Звук, который ты захочешь услышать

Глава 10

Сидор, наверное, следил из окна за входом в подъезд, потому что, как только Иохель завел Полину в квартиру, он прихрамывая, выскочил им навстречу из той комнаты, которую отвели под гостиную.

— Здравствуйте, — кивнул он Полине. — Я Иохель Моисеича ординарец, бывший, конечно. Синицын. Сидор Синицын.

— Здравствуйте, — протянула она руку, — а я Полина. Воробьева. Рада знакомству, Сидор… извините, а по батюшке Вас как?

— Иваныч, — почему-то смутился Синицын.

— А вы откуда родом, Сидор Иванович? Говор у Вас очень интересный.

— Так со Смоленщины. А говорю так, это потому, что у нас в деревне кого только ни намешано было: и русские, и белорусы, и поляки с евреями. От всех понемногу набрался, вот и получилось. А что ж мы стоим на пороге? Проходите, пожалуйста. На стол накрыл, а я, значит, не буду мешать. Пойду к ребятам, обещался им. Так что, Моисеич, я завтра к вечеру вернусь.

Очень ловко проскользнув за спину Полины, всё еще стоявшей на пороге, Синицын скрылся, напоследок одобряюще показав Иохелю большой палец.

— Неудобно как-то, — сказала Полина, — будто выгнали его.

— За Синицына не переживай, — засмеялся Иохель, — он сантименты разводить не будет. И ночевать не на лавочке останется. Пойдем посмотрим на наш ужин.

Сидор не подвел. Стол ломился от яств, на нем стояли и мясная нарезка, и рыбная, и чугунок с голубцами, и второй чугунок с отварной картошкой, и блюдо с фруктами (черешня и апельсины, можно было и еще что-нибудь прикупить). В центре стола стояли бутылка коньяка, нарзан и бутылка хванчкары.

— Вот, пожалуйста, без изысков, но сытно, — сказал Иохель. — Давай мыть руки и приступим.

— Иохель, ты точно буржуй, фарфор, приборы серебряные, — сказала Полина, глядя на заставленный едой стол. — У меня слюнки потекли, а я же есть не хотела. Это ужас какой-то. Срочно показывай, где тут мыть руки. Только дай сначала какую-нибудь посуду для цветов. Вазы у тебя я не вижу что-то.

— Так откуда ей взяться? Сейчас банку принесу.

* * *

После легкого перекуса Полина, довольно откинувшись на спинку стула, сказала:

— Всё, силы кончаются, надо передохнуть немного. Показывай, как ты тут живешь. В той комнате что? — показала она на закрытую дверь.

— Спальня моя. Синицын меня туда поселил подальше от лестницы, чтобы спал спокойно, беспокоится за меня.

— Ну, твою спальню я попозже исследую. Показывай остальное, — она встала и вышла в прихожую.

— Смотри, я подскажу, если что неясно, — сказал Иохель, выходя за ней следом.

— Ну тут все понятно, кухня, ванная, туалет, — перечисляла она посещенные помещения. — Чисто везде, аж страшно заходить. Я бы так не смогла. Синицын твой — настоящий клад. Здесь что? — показала Полина на закрытую дверь.

— Комната Сидора, я туда без него не захожу.

— Ну и я без хозяина не пойду (вот и хорошо, а то ты сразу бы увидела трехтонный сундук с хитрым замком, который у нас вместо сейфа). Слушай, а хорошо у тебя, мне нравится.

— Мои шансы жениться на богатой невесте возросли? — улыбаясь, спросил Иохель.

— Разве что самую малость, вот насколько, — показала она промежуток между двумя пальцами. — Всё, а теперь демонстрируй мне гипноз. Мне жуть как интересно. И страшно.

— Если страшно, то давай я не всю тебя загипнотизирую, а, допустим, только руку. Какую хочешь, правую или левую?

— Правую, наверное… Хитрый, ты не спросил, хочу ли я гипнотизировать руку, а сразу — правую или левую. Ладно, правую так праву… Это что со мной? — спросила Полина, удивленно глядя на свою поднимающуюся руку.

— Ты же сказала, гипнотизировать эту руку. Я и…

— Подожди, это как?

— Вот так. Это несложно. Если хочешь, пойдем дальше. Ты просто думай о чем-то очень хорошем. Иди за моим голосом. Для тебя он превратится в звук, который ты захочешь услышать. Пение птиц, шум ручья, мелодию любимой песни… [1] Ты сейчас будешь переживать что-то очень хорошее и доброе, пока я не досчитаю до трех, а потом ты вернешься и будешь помнить всё до последнего слова.

Иохель оставил Полину сидеть в кресле и пошел собирать посуду.

— Что же, пожалуй, хватит. Пора возвращаться, — сказал он, вернувшись. — Один, ты только не спеши, у тебя куча времени, два, ты уже готова, совсем скоро, три.

— Ты знаешь, это очень здорово, — сказала Полина. — Как же такое возможно? Я опять с мамой была, в детстве, все здоровы… Так хорошо… Всё то, чего мне так не хватает. Я не понимаю, как такое возможно? Я ведь знала, что сижу здесь — и нахожусь там. Получается, ты можешь кого угодно вот так… и внушить что угодно?

— Не всех и не что угодно. Но многих и многое. Способов погрузить человека в такое состояние достаточно.

— Это как Мессинг заставил кассира по газетной странице деньги выдать? [2]

— Вранье всё. Внушить, что в руках настоящий документ, одному человеку можно. Но если он твою газету покажет другому, тот сразу увидит, что это просто газета.

— Ты страшный человек, Иохель. Ведь я запомнила всё только потому, что ты мне это сказал?

— Да. Но я не причиняю вреда моим пациентам (вроде как и правду сказал).

— Может, ты и меня приворожил так?

— Нет уж, с тобой всё по-настоящему, без чародейства.

* * *

Первой странный звук услышала Полина. Она и разбудила Иохеля.

— Что случилось? Ночь же, спи.

— Там в дверь что-то… Вот послушай, стучат вроде.

Иохель прислушался. Несмотря на уверения Синицына, что в дальней комнате шум с лестницы слышен не будет, какие-то звуки всё же доносились. Кто-то будто скребется в дверь.

— Может, кошка?

— Говорю же тебе, стучали. Кошки в дверь не стучат. Пойди посмотри.

Иохель встал и пошел к входной двери. Конечно же, он делал это только для того, чтобы успокоить Полину, то, что там может что-то случиться, он даже подумать не мог (наверняка, соседская кошка… вроде сейчас из-за двери никаких звуков не слышится). Он постоял, послушал — ничего. В глазок ничего видно не было. И, уже отходя от двери, услышал слабый стук. Иохель вернулся, осторожно приоткрыл дверь, посмотрел в щелку и тут же закрыл, лихорадочно срывая цепочку. Под дверью сидел Синицын и держался за левый бок.

— Полина, сюда, быстрее! Помочь надо! — крикнул Иохель назад и одновременно с этим поднимая Сидора.

Тот приоткрыл глаза и прошептал:

— В бок… левый…

— Что с ним? — спросила Полина, на ходу натягивающая рубашку Иохеля.

— Порезали. Давай, на кухне стол освободи, быстрее.

— Сейчас, — кивнула Полина и через пару мгновений уже звенела посудой.

— Всё? Хорошо, помоги поднять его.

Они с трудом втащили вроде бы небольшого Синицына на стол.

— В спальне, в шкафу, полотенца чистые, быстрее, — коротко бросил Иохель голосом, совсем непохожим на тот, которым он до этого разговаривал с Полиной и начал расстегивать одежду на Сидоре. — Не стой, давай же.

Полина принесла стопку полотенец, положила на стул.

— Еще что-нибудь?

— Да, там за шкафом саквояж кожаный, сюда тащи.

Полина притащила тяжелый саквояж, держа его обеими руками, поставила на пол.

— Открывай, у меня руки в крови. Рана ерундовая, кожу порезали, сейчас зашью быстренько, дренаж на всякий случай поставим, заживет. Ты как, крови не сильно боишься? Помогать сможешь? А то мне с одной рукой не очень.

— Смогу. Наверное, — сказала Полина не очень уверенно.

— Ты на рану не смотри, ничего там интересного нет. Смотри на инструменты. Полотенце постели чистое, выкладывай. Коробку сначала, ставь, потом откроем. Банку, там видно, темного стекла, да, вот эту. Вторую банку, со спиртом. Отлично.

Открывай коробку металлическую. Ага, всё на месте. Вот это и вот это, в банку со спиртом засунь, я руки помою и будем его зашивать.

* * *

— Где же тебя, Сидор Иванович, приложило так? — спросил Иохель, потихоньку складывая использованные инструменты в большую железную миску и стараясь при этом не грохотать.

— Из-за почты, Моисеич. Так и сказали, — слабым голосом ответил Синицын.

— Наверное, милицию надо вызвать, — предложила все еще немного ошарашенная тем, что ей пришлось принимать участие в целой хирургической операции, Полина.

— Не, никакой милиции, — запротестовал Сидор. — Моисеич, ты… сходи к Павлу, дворнику, сейчас, скажи, пусть уберет в подъезде, я там на ступеньках наследил, и во дворе. И, Полина Михайловна, простите, не для Ваших ушей, я товарищу майору без Вас скажу, Вам лучше не знать.

Полина кивнула и вышла. Синицын посмотрел ей вслед и зашептал:

— Моисеич, дай ему денег, рублей пятьсот, наверное. Скажи ему, пускай за мной приберется. Там, возле дровяного сарая, я одного… того, упокоил. Это он меня по ребрам ножом успел. А второй потом уже, после этого, меня по голове приложил. Иди сейчас, тащ майор, а то утро скоро, убраться побыстрее надо.

* * *

Иохель первым делом пошел к тому самому дровяному сараю, о котором говорил Сидор. Подсвечивая фонариком, он осмотрел всё вокруг, нашел место схватки и подобрал кепку Синицына, найденную у забора, но больше ничего и никого не обнаружил, кроме следов того, что тело, похоже, сначала волочили, потом, наверное, взвалили на спину и унесли (и хорошо, никого хоронить не надо).

Дворник Павел, щуплый айсор с густой окладистой бородой, живущий в полуподвале в первом подъезде, открыл дверь на первый же стук, будто ждал сигнала под дверью. Поцокав языком после известия о нападении на Сидора, молча взял двести рублей, дал наставление жене немедленно и тщательно убрать лестницу.

— Вы, Иохель Моисеевич, не беспокойтесь, сделаем как надо. Видел я, крутились тут чужие. Найдем.

* * *

Едва входная дверь хлопнула за доктором, Полина подошла к Синицыну.

— Ты, старый, не притворяйся, я же вижу, глаза дергаются. Знаю, плохо тебе, но я всё равно скажу. Лучше раньше чем позже. Не знаю, что там у вас за игры в казаков-разбойников, кто куда какую почту носит, это ваши мужские дела. Но если из-за тебя с ним хоть что-то случится, ты лучше сам умри, пока я до тебя не доберусь. Ты меня понял, Сидор Иванович?

Синицын открыл глаза и посмотрел на Полину.

— Вот, значит, как, — заплетающимся после морфия [3] языком сказал он. — Вроде не брешешь, вижу… Что ж, Полина Михайловна, значит, споемся. Потому что если ты его собираешься обмануть или еще что придумать, по вашей бабьей натуре… а ему хреново будет, то я тебя везде достану. Будем дружить, да? А сейчас помоги-ка мне до кровати добраться, спать буду.

* * *

— Ты знаешь, я у тебя нашла зеленый чай. Будешь? Я заварила. Мы в Харбине когда жили, нянька нас им поила, говорила, что он полезный. А в Москве ни разу не видела. Ты где взял?

Полина сидела на кухне, где не осталось и следа от временно развернутой операционной, только вымытые инструменты горкой лежали на полотенце, да открытый саквояж сиротливо стоял у стены.

На столе, застеленном чистой льняной скатертью с вышитыми красными петухами [4] стояли фарфоровые чашки с неизвестными науке цветочками и золотыми ободками (Синицын притащил, эстет, поповский фарфор, как же) и заварочный чайник из того же сервиза, из которого тонкой струйкой струился пар.

— Варенье будешь? Я нашла вишневое и крыжовенное. Мне крыжовенное больше нравится. А тебе? Вот балда, а на стол поставить забыла.

Она вскочила и пошла за вареньем (всё еще одетая только в рубаху Иохеля).

— У тебя очень красивые ноги, — заметил, любуясь, он.

— Только сейчас заметил? — улыбнулась Полина.

— Заметил давно, сказал сейчас. Ты извини, что так вышло, отдохнуть тебе не дали.

— Эх, доктор, — она поставила розетки с вареньем и прижала его голову к груди. — Да я с тобой хоть куда, пойми ты. Придется тебе, Гляуберзонас, со мной теперь. Я, конечно, девка немолодая уже, четвертый десяток пошел, характер у меня вредный временами бывает, а временами еще хуже, и, может, и не надо говорить такое на втором свидании. Я от тебя теперь не отсохну. Как тебе такое?

— Какое? Что четвертый десяток или что характер вредный? Так и мне не восемнадцать, а вредный характер — это ты еще с Марией Ароновной, матушкой моей, не знакома. Если ты со мной — так и я с тобой. И мне это, скажу я тебе, очень нравиться. Ладно, давай пить чай. Пойду завтра с утра, хотя нет, сегодня уже, искать гранатовый сок и говяжью печень. С костюмом, наверное, придется повременить.

— Зачем временить? Мерки я с тебя и дома сниму, а выбрать материал ты, надеюсь, мне доверишь, — сказала Полина, разливая чай из заварника.

— Одной заботой меньше, — сказал Иохель, пододвигая варенье ближе к Полине. — Бери крыжовенное, ты же хотела.

— Вкусное, — она облизала ложечку, — где взял?

— Синицын от мамы из Арзамаса привез. Так что тебе хватит, у нас много.

— М-м-м, это хорошее предложение. А то у папы на даче крыжовник растет, но на варенье сил не хватает, мы его так съедаем, с куста. Так что спасибо твоей маме. Пойдем спать, Иохель, утром ведь точно, на работу идти, а мы тут сидим, чаи гоняем, — она встала и, наклонившись через стол, поцеловала его.

— Пойдем, — он допил чай и пошел за Полиной в спальню.

* * *

Утром, проводив Полину (цветы у тебя постоят, ладно? я после работы домой, переодеться и с собой кое-что взять, потом к тебе, ты не против? ой, варенье, спасибо, я на работе чай попью! встречать не надо, дорогу запомнила, жди), Иохель пошел делать Синицыну перевязку, но в дверь постучали. Посмотрев в глазок, он увидел переминающегося с ноги на ногу дворника.

— Доброе утро, Павел, заходи, — сказал он, открывая дверь.

— И Вам доброго утра, Иохель Моисеевич, — ответил дворник. — Я вот, зашел Сидора Ивановича проведать, узнать о его здоровье.

— Да заходи, не стой, — сказал Иохель, — здесь поговорим. Он спит еще, наверное.

— Не сплю я, — отозвался из своей спальни Синицын. — Заходите.

— Здравствуйте, Сидор Иванович, — сказал дворник, сняв калоши и проходя в комнату. Как здоровье?

— Ничего, выберемся. Рассказывай, что там? — оторвав голову от подушки, спросил Синицын.

— Всё убрали, никаких следов. Жена сейчас лестницу еще раз помоет, не беспокойтесь. О людях этих я спрашивать у своих буду, у сурая [5]. Найдем. Выздоравливайте, Сидор Иванович. Вот, это Вам, — он достал из кармана красное яблоко и положил на сундук, стоявший у стены. — До свидания.

Обув свои калоши, дворник ушел. Иохель помыл руки и осмотрел рану перед перевязкой.

— Вроде хорошо всё, рана чистая, из дренажа отделяемого немного. Рассказывай, что там было?

— Да что, возвращался я, с ребятами посидели немного, ну, думаю, пора на боковую, тут одна дамочка в гости зазывала, но с осторожностью чтобы. Вот и шел попозже, уж почти час ночи был. Выходит навстречу мне возле этого сарайчика хлыщ молодой, такой, знаешь, приблатненный, сапоги гармошкой, кепочка-восьмиклинка, папироска к губе приклеена, говорит мне, ты, мол, дядя, писем много носишь, надо бы серьезным людям на грев взносы сдавать, а то с почтальоном неприятности могут случиться. Ой, Моисеич, что ж ты так, по живому-то!

— Потерпи, Сидор, сейчас, заканчиваю уже.

— Вот и говорю, дожидались они меня, значит. Ну, я его послал, по матушке, еще всякая сопля мне указывать будет, кому что носить. А он сразу ножиком махать. Повезло ему, вишь, по ребрам прошелся. Только потом и мне повезло, у меня тоже ножик есть, я ему прямо в печень засадил, он там и прилег. А второй, гаденыш, прятался, ждал, не усмотрел я его. Вот он меня по голове чем-то и огрел. Вот такие, понимаешь, приключения. И дамочка меня не дождалась. Что-то с этим надо делать, Моисеич, если эти упыри пристали, то просто так не отлипнут. Не думаю, что это какие-то серьезные люди, те так не сделали бы. Ничего, сейчас недельку полежу, оклемаюсь, а там займусь ими. Посмотрим, кто кого.

— Ты отдыхай, Сидор, пойду в магазин, куплю тебе печенку и гранатовый сок, будешь усиленно питаться.

— Я и без усиленного питания вылечусь. Мутит меня и без печенки, да и не люблю я её. Ты мне водички поставь и тазик на всякий случай. И еще, Моисеич. Девка эта, Полина… повезло тебе с ней, наверное. Похоже, всё взаправду у нее. Ты ее не отпускай.

— Спи, Сидор. С Полиной как-нибудь и сам решу.

_____________________

[1] Иохель не совсем точно цитирует Милтона Эриксона, но суть высказывания от этого не меняется.

[2] Легенда, которую в целях рекламы сам Вольф Григорьевич и придумал — технически из-за принятых в то время мер безопасности этот фокус провести не удалось бы.

[3] Автор еще застал людей, которые наркотики в медицинских учреждениях получали по принципу «бери сколько надо», даже журнала учета отдельного не было, так что в конце сороковых при желании это проблемой не было совсем.

[4] Да, реминисценция на «Полотенце с петухами», вы не ошиблись.

[5] В послевоенной Москве айсоров было много, десятки тысяч, в конце сороковых их выселили после того, как всех ассирийцев обвинили в сотрудничестве с немцами.