни в чем не поможет ей. Ему нет дела ни до нее, ни до детей. Его интересы на работе, с товарищами, в кино, в ресторане, но только не дома. А каково в такой семье ребенку? Что получает он от родителей, кроме изрядной порции душевного холода, уроков безразличия к людям? Как ребенок будет жить дальше? Исчезнет этот холод в его душе или так и останется на всю жизнь? Многое, очень многое зависит от школы. Но о положении такого ребенка в семье учителя могут и ничего не знать. Ведь внешне все благополучно.

Или другой случай. В семье живет старик-пенсионер, отец матери. Все считают его полезным и хорошим старичком. Действительно, он вежлив с соседями, не пьет, чисто и аккуратно одет, присматривает за детьми, приводит малышей из детского сада. Но прислушайтесь к тому, что он говорит им: да это законченный циник. Обо всем он отзывается со злобой и насмешкой. Откуда это у него? То ли стариковская досада, что собственная жизнь прошла без толку, то ли желание хоть перед кем-то выглядеть значительным, непохожим на других? Давно уже взрослые дети его не слушают. Давно им надоела его пустая болтовня. А внуки прислушиваются. Их память усваивает насмешливые реплики, впитывает само циничное отношение к жизни… А потом классный руководитель поражен недетскими мнениями ученика, его пренебрежительным отношением к авторитетам, к своим товарищам и учителям. Возможно, со временем это пройдет, но не само собой.

А откуда берутся «юные щеголихи»? Ведь не секрет, что некоторые девочки-старшеклассницы уделяют чрезмерно много внимания своей внешности, рано прибегают к услугам косметики, слишком часто требуют от родителей новых платьев, модных сапожек. Бывает, что это семье не по средствам. Отцу и матери приходится отказывать себе в необходимом, лишь бы дочь была одета по последней моде. Зачем же семья поощряет бессмысленные прихоти юной модницы? Не так-то это безобидно. Потребительские взгляды, усвоенные с детства, иногда губительно сказываются на выборе жизненного пути. Я знаю случаи, когда такие школьницы не хотели учиться дальше не потому, что не обладали необходимыми способностями, а потому только, что им поскорее хотелось иметь свои деньги, свободно тратить их на туалеты. Так семья создает у детей мещанскую узость кругозора.

О подобных явлениях можно говорить много… Плохо, когда в деле воспитания существуют «ножницы»: школа тянет ребенка в одну сторону, семья в другую. Нужно терпеливо добиваться взаимопонимания. Семья, в которой живет ребенок, это наш тыл, и работа в нем не менее важна, чем «на фронте» — в классе.

Читая книги В. А. Сухомлинского, восхищаешься его дальновидностью. Удивительно этот педагог умел работать для завтрашнего дня. Он воспитывал не только учащихся школы, но и родителей своих учеников, прекрасно понимая, что без прочного тыла добрые усилия педагогов обречены на неудачу.

И еще один тыл есть у школы — это детский сад. Именно здесь начинается жизненный путь малыша…

Около десятка лет я исполнял обязанности завуча школы и внимательно присматривался к новой тогда для меня работе учителей начальных классов. Она поразила меня своей сложностью.

Как часто на уроке мальчик или девочка обращались к учительнице: «Мама!» И это не случайно. С одной стороны — учитель прививает ребенку навыки чтения, письма, счета, с другой — на полдня заменяет ласковую и внимательную мать.

Тогда я еще ничего не знал об опыте В. А. Сухомлинского, а теперь мне понятно, почему этот выдающийся педагог придавал такое большое значение воспитанию шестилетних. Именно этот возраст — самый ответственный в жизни завтрашнего школьника. Ребенку необходим психологический мостик от детского сада к школе. Как ни назови его — нулевым или приготовительным классом — сущность одна. Школа и детсад не могут существовать в разрыве. Если же в школе почему-либо нет приготовительного класса, то до некоторой степени этот недостаток может смягчить творческая дружба учителей начальных классов с воспитателями детсада. Если учителя, которым предстоит работать с первым классом, заранее познакомятся со своими будущими учениками, узнают индивидуальные особенности каждого, его интересы и потребности, то им будет работать намного легче. И дети скорее освоятся в новом школьном коллективе.

…Село дремлет, а в утренней тишине уже скрипит снег на тропинках. Если хорошенько присмотреться, можно различить фигуры мужчин и женщин. С ними дети: одних несут на руках, других катят в санках, третьи бегут рядом с родителями, торопливо перебирая ножонками. Все они спешат к дому, в окнах которого давно зажглись огни, — это детский сад.

Наши учителя хорошо знают сюда дорогу. Это и естественно — они интересуются своими будущими воспитанниками. В отличие от города, в селе есть возможность узнать своего ученика заранее, постоянно изучать психологию и интересы малышей, знакомиться с работой воспитателей детского сада, учиться у них методике занятий с детьми. Понять мир раннего детства нелегко, но без этого невозможно успешно работать в начальных классах.

Сегодня моя очередь побывать в гостях у детсадовцев. Я стою в раздевалке и наблюдаю, как папы и мамы распаковывают самых маленьких, а те, кто постарше, раздеваются сами, аккуратно вешают одежду в шкафчики и, не теряя ни минуты, бегут в группы. Впереди у них еще один интересный день.

Смотрю на детей и многих узнаю, не спрашивая имен — их личики, словно ожившие фотографии отцов и матерей. И невольно приходит мысль: «Неужели и я был таким?» Жизнь стерла память о тех далеких днях. Забылось, каким тогда виделся мир. Может быть, именно в этой удаленности главная трудность работы с детьми?

Мое появление привлекает внимание детей. Они откровенно разглядывают меня. Но им недосуг. Надо спешить на зарядку. Мелькают трусики, тапочки, майки. Ребята выстраиваются в круг. Раз-два — командует воспитательница. Какая радость заниматься гимнастикой! Жалко только, нет музыки. Пионерский барабан заменяет целый оркестр. Под его ритмические звуки можно с увлечением маршировать. Раз-два, раз-два! Дети стряхивают с себя остатки утреннего сна. Разгораются румянцем щеки. Блестят глаза.

Но вот зарядка окончена. Ребята одеваются, моют руки и садятся завтракать. Все они делают быстро, без толкотни и шума. Двое дежурных в белых фартуках подают хлеб, раскладывают ложки и вилки.

Завтракают дети с поразительной серьезностью. Школьники могут за едой переброситься шуткой, посмеяться, но для малышей еда — это священнодействие, которое поглощает все их внимание. Во-первых, интересно, что сегодня на завтрак и какой у каждого блюда вкус. Во-вторых, надо постараться ничего не уронить под стол. В-третьих, приходится все время припоминать, как правильно держать ложку или вилку, а в пять-шесть лет это не так-то легко.

После завтрака занятия в группе. Их ведет моя бывшая ученица Людмила Андреевна. Сегодня подготовка к 8 Марта. Живых цветов негде нарвать, но не беда. Можно нарисовать красивый букет и подарить маме. Дети усаживаются за столики. У каждого кисточка, краски, бумага и тряпочка, чтоб вытирать стол и пальцы. Все заранее подобрано, тщательно продумана каждая мелочь. Оказывается, и здесь методика, только помноженная на коэффициент возраста.

Внимание детей поглощено объяснением воспитательницы. Перед ними доска, похожая на классную, только поменьше. К ней прикреплены два листка ватмана. На одном изображен букет цветов. Это образец. Его назначение — наглядно представить конечный результат работы. Другой — чистый. На нем Людмила Андреевна показывает, как надо рисовать. В руках у нее кисточка.

— Начнем со светлых красок, чтобы вода не стала грязной…

Один за другим ложатся на бумагу уверенные мазки. Сначала только пятна желтой и красной краски. Это цветы. Затем вырастают зеленые листья и стебли. На глазах у детей рождается красота. Как это просто! Каждому хочется нарисовать так же хорошо, как Людмила Андреевна. Головенки склоняются над бумагой. И теперь, когда дети заняты делом, проявляются их характеры.

Вот Юра — белокурый, тихий мальчуган. Он, затаив дыхание, слушал объяснение, а теперь рисует, ни на кого не обращая внимания, сосредоточенно, обдуманно. И воспитательница хвалит его. А Света рядом с ним то и дело весело посматривает на меня, что-то шепчет соседке. Краски на ее рисунке ложатся большими жирными каплями и грозят слиться в одно разноцветное озеро. Она вдруг замечает, что ничего не получается. Растерянно смотрит на Людмилу Андреевну. Мгновенно надуваются губы, на глазах набухают слезы. Но Людмила Андреевна уже около нее. Зачем волноваться? Слишком много воды? Ее можно убрать выжатой кисточкой. Вот так… Теперь опасность наводнения миновала. А сюда лучше положить синюю краску. Слезы, готовые брызнуть, куда-то исчезают, и губы раздвигаются в улыбку.

Работа близится к концу. Под букетами дети выводят большие красные буквы: «МАМЕ» Рисунки раскладывают сушиться. Целый цветник расположился на полке…

Между тем я замечаю, что дети все чаще поглядывают в мою сторону. Чего-то ждут от меня. А почему бы и мне не заняться рисованием? Правда, краски уже спрятаны в шкаф, но ребята с готовностью приносят мне бумагу и карандаши. Я смело принимаюсь за дело.

Надо сказать, я никогда не встречал столь восторженных ценителей моих весьма скромных изобразительных возможностей. Я рисую нечто, смахивающее на теленка, но дети с необычайной проницательностью угадывают, что это собака. Вывожу ящик с тремя прямоугольными дырками и слышу радостные восклицания: «Дом!» Ребятишки льнут ко мне, горячо дышат в шею, просят нарисовать то одно, то другое. Ободренный успехом, я начинаю принимать заказы: еще дом, дерево, забор.

Рисую один дом за другим. Целая улица. Мои заказчики тоже смелеют и уже не просят, а прямо-таки требуют: теперь им нужен не только дом и дерево рядом, но и птица на дереве, а на окнах занавески. И чтобы в доме обязательно был телевизор. Его присутствие я обозначаю антенной на крыше. И еще собаку и конуру для нее. Потом дело доходит до самого трудного — они хотят, чтобы я изобразил их папу, который с удочкой на плече направляется к реке, и рядом с папой надо нарисовать их самих.

Детям кажется, что я все могу. И я рисую без устали, а краем глаза вижу приготовленные для новых картинок белые листки. Они ждут своей очереди. Мне становится жарко, но я понимаю, что это не просто забава, что в этих просьбах рвется наружу мечта малышей о теплом летнем времени, о том счастливом воскресном дне, когда папа не пойдет на работу, а возьмет их на рыбалку. Будут солнце, вода, тишина, плеск играющей на свободе рыбы.

Я замечаю, что слово «папа» дети произносят совсем по-особенному, не так, как другие слова, и не так, как «мама». Это и понятно: мама — человек совсем знакомый, каждодневный, домашний. Мама — это запах вкусного на кухне, это теплая, чистая постель, это ласковое слово на ночь. Другое дело — папа. Он большой, угловатый и сильный. Сильнее всех на земле. Его слушается могучий грохочущий трактор. Огромным ковшом экскаватора папа может зачерпнуть целую машину земли. Или построить не игрушечный, а взаправдашний дом. Когда папа приходит домой, от него пахнет бензином, морозом, зерном. В слове «папа» нетрудно услышать уважение к мужскому труду, восхищение физической силой и выносливостью. Это замечательно, что детям хочется стать такими, как их отец. Только совсем некстати вспоминаются некоторые отцы, которые не ценят этого детского уважения: бывают грубы в семье, сквернословят, пьют лишнее, невнимательны к собственным детям…

В окна давно смотрит морозное, оранжевое солнце. На подоконнике из банки с водой выглядывает ветка тополя с набухшими почками. Это первая весточка неторопливой сибирской весны. А за окном — кормушка. На заснеженный ее край вспорхнула синичка, теребит корку хлеба. Ребята, прильнув к стеклу, следят за каждым ее движением. Чудесный это возраст, когда все в жизни открывается впервые. И каким бережным должен быть воспитатель, чтобы ничего не сломать, ничего не повредить в маленькой детском душе, где все так нежно и хрупко.

Дети играют, гоняются друг за другом, и вдруг кто-то из них падает. Невольный смех окружающих. Но воспитательница уже на месте происшествия. Она поднимает малыша и просит его товарищей: «Не надо смеяться. Разве это смешно, когда человек упал?» Действительно, какое тут веселье, когда товарищу плохо? Вот они — семена душевной чуткости, которые воспитатель незаметно бросает в сознание детей.

Ребята здесь в дружной и умной семье. Нет среди них обиженных и забытых, всем хватает внимания и ласки, все заняты своими маленькими делами и играми. Улыбкой, жестом, негромким словом воспитатели направляют поведение детей, незаметно лепят их характеры…

Беседую с заведующей. Нам есть о чем поговорить. У нас одно дело и одна забота: еще крепче и разностороннее должна быть дружба ребят из детсада со школьниками. Но и сейчас детсад нам очень помогает. По своему развитию его «выпускники» резко отличаются от имеющих только семейное воспитание. Они быстрее входят в русло школьной жизни, успешнее и прочнее усваивают материал. Они внимательнее, прилежнее, в первую же неделю постигают требования школьной дисциплины…

Вспоминаем то далекое время, когда у нас в селе были только детские ясли. Да и какие же это ясли? Просто изба, где работающие матери оставляли своих малышей на попечение женщины — няни. Детей кормили, поили и приглядывали, чтоб они не набили себе шишек. И только. А сейчас к услугам сельчан хорошо оборудованный детский сад, с множеством игрушек, с коллективом опытных и любящих детей воспитателей. Их скромный труд очень и очень нужен людям. Работая в поле, мать и отец знают, что их ребенок находится среди добрых и внимательных людей…

Пора уходить. Дети кричат мне вслед: «Ты придешь опять?» Понятно, почему им хочется, чтобы я пришел еще раз — много домов, деревьев и пап остались ненарисованными.

— А вы приходите с Людмилой Андреевной к нам в школу, на женский праздник.

— Придем, — кричат малыши.

Я ухожу. Последнее, что я слышу, — воспитательница объясняет кому-то, что взрослых не следует называть на «ты».

На крыльце выстроились в ряд санки — красные, синие, желтые, пестрые, как цветы, которые рисовали дети. Санки ждут своих маленьких хозяев. Наступит вечер. Большой дом ненадолго опустеет, чтобы рано утром снова наполниться звонкими голосами и смехом детей.