Звук, который ты захочешь услышать

Глава 16

С Юзиком встретились в том же дворике, что и в первый раз. Свежеокрашенная зеленой краской лавочка, стоявшая неподалеку от песочницы, в середине рабочего дня была свободной. Вездесущие старушки выбрали для посиделок место у подъезда, и троица заговорщиков оказалась для них почти незаметной из-за высившейся на детской площадке горки сыроватого песка.

Иохель достал из своего замечательного портфеля (даже Юзик при встрече отметил, что с этим предметом в руках он выглядит как настоящий буржуй) ту же картонную папку, теперь уже гораздо более потрепанную на вид, и передал ее Сидору, опять оказавшемуся в середине.

— Значит так, здесь, — помолчав, торжественно начал он и похлопал по папке, — вся эта ваша сессия. Все тезисы, — он выговорил это слово, явно гордясь собой, — докладов, полностью утвержденная повестка. Даже вот есть список иногородних участников и бронь в гостинице «Москва».

— И теперь самый главный вопрос: что с этим делать? — задумчиво спросил Иохель. — Если бы надо было просто сделать из этого сборища цирк с конями, мы бы сделали. Опыт есть.

— Нет. Я не хочу так. Пускай Лысенко катится в свою Одессу, на опытную станцию, — несколько раздраженно сказал Рапопорт.

— Я помню, Юзик, — успокаивающе сказал Иохель. — Потому и говорю «если бы». Ты сам что-нибудь придумал?

— Нет. В голову ничего не лезет. Потому и позвал вас. Одна голова хорошо, а три…

— Не три, Иосиф Абрамович, Вы уже свою исключили, — проворчал Синицын, качая головой. — Думать ничего не хотите, чистеньким остаться. Сами понимаете, в этом деле не получится мимо кучи навоза пройти и не испачкаться, а Вы интеллигентские штучки затеяли… Сколько Вам ни говори, одно и то же, — он махнул рукой и даже отвернулся от Юзика.

— Сидор, прекращай, — вспомнив командирское прошлое, строго прервал его Иохель. — Думать надо. Что, если Лысенко сам уйдет в отставку? Скажет, мол, разочаровался в руководящей работе, хочу на землю, к истокам?

— Да тот же Презент не даст ему это сделать, на другой день отговорит, — сказал Юзик, — не получится.

— А не будет Презента, — снисходительно ответил Сидор. — Другими делами Исай будет заниматься.

— Это какими же? — удивленно спросил Рапопорт. — Это кульминация его карьеры, он ведь это не один год обдумывал!

— Ви будити очинь приятно удивлины, — мастерски изобразив местечковый говор, довольно ухмыляясь, сказал Синицын. — Но это сюрприз от меня. Никому не скажу. Для дорогого дружка Исая ничего не пожалею. Будет знать, как фронтовиков не уважать.

— Тогда, может, и получится. Особенно, если Трофим Денисович какую-нибудь глупость еще сморозит, — заметил Рапопорт, перелистывая тезисы докладов. — А свои доклады мы подготовим, этим шарлатанам крыть нечем будет.

— Погоди, Юзик, а скажи, Мичурин очень важен? — спросил Иохель, помнивший, что селекционер поминался очень часто во всех докладах.

— Мичурин — знамя. Священная корова. Его трогать нельзя никому и ни при каких обстоятельствах, это прописная истина, — объяснил Иосиф.

— Сидор, когда Трофим Денисович сможет нас принять? — уточнил Иохель у заскучавшего Синицына.

— Сегодня какое? Пятница, двадцать третье, — сам себе ответил Сидор. — Сейчас скажу. — Он достал блокнотик, полистал. — Послезавтра, двадцать пятого, в одиннадцать утра, у Презента.

— Послезавтра, Юзик, в одиннадцать… хотя нет, не надо, лучше мы сами, чтобы не перепутать ничего, — сказал Иохель и повторил: — Мы с тобой сами, Сидор.

— А мне что делать? — спросил Рапопорт.

— Ты, Юзик, со своими товарищами доклады готовь. Темы докладов и очередность выступлений — не позже…

— Двадцать восьмого, — подсказал Синицын. — Не позже.

— Значит к вечеру двадцать седьмого подготовь всё, Юзик. Тогда и встретимся. Договорились? — спросил он, протягивая руку.

— Договорились, — ответил Иосиф, пожимая руки своим товарищам. — Вы знаете, я не могу избавиться от чувства, что мы снимаемся в каком-то кино. Всё какое-то ненастоящее, что ли.

— Всё будет по-настоящему, ты только верь, — хлопнул его по плечу Гляуберзонас. — И ничему не удивляйся.

Какое-то время Иохель с Сидором шли молча по Чехова. Вдруг Синицын, не поворачивая голову, тихо сказал:

— Моисеич, ты иди, не останавливайся, я сейчас

— Мог бы и не говорить, — ничего не понимая, ответил Иохель. — Что-то случилось?

— Ты, тащ майор, главное, иди спокойно, — по-прежнему не поворачивая голову, ответил Синицын. — А дальше мое дело.

Через пару минут Сидор догнал его.

— Ну и что случилось, объяснишь? — недоуменно спросил Иохель, повернувшись к нему.

— Померещилось, наверное… Или ловок сильно, не знаю, — задумчиво сказал Синицын. — Но показалось, что идет за нами хрен один, видел я его вроде раньше.

* * *

К вечеру жара совсем не спала, только добавилась духота. Открытые настежь окна не давали ни капли прохлады. Даже под холодным душем казалось, что продолжаешь потеть. Да и облегчения он не давал никакого, пара минут — и от чувства холода не оставалось и следа.

Только Синицын сидел у своего приемника довольный — как сказали его знакомые, именно в такую погоду хорошо распространялись радиоволны и можно было услышать гораздо больше станций, чем в обычных условиях. Когда Иохель подошел к нему что-то спросить, Сидор, отставив в сторону наушник, нетерпеливо спросил:

— Моисеич, это срочно? Давай утром поговорим, заради бога, тут такое творится! — и, потянувшись к ручке настройки, подкрутил ее на какие-то доли миллиметра.

Полина уже лежала в кровати, повернувшись на живот и обняв подушку.

— Слушай, ну сил нет, жарко же, — пробормотала она. — Придумай же что-нибудь, а? Ты ведь умный мужик, Иохель. Невозможно спать, а завтра на работу, там еще париться.

— У нас нет устройства для охлаждения воздуха, — размышлял вслух Иохель, — я видел такие в жарких странах, на окно ставят. Гудят сильно, но в комнате прохладно. Но я помню, как спасались от жары матросы на советском судне, где не было гудящих ящиков. Одну минуту, — он стащил с кровати простынь, которой была укрыта Полина, и понес ее в ванную.

— Ты что делаешь? — взвизгнула она, когда через минуту ей на спину капнуло сразу несколько капель холодной воды.

— Охлаждаю то, что возможно, — довольный своей придумкой, с улыбкой сказал Иохель. — Мокрая ткань очень хорошо с этим справляется.

— Ты же намочишь матрац, он сохнуть три дня будет, — возмутилась Полина.

— Да ну, ерунда, высохнет, — успокоил он ее. — К тому же у нас есть запасные, Синицын позаботился.

— Слушай, а хорошо, — сказала она через минуту, и уже засыпая, пробормотала: — Всё-таки ты умный, Иохель… Иошка… Ёшка… Ёжик…

* * *

Под утро всё же пошел дождь, принеся долгожданную прохладу. Впрочем, к тому моменту, когда Полина, позавтракав, ушла на работу, тучи развеялись и солнце, несмотря на ранний час, обещало новый жаркий день.

— Иохель, ты сегодня к трем приезжай, на примерочку. Вторая — самая главная, — сказала Полина строгим голосом, обуваясь в прихожей. — Так что не опаздывай!

— Не опоздаю, — улыбаясь, сказал он и поцеловал ее в щеку.

Едва за Полиной закрылась дверь, тут же начал собираться Синицын.

— Я, Моисеич, до вечера, — деловито объяснил он, надевая широкополую соломенную шляпу. — Ты с голоду не помирай, еда есть, тебе только разогреть надо. Постараюсь поскорее обернуться. Не скучайте без меня, — бросил он, закрывая за собой дверь.

* * *

Выходить никуда не хотелось. Иохель так и пробездельничал до полудня, не в силах ни на чем сосредоточиться. Статья, которую он взялся переводить, замерла на первой же странице. Хотелось зимы, когда можно просто потеплее одеться. Нехотя посмотрев на оставленную Сидором еду, Иохель тут же спрятал кастрюлю и судок в буфет. Задолго до времени, когда надо было выходить из дома, он еще раз постоял под холодным душем, побрился и не спеша оделся.

Выйдя на улицу, он понял, что дома было вполне сносно. Горячий воздух ударил прямо в лицо и Иохель ощутил, как рубашка с неимоверной скоростью становится мокрой. Засунув руки в карманы, он с облегчением нашел запасной носовой платок. «Может, второго и не хватит, — подумал он, — надо зайти, купить несколько штук про запас, рубашку сейчас отжимать можно будет».

В метро было не легче, чем на поверхности. К жаре добавилась духота. Из тоннеля дул такой же душный сквозняк, не приносящий никакого облегчения.

Вяло добрёв до мастерских по теневой стороне улицы, Иохель, зайдя на проходную, замер в удивлении: здесь было даже немного прохладно. Прежняя вахтерша так же восседала в своем кресле («Надо же, точно, кресло, с подлокотниками, — удивился он, — как же я тогда не заметил, ведь стоял здесь минут десять, наверное») и так же царственно смотрела на охраняемую ею границу.

— Воробьеву? — голосом, несколько более теплым, чем в прошлый раз, спросила она, едва услышав от Иохеля «Добрый день». — Жди, сейчас вызову.

— Да, спасибо, — растерянно ответил он, про себя удивляясь завидной памяти этой женщины, которая уже перестала обращать на него внимание и говорила в раструб монументального вида черной эбонитовой трубки: «Валентина Степановна, скажи Воробьевой, пришел её».

— Ой, ужас какой, да ты же мокрый насквозь! — обеспокоенно воскликнула Полина, увидев его. — Как в таком виде на примерку идти? Ладно, пойдем, найду тебе что-нибудь на подмену, а эту рубашку подсушим.

Она потащила его по извилистым плохо освещенным коридорам, открыла какую-то неприметную дверь и Иохель вдруг оказался в царстве костюмов и платьев. По длинным стойкам были развешаны, казалось, километры одежды, что-то в чехлах, что-то без. Он остановился на пороге, не в силах осознать грандиозность того, что увидел.

— Что стоим? Дай и мне пройти, — подтолкнула его в спину Полина. — Впечатляет, да? — с гордостью спросила она.

— Ну… да… масштабно…, — протянул он. — Так много… всего…

— Вот, и я своими исколотыми пальчиками внесла свою лепту, — показала ему Полина обе ладошки, сейчас, впрочем, ничуть не исколотые. — Ладно, пойдем, найдем тебе рубашку. Вера Романовна! — крикнула она в сторону, где развешанная одежда уходила за горизонт.

— Что тебе, Полиночка? — из-за стойки вышла невысокая полноватая женщина с ворохом платьев в руках.

— Верочка Романовна, — защебетала Полина, — вот молодому человеку рубашку на полчаса, мы к Марат Тимурычу на примерочку, а он мокрый совсем.

— Да вот, бери, точно на него, — не глядя, сняла что-то с вешалки и подала Полине.

— Спасибо, Вера Романовна, погладим и вернем в лучшем виде, — схватила она за плечики ярко-красную рубашку и начала выталкивать Иохеля уже в обратную сторону.

— Так, раздевайся, мокрое сюда, сполоснем, посушим, погладим, ничего не заметишь. А эту надевай, — протянула она ему кумачовый ворох.

— Не слишком она… яркая? И жабо? Как я надену рубашку с жабо? Ты надо мной смеешься? — возмущенно спросил Иохель. — Там, наверное, миллион рубашек, а ты мне даешь красную и с этим кошмаром?

— Так, без паники! — шикнула Полина. — Ты что здесь устраиваешь? Жабо отстегивается, видишь? Цвет — ерунда, тебе в ней постоять и переодеться. Марат Тимурычу безразлично, в чем ты одет. Еще что тебя не устраивает? — она недоуменно подняла бровь

— Теперь, без жабо, намного лучше, — успокоился Иохель. — Терпимо.

— Нет, посмотрите на него! «Терпимо!». Я, значит, стараюсь, а ты вот так со мной. — она тяжело вздохнула и, не выдержав, рассмеялась. — Давай, помогу застегнуть. Пойдем.

Сдав его на руки флегматичному Марату Тимуровичу, Полина тут же убежала. Портной принес уже почти готовый пиджак, даже рукава втачали на свои места. Иохель снова начал поднимать и опускать руки, поворачиваться, садиться и вставать, при этом изнутри на пиджак прилаживались какие-то конструкции, так что будущему хозяину он начал напоминать рыцарскую броню. Смысла в своих действиях Иохель не видел, поэтому снова начал рассматривать наваленные рулоны ткани, лекала, ножницы, портновские линейки и сантиметровые ленты. Впрочем, и это ему быстро наскучило и он начал ждать конца процедуры.

Из забытья его вырвал голос Марат Тимурыча:

— Смотрите, пуговицы вот так устроят?

— Пуговицы? — встрепенулся Иохель и посмотрел на пиджак. — Да, пусть будет так.

— Ну и хорошо. Что же, жду во вторник, через два дня. Вы вот тут, на табуреточке посидите, пока Полина подойдет, — показал портной и тут же, забыв про заказчика, ушел ругаться со своими коллегами, причем, хоть и разговаривали они на русском, из их перепалки Иохель смог понять только союзы с предлогами и несколько разрозненных глаголов.

Полина вернулась через четверть часа и избавила его от ношения этой попугайской рубахи, может быть, уместной на сцене, или, к примеру, в кабаке с цыганами, но не на уважающем себя докторе.

— Послушай, а как так получилось, что у вас в здании прохладно? — спросил он Полину, проверяя, нет ли складок на рубашке, которую он только что заправил в брюки.

— Ну, у нас есть устройство для охлаждения воздуха, — менторским тоном начала она, — за границей, в жарких странах, их ставят на подоконники, — и, не выдержав, засмеялась. — Тебя, Ёша, надо когда-нибудь сфотографировать, когда ты так серьезно рассказываешь, что Волга впадает в Каспийское море, а Каунас — это в Литве. И еще раз надо сфотографировать, когда ты делаешь вид, что сердишься на меня, даже глаза закатываешь под лоб. А потом почаще тебе показывать, как смешно ты в такие моменты выглядишь. — Посмотрев по сторонам и убедившись, что их никто не видит, Полина поцеловала его в щеку. — На самом деле я не знаю, как там охлаждают воздух, что-то с вентиляцией. Всё, иди, если хочешь, подходи к пяти, вместе домой пойдем.

Взглянув на часы, Иохель увидел, что ждать придется чуть больше часа, а это время можно преспокойно убить, исследуя архитектурные красоты Петровки, до которых он так и не дошел в прошлый раз.

— В пять буду ждать, — улыбнувшись, сказал он и пошел к проходной.

Но Петровка и сегодня осталась неисследованной: едва Иохель открыл дверь, собираясь выйти на улицу, с потемневшего до черноты неба рекой хлынул ливень, такой сильный, что с крыльца здания не было видно даже другой стороны улицы. Ослепляюще мелькнула молния, попав в стоящее совсем рядом дерево и тут же сухим треском по ушам ударил гром. В воздухе резко запахло операционной после бактерицидной лампы. Иохель стоял, зачарованно глядя на горящее факелом дерево.

— Господи, спаси и помилуй, — пробормотала у него за спиной вахтерша. — Закрывай дверь, касатик, посмотрел, и будет. Нечего на такое пялиться. Иди вон, возле меня посидишь, куда тебе идти сейчас?

Она выдвинула из-под стойки маленький табурет и подвинула его Иохелю. Сама же достала откуда-то книгу, на обложке которой он заметил крадущегося куда-то мужчину и часть заголовка «Люпен». Подивившись незатейливым литературным вкусам вахтерши, он прислонился к стене и незаметно для себя задремал.

Разбудила его Полина, бесцеремонно толкнув ногу.

— Пойдемте, Иохель Моисеевич, труба зовет! На ночь мастерские закрываются. Так что освободите помещение, — улыбаясь, сказала она.

Дождь уже закончился, дерево обгорело и потухло, а самое главное, спала жара. Полина взяла его под руку и потащила за собой.

— Слушай, пойдем быстрее, умираю от голода. Кстати, у нас есть дома еда? — спросила она с надеждой.

— Есть, я днем из-за жары даже не притронулся к ней. Так что с удовольствием присоединюсь к тебе.

* * *

Дома их ждал Синицын, который возился на кухне.

— Сидор Иванович, дорогой, дайте какой-нибудь еды, пожалуйста, не дайте умереть! — крикнула Полина, пробегая мимо кухни. — Я сейчас, две минуты, переоденусь только!

— Я быстрее, Полина Михайловна, мне и минуты хватит! — в тон ей откликнулся Сидор.

— А тебя дождь не намочил? — спросил Иохель. — А то меня чуть молнией не ударило, совсем рядом, в дерево попала.

— Нет, я в электричке как раз ехал, потом на вокзале переждал, — сказал Синицын. — Садись, Моисеич, покормлю вас.

— Руки хоть дай помыть.

— Мой, потом подходи, буду вас кормить и расскажу кое-что.

Когда Иохель с Полиной вели за стол, Синицын подал им приборы и начал не спеша рассказывать:

— Ну вот, сегодня у меня дел не было, так что съездил я в ваш Мичуринец. Познакомился со Светланой Павловной. Интересная женщина, скажу я вам. Да-а-а…, — протянул он.

— Сидор Иванович, ну не тяни, рассказывай быстрее, — не выдержала Полина. — Что там она скрывает?

— Так я и рассказываю. Сейчас, подождите, тут надо в деталях посмотреть, я же записывал. — Синицын не спеша полез в карман, достал блокнотик, полистал и сказал:

— Всё не так как вы там напридумывали…