Золотая мафия

Глава 9

Ломоть не обиделся. Не полный же он идиот, чтобы в таком положении обижаться на ментов за невнимание и становиться в позу. Зарешеченные окна и железные двери напускной крутизной не откроешь, для этого нужна хитрость. Изворотливость. Дипломатия, способная обеспечить перевес в противоборстве с сыскарями. Пусть не победу, поскольку поединок пойдет не по ломтевским правилам, а потому без особых для него шансов на успех, но хотя бы приемлемый проигрыш. Приговор должен быть минимальный. От трех до пяти лет. Не больше. Не до жиру, как говорит любитель разных присказок Босс, быть бы живу. За это и надо бороться. До последнего конца.

С таким решительным настроем бывший сутенер-вымогатель Ломоть и прибыл на первый после ареста допрос. Порог черенковского кабинета он перешагнул с мрачным выражением на лице и уставился на убоповца. Рязанский детектив Ковалев сидел на диване с отсутствующим взглядом, вроде вообще был здесь человеком посторонним, и потому особого внимания со стороны арестанта не удостоился. Ломоть недвусмысленно давал понять, что он тоже человек гордый, тоже может выразить свое фа, если его не хотят видеть и слышать. Ему бояться нечего. С положением своим он уже свыкся, виновность осознал и признал, и к необратимому наказанию готов морально и физически. Ломтя теперь ничем ни удивить, ни напугать. И менты должны это учитывать. Пусть не стараются и больших прикидок на его счет не строят. С Ломтем можно разве лишь побеседовать, насчет чего он не возражает. Побеседовать можно.

— Что-то невеселый ты, Ломоть, — заметил Черенков и участливо поинтересовался, — не заболел, случаем? Или заскучал по воле?

И покосился в сторону детектива. Или хотел услышать оценку своей шутки, или приглашал принять участие в разговоре. Детектив остался безучастным. Лишь скользнул взглядом по лицу арестанта, по одежде — и снова задумался о чем-то своем. Ломоть усмехнулся про себя. Можно подумать, детектива донимали другие проблемы, чем допрос. Какого тогда хрена вообще здесь торчать? Сидел бы себе спокойно в другом кабинете, бумажки с места на место перекладывал и людей не беспокоил. Прикидывается, блин. Ломоть помнил, что в прошлый раз рязанец тоже не проявлял большой активности, но от этого его вопросы не становились проще. Рязанец будто не спрашивал, а выведывал, вытягивал информацию, и норовил влезть в самое нутро, в самую душу. Скользкий как вьюн, хитрый как лиса. С таким надо держать ухо востро даже в душевном разговоре, а уж на допросе и подавно.

На шутку убоповца Ломоть отреагировал должным образом. И вполне достойно. Не дожидаясь приглашения, сел на стул напротив Черенкова и мрачно изрек:

— Ты забыл пригласить адвоката, Иваныч. Или мне не положен адвокат?

Черенков удивленно вздернул брови. Ломоть своим вопросом застал врасплох, про адвоката убоповец не подумал. И Ковалев не подсказал. Или упустил из виду, что сутенеру-вымогателю нужен защитник, или забыл. Ищи его теперь. Алексей глянул на арестованного вроде виновато, будто умоляя не отказываться от допроса, и признался:

— На тебя понадеялись. Ты ведь крутой, а крутые к государственным адвокатам не обращаются, за их спинами личные защитники стоят. Опытные, знающие, подобных дел не проигрывающие. Ты меня разочаровал, Ломоть.

Ломоть так не считал. Убоповцу не понять, что при желании Ломоть может нанять адвоката хоть из Москвы, самого крутого, но он не станет этого делать. На то есть причины, о которых сыщикам знать вовсе необязательно. И нежелательно. Пусть довольствуются тем, чем Ломоть соизволит поделиться.

— Я мог бы нанять адвоката, Иваныч, — признался он, — если бы дело тянуло на серьезный срок. Какой смысл тратить бабки, если светит максимум «трешка»? Не вижу разницы, чей будет адвокат, государственный или личный. Пусть лучше ваш, на халяву.

Он готов был усмехнуться, он так и сделал бы, если бы не взятый им самим серьезный настрой на допрос. Все должно быть в пределах правил и в рамках. Положен Ломтю адвокат — будьте добры предоставить. Не предоставили — ваши проблемы. В общении с ментами важно не показать слабость. Сразу затопчут. Хотя на первый раз можно рискнуть и пообщаться без адвоката. Пожалуй, это будет даже лучше, потому что позволит не отвечать на слишком каверзные вопросы. Без адвоката, мол, на такой провокационный вопрос отвечать не стану. И все, и баста. Без адвоката можно ответить только на вопросы типа «когда и где родился, где крестился». Ну, про образование сказать, это не секрет и никакой хитрости со стороны сыщиков иметь не может. Семейное положение тоже можно не утаивать, тем более Леший об этом прекрасно знает. Этот Леший вообще знает о Ломте больше его самого, какого хрена вообще спрашивает. Для уточнения, для галочки?

— Слышал? — Леший обращался к молчаливому детективу. — А я ведь напоминал про адвоката. Где его теперь искать?

Черенков выглядел расстроенным. Еще бы, три дня готовились к беседе с арестованным, а главный момент не учли. Сели в лужу, называется. Чего доброго, придется еще на три дня отложить общение с земляком-сутенером.

Ковалева отсутствие адвоката не смущало. Скорее наоборот. Детектив даже приободрился, услышав о защитнике. Теперь он уже не походил на постороннего наблюдателя и смотрел на Ломтя с интересом. Ломоть взгляд детектива не стал выдерживать, ему это противоборство абсолютно ни к чему. Однако через секунду снова повернулся в сторону рязанца. Слишком уж неожиданным было его предложение.

— Предлагаю пари, Ломоть, — детектив говорил, надо признать, вполне серьезно, без шуток, — а на что спорить, решай сам. На отдельную камеру, на пирожное, на пару лет снисхождения в приговоре…

Ломоть посмотрел на детектива внимательней, однако определить серьезность его намерений не смог. У этого сыщика не лицо, а маска. В глазах ничего не отражается, в голосе никаких изменений, как взял один тон, так и будет шпарить до конца допроса. При любом раскладе. Недаром Черенков тоже не врубился в намерение коллеги. Удивился, кажется, не меньше Ломтя, хотя и не подает вида. Хитрец. Что же они задумали, какую пакость приготовили? Может, действительно потребовать адвоката? И себе спокойней, и от греха подальше. Или повременить? Попробовать понять, что менты хотят и, главное, какими уликами располагают против бедного Ломтя. Пожалуй, такой вариант будет правильней и умней, даже если он ничего не узнает, то хотя бы не настроит ментов против себя. Им ведь нужно на ком-то отыгрываться и время от времени выпускать пар. Ломоть для этой миссии подходит, пусть менты посвистят, пока не лопнули.

Ломоть усмехнулся от столь остроумной мысли. Закинул ногу на ногу и согласился:

— Нет проблем, начальник. А каков предмет спора?

Судя по внимательному взгляду убоповца, тот тоже хотел знать, вокруг чего разгорается сыр-бор. В душе Алексей ворчал на коллегу за скрытность, что тот не поделился своими задумками. Алексей не догадывался, что идея о пари зародилась у Ковалева чисто случайно, да и то по подсказке Ломтя.

— Предмет спора — адвокат, — обронил детектив.

Его слова большого прояснения в разговор не внесли, и Вадиму пришлось развивать свою мысль дальше.

— Слукавил ты насчет адвоката, Ломоть, — с прежним равнодушием заметил детектив, и прозвучало это настолько убедительно, что Ломоть готов был поверить в правоту сыщика, — ведь прекрасно понимаешь, что сейчас тебе никакой адвокат не нужен. Ни личный, ни государственный. С адвокатом у вас проблем нет, братки-покровители по первому твоему слову могут привлечь самого лучшего защитника, но загвоздка кроется именно в твоем молчании. И ты правильно делаешь, что не напоминаешь браткам про адвоката. Адвокат ведь молчать не станет и обязательно передаст твоим всемогущим друзьям содержимое допросов, а это не что иное, как приговор. Смертный приговор, Ломоть. Согласен?

Привлекательное лицо сутенера скривилось в недоумении. Брови изогнулись дугой и вылезли чуть ли не на самый верх лба, губы сжались, глаза сузились. Не лицо, а сплошная ужимка. И что только девчата в нем находили, если табунами поблизости крутились. Опору, защиту, деньги? Больше нечему.

— Какой смертный приговор, начальник? — выдохнул Ломоть, немного придя в себя. — Во-первых, «вышак» у нас давно отменен, во-вторых, моя статья тянет максимум на «пятерик». На что намекаешь, подполковник?

Ломоть смотрел на детектива требовательно и жестко, будто предостерегая от скоропалительных намеков, и хорошо понимал, что за напускной колкостью пытается спрятать появившуюся растерянность. Гребаный детектив просек ситуацию не хуже самого Ломтя, на этот счет, как говорится, и к бабке не ходи. Вишь, как в себе уверен, даже поспорить предложил. И не оставляет никакой альтернативы, кроме как соглашаться. А это еще один шаг в бездну. И шаг широкий. И дернуло же придурка ляпнуть про адвоката, молчал бы себе, сопел в две дырочки, глядишь, и пронесло бы. По крайней мере, допрос начался бы не в таком убийственном темпе. Теперь в него вцепятся не хуже бультерьеров, дыхнуть не дадут, не то что подумать.

— Я не намекаю, а конкретно говорю, что тебе лучше обойтись без адвоката, — заметил детектив и безжалостно добавил: — Твоя жизнь после первого же допроса в присутствии адвоката обесценится до нуля. Ты благодарить нас должен, что здесь нет посторонних, а не возмущаться. Ну что, спорим?

Ломоть вопросительно уставился на Черенкова, ожидая совета насчет участия в споре. Земляк все-таки, должен подсказать. Алексей молчал. Он сам еще не все понял.

А может, специально не вмешивался, предоставляя коллеге возможность сыграть главную роль в допросе. Плохо, если так. Но надо держаться, иного пути нет. Держаться, сколько хватит сил и духа, а там видно будет. Чем черт не шутит, может, со временем в его беспроглядном деле появится хотя бы маленький просвет.

Ломоть развалился на стуле поудобней. Вытянул длинные ноги, качнул носками туфель и невольно задержался на них взглядом. И погрустнел. Сутенер Ломоть всегда уделял обуви большое внимание, даже в прежние безденежные годы. А уж в последнее время, когда в карманах зашуршали-захрустели купюры, когда в окружении появились девочки, и вовсе стал франтом. «Работа» обязывала. Сейчас шикарные туфли, за которые он отвалил триста баксов, представляли собой жалкое зрелище. Без шнурков, нечищенные, пыльные, стоптанные… Не обувь франта, а крестьянская обувка. Хорошо, никто из девочек не видит. Впрочем, пошли они куда подальше. И девочки, и туфли. Босиком не останется, в тюрьме тоже соблюдают правила техники безопасности и кое-какой обувкой снабжают. Хотя и не по размеру. Ничего, со временем привыкнет. О девочках, правда, на неопределенное время придется забыть. Об этих шалавах лучше вообще не думать и психику понапрасну не напрягать. Как сказал поэт: «коль нет цветов среди зимы, то и грустить о них не надо».

Ломоть немного приободрился, он даже стал похож на себя прежнего, недельной давности, и бодро согласился:

— Почему не поспорить? Я тоже люблю спорить, — и выставил свое условие, — на пару лет в приговоре. Годится? Иваныч, будь свидетелем.

Черенков возмущенно всплеснул руками. Этого еще не хватало — стать у Ломтя свидетелем. При таком раскладе немудрено когда-нибудь оказаться шафером на его свадьбе. Алексей с опаской покосился на сутенера, испугавшись, как бы наглец не прикинулся простачком и не протянул руку для закрепления спора. Отмахнуться от неприятного рукопожатия нетрудно, но это может сказаться на настроении сутенера, на его разговорчивости, и не внесет нужный настрой в задумку детектива. А Вадиму нужно подыграть. К счастью, Ломоть руку не протянул. Или не чтил обычаи, или все-таки отдавал себе отчет, где находится, с кем общается и о чьей судьбе пойдет речь. Сейчас вниманием сутенера всецело владел детектив. Через минуту-другую Ломоть узнает, почему ему следует отказаться от адвоката и о каком смертном приговоре базарит сыщик. Или все-таки не базарит, а дело говорит?.. Скорей бы уж выкладывал, что держит за ментовской душой, и не играл на нервах. Они и так натянулись струной, в любой миг порваться могут.

Детектив раскрывать свою душу не спешил. Не то что душу, а даже содержимое бумаг, лежавших на столе, и то намеревался сохранить в тайне. Он на них даже не смотрел, и это вызывало разные предположения и догадки. Поди угадай, что задумал сыщик. Или открытым текстом намекает, что можно обойтись без протокола и просто «по-приятельски» побеседовать, или дает понять, что информацию по делу давно и до мелочей продумал, выстроил все в логическую цепочку и держит эту цепочку в голове. Другими словами, пытается убедить Ломтя, что у него нет никаких шансов. Берет на понт, как говорят братки. Что ж, хозяин барин. Пусть берет.

Ковалев встал. Расправил плечи, сделал глубокий вдох и оглянулся на окно. Похоже, воздух в кабинете ему не нравился. Не привык еще к тесному закутку, не отвык от рязанского кабинета. Не кабинет, небось, а целые хоромы. С холодильником, с ковром, с кондиционером. Не сравнить с закутком Лешего. Для начальника городского УБОПа такой закуток, конечно, маловат. Несолидный кабинет. Не кабинет, а пердольня. Для одного человека и то тесный, а уж для троих здоровенных мужиков и подавно. На троих здесь можно разве лишь «соображать», а не работать. В такой пердольне может работать только Леший. И мудак же он, кстати. Ведь сколько раз к нему подъезжали уважаемые люди, сколько раз дружбу предлагали, жизнь улучшить, кабинет повыше обеспечить, а он вцепился в свои дурацкие принципы, уперся как баран и ни с места. Так и просидит здесь до самой пенсии. И сам-то хрен с ним, но ведь скольким умным людям палок в колеса понаставит, скольким деловым ребятам судьбы исковеркает. И Ломтю тоже, вот в чем проблема. Неужели не поумнеет?

Детектив открыл форточку, впуская вовнутрь майскую прохладу и городской шум. С площадки перед входом слышались голоса милиционеров, а чуть дальше, с улицы, доносились звуки машин. Касимов жил своей обычной жизнью.

— Красота! — Ковалев вздохнул полной грудью свежий воздух и мечтательно заметил: — Весна, однако. Все цветет, все пахнет. «Опять весна на белом свете, бери шинель, пошли домой…». Никак не вспомню, из какой это песни?

Детектив повернулся от окна, удивив собеседников своим одухотворенным видом. Особенно удивился Черенков. Его непробиваемый и непроницаемый коллега прямо-таки преобразился, засиял, глаза сверкают, губы улыбаются, и сам весь блестит как медный пятак. Не иначе вспомнил про ожидаемое знакомство с красавицей технологом, если про цветочки заговорил. Про Ломтя не забыл бы, лирик хренов.

— Песня так и называется: «Бери шинель, пошли домой», — буркнул Алексей и посмотрел на Ломтя. Тот кивнул, подтвердил:

— Да. Окуджава, по-моему.

Ломоть оказался меломаном. «Работа» обязывала разбираться не только в одежде, обуви и парфюмерии, а и в музыке. Девочки музыку любят. И еще Ломоть был неплохим психологом. По крайней мере, весь этот номер детектива с окном, с восторженными ахами-охами по поводу весны и цветочков, все эти телячьи нежности он просек сразу. Детектив играет на контрастах. Посмотри, мол, арестант Ломоть, какая прекрасная жизнь протекает за стеклом, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, и какая безрадостная жизнь ожидает тебя в заключении. Пораскинь, мол, мозгами, подозреваемый Ломоть, используй возможность, скинь пару годиков в приговоре. На психику давит, ментяра, по самому больному месту бьет. Морально сломить хочет, гад. Ломоть сделал вид, что не уловил истинной подоплеки детектива, и молча ждал пояснения о споре. Момента истины. Давай, мент, выкладывай свои козыри, колись насчет адвоката, хотя Ломтя вряд ли удивишь. Ломоть готов к любому раскладу.

Детектив сел на прежнее место на узком диване, поскольку другого попросту не было, и «выложил» свой первый козырь. И, как показалось оппоненту, самый убойный. Ломоть похолодел, хотя и ожидал услышать нечто подобное. Рязанский сыщик явно не желал допустить, чтобы судебный приговор по делу Ломтя уменьшился на пару лет. Такой же упертый, видно, как Леший. Два сапога пара. От одного покоя не было, а от двоих и вовсе житья не станет. Нашли друг друга, мудаки.

— Адвокат тебе не нужен по той простой причине, — твердо сказал детектив, уверенный в своем доводе, — что сможет передать на волю подробности вашей поездки во Владимир.

Вадим замолчал. Посчитал, наверное, что одной этой фразы достаточно, чтобы сутенер признал свое поражение. Однако сутенер не только не признался в проигрыше, но даже не понял, какое отношение та трагическая поездка может иметь к адвокату. Ломоть так и сказал:

— Я не врубаюсь, подполковник, как увязать эти два момента?

И громко при этом хмыкнул. Гнилой, мол, твой довод, начальник. Напрасно стращал бедного Ломтя. Давай, выкладывай что-нибудь посущественней. Если есть что, конечно.

— При том самом, Ломоть, что через адвоката братки узнают подробности ликвидации группы Хвороста.

Брови Ломтя в недоумении поползли наверх. И глаза тоже. Черенкову так и показалось, когда земляк повернулся в его сторону. При этом выразительные глаза сутенера заметно увеличились в размерах. От страха или от удивления. А может, от растерянности.

— При чем тут Хворост, Иваныч? — сутенер почему-то обращался к убоповцу. — При чем тут наша поездка? А вот что убийц нашли, это хорошо. Это справедливо. Молодцы. Хотя ребятам уже ничем не поможешь… Как вспомню, так мороз по коже. Я ведь чудом уцелел, сам до сих пор не могу поверить, что меня спасло колесо. Если б не поломка, лежал бы сейчас на кладбище рядом с ребятами.

Ломоть тяжело вздохнул и перевел взгляд на детектива. Ломоть хотел знать, какая необходимость заставила детектива вернуться к той трагической поездке, о которой две недели назад он сам и рассказал ментам, причем в этом самом кабинете. Разве лишь затем, чтобы сообщить имена убийц? Но зачем Ломтю знать их имена? Незнакомые чужие имена ему все равно абсолютно ничего не скажут.

Ломоть отметил, что в глазах детектива недавней восторженности весенним цветением уже не было, в глазах детектива появилась жесткость. Высказывание сутенера Ковалеву чем-то не понравилось. Причем сильно не понравилось. Психолог Ломоть понял еще одну истину: в задумке детектива нет ни малейшей тени на спор, а есть неуемное желание вывести Ломтя на чистую воду. Прижать к стене, причем на полную катушку, до треска в костях. Спор всего лишь прикрытие, психологический трюк, рассчитанный на установление контакта. Другими словами, на усыпление бдительности Ломтя. Насчет этого мент, конечно, облажался. Усыпить Ломтя можно лишь в прямом смысле, с помощью снотворного, но перехитрить нельзя. Это уж дудки. Хотя надо признать, что запевка у мента получилась, начал он складно. Поглядим, что будет дальше.

А дальше наверняка станет еще круче. По закону подлости.

Детектив вспомнил про бумаги. Взял их со стола, перелистал, то ли выбирая самые важные, то ли освежая в памяти нужные моменты, и со вздохом положил на прежнее место. Алексей насторожился. Кажется, коллега готов был спасовать. Невиданный случай. Даже Ломоть не сразу поверил в такую благосклонность судьбы, ведь цена спора не деньги, не магарыч, а два года тюремной жизни. Очень даже не хило, еще пару таких допросов, и никакой суд не страшен. Кажется, фортуна поворачивается к нему личиком, кажется, Ломоть ей приглянулся.

Широкая ладонь детектива снова легла на стопку бумаг. Тяжело легла, будто придавила. И взгляд тоже стал какой-то тяжелый, ишь, как пристально смотрит, прямо буравит, так и норовит насквозь пронизать. Нелегко, видать, признавать свой проигрыш, тем более в присутствии Лешего. Или замыслил что?

— На сегодня все, — решил детектив и усмехнулся: — Повидались, пообщались — и хватит. Хорошего понемногу. Завтра продолжим. С адвокатом.

Его решение не понравилось обоим собеседникам. Убоповцу не понравилось самовольство коллеги, решившего по своему единоличному велению-хотению отложить важное оперативно-следственное мероприятие. Если работать такими темпами, то сутенер своими познаниями сможет поделиться не раньше Нового года, когда дело вообще можно будет закрыть за давностью срока. Ломтю решение детектива в принципе-то пришлось по душе, о переносе допроса он не возражал, но резанул слух голос, которым сыщик упомянул про адвоката. Ироничный был голос, насмешливый, вызывающий какой-то. Таких посторонних ноток в голосе сыщика никогда прежде не звучало. Гребаный детектив действительно что-то замыслил против беззащитного Ломтя. И какая только нелегкая вынесла этого мудака на его бедную голову. Леший, правда, тоже не подарок, тоже больной на полголовы, но с ним проще, с ним, если уж ситуация совсем прижмет, можно рискнуть и побазарить как с земляком, а с рязанцем лишнего слова не обронишь. Этот малый вообще больной на всю голову, хрен его знает, как отреагирует на дельное предложение.

Детектив поднялся с дивана, повернулся к окну. Его сердцу весенняя улица была куда милей и приятней, чем общение с сутенером, и детектив этого не скрывал. Ломоть даже обиделся, хотя быстро успокоился. Может, из окна рязанского кабинета открывается вид не на улицу, а на какой-нибудь замусоренный двор с покосившимся деревянным туалетом. Вот сыщик и не стерпел, не устоял перед касимовскими красотами. Пусть полюбуется, пусть подышит пьянящим воздухом, может, подобреет немного.

— Да, кстати…

Детектив неожиданно обернулся, и по его виду Ломоть сразу догадался, что пьянящий касимовский воздух действительно оказал на рязанца воздействие. Особенно на память. Это точно. Что он там вспомнил? Вряд ли что-нибудь хорошее. Ломоть напрягся, настраиваясь на самый худший и неприятный для себя вариант. Об окончании допроса он уже не думал. Это было бы слишком просто и слишком хорошо для него.

— Чуть не забыл, — детектив хлопнул себя по лбу, — ты ведь о поездке во Владимир спрашивал. Значит, тебе непонятно, какая связь между расправой с Хворостом и твоим отказом от адвоката?

Ломоть вздернул плечи. Если по большому счету, ему до лампочки какие-то связи между реальным моментом и событиями двухнедельной давности, ему вообще глубоко плевать на любые связи, даже сексуальные, а на упоминание детектива о командировке он откликнулся чисто интуитивно, по инерции. Вышло действительно неудачно, глупо, но мало ли что можно брякнуть в кабинете убоповца, тем более на перекрестном допросе. На его месте любой может растеряться.

Ломоть пожал плечами. Пояснил нехотя:

— Ты сам упомянул про поездку. Я бы не спросил, мне это абсолютно без разницы. И ребятам тоже.

Сутенер имел в виду Хвороста и погибших вместе с ним двоих своих корешей. Тот жуткий случай начал уже сглаживаться в памяти, не отзываться в груди такой резкой болью, как в первые дни, а мент снова разбередил рану.

Стопка бумаг снова перекочевала в руки детектива. Ковалев вытащил один листок, положил его для лучшей видимости поверх остальных и терпеливо и доходчиво, как школьный учитель, пояснил:

— Это материал владимирских следователей. Скажу честно, материал небогатый, но кое-какие зацепки содержит. Главная ценность этой бумажки в том, что она подтверждает нашу догадку по поводу владимирской трагедии, нашу версию. Все сходится, Ломоть. Все улики против тебя.

Лицо Ломтя искривилось, став снова похожим на ужимку клоуна. Однако возмущаться сутенер не стал, разумно решив, что без адвоката с ментами все-таки не стоит базарить. Так будет лучше. Пусть менты посудачат между собой, поделятся умными мыслями, а он послушает. Выдержки у него хватит.

— В этой бумажке значится, что 3 мая жители небольшой владимирской деревеньки Мухино имели счастье видеть «жигуль» с рязанскими номерами, — официальным голосом поведал детектив, будто забыв про договоренность насчет адвоката. — Не припоминаешь такую деревеньку, Ломоть?

Ломоть лишь хмыкнул. У него не резиновая память, и он не штабист, чтобы держать в голове карту Владимирской области. Вместо ответа Ломоть наградил укоряющим взглядом своего земляка, вот, мол, Иваныч, как некрасиво себя ведут твои друзья-коллеги. Несолидно себя ведут. Сам ведь напросился на спор, позорно проиграл, прилюдно причем, и после всего этого начинает выделываться. Забыл, что долг платежом красен. Или у ментов не принято платить долги?

Черенков шмыгнул носом и ничего не сказал. Он с самого начала не был сторонником спора, а теперь подавно вмешиваться не будет и останется в стороне. Разбирайтесь, как хотите. Премудрый убоповец оставлял своего беззащитного земляка один на один с рязанским детективом, на стороне которого закон, прокуратура, чуть ли не все МВД и, если понадобится, армейские подразделения с танками и авиацией. Вся военная и правоохранительная машина государства Российского готова обрушиться на бедного Ломтя, дай бог выдержать, не сломаться. Надо молчать.

Похоже, Вадим понял замысел сутенера придерживаться «партизанской» тактики и продолжал:

— Деревня Мухино находится примерно на полпути от автосервиса, где ты ремонтировал машину, и местом расправы с группой Хвороста. Это если ехать не через Железногорск, а через Купальск. Дорога через Купальск, правда, на семьдесят километров длиннее, лишний час езды. Короче, этим маршрутом ехать нецелесообразно. Однако ты избрал дальнюю дорожку, Ломоть, даже несмотря на то, что опаздывал на встречу. Из-за этого твои покойные дружки лишний час проторчали в кафе и на встречу уехали без тебя. Надеялись, правда, что догонишь, для чего нарисовали и оставили для тебя в кафе схему проезда. Они и в мыслях не представляли, что их корешу Ломтю место встречи давно известно. Не забыл, я говорил про схему? Можешь не говорить, без того вижу, что помнишь. Как забыть, если эта шпаргалка стала очень важной уликой. Роковая случайность, Ломоть, и тоже против тебя обернулась. Знал бы про бумажку, заехал на обратном пути, забрал бы, и дело с концом. Не знаю, как Алексей Иваныч, а я заподозрил тебя только благодаря этой шпаргалке. Но ты о ней не знал, ты о таком повороте просто не думал, поэтому и не забрал. Вот она, в папке лежит, и свидетельствует о твоем гнусном замысле. О предательстве, о жадности безграничной, о жестокости бесчеловечной. Это ж надо, а? Своих братков, своих корешей, своих соратников по делу подвести под автоматные очереди. А потом машиной по головам…

Вадим сделал паузу. Ломоть ошибся, посчитав детектива бесчувственным истуканом. Оказывается, детективу тоже присущи человеческие чувства, и полыхавшие в его душе эмоции наглядно читались на лице. Жесткое было лицо у детектива. Безжалостное. В глазах Ковалева угадывались и другие чувства, однако сейчас Ломтю было не до настроения детектива, для него сейчас крайне важным было не выдать свое собственное состояние. Особенно не показать охвативший его испуг. Ломоть зыркнул на детектива, напуская в глаза максимум возмущения, негодования и намереваясь за ними скрыть растерянность. И перевел взгляд на убоповца. Смотри, мол, Иваныч, что творится. Ломоть едва не скрипел зубами. Ему ничего не оставалось, кроме как молча возмущаться, он не хотел даже говорить. И правильно делал, чтобы не выдать себя окончательно.

— Можешь возмущаться сколько душе угодно, — заметил Ковалев. — Можешь отрицать, можешь даже пожаловаться на наши обвинения, но учитывай, что владимирские оперативники не сидят сложа руки и кое-какой информацией нас снабжают. Завтра об этом обязательно поговорим. В присутствии адвоката.

Ковалев снова выдержал небольшую паузу. Или собирался с мыслями, готовясь поделиться с Ломтем своей очередной догадкой, или посчитал разговор законченным. Собрал все бумаги, запечатлевшие на своих страницах убийственные для Ломтя сведения, и аккуратно сложил в потертую кожаную папку. И повернулся к Черенкову.

— Вызывай конвоира, Алексей. На сегодня все. Нам в больницу надо наведаться, а Ломтю требуется отдых. И не забудь про адвоката.

Алексей встал, направился к двери, за которой в коридоре находился конвоир. Взявшись за ручку, заверил:

— Не забуду. Леший двух проколов подряд не допускает. Есть у меня один защитник на примете, прямо сейчас и позвоню. Болтливый мужик, правда, вода в заднице не держится. Болезнь у человека такая: обо всем услышанном трезвонить по всему городу. Не успокоится, пока не разболтает до единого слова. Годится такой?

Вадим махнул рукой:

— Годится. Следствию его болтливость вреда не принесет, а Ломтю бояться нечего. Не страшно, Ломоть, если братаны узнают некоторые подробности расстрела группы Хвороста?

Глаза Ломтя сверкнули гневом.

— Что ты мелешь, подполковник? Какие подробности? Какие у вас улики против меня, кроме этой туалетной бумажки и каких-то мухинских свидетелей? Ха, подробности они знают. Машину мою, видите ли, в какой-то деревне заметили. И все? И с этими уликами вы собираетесь в суд? Не смеши, подполковник. Какой суд поверит вашим сказкам?

Гневная тирада сутенера заставила Черенкова повременить с вызовом конвоира. Возвращаться к столу он не стал, а остался стоять возле двери.

— Суд, может, не поверит, — согласился детектив, — но для суда мы приготовим веские материалы, на этот счет не волнуйся. Волнуйся о том, как местные авторитеты и крутые отнесутся к твоей роли в устранении Хвороста. Может, они тоже не поверят, что ты участвовал в убийстве Хвороста, но в любом случае выводы обязательно сделают. Подумай об этом. Зови конвоира, Алексей. Нам пора ехать.

Алексей открыл дверь. Сержант-конвоир, коротавший время за чтением местного «брехунка», быстренько свернул газету и сунул в карман.

— В камеру его, — коротко распорядился Черенков. — До завтра, Ломоть. Отдыхай, набирайся сил.

Ломоть поднялся со стула. И было заметно, что поднялся тяжело, вроде нехотя. Засиделся, ноги затекли. Поэтому и не торопится к выходу. Вадиму пришлось тоже задержаться, поскольку Ломоть загородил путь к двери. Сутенер смотрел себе под ноги, как провинившийся ученик, и со стороны могло показаться, что ему и впрямь стало стыдно. Сыщикам так не казалось, потому что Черенков знал натуру своего крутого земляка отнюдь не понаслышке, а Ковалев вообще не допускал мысли о наличии в душе подозреваемого чувства стыда. У таких отщепенцев нет ни стыда, ни совести, и сейчас Ломоть горбится не под тяжестью вины, а от страха, от безысходности. Догадался, значит, что завтра сыщики специально организуют утечку информации о допросах, осознал, значит, чем это грозит. Братаны размусоливать не станут, даже если не до конца поверят в его виновность, и достанут даже в камере. У них руки длинные.

Ковалев хорошо понимал состояние арестованного. И не он один, даже конвоир, не слышавший ни слова из разговора, и тот догадался, что его визави явно хочет что-то сказать. Что-то вспомнил, наверное. Осенило. Так бывает. Сержант неслышно отошел от двери, чтобы не быть ненужным свидетелем и не мешать. Вдруг арестант хочет сказать что-то важное. Черенков потихоньку прикрыл дверь. Скорее всего, Ломоть этих нехитрых манипуляций не заметил, он попросту не обратил на них внимания, он поднял голову и негромко сказал:

— Твоя взяла, подполковник, я проиграл… Не надо адвоката…

Это было признание. Черенков, скрывая за напускным равнодушием торжество, после короткого раздумья вернулся за стол. Пожалуй, с визитом в больницу нужно повременить. Показания мастера «Цветмета» Друмова имеют немалое значение для следствия, но все же не идут ни в какое сравнение с признаниями Ломтя. Друмов всего лишь потерпевший, свидетель, способный помочь следствию, а Ломоть может пролить свет на подробности владимирского убийства и вообще подвести черту под тем жестоким преступлением. Ломоть не свидетель трагедии, а ее непосредственный участник. Исполнитель. Если вообще не организатор.

Черенков достал из ящика стола бланк протокола допроса, аккуратно вписал фамилию, имя, отчество своего известного земляка, после небольшой заминки припомнил даже точную дату его рождения, проставил время начала допроса и обронил:

— Это самое умное решение в твоей жизни, Ломоть. Давай, рассказывай…