Завтра ты войдешь в класс

ЧЕСТЬ СМОЛОДУ

С тобой случалось такое? Появился новый человек. С ним интересно говорить. Он умен. Как будто неплохо работает. Радуешься, что в твой коллектив пришел хороший товарищ. Все идет как нельзя лучше, но однажды замечаешь, что товарищ этот солгал. Пусть даже по пустяку, однако вся его привлекательность сразу тускнеет. Словно невидимая стена возникает между вами. Эта стена — недоверие. Теперь уже тебе кажется, что все в этом человеке фальшиво. И ты перестаешь его уважать.

Ложь отвратительна. Лев Толстой говорил, что с человеком лживым невозможно иметь человеческие отношения. Издавна в людях ценится соответствие их слов и мыслей их поступкам. Теперь эти качества личности стали неотъемлемыми нравственными принципами советских людей.

Правдивость и честность вырабатываются вместе с накоплением жизненного опыта, начиная с раннего детства. Недаром говорят: «Береги честь смолоду». Вот почему учителей и родителей так тревожит лживость в детях. Но мало тревожиться. Надо знать причины детской лживости, а они, если вдуматься глубоко, индивидуальны у каждого ребенка.

…Начало сентября. Урок в первом классе. Малыши уселись за парты. Все они одинаково чистенькие и умилительно серьезные. Вчера еще — детсад, мишки и матрешки, а сегодня — школа, парты, большая загадочная классная доска.

Учительница начинает знакомство с беседы. Петя, голубоглазый белобрысый мальчуган, рассказывает, как ходил с отцом на рыбалку. Отец смастерил ему настоящую удочку с леской, поплавком и крючком.

— Я сперва маленькую рыбку поймал, а потом в-о-т такую!..

Мальчонка широко разводит руки. Учительница сдерживает улыбку. Смеяться нельзя. Ложь есть, а обманщика нет. Стоит только взглянуть на Петины оживленные глазенки, на его горящее лицо. Он, конечно, видал эту огромную рыбу… в магазине. Но с тех пор, идя на рыбалку, каждый раз мечтал поймать такую же. Он так явственно рисовал ее в своем воображении, что она стала реальностью.

И все же как быть? Ложь есть ложь, и не реагировать на нее нельзя. Малыши слушают Петю, раскрыв рты. Можно засмеяться и сказать:

— Это ты выдумал. В нашей речке такие рыбы вообще не водятся.

Но это глубоко оскорбит мальчугана. Он замкнется. Едва приоткрывшийся перед учительницей духовный мир маленького человека надолго закроется. Учительница осторожно останавливает Петю:

— Обожди, ты вспомни-ка. Может, рыба была поменьше?

Мальчуган слегка озадачен. Он размышляет. На лице его не стыд, а скорее огорчение. Ему жалко, что рыба все-таки не была такой, как ему хотелось. И странно — как об этом узнала учительница?

— Да, поменьше, — соглашается он, и лицо его вновь расцветает улыбкой. — А еще меня папа плавать учил…

— И ты научился? — спрашивает учительница.

Пете хочется сказать, что он переплыл речку туда и сюда без отдыха, как сам папа, но, видимо, вспомнив про рыбу, он говорит сдержанно:

— Немножко… с резиновым кругом.

На этот раз в словах его чистая правда.

Прекрасна та бережность, с какой учительница поправила малыша! Она поняла, что столкнулась с непреднамеренной ложью. Источник ее — не желание похвастать, а просто фантазия. В этом случае следует только поправить увлекшегося рассказчика. Постепенно ребенок привыкнет отдавать отчет своим словам, контролировать свою фантазию, согласовывать ее с действительностью.

А вот другой случай. В классе приятная рабочая тишина. Учительница бесшумно двигается между партами, наблюдая за самостоятельной работой учеников. И вдруг — выстрел. Все вздрагивают и оборачиваются на звук, к задней парте, где сидит Витя Семенов.

— Витя, это ты выстрелил? — спрашивает учительница. Вопрос задан машинально. На задней парте, кроме Семенова, никого нет. Вокруг его головы еще не рассеялся голубоватый дымок…

Витя подымается из-за парты, красный, как рак, и, ко всеобщему удивлению, произносит:

— Я не стрелял.

В классе проносится легкий ветерок смеха.

— А кто же? — удивляется учительница.

— Не знаю.

Учительница приближается к задней парте.

— А это что у тебя?

Из Витиного кармана торчит ручка игрушечного пистолета.

— Я не стрелял.

После уроков она остается с Витей с глазу на глаз. Ее интересует не сам проступок, а мотивы лжи. Семенов не хулиган и даже не озорник. Выстрел, вероятно, произошел случайно. Но почему мальчик лжет? Лжет нелепо, вопреки явной очевидности?

— Что же все-таки произошло?

— Я не стрелял, — хмурится Витя.

На его глазах слезы.

— Раньше ты меня не обманывал… Ладно, не расстраивайся. Ты ведь никого не ранил…

Мальчишка улыбнулся. Постепенно он успокоился и рассказал правду. Он и сам не знает, как спустился курок. Он даже не помнит, был ли пистолет заряжен… А не сознавался потому, что боится отца. Сегодня суббота. Классный руководитель подписывает дневник. Если отец узнает, он побьет мальчика. Когда выпьет, он всегда требует дневник. А сегодня он уже с утра опохмелялся…

Вот и разгадка «странного поведения». Это случай сознательной лжи, которая тяжело переживается самим ребенком. Ему стыдно и больно лгать уважаемой учительнице и товарищам. И в то же время страшно сказать правду. В данном случае ясно проглядывает одна старая педагогическая истина — в деле воспитания одно зло порождает другое. Жестокость отца порождает ложь сына. Случай помог учительнице узнать о неблагополучии в семье Семенова. Оказалось, что не сын, а отец нуждается в срочных воспитательных мерах.

Но иной раз педагог сталкивается с заранее продуманным обманом, расчетливой хитростью, которые действительно опасны, так как впоследствии могут вырасти в нравственный порок.

…Рабочий день в школе окончен. Тишина. В классах потух свет. В учительской двое — педагог и ученица. Посмотреть издали — мирная, душевная беседа. Но в действительности здесь нечто вроде следствия. От непривычности положения оба несколько смущены.

На столе — классный журнал, раскрытый на странице «Физика». Указательный палец учителя двигается вдоль строчки, где стоят две двойки, минует их и останавливается на двух аккуратных пятерках. Глаза девочки настороженно следят за движением пальца.

— Что это? — спрашивает учитель.

— Оценки, — отвечает она, и легкий румянец покрывает ее пухлые щеки и шею.

— Гм-гм… — многозначительно покашливает учитель, — что-то я не помню, когда их ставил. А ты, Нина, помнишь?

— Нет, — еле слышно отвечает Нина.

— Странно… — продолжает учитель. — Очень странно… И у твоей подруги Клавы Захаровой — тоже две лишних пятерки…

Учитель не спешит. Ему хочется, чтобы девочка заговорила сама. Собственно, ему все давно ясно: каким-то образом классный журнал попал в руки двух подружек, и они не устояли перед соблазном легко и быстро расправиться с двойками. Но как в этом случае поступить? Явиться с разоблачением в класс, обсудить, вынести порицание? Высмеять в стенгазете? Вызвать родителей? Или улыбнуться и сказать:

— Ну, чуда́чки! Неужели вы думаете, что я своих оценок не помню?

Сделать можно многое, но верны ли эти варианты?

Нина тем временем думает о другом. Ее смущает не столько своя вина, сколько непонятное поведение педагога. Направляясь в учительскую, она уже догадывалась, что проделка с пятерками не удалась. Готовилась к шуму, возмущению, угрозам. А вместо этого спокойный, даже как будто доброжелательный тон учителя. Что он задумал?

— Ну, вот что, — вздыхает учитель, — не будем терять времени. Когда ты ставила эти пятерки, Клава была с тобой?

— Была, — кивает Нина.

— А ты знаешь, что в журнале ничего нельзя зачеркивать или стирать? И оставить пятерки нельзя — они ведь фальшивые. Как же быть?

— Не знаю…

На лице девочки растерянность и недоумение.

— Ну-ка бери карандаш и бумагу.

Учитель пододвигает классный журнал поближе.

— Первая пятерка у тебя за какую тему? Ага, за скорость света. Так, запиши. Вторая? За сферическое зеркало. Тоже запиши. Так вот: к понедельнику ты выучишь эти темы и ответишь мне. И не меньше, чем на пять… Понятно? Только на пять.

Именно этого Нина никак не ожидала. Думала: или оценку по поведению снизят, или мать вызовут…

— Мне не ответить на пять, — умоляюще шепчет она.

— Должна ответить. Ты же сама оценила свои знания… И Клаве скажи, пусть тоже учит.

Расстроенная, Нина уходит. А через несколько дней «нарушительницы» все же подготовились, и пятерки в журнале перестали быть фальшивыми. Правда, Клава оказалась поспособней и справилась легко, а Нине отвечать пришлось трижды.

Случай этот произошел в нашей школе несколько лет назад, и мне тогда показалось, что учитель нашел удачное и, пожалуй, единственное решение нелегкой педагогической задачи. Но недавно я перечитал некоторые статьи Макаренко и снова задумался: правильно ли поступил учитель?

Было в этой истории еще одно обстоятельство, о котором я не сказал: Нина и Клава поставили фальшивые оценки не только себе, но и двум мальчишкам своего класса. Мальчишкам из «хулиганишек», как мы иногда их называем. Девочки рассчитывали, что в случае неудачи «хулиганишки» станут козлами отпущения. Это-то и придало поступку антиобщественный характер. Значит, не просто забавная проделка, не просто ветер в голове… Учитель, между тем, не понял этого и свел все к некоему рядовому конфликту между собой и девочками. И единолично вынес решение. А почему бы все это не обсудить в классе? Разве не полезно было девочкам выслушать, что скажут о их поступке те же самые «хулиганишки»? И еще кое-что подтверждает, что учитель нашел в данном случае не самую действенную меру. Одна из подружек, окончив школу, поступила ученицей продавца в магазин. Но работала недолго: ее уволили за мелкие кражи. Значит, нечестность ее была не случайна, а имела глубокие корни.

Искренность и простота, точность в исполнении обещанного, осторожное обращение со словом, полное отсутствие хвастовства и лицемерия — вот важнейшие качества воспитателя, призванные развивать в детях честность.

Ложь инстинктивно отвратительна детям. И наша задача в том, чтобы это неосознанное отвращение превратить в убеждение: как ни тяжела подчас правда, она не унижает, а возвышает человека. Любая ложь оскорбляет человеческое достоинство.

Неоценимую роль в этом может сыграть знакомство ребят с историей революционного движения в России. Радищев, Рылеев и Пестель, Чернышевский и Желябов, Дзержинский и Киров были людьми, бесстрашно служившими правде.

Нужно, чтобы в жизнь каждого школьника вошел Ленин, став для него высшим идеалом моральной красоты человека. Владимир Ильич вырос в семье, где честность и правдивость были правилом поведения. Илья Николаевич, отец Ленина, в провинциальном Симбирске, в обстановке чиновной лжи и пресмыкательства перед власть имущими, был известен всем как человек прямой, справедливый и принципиальный. Мать Ленина, Мария Александровна, была женщиной удивительной душевной твердости и смелости. Брат Владимира Ильича, Александр, был в 1887 году приговорен к смерти. Марии Александровне, приехавшей в в Петербург, разрешили свидание с сыном. Надежда Константиновна Крупская рассказывает в своих воспоминаниях: «Она стала было уговаривать сына подать прошение о помиловании, но сын ей сказал: „Мама, я не могу этого сделать, это было бы неискренне“, — она не стала его уговаривать, лишь, прощаясь, сказала: „Мужайся!“»

Опытные педагоги стремятся к тому, чтобы дети знакомились не только с ленинскими идеями, а и с Лениным-человеком, чтобы они стремились стать такими, как он, росли и мужали в обстановке большевистской требовательности к себе, учились ненавидеть ложь и нечестность в любых проявлениях.

…Контрольная по физике. Восьмиклассники решают задачу на движение. Впереди, подперев щеку ладонью, сидит Шурик Григорьев. Посмотришь на него — размышляет, но я подозреваю, что думает он вовсе не об ускорении автомобиля. Раз-другой он бросает взгляд в сторону Клавы Самсоновой. Она сидит через ряд, около окна. Вероятно, Шурик ждет, когда Клава решит задачу и перешлет черновик ему. Кроме того, Шурик незаметно следит за мной, чтобы я не помешал задуманной операции. Вот почему мне приходится все время держать Шурика в поле зрения.

Шурик выжидает, хмурится, задумчиво покусывает кончик ручки. Причем, он несколько переигрывает — на лице его явный избыток глубокомыслия. Должно быть, сам Ньютон не был столь сосредоточен, когда открывал свои знаменитые законы движения.

Таков Шурик — всегда немного артист. А что из себя представляет Клава Самсонова? Это добросовестная ученица, не очень способная к точным дисциплинам, но настойчивая, внимательная, иногда не по-детски рассудительная. Девочка очень честолюбивая, и, может быть, это главное, что побуждает ее учиться на четверки и пятерки. Последнее время она словно оттаяла — исчезла суховатость, сдержанность, на тонких губах появилась улыбка, неожиданно очень добрая и милая, делающая красивым все лицо… И причина, вероятно, в Шурике. После уроков он провожает ее домой, хотя ему вовсе не по дороге. Видимо, ради нее он наглаживает стрелки брюк и меняет каждый день белый воротничок. Посмотришь на Шурика — типичный пай-мальчик. Так и хочется погладить его по головке. Чистенький, причесанный, серьезный, весь воплощение дисциплины и прилежания. Таким он и показался бы, например, новому учителю. Но я знаю Шурика не первый год. И то, что я знаю о нем, меня, честно говоря, не радует.

В семье у него неблагополучно. Отец и мать почти не обращают на него внимания. Оба любят выпить. Дома грязь, беспорядок, неустроенность. Когда отец с матерью ссорятся, Шурику приходится ночевать у соседей. Летом начал покуривать. Несколько раз был замешан в уличном озорстве.

Много внимания уделяли ему и классный руководитель и директор. Приглашали в школу родителей. В результате мальчик дал слово, что не будет курить, стал лучше себя вести на улице, но не беспокоиться за него нельзя. Впрочем, желания у Шурика здоровые: как-то в беседе с глазу на глаз он рассказал мне, что мечтает стать механизатором широкого профиля и что, окончив школу, поедет учиться в Асино.

Контрольная. Во время обычного урока не хватает времени взглянуть на ребят издали. А сейчас мысль забегает на годы вперед, и я вижу перед собой уже не мальчишек и девчонок, которые корпят над задачей, а мужчин и женщин — комбайнеров, шоферов, монтажников, доярок, телятниц, радисток, крановщиц… В их руках сложная современная техника. В работе пригодились и закон Ома, и химические формулы, и алгебраические уравнения.

Так оно и будет. Большинство учеников станут рабочими совхоза. Клава, возможно, как и ее мать — телятницей. За нее, пожалуй, не стоит беспокоиться — уже в школе у нее выработалась привычка к любому делу относиться ответственно. Она любит во всем аккуратность и порядок. А какой комбайнер или тракторист выйдет из Шурика?

Нередко я вспоминаю такой случай. Впрочем, какой это случай. Скорее, так, печальное наблюдение. Дело происходило поздней осенью. Я вышел на опушку леса. Еще в прошлом году здесь была целина, а теперь чернело недавно вспаханное и засеянное поле. Земля, веками лежавшая без пользы, начала служить человеку. Над полем сверкало в солнечных лучах голубоватое небо. Лес с опавшей листвой казался бледно-лиловым, и во всем присутствовало ощущение, что люди и природа хорошо поработали, а теперь, удовлетворенные сделанным, собрались отдохнуть.

Но радость моя оказалась недолгой. Взгляду открылась небольшая поляна, где, судя по всему, недавно стоял трактор. Чернели угли угасшего костра. Подле березы — фанерная бочка, на треть заполненная солидолом. Осенние листья осыпались на его желтую поверхность. Рядом, втоптанные небрежным сапогом в грязь, валялись гайки, несколько болтов, гаечный ключ, отвертка. Какой-то разгильдяй, работая здесь, оставил после себя эти следы неряшества и лени.

Минуло несколько лет, но картина эта ярко запечатлелась в памяти, и теперь, когда мне случается купить в магазине пиджак, с которого осыпаются пуговицы, или зубную щетку, из которой вылезает щетина, мне вспоминается та поляна, народное добро, кинутое без присмотра человеком равнодушным и безответственным. И меня охватывает острое чувство вины. Да, в этом виноват и я… Скажи мне об этом кто-то другой, я бы, пожалуй, возразил: «Виноват? С какой стати? Пусть каждый отвечает за свое дело. Тракторист за трактор и пашню, а я за урок». Но говорит мне это моя совесть, и возразить нечего. Вероятней всего, что там, на опушке леса, ремонтировал трактор кто-то из моих бывших учеников. Какой-то Вася, Петя или Шурик…

Нет, невозможно учителю снять с себя моральную вину. Значит, за годы обучения в школе мы чего-то недодавали будущему рабочему. Чего-то очень нужного. Вовремя не заметили, не обратили внимания. И так бывает нередко.

А если присмотреться к нашему Шурику? В его привычках много такого, что вселяет тревогу. В первом классе он, помню, пищал:

— У меня перышко сломалось.

А теперь басит:

— У меня паста кончилась.

И вечно опаздывает. Посреди урока приоткрывается дверь и раздается виноватое:

— Можно?

Надоела его небрежность. Если принес тетрадь, то забыл дома задачник. Если на месте задачник, то потерял циркуль или линейку.

Нередко Шурик приходит в школу на двадцать минут раньше, чтоб не спеша «перекатать» задачу из чужой тетради. Товарищи относятся к этому, как к невинной проказе, а если взглянуть серьезно, то не есть ли это попытка прожить, не производя усилий, поживиться за чужой счет.

Некоторые учителя считают его ленивым. Об этом мы не раз спорили в учительской. Я думаю, ленивым его назвать нельзя. Он посещает кружок «Умелые руки», с интересом возится с физическими приборами, читает научно-популярные журналы. А вот выучить формулы не хочет. Слишком это скучное для него дело. Готов бескорыстно помочь в любой работе, а то, что обязан выполнять, — не заставишь. Детство? Отчасти. Характер его далеко еще не сформировался, хотя пора бы уже начинать взрослеть. Пора бы, но Шурик есть Шурик — прежде всего, живой, непоседливый мальчишка, которому приятнее бродить по лесу, чем потеть над задачами. Мальчишка, способный и на хорошее и на плохое. Весь он полон противоречий, и предсказывать что-либо рано. Ясно одно — очень, очень трудно придется ему, когда он встанет у штурвала комбайна или у станка на заводе. Тяжело окажется преодолевать неряшество, неумение подготовиться к работе, привычку опаздывать. Возможно, пройдут годы, прежде чем Шурик, как говорят, войдет в ум и сумеет выработать в себе черты хорошего рабочего. Но зачем откладывать это на завтра? Почему уже в школе не воспитывать полезные привычки и качества?

Нельзя надеяться, что нужные черты характера выработаются без педагогических усилий. Сами собой вырастают только сорняки. Ребенок, как бы мал он ни был, способен понять общественную пользу труда, и надо стремиться воспитывать в нем готовность некоторую часть его отдавать обществу бесплатно, участвуя, например, в коммунистических воскресниках. Отсюда вытекает и другая задача: ребенок не должен быть бездушным исполнителем указаний учителя. Пусть он привыкает думать над порученной работой, изыскивать новые, более совершенные методы достижения цели, будь то решение геометрической задачи или уборка школьного двора. Пусть учится любое дело доводить до конца. А для этого нужно, чтобы в школьной жизни не было незаконченных альбомов, недочитанных книг, недостроенных моделей. Ведь именно из таких «мелочей» у ребенка складывается убеждение, что любое дело можно начать, а заканчивать вовсе не обязательно. Хорошо, если дети, прежде чем что-либо начинать, привыкнут неторопливо взвешивать, имеет ли смысл затевать эту работу, но уж решившись на нее, обязательно осуществить задуманное.

Ценнейшее качество любого работника — бережливость. Уже в первом классе дети способны понять, что всякая вещь — и большая и малая, и простая и сложная — сделана руками людей, что на нее затрачены человеческая мысль, физические усилия, время, и она требует к себе уважения. Взять хотя бы школьный учебник. Как часто приходится видеть порванные страницы, исчерканные иллюстрации, сломанную обложку. А разве так уж редко можно встретить изрезанную ножом крышку парты? Значит, недостаточно еще укрепилось в детях уважение к человеческому труду, к нашей социалистической собственности. Если эти качества будут привиты еще в школе, то они останутся у человека на всю жизнь и помогут ему, когда он будет работать, сберечь станок, сэкономить материалы и электроэнергию и таким образом удешевить выпускаемую продукцию.

А разве не пригодится на производстве привычка содержать в порядке свое рабочее место? Рабочее место школьника — его парта. На ней должно лежать все, что необходимо к уроку, и ничего лишнего. Это аксиома, но нередко случается так: учитель вовремя является в класс, он готов начать урок, а дети не готовы. Они роются в своих сумках, ищут письменные принадлежности, зачинивают карандаши, вставляют стержни в авторучки. Проходит минута, другая. В классе все еще шорохи, шепот, возня. Уходят без пользы драгоценные учебные мгновения.

Школа призвана заложить в характере ребенка основы того, что зовут рабочей честью. Это большое человеческое чувство, и приходит оно не сразу, а вместе с трудовой сноровкой, производственной опытностью, но фундаментом его является привычка порученное дело выполнять хорошо. Человек, в котором чувство рабочей чести стало чертой характера, никогда не скажет: «И так ладно!» Для него не имеет решающего значения, будет его кто-то проверять или нет. Он сам себе строгий судья.

Стать мастером своего дела — разве не прекрасная цель? Нужно, чтобы никогда ничего ученики не делали кое-как, чтобы во всем добивались совершенства. Нелегкая воспитательная задача. Для ее решения необходимо, во-первых, чтобы ученики постоянно видели образцы отличной работы со стороны учителя. Видимо, следует меньше стыдить и распекать детей, а чаще нам самим служить детям примером максимальной организованности, собранности. Плохо, например, если учитель во время урока начинает искать наглядное пособие, неожиданно обнаруживает, что прибор не работает, что классный журнал забыт в учительской. А ведь бывает, что прозвенел звонок, ученики собирают книжки, а учительница все еще пытается «уложиться в план», толкует о чем-то, чего никто не слушает, и сердито стучит мелом о доску, тщетно призывая детей к вниманию.

…Вот и кончается контрольная. Пора собирать работы. Шурик протягивает мне свой листок. Бросаю взгляд на его решение. Ответы правильные. Формулы? Те самые. Через минуту он помчится по школьному двору с криком ликования, но сейчас он невозмутим и исполнен собственного достоинства: решить задачу? Подумаешь, невидаль какая.

— Можешь идти, — киваю я ему.

А Клаву спрашиваю:

— Где твой черновик?

Девочка показывает. Значит, Шурик все-таки решил задачу. Несмотря на то, что в начале урока у него не было пасты, вопреки тому, что Клава не прислала ему черновик. Стало быть, я ошибся. Шурик не собирался списывать. Но эта ошибка меня не огорчает. И снова, в который раз, мне приходит мысль: в детях заложено куда больше возможностей, чем мы предполагаем. Наша обязанность, не откладывая на завтра, теперь уже воспитывать в каждом ребенке те качества хорошего труженика, которые в будущем определят его общественную ценность, рабочую честь и личную судьбу.