Звук, который ты захочешь услышать

Глава 14

Ночью Иохель проснулся от того, что в соседней комнате кто-то экспрессивно что-то рассказывал по-итальянски. Диктор делал только небольшие паузы, необходимые для короткого вдоха и продолжал пытаться донести до слушателей максимум информации о том, чего они не могут увидеть.

«На футбольный репортаж похоже», — подумал он, слушая захлебывающийся от азарта голос диктора. В подтверждение его слов крещендо завершилось протяжным «Гоооооооол!». Восторги по поводу забитого мяча разбудили и Полину.

— Слушай, что это? Кто кричит? Что-то случилось? — сонно пробормотала она. — Это Сидор, что ли?

— Он, поганец. Радио свое слушает, — сказал Иохель, вставая. — Сейчас я его заткну. Брюки только найду.

— А то он твоей задницы не видел. Мне же на работу с утра. Скажи ему, что я его убью вместе с его радио, — пробормотала Полина, укрываясь с головой и поворачиваясь к стене.

Брюки Иохель всё же натянул и пошлепал в комнату к Сидору. Тот сидел перед приемником, зачарованно глядя на панель, и даже не обратил внимания на то, что кто-то вошел.

— Сидор! — окликнул его Иохель.

— А? — вздрогнул Синицын. — А, это ты, Моисеич. Слушай, — восторженно начал рассказывать он, — наверное, футбол передают. Я случайно поймал. Не по нашему рассказывают. Но очень интересно. Я аж заслушался.

— Сидор, сейчас уже час ночи. Все легли спать. Полине завтра на работу. Ты мешаешь. Предупреждал же, чтобы тише. Заканчивай. Выключай радио и спать. Всё. Понятно?

— Понятно, — разочарованно протянул Синицын, выключая приемник. — Спокойной ночи.

* * *

Второй сеанс с пациенткой, живущей на Соколе, прошел как по нотам: воздействие понадобилось минимальное, женщина и так чувствовала себя прекрасно. Она выглядела счастливой и постоянно чему-то улыбалась, будто радовалась вновь обретенной возможности делать это. Еще более великолепно чувствовал себя ее муж, к которому, похоже, наконец-то вернулось семейное счастье во всех его проявлениях. На всякий случай, Иохель, введя Людмилу в транс, постарался еще больше сгладить негатив от травмы, но именно на всякий случай. После сеанса она тут же упорхнула со своим сыном на прогулку. Ее муж, Олег, прощаясь, протянул ему конверт (в глаза бросился смешно выглядывающий из-за сгиба красноармеец, держащий в руках винтовку), но доктор и в этот раз отказался от денег, промычав что-то невразумительное — он так и не придумал веской причины для отказа. Генеральская кубышка, даже с учетом неожиданной тяги Сидора к поповскому фарфору и серебряным столовым приборам, вряд ли закончится в ближайшие годы, так что нужды в деньгах не было.

Но на следующий день, когда Иохель пошел к Гуревичу с отчетом о проделанной работе, он получил от Михаила Осиповича неожиданную выволочку. Профессор, едва поздоровавшись, открыл ящик письменного стола и достал конверт, скорее всего, тот самый, от которого Иохель отказался накануне, по крайней мере, картинка со стоящим с винтовкой наперевес красноармейцем — была такая же.

— Это Ваше, Иохель Моисеевич. И в следующий раз, извольте сами рассчитываться со своими пациентами, — строго сказал он. — Я Вам не почтальон какой-нибудь.

— Но Михаил Осипович, я же не…, — начал оправдываться Гляуберзонас. Он чувствовал себя сейчас ужасно неловко. Деньги брать он не хотел. Оставлять их Гуревичу было бы невежливо, а ехать к пациентам, чтобы вернуть, выглядело бы глупо. Иохель взял конверт и, не глядя, запихнул в карман брюк.

— Да Вы садитесь, — показал ему на стул Михаил Осипович, при этом голос его значительно потеплел.

— Понимаете, я же не хотел…, — начал было Иохель, решив объяснить, почему не взял деньги.

— Иохель Моисеевич, голубчик, послушайте меня. Давайте я Вам объясню, как оно обстоит у нас. Не знаю, как там в хирургии или в акушерстве, я там не работал, кухни их не знаю. Но в психиатрии от благодарности пациентов отказываться нельзя. Ни от какой. Дали деньги — возьмите. Принесли три яблока и десяток куриных яиц — и их берите. Что Вы с этим всем сделаете потом, не так уж и важно. Можете отдать сотрудникам, накормить бездомную собаку, сжечь — не имеет никакого значения. Главное, — Гуревич снял очки и размял переносицу, — что родственники уйдут с уверенностью, что они доктора отблагодарили. Вы только не подумайте, что я призываю к мздоимству, боже упаси. Просто… родственники наших пациентов, они… тоже люди особенные. И если Вы отказываетесь от их подарка, они сразу же начинают думать, что доктор что-то сделал не так и лечение его никуда не годится. Понятно?

— Понятно, — ответил Иохель, на мгновение задумался, а потом просиял улыбкой человека, внезапно нашедшего долго не дававшееся решение. — Знаете что, Михаил Осипович, Вы эти вот деньги, — он достал из кармана конверт, положил его на стол и разгладил, — раздайте сотрудникам. Будем считать это подарком за то, что Вы нашли мне пациентов. А если откажетесь, то я начну думать, что с подбором больных у Вас что-то не сложилось и Вы подсовываете мне всякое непотребство.

— Да, уели Вы меня, — рассмеялся Гуревич.

— Просто… все эти истории про пирожки с капустой и мелочь в кулаке мне уже рассказывали мои учителя в институте, — продолжая улыбаться, объяснил Иохель. — И не забывайте: я ведь учился в условиях бесчеловечного оскала капитализма, в Литве брать деньги за свою работу было не зазорно. В больнице для бедных, где я работал для получения опыта — всё было бесплатно. И как раз там мне и рассказали про пирожки с капустой. Я не бессребреник, но это… не то… совсем не то, я же учусь на них… А за такую учебу деньги брать не принято. А пациентам это не объяснишь. Так что на будущее — я гонорар брать буду, если будут настаивать, но раздавать его будете Вы, своим сотрудникам. Вряд ли они у вас здесь получают огромные зарплаты, лишняя копейка не помешает.

Гуревич улыбнулся, разгладил усы и спрятал конверт в тот же ящик письменного стола, из которого достал.

— Но я восхищен Вашими результатами, Иохель Моисеевич. — продолжил профессор. — Очень хорошие исходы, что в первом, что во втором случае. Практически выздоровление.

— Повезло, — покачал головой Иохель. — Просто повезло, как новичкам везет. Я же понимаю, что такой результат будет не всегда и не со всеми. И не у всех, у кого поначалу получится, успех потом навсегда закрепится. Я готов к неудачам, хотя и хочется, чтобы их не было. Ладно, это всё лирика. — Иохель смутился, высокие слова говорить он вовсе не собирался. — Есть что-нибудь для меня?

— Пока нет. Приходите через неделю, может найду что-нибудь.

Расстроенный отсутствием новых пациентов, Иохель пошел домой. Лечить ему нравилось. Он поймал себя на мысли, что сейчас об утраченной возможности заниматься хирургией думает намного спокойнее, как о чем-то далеком. Копание в чужих историях, искаженных временем и причудами памяти, напоминало разгадывание головоломки, которые ему приходилось разпутывать.

Чтобы занять себя, он начал продумывать сценарий сессии ВАСХНИЛ, которая так волновала Юзика. Иохеля все эти генетические войны интересовали мало, хотя Рапопорт, рассказывая о наследственности и прочих вещах, из-за которых разгорелась эта их академическая война, мгновенно преображался в трибуна с горящими глазами. Даже Синицын, когда они возвращались домой после столь поразившей Юзика встречи, отметил, что «профессор этот, видать, сильно за своё переживает, аж слюной брызгает».

Но в этой головоломке не хватало конкретики, спектакль с песнями и пляской, который стал крахом карьеры Яшкина, здесь не годился. Рапопорт с самого начала поставил условие, «чтобы головы не летели». А как сделать так, чтобы и головы не летели, и недруги были повержены — Юзик пока не придумал. А без знания всей этой научной кухни, что говорить можно, а что нельзя, и что к каким последствиям привести может, продумывать мероприятие не было никакого смысла, так что и размышлять об этом он быстро перестал.

Дома царила необычная тишина. Сидор, пристрастившийся к радио, ни на минуту его не выключал. Причем казалось, его нисколько не интересует содержание передач. Сам факт того, что всё происходит за сотни и тысячи километров, делал передачу желанной и интересной. Новости о рекордных удоях, концерты классической музыки, репортажи — всеядный Сидор был готов слушать всё что угодно и на любом языке. Но сейчас приемник молчал.

Иохель пошел на кухню, посмотреть, что Синицын приготовил на обед, но кастрюли были пустыми. Еда отсутствовала. А есть хотелось. В буфете нашлось сливочное масло, залитое соленой водой, шесть яиц и кусок краковской колбасы. В уголке хлебницы сиротливо жалась краюха хлеба. «Опять Сидор по своим делам ушел куда-то. Ладно, поджарю яйца, выпью чай, потом пойду в магазин, куплю что-нибудь, — подумал Иохель, — а когда придет Полина — приготовит поесть. С голоду не умрем». Но вдруг из комнаты Синицына раздалось хорошо слышимое покашливание.

— Сидор, ты дома?! — крикнул Иохель, но ответа не услышал. Пришлось отложить спичечный коробок и пойти посмотреть, почему Синицын не отзывается.

Причина, почему его бывший ординарец ничего не слышал, была проста: он сидел в наушниках на стуле перед приемником и, прикрыв глаза, что-то напевал себе под нос. Таким увлеченным Иохель его никогда не видел. Даже освоение приемов гипноза тот воспринял как рядовое, в сущности, событие, для овладения которым просто надо немного потренироваться. А уж поющим Сидора он не видел никогда. Наверное, песня закончилась, потому что Синицын тяжело вздохнул и принялся крутить ручку поиска. Иохель подошел и положил ему руку на плечо.

— Моисеич, слушай, а где это Чикага юэсэй находится? — сняв наушники, спросил Сидор, будто они перед этим только что прервали разговор.

— В Америке. Город Чикаго, а юэсэй — сокращение, Соединенные Штаты Америки. — объяснил Иохель. — Что это ты заинтересовался?

— Да вот станцию поймал, на коротких волнах, они так говорили. Песню еще передавали, веселую такую, — и Сидор неожиданно запел, неимоверно фальшивя: — Вэл бэбе ай жас кэмби сатефааа*. Ну, у меня не очень хорошо получается, — смущенно признался он, — я петь никогда не умел. Но песня хорошая, они ее всё время в этой Чикаге поют.

— Слушай, Синицын, у нас поесть нечего? — спросил Иохель. — Мне есть хочется.

— Ой, я и забыл, — виновато сказал Сидор. — И сумка с продуктами вот стоит, на кухню не отнес. Сейчас приготовлю что-нибудь на скорую руку, тащ майор, десять минут потерпи, а пока Полина Михайловна вернется, и основательное что-то сооружу. Я же с утра к товарищу одному пошел, он мне в приемник наушники приладил, чтобы, значит, по ночам я вас не будил. Вот, видишь, сзади втыкаются. Он хотел сбоку сделать, но я не дал дырку в корпусе ковырять. Ишь, красоту такую хотел попортить, — Синицын ласково погладил корпус приемника.

— Еда, Сидор, — строгим голосом напомнил Иохель.

— Так сейчас, иду, — радиолюбитель вытащил из-за сундука сумку и понес ее на кухню.

* * *

Полина пришла с работы раньше чем всегда, почти на час, необычайно серьезная. Она немного отстраненно поцеловала Иохеля в щеку, поздоровалась с Сидором, гремевшим посудой на кухне и пошла в спальню.

— Что-то случилось? — встревоженно спросил Иохель, заходя сразу же вслед за ней. — Ты не заболела? На работе всё нормально?

— На работе? На работе нормально, — ответила Полина, садясь в кресло и разглаживая платье на коленях. — Просто…, — она вздохнула, будто собираясь с духом, — ты поедешь со мной к моему папе?

«Вот это да, — подумал Иохель, — так скоро я не загадывал познакомиться с папой». Размышлять времени не было, отвечать пришлось быстро, поэтому он просто кивнул.

— Конечно, я поеду с тобой куда угодно. И к твоему папе тоже. Надо ехать сегодня?

— Нет, не сегодня. Завтра с утра. Здесь недалеко, с Киевского вокзала, до Переделкино. На электричке. Ехать всего ничего. А там пешком пройдемся. А сегодня меня просто с работы немного раньше отпустили, у нас там электропроводку меняют.

— Ты же говорила, что твой папа — железнодорожник. А в Переделкино вроде писатели живут.

— Не все там писатели, в этом Переделкино. — после того, как Иохель согласился с ней ехать, Полина вновь стала прежней Полиной — немного взбалмошной и жизнерадостной. — К тому же нам не в Переделкино, а в Мичуринец, это рядом. В Мичуринце писателей нет, там всякие агрономы и немножко железнодорожников. Но ты не бойся, Гляуберзонас, мой папа совсем не страшный. Просто так он тебя убивать не будет. Только если ты его любимую дочку надумаешь обижать.

— А он знает о моем существовании? — немного удивленно спросил Иохель.

— Он знает, что я собралась к нему приехать с мужчиной, с которым встречаюсь, — объяснила Полина. — А как тебя зовут и всякое другое он не знает. Я ему не сказала.

— Когда ты хоть успела ему про меня сказать? — еще больше удивился он. — Ты же на работе была?

— О-о-о, дорогой Иохель Моисеевич, может, у вас там в Каунасе еще не знают о таком чуде, а у нас в Москве есть такая штука, называется телефон, — с серьезным видом начала объяснять Полина, но потом рассмеялась. — Папа позвонил мне на работу, пригласил к себе, я сказала, что, возможно, приеду с тобой. Понятно?

«Хорошо, хоть „возможно“, — мелькнула мысль у Иохеля, — но хорош же я был, если бы отказался».

— Всё, я понял. — Иохель переключился на военные, рубленые фразы. — Завтра утром едем на Киевский вокзал, а потом на электричке в Переделкино. После этого идем пешком и встречаемся с твоим папой. Форма одежды?

— Форма одежды, тащ майор — любая, — поддержала военизированный диалог Полина. — Мы же не на званый ужин едем. Посидим, пообедаем — и домой. Такой вариант тебя устраивает?

— Что-нибудь возьмем с собой? — продолжал уточнять детали поездки Иохель. — Продукты, напитки? Папа твой живет один, или… Я имею в виду, цветы брать?

— Цветы? — Полина задумалась. — Тут вопрос сложный. Вроде как он встречается с одной женщиной, я ее видела несколько раз, но она всегда уходила… или делала вид, что случайно зашла… и женских вещей я в доме не видела… но, может, он хочет меня с ней познакомить?

— Слушай, нечего раздумывать, завтра купим цветы. Если это так, и твой папа собирается познакомить тебя с этой дамой, то цветы будут в самый раз, а если ты ошибаешься, то тоже ничего страшного. Слушай, а ты не ревнуешь? — вдруг спросил Иохель.

— Я? Нет. Мамы… мамы давно нет уже. А он ведь молодой еще. Что же, ему хоронить себя? — Полина опять задумалась. — Наверное, немножко ревную всё же. Самую малость. Но я ведь люблю его. Пусть ему будет хорошо. Он ведь один там, мы с Анькой разлетелись… Слушай, мы тут так рассуждаем, будто он уже жениться собрался на этой… погоди, а ведь я даже не знаю, как ее зовут!

— Вот завтра и узнаешь, — сказал Иохель. — Если будет что узнавать. Во сколько едем?

— Папа к полудню приглашал. Так что утром не спеша встанем, позавтракаем, а потом поедем. Электрички часто ходят.

— Не спеша, так не спеша, — сказал Иохель. — Пойдем, посмотрим, что там Сидор приготовил. С кухни очень вкусно пахнет. И, кстати, что-то он сделал со своим радио, ночью нас будить не будет.

_____________________

* Muddy Waters — I Can’t Be Satisfied. Как раз в 1948 Мадди Уотерс ее записал и она мгновенно стала хитом в Чикаго. Не без усилий белорусских товарищей Лейзора и Фишеля Чижей, которые во время путешествия через Атлантику превратились в Леонарда и Фила Чессов, и основали на своей новой родине легендарную «Chess records».