Звук, который ты захочешь услышать

Глава 9

Иохель остановился, недоумевая, кто здесь его может знать. Мелькнуло воспоминание, что он только что с кем-то поздоровался, вроде даже назвал по имени, но не мог вспомнить, с кем. Осталось дождаться и увидеть того, кто его зовет. Тем более, что он слышал приближающиеся шаги.

— Иохель, а я кричу, кричу, думал, ты ушел уже, придется догонять. Я ведь через этаж только понял, что с тобой поздоровался, задумался. Ну здравствуй, — и мужчина шагнул, протягивая руку.

— Юзик? Ты как здесь? Вот уж, не ожидал тебя увидеть, — Иохель пожал руку и обнял его.

— Так я живу в этом доме, давно, до войны еще. А ты сам как здесь оказался?

— Да… вот…, — Иохель не знал, что и сказать, но, похоже, вопрос был риторическим.

По крайней мере, Юзик продолжал, не дожидаясь ответа:

— Вот это встреча! Пойдем ко мне, посидим, поговорим. Сколько же мы не виделись?

— Лет пять получается, с сорок третьего. Ты как раз из госпиталя поехал на курсы.

— Ну да, в сорок третьем. Нет, что мы стоим? Давай, пойдем. Нет, ну надо же — вот так, на лестнице встретились. Пойдем, пойдем, не стой. И не вздумай отказываться, — Иохель, подталкиваемый Юзиком (какой Юзик, это он в госпитале Юзиком был, теперь Иосиф Абрамович), пошел вверх по лестнице, по которой недавно спускался. Они прошли мимо двери Полины (ох, Полина), поднялись на четвертый этаж и Иосиф завозился с ключом возле двери, на которой висел зеленый почтовый ящик с наклеенными названиями газет и надписью Рапопорт [1] вверху.

— Сейчас, минутку. Жена с сыном на дачу уехали, а я один дома. Замок этот еще вечно заедает, смазать надо. Ну вот, наконец-то, проходи, — распахнул он дверь.

* * *

С Юзиком (да, Юзик, ты меня что, обидеть хочешь) проговорили часа два, выплескивая друг на друга новости за последние пять лет. Познакомились они в госпитале, где Рапопорт лечился после очередного ранения и, пока лечение потихоньку двигалось в нужном направлении, они незаметно сблизились. Иохель был просто сражен жаждой своего товарища делать что-то новое. Тогда еще капитан, Рапопорт уехал на командирские курсы «Вымпел», во время прохождения которых совершенно случайно защитил докторскую. Защита не состоялась в июне сорок первого — сначала не было кворума, а на повторное заседание не попал Юзик, так как ушел на фронт добровольцем. Зато в сорок третьем, встретив на улице коллегу из комиссии, выяснил, что в аудитории так и остались висеть на стене таблицы, которые он готовил для демонстрации, пошел — и сразу же защитил. А потом опять на войну, хотя Орбели, вице-президент Академии, предлагал остаться и заниматься наукой.

Оказалось, что и на фронте они были всё время где-то рядом, и даже история с публичным избиением начальства повторилась, только Рапопорт перед строем ударил комдива, сбежавшего с переправы при форсировании Днепра, и из армии его за это не выгнали (только тормознули Героя, хотя избитый комдив получил Золотую Звезду, наверное, в утешение).

— А сейчас готовлюсь, — покашливая, продолжил рассказ Юзик, (астма, Иохель, всё хуже и хуже), — к сессии ВАСХНИЛ, собирают где-то в конце июля. Наверное, там меня сожрут, но и хрен с ними, я с голоду не умру. Но целовать задницы я никому не собираюсь, ни Лысенко, ни Презенту. И готовят же эту сессию, сволочи, втихаря, я сам случайно узнал. Даже неизвестно, в какой день точно этот шабаш собирают. Всё ходят, шушукаются по углам.

— А если с этими деятелями что-то случится, тогда что? Ты станешь главным академиком по биологии? — улыбнувшись чему-то (если с Яшкиным прошло, почему с этими не пройдет? а враги Юзика — и мои враги, вряд ли они могут быть хорошими ребятами), спросил Иохель.

— Да какое там главным, мне их кабинеты и даром не нужны. Мне лишь бы работать не мешали, а медальки пусть друг другу вешают, мне и своих хватает, и так носить тяжело, если все вместе надеть.

Время пролетело незаметно. Распрощались ближе к полуночи, договорившись встретиться через неделю. С трудом подавив желание постучаться к Полине (завтра, завтра встретимся, сама ведь сказала), он невольно остановился у ее двери, постояв немного, вслушиваясь в ночную тишину, Иохель спустился по знакомой уже лестнице и пошел домой по Садовому кольцу, решив, что так вряд ли будет намного медленнее, чем идти напрямую.

Навстречу попадались редкие прохожие, да время от времени проезжали машины. В районе Арбата его обогнала синяя «Букашка», наверное, последняя, но Иохель совсем не расстроился — сегодня ведь такой замечательный день, как на это может повлиять какой-то троллейбус. Ведь Полина, такая она… Полина… и даже с Юзиком встретился с ее помощью, получается.

На Смоленской площади, где даже ночью не прекращалась стройка [2], Иохель услышал сзади чьи-то торопливые шаги, но не обратил на это никакого внимания: мало ли кто и куда бежит ночью. Он и сам шел не очень медленно, но незнакомец явно его догонял, причем, судя по звуку, двигался он по той же траектории, что и доктор, так что Иохель немного отошел в сторону, уступая дорогу и встревоженный, начал поворачиваться, чтобы посмотреть, кто это. Очевидно, именно это, неожиданно сделанное в последний момент движение, его и спасло. Что-то свистнуло справа и скользнуло по правому рукаву, после чего плечо тут же загорелось болью.

Отпрыгнув в сторону, Иохель повернулся и увидел тяжело дышащего мужчину (или парень, ни хрена не видно же), держащего в правой руке какой-то длинный прут (арматура? палка? какая разница, стукнет по голове, мало не покажется). Внезапно наступившую тишину, прерываемую только тяжелым дыханием напавшего, первым нарушил Иохель:

— Ты что, парень, с головой не дружишь? Тебе чего надо?

— Ты, жиденок (когда он хоть меня рассмотреть успел?) зубы мне не заговаривай. Карманы выворачивай, быстрее, — налетчик все никак не мог восстановить дыхание.

— Так тебе деньги нужны? Сказал бы, я и так отдал (да что ж ты дышишь как загнанная лошадь, никак не подстроиться). Пиджак только испортил мне. Стой, а что это у тебя с ухом? Дай-ка посмотреть, я врач, это ж похоже на… (давай, давай, дотронься до уха, вот так, а я ближе подойду).

— А что? Что там случилось? Ты что, мужик? — но рука послушно поднялась и дотронулась до правого уха, на которое смотрел Иохель (даже не подумал, что я в такой темени высмотреть могу).

В транс налетчик, поплывший уже после первых же слов, погрузился быстро и глубоко. Усадив его на лавочку и внушив дойти до милицейского участка, не выпуская кусок кабеля (вот чем он меня стукнул) из рук, Иохель пошел домой, немного расстроившись из-за порванного рукава (да и синяк, наверное, будет).

* * *

Правое плечо к утру побагровело, ссадина на месте содранной кожи покраснела и немного воспалилась, несмотря на то, что, придя домой, Иохель сразу же обработал ее йодом. Морщась от боли (вчера не так было, надо бы сейчас перекисью хорошенько промыть), он пошел умываться, отложив чайник и завтрак на потом.

В замке заворочался ключ, дверь открылась и доктор услышал голос Синицына:

— Это я, тащ майор! Приехал.

— Слышу, Сидор. Я в ванной. Поставь, пожалуйста, чайник, позавтракаем вместе.

— Сейчас, сам голодный. О, где это ты попал, Моисеич? — спросил Синицын.

— Да ночью сегодня, здесь рядом, на Смоленской, придурок какой-то с куском кабеля напал. Пиджак на выброс, весь рукав изорвал, ну и по плечу прошелся вскользь. Да ладно, ничего страшного, жив, почти цел. Ты как? Как съездил? Что мама? Остальные что?

— Да хорошо там у них. Деньги Марии Ароновне передал, забор поправил немного, да крыльцо чуть-чуть, ерунда. Скучно там маме твоей, руководить некем, девки-то разбежались, ты уехал, я тоже, вот она и страдает. То с соседками воюет, то разговоры с подругами ведет. Мужика бы ей надо, да где ж его возьмешь, а ей ведь не какого угодно, а правильного еврея, да чтоб не абы что, не сапожник какой, — Сидор явно цитировал маму Иохеля, наверное, разговоры эти велись с завидным постоянством. — Так что привет от Марии Ароновны, наилучшие пожелания и много советов по ведению хозяйства и устройству жизни. Давай-ка, Моисеич, я тебе плечо забинтую, а то будет тереться об одежду, не заживет. Пиджак я в починку отдам, сделают быстро, как новый будет. А как ты ночью на Смоленской-то оказался? Тащ майор, ты же в десять вечера спать ложиться привык? Или бабу нашел? Точно, нашел, по глазам вижу. И хорошо, это дело нужное, а то закис уже со своей учебой. Как дед старый прям.

* * *

На улицу 25 Октября Иохель пришел задолго до назначенных пяти часов — просто не смог вытерпеть. Свежую рубашку утюжил Синицын и теперь претензии к качеству глажки вряд ли могли возникнуть. Запасной пиджак, еще довоенный (в плечах тесноват, надо бы построить новый костюм, завтра же пойду, а то хожу как босяк). В руке он держал букетик ирисов, желтых и фиолетовых, которые купил тут же, у метро. Поначалу он нацелился на более представительные лилии, но его отговорила сама торговка — если для свидания, то лилии не подойдут, дама может испачкать ими платье, а тогда уже не праздник, а одно расстройство.

От входа в метро Иохель отошел чуть в сторону, к гастроному с красивым залом, украшенным мозаикой. Посмотрев на прилавок со сладостями, зашел и купил триста грамм «Петушка», по совету продавщицы.

Стрелки на часах, висевших через дорогу, на Лубянском пассаже [3] будто замерли на без четверти пять. Иохель даже заподозрил, что они остановились, но через какое-то время стрелка дернулась и издевательски остановилась на сорока шести минутах. Дотянув до пяти часов (только пять? а вдруг она опоздает? что тогда?), он уже не знал куда деваться. Полины не было (что, совсем не придет? да что же это? вернись ко мне скорее, мне страшно без тебя [4]). И когда через сто тысяч лет кто-то тронул его за руку, он только вздрогнул.

— Иохель, ты что такой бледный? Не заболел? Здравствуй!

— Здравствуй, Полина. Да вот, ждал тебя, видишь, это тебе, — он выдохнул и протянул букетик.

— Цветы-ы-ы-ы-ы, — протянула Полина и взяла ирисы обеими руками. — Иохель, ты… я не знаю даже… Мне уже, я не помню сколько не дарили цветы (у тебя что, не было никого? что за ерунда? простые цветы). Спасибо тебе, — она прижала букетик к груди и поцеловала его в щеку.

— Ты осторожнее с цветами, они пачкаются, — поделился он полученными от цветочницы сведениями. — Не так как лилии, но платье можно испортить…

— Да ерунда, испачкается, постираю. Нет, Иохель, ты чудо. Так хотелось цветов.

— Ну тогда вот, еще конфеты, для полного набора, — уверенность, куда-то пропавшая во время ожидания, возвращалась к нему и даже нашлись силы начать шутить. — Мороженое будешь? В кино? Или воздушный шарик?

— Нет, воздушный шарик — уже перебор. И в кино не хочу. Просто погуляем. А конфеты какие?

— Петушок — гребешок. Сам не пробовал, но посоветовали, вот и купил.

— Золотой гребешок, Иохель, золотой. Давай. Эти я люблю, они вкусные.

Он полез в карман за кулечком и Полина, отпустив его руку, повернулась к нему и погладила ладонью пиджак, тяжело вздохнув.

— Что-то не так?

— Да нет, всё хорошо. Просто вчера на тебе был ужасный пиджак, а сегодня кошмарный, — еще раз вздохнув, сказала Полина. — Кроме того, что он тебе узок в плечах, так еще и пошит кошмарно. Наверное, этот шедевр создан лучшими портными довоенного Каунаса?

— Может, и не лучшими, но да, этот пиджак от костюма, который мне пошили, когда я пошел работать сразу после института. Тот, вчерашний, немного порвался и я отдал его в починку.

— Что-то серьезное?

— Нет, не стоит внимания. Случайно зацепился. К тому же я уже решил, что завтра пойду и закажу новый костюм.

— И куда же ты пойдешь? К кому?

— Не знаю, надо поискать. Да что тут такого, всего лишь костюм.

— Нашел уже.

— Что нашел?

— Где заказать костюм. Иохель, ты помнишь, кем я работаю?

— Помню, модельером.

— И чем, по твоему, занимаются модельеры?

— Как чем? Модельеры делают одежду.

— И-и-и-и?

— Что «и»?

— Нет, ты правда не видишь связи между моей работой и твоим решением построить новый костюм?

— А ты что, и правда можешь?

— Могу. Это же моя работа. Завтра и займемся. Очередь подвинем немного, потерпят. И будет тебе костюм, быстро и хорошо.

— Ты такая серьезная, Полиночка, когда говоришь «это же моя работа», — сказал Иохель, пытаясь воспроизвести интонации Полины (получи, это тебе за гипноз!). — Тебе бы в кино сниматься.

— Ты невозможный! — засмеялась она. — Что, я и в самом деле такая противная была, когда так говорила?

— Даже хуже. Ты же еще бровью так можешь повести, а я нет, — тоже засмеялся Иохель.

— Ну прости, не хотела тебя обидеть, но ты такой смешной был тогда. Куда ты меня ведешь?

— Куда захочешь. Это же твой город, а не мой. Так что веди ты, я с тобой.

— Ладно, давай прогуляемся по 25 Октября.

Они недолго шли молча, Иохель просто наслаждался тем, что Полина, такая желанная, такая красивая, такая… — просто рядом с ним, а Полина — она смотрела на букетик и думала о чем-то, улыбаясь.

— Ты не голодна? — спросил Иохель, подумав, что молчание немного затянулось.

— Нет, наверное, разве что мороженого, ты же обещал. Давай купим, сядем на лавочку и съедим. Не хочу никаких кафе.

— Мороженое? Впереди вроде продают, пойдем. Тебе какое? Эскимо?

— Эскимо на палочке? — улыбнулась какому-то воспоминанию Полина. — Давай.

Отстояв небольшую очередь, Иохель подошел к стоящей чуть в стороне Полине и протянул ей покрывающийся изморозью цилиндрик:

— Вот, пожалуйста, на палочке, как ты и хотела (бывает разве без палочки? наверное, из детства что-то).

— Спасибо, это как раз то, что надо. Пойдем, видишь, под деревом лавочка свободная.

Присев, каждый начал разворачивать блестящую фольгу. Иохель долго облизывал показавшееся ему слишком холодным мороженое и никак не решался откусить кусочек. К его удивлению Полина опередила его, и сильно. Он всё ещё вертел в руке больше половины эскимо, а она уже выбросила в урну пустую упаковку.

— Иохель, у тебя зубы больные? Или горло? Ты почему не ешь?

— Так холодное же.

— Конечно, холодное, — рассмеялась она. — Каким же оно должно быть?

— В моем детстве холодного мороженого не было, если покупали, то заботливая мама едва не кипятила его, чтобы дорогой сынок не простудился.

— Что сказать, потерянное детство. Мы даже в Харбине объедались мороженым. Папа отсыпал няньке какие-то сумасшедшие деньги на наши развлечения, а она нам с Аней ни в чем не отказывала. Ну, это нам казалось, что сумасшедшие. Папа был большой начальник на железной дороге и мог позволить себе побаловать любимых дочек и жену. Помню, я очень расстроилась, когда началась какая-то заварушка, нас с мамой отправили в Москву и нам пришлось жить в какой-то страшной коммуналке — и это после большущего дома в Харбине, в шесть комнат, с нянькой и домработницей. А потом оказалось, что папа нас спас, отправив в Россию, неизвестно, чем бы всё для нас закончилось, а сам сидел почти год в китайской тюрьме, пока наши его не освободили. Это он совсем недавно рассказал мне, как оно там было, на КВЖД. А нам, мелким, казалось, что там везде сплошной праздник.

— Он до сих пор на железной дороге работает? Я в детстве хотел стать железнодорожником. Сразу после пожарного.

— А куда он денется? Только он теперь в институте работает, они что-то там с паровозами делают. Квартиру мне оставил, а сам на дачу перебрался, там и живет, они с коллегами оттуда каждый день на работу ездят на машине. Так что я, Иохель, богатая невеста, не упусти свой шанс! А ты где на Зубовском живешь?

— Снимаю я квартиру на Зубовском (это она сейчас предложила замуж за меня выйти? или это шутка была? и не спросишь ведь, эх). Повезло, можно сказать, случайно подвернулась. Из коммуналки перебрались.

— С кем перебрались? — настороженно спросила Полина. — Ты еще с кем-то живешь? То-то я смотрю, сегодня у тебя рубашка приличная и хорошо поглаженная.

— С ординарцем своим бывшим. Родни у него не осталось, возвращаться некуда, он со мной и остался. Обеспечивает мне быт.

— Иохель, да ты буржуй. Квартиру он снимает, ординарца при себе держит. Может, ты подпольный миллионер, как Корейко из книги?

— Может, и миллионер (а ведь точно, там больше миллиона осталось). Для жениха это ведь не минус? Не передумаешь замуж выходить?

— А ты зовешь? — остановившись, спросила Полина. — Ты ведь не знаешь меня совсем.

— Я бы позвал (да, да!), но ведь и ты меня совсем не знаешь. Вдруг я храплю или в носу ковыряюсь? Или скупердяй? И ты от меня сбежишь на второй день после свадьбы.

— Дурак ты, Гляуберзонас. Вот ты кто. Послушай, а как так получилось, что ты хитростью и обманом почти завлек одинокую наивную девушку к себе домой? Мы ведь уже по Волхонке идем, до Зубовского немного осталось. Ты меня загипнотизировал этим своим гипнозом? Признавайся!

— Так я это, не гипнотизировал, хотя и мог бы, если захотел.

— Ты мне потом покажешь? Это же не страшно? Анька мне говорила, что не страшно ни капельки, но я всё равно боюсь немного. Я ведь ужасная трусиха, Иохель, ты не знал?

— Покажу потом, если захочешь, — сказал он. — И страхи убрать.

— Это хорошо, что покажешь. Но ты мне зубы не заговаривай. Как ты меня сюда завел?

— Как-то само собой получилось (и ты меня сама вела сюда). Но, надеюсь, что ты не пожалеешь, что пошла со мной. Потому что сегодня у меня есть вкусная еда, вино и…, — Иохель на секунду смутился, — запасная зубная щетка у меня тоже найдется.

_____________________

[1] Иосиф Абрамович Рапопорт — личность легендарная. Ушел на фронт добровольцем в июне 41-го, едва ли не накануне защиты докторской, воевал, неоднократно был тяжело ранен, трижды был представлен к званию Героя Советского Союза (все три раза не утвержден начальством). Вклад в биологию переоценить невозможно. Был номинирован на Нобелевскую премию в 60-е. Полученную в 70-е Ленинскую премию разделил между сотрудниками лаборатории. Некоторые факты из биографии этого замечательного человека я сознательно изменил (на всякий случай напоминаю о «Предуведомлении», которым начинается эта книга).

[2] Строительство здания МИД.

[3] Снесли в 1950-м, на этом месте сейчас «Детский мир»

[4] Иохель в юности явно был очень романтичным, если через сколько лет помнит стихи. Опять Осип Мандельштам, «Я наравне с другими…»