Звук, который ты захочешь услышать

Глава 1

Чeловек дoлжен быть пopядoчным,

этo ocyществимо в любых условиях

при любой влacти. Пopядочность

не предполагaет гepоичности, она

предполагает неучастие в подлocти.

Фaзиль Искандep

— Тащ майор, проснитесь! Ну тащ майор, я же вижу, что проснулся уже, глазами хлопаете, вставайте!

— Синицын, отстань уже! Я под арестом. Воды мне принеси, можешь ведро прям, и уходи.

— Тащ майор, там четыре операции запланированы, оперировать некому, Виталий Ильич сказал, чтобы без тебя не возвращался.

— Синицын, хватит кричать мне в ухо, голова лопнет. Не знаю, у кого там что запланировано, у меня только сон в планах был. Теперь вот еще воды попить. Давай, неси.

Скрипнула дверь, заставив лежавшего на кровати лицом к стене мужчину укрыться с головой. Так он и лежал, пока дверь не открылась повторно и о пол не звякнуло ведро.

— Вот она, вода твоя, тащ майор, вставай, умывайся и поехали. Больные ждут.

— Я под арестом, Синицын, не забыл?

— Не забыл, все бумаги оформлены, давайте, тащ майор.

— Что говорят, Синицын? — спросил майор, отфыркиваясь.

— А что говорят? Так-то оно правильно, за такое в морду сразу бить надо, вот только такому при свидетелях, оно просто так не пройдет. Знаете же, какое оно, этот Яшкин. Так, китель надевайте, я тут его почистил, пуговицу на место пришил, так, на живую нитку, потом получше сделаю.

Майор медицинской службы Гляуберзонас встал, надел китель и пошел к выходу из Кёнигсбергской гарнизонной гауптвахты, на которой он провел всего одну ночь вместо объявленных десяти суток ареста.

* * *

Всё началось накануне с грандиозной пьянки. Оно и понятно, день победы, грех не выпить. Официально день победы был объявлен первого июня, именно в этот день должно было быть подписано соглашение о перемирии, но в Восточной Пруссии воевать закончили уже почти неделю назад и потому праздновать начали тридцать первого мая. Сбор офицеров гарнизона был объявлен в Альтштадской ратуше [1], к восьми вечера. Перепились все без исключения. Гляуберзонас еще держался на ногах, но только и того, и в какой-то момент он решил выйти на улицу подышать воздухом. Глядя на ночное небо, он задумался, несомненно, о чем-то важном и серьезном, поэтому на шлепок по своей заднице среагировал несколько запоздало. Пока он поворачивался, неизвестный, стоящий сзади, шлепнул его по заднице еще раз. Через мгновение доктор увидел перед собой ухмыляющуюся толстую морду генерал-майора интендантской службы Яшкина [2].

— Задница, говорю, у тебя крепкая, майор, как орех. Пойдем-ка, я тебе засажу, попробуешь, как оно, с мужиком настоящим, а?

Генерал засмеялся, протянув руку к лицу Гляуберзонаса, но тут в его нос врезался кулак и Яшкин, звеня орденами и медалями, которыми он был увешан чуть не до пупа, рухнул на землю, смешно задрав ноги. Доктор прыгнул на него и продолжал бить по лицу, пока его не оттащили в сторону.

— Вешайся, тварь, — сказал заботливо поднятый на ноги преданными подчиненными Яшкин, вытирая рукавом текущую из носа кровь, — я тебе этого так просто не оставлю.

Продолжение угроз Гляуберзонас не услышал, потому что его уже оттащили в сторону, передали комендатскому патрулю, который доставил майора пред ясны очи заместителя коменданта гарнизона, и тот оперативно объявил ему десять суток за действия, порочащие… и всякое такое.

* * *

В госпитале доктор сразу же пошел в отделение, миновав кабинет начальника госпиталя, решив, что, кому надо, тот сам найдет, и вызволяли его из-под ареста не лясы с начальством точить, а оперировать. Выпив из солдатской кружки крепкого чаю, Гляуберзонас отправился в операционную, где и провел все четыре запланированных и одну внеплановую операцию, прерываясь на туалет (дважды) и перекус — наскоро проглоченный бутерброд, запитый водой (один раз), освободившись, если верить протоколам операций, через тринадцать часов и двадцать пять минут.

— Синицын, тащи поесть что-нибудь, я в ординаторской буду, — сказал он на ходу ординарцу, — а то я сейчас упаду.

— Сей момент, Иохель Моисеевич, уже всё готово, несу, — и, заметно прихрамывая (ампутация обмороженных пальцев правой стопы плюс спасение от начинающейся гангрены новыми антибиотиками в сорок втором, плюс последовавший за этим отказ от увольнения по ранению дали в сумме преданного, хоть и ворчливого ординарца), Синицын пошел в сторону кухни.

Но отдохнуть в ожидании еды доктору не довелось: в ординаторской его ждал особист Лемешев.

— Наконец-то, товарищ майор, я уже заждался.

— Это еще зачем? Завтра бы вызвали, к чему спешка, куда бы я делся? — спросил Иохель. — Да и устал я как собака, весь день на ногах.

— Это нам решать, товарищ майор, когда и с кем беседовать, — монотонным голосом ответил особист. — Сложилась очень неприятная для Вас ситуация. Вы избили на глазах у десятков свидетелей генерал-майора Яшкина. Он требует передать дело в трибунал.

— Это он трибуналу собирается рассказывать, как меня за жопу хватал и предлагал крепкую мужскую дружбу? Интересно будет послушать, — хмыкнул Иохель.

— Послушайте, майор, мне поручено разрешить ситуацию, — перебил его Лемешев. — Никто не хочет в такое важное для всей страны время заниматься мордобоем и подробностями личной жизни наших офицеров…

— Тащ майор, вот супчику горячего и картошечки с мясом, — не глядя ни на кого, открыл дверь и зашел в ординаторскую спиной вперед Синицын.

— Потом принесешь! Вон отсюда! — крикнул особист, и Синицын тут же исчез, оставив после себя только запах еды.

— Так что Вы там говорили о важном для всей страны времени? — спросил Гляуберзонас.

— Если коротко, то делу ход давать не будут. И Яшкин не будет против. Надо только принести генерал-майору извинения. Сущая ерунда, майор. И всё. Будете служить дальше, будто ничего и не случилось.

— Идите в жопу. Генерал-майор покажет дорогу, он знает. Я не собираюсь перед этим пидором извиняться. Трибунал — так трибунал. Я без работы нигде не останусь. Всё. Разговор окончен, — и Иохель стукнул кулаком по столу. — Синицын! Где мой ужин?!

* * *

Третьего июня одна тысяча девятьсот сорок четвертого года Иохель Моисеевич Гляуберзонас с гордостью удлинил свое воинское звание до «майор медицинской службы в отставке».

Отдохнув пару месяцев в Арзамасе (проведал маму и сестер и определив судьбу верного Синицына, у которого не осталось ни жилья, ни родни, поселив того рядом с мамой), Иохель уехал в Москву, где с легкостью устроился на работу в больницу имени Сергея Петровича Боткина. Гляуберзонас быстро начал делать карьеру: сначала стал заведующим отделением, потом его начали соблазнять ребята с кафедры факультетской хирургии и он даже написал три статьи в журнал «Вестник хирургии». Жизнь налаживалась. Он даже начал встречаться с дочерью профессора с кафедры факультетской хирургии и ее намеки на женитьбу не вызывали у него стойкого отвращения. Один из высокопоставленных пациентов сказал, что лично его очень возмущает отсутствие у такого замечательного специалиста отдельной жилой площади.

Идиллия прекратилась вскоре после смерти великого сына советского народа Андрея Александровича Жданова в сентябре сорок шестого года [3]. Сначала очередную статью без каких-либо объяснений отказались печатать в журнале. Потом главный врач придрался к какой-то мелочи и Иохель вновь стал простым ординатором. Профессорская дочка быстро стала холодна и неприветлива. Секретарь высокопоставленного пациента отменил назначенный прием, на котором должен был решиться тот самый пресловутый квартирный вопрос. Еще немного погодя к Иохелю поздно вечером заехал раввин из синагоги, расположенной в Большом Староглинищевском переулке, которого он совсем недавно очень удачно прооперировал по поводу камней в желчном пузыре и напрямик сказал, что лучше всего Иохелю будет оказаться сейчас где-нибудь подальше от столицы, желательно у моря [4]. Гляуберзонас, уже морально готовый к любым неприятностям, внял предупреждению и через две недели устроился на работу врачом в пароходство, в таком знакомом городе Кёнигсберг, за время его отсутствия ставшим Калининградом.

После короткой стажировки на берегу сначала его пристроили на сейнер, а потом и на сухогруз. Год коротких походов по Балтике, а потом первый отдел дал добро и Иохель получил шанс увидеть, что там творится на другом берегу Атлантического океана.

* * *

Стоянка в Гаване ничем не отличалась от таких же в других портах. Иохель в сопровождении корабельного замполита и старшего механика прогуливался по городу, заодно попутчики присматривали друг за другом, чтобы никто не поддался на возможные провокации, о чем им долго и упорно рассказывали в каждом порту перед выходом на берег. Ходили они таким составом постоянно, поэтому каждый был уверен в своем спутнике. Иохель с удовольствием рассматривал достопримечательности — ничего другого им не оставалось, так как на развлечения и даже еду денег не хватало.

Идущий навстречу белый мужчина лет пятидесяти в широкополой соломенной шляпе, цветастой свободной рубахе, ослепительных белых брюках и сандалиях на босу ногу вдруг остановился, удивленно посмотрев на Иохеля, потом широко улыбнулся и прошел мимо как ни в чем не бывало. Советские моряки на него не обратили никакого внимания, одет так здесь был каждый второй, а улыбался — так каждый первый.

— Олег Михайлович, я в книжный на минутку, — сказал доктор замполиту и кивнул в направлении витрины замеченного им магазинчика.

— Охота Вам, Иохель Моисеевич, в этих книжках рыться, — пробурчал замполит. — Идите уже, только недолго. Мы Вас вон там, в теньке подождем, — и показал в сторону.

Иохель шагнул в темную прохладу букинистической лавки, прошел к полкам с книгами по медицине и вдруг услышал на чистом русском языке:

— Ну здравствуй, Иохель.

Голос показался Иохелю смутно знакомым, но он не мог даже придумать, кто в Гаване, кроме членов экипажа, может его знать. В голове одна за другой мелькали гипотезы, самой простой и доступной из них была «Это провокация». На лбу доктора мгновенно выступила испарина, ноги предательски ослабели. Он начал придумывать какой-то ответ, но ничего не шло на ум, а голос тем временем сместился из-за спины Иохеля и произнес ему прямо в левое ухо:

— Да ты, брат, похоже, меня не узнал. Богатым буду, — и нагло так хохотнул.

Скосив глаза, замерший без движения доктор увидел туриста, мельком замеченного на улице чуть раньше. Подняв взгляд с цветастой рубахи на его лицо, Иохель только и смог, что выговорить: «Твою же мать…».

Рядом с ним стоял живой и невредимый Андрей Волошин, с которым они последний раз виделись далекой уже осенью сорок первого, когда тот приезжал со своим странноватым товарищем в двести тридцать восьмую дивизию, где Гляуберзонас денно и нощно обихаживал раненых в местном медсанбате. И нельзя сказать, чтобы та встреча была из тех, которые легко забываются. Да и чекисты, волной заполонившие дивизию после расстрела товарища Маленкова (тела с места перестрелки тогда доставили в медсанбат, так что Иохель мог сам узнать, как называлась та скоротечная болезнь, от которой Георгий Максимилианович отправился на тот свет), очень уж интересовались именно Андреем и Михаилом.

— Ты… откуда… здесь…? — только и смог выдавить из себя удивленный донельзя Иохель.

— Я? Гуляю. У нас что-то с яхтой случилось, встали на мелкий ремонт, вышел из гостиницы пройтись, смотрю — ба, старый знакомый. Вот так и встретились, — скороговоркой ответил ему Андрей. — А ты сам-то как здесь?

— А у нас тут эта, стоянка, вот, тоже гуляем, вон, с товарищами, — Иохель кивнул на видимых в окно своих спутников.

— Ну да, конечно, руссо туристо, облико морале [5], — улыбнулся Андрей. — Ты здесь как, надолго зависнуть можешь в этой лавочке?

— Минут на пятнадцать, потом замполит подгонять прибежит, — немного подумав, ответил Гляуберзонас.

— Ладно, пойдем, выбирай любую книгу, если что, торговаться будешь, отвадим замполита вашего.

— Как это «любую»? У меня денег в обрез…

— Чудак-человек, Иохель, да я тебе всю лавочку купить могу, не то, что книгу какую-то. Выбирай что хочешь, — и Андрей, повернувшись к стоящему в ожидании букинисту, что-то сказал ему на испанском. Что именно, доктор не понял, испанский он не знал совсем, да и разговорный английский тоже желал лучшего, но продавец очень воодушевился и куда-то убежал.

— Ты куда его послал? — спросил Иохель.

— Сейчас он принесет тебе все книги по хирургии, что у него есть. Тебе же по хирургии надо? — уточнил Андрей. — И кофе сделает. А придет твой замполит, так увидит самый ожесточенный торг из всех возможных. Давай, рассказывай, как ты здесь оказался хоть?

Иохель вкратце изложил свою одиссею, а потом поинтересовался:

— А ты сам как здесь оказался? С тобой что было все эти годы?

— Вскорости после нашей встречи оказались мы за границей, не спрашивай, за какие заслуги. Михаил быстро уехал по своим служебным делам, бывает у нас набегами, хорошо, если раз в год нагрянет. Я женился, дочке четыре скоро. Фирма у нас небольшая фармацевтическая, деньги кое-какие завелись. Вот решили на яхте прокатиться по Карибам, отпуск себе устроить, а здесь, видишь, поломка, стоянка — и тебя встретил. О, вот и наш кофе, я тебе черный заказал, впрочем, они здесь другой не пьют.

* * *

Недовольный замполит встретил Иохеля, груженого солидной стопкой хирургической литературы, с подозрением:

— Это на какие деньги ты сколько набрал? — спросил он.

— Так букинист, когда узнал, что я из Советского Союза, ничего за книги не взял, подарил, сказал, дескать, для советских — бесплатно.

— Вот видите, товарищи, как высок авторитет Советского Союза у простых трудящихся! — завел привычную шарманку замполит, не глядя на скривившегося как от зубной боли стармеха. Политинформации, в которые корабельный работник языком превращал любой разговор, надоели всем хуже горькой редьки, но поделать с этим никто ничего не мог — в его власти было списать неугодного на берег. Иохель же монолог замполита не слушал, свободной рукой то и дело проверяя в кармане наличие четырехсот двенадцати американских долларов (именно сколько наличности оказалось с собой у Андрея) и листочка с адресом адвоката, через которого можно было с Андреем связаться.

Окрыленный известием вселенского масштаба о том, что в природе существуют люди, которые ТАК СИЛЬНО любят государство рабочих и крестьян, замполит по возвращению на борт немедленно собрал всех свободных от вахты и организовал внеочередное собрание, на котором Иохелю пришлось повторить сказку о добром букинисте. На следующий день, вооружившись цитатами из классиков марксизма-ленинизма, он срочно провел еще одно политзанятие, на котором основным блюдом опять был рассказ Иохеля. Это начинало надоедать. К тому же, замполит вспомнил, что майор медицинской службы в запасе и орденоносец Гляуберзонас до сих пор не вступил в ряды партии и начал доставать доктора требованием повысить сознательность и делами доказать стремление стать настоящим коммунистом. Встреча в Гаване уже не казалась бедному Иохелю такой замечательной.

Впрочем, стоянка в Веракрусе вернула пропавший было оптимизм, потому что оставшиеся неизвестными (вернее, позже невспомненные) местные жители, большие друзья Советского Союза, на халяву напоившие замполита и стармеха ядреной смесью пива и текилы, дали Иохелю возможность посетить яхту, на которой путешествовал Андрей, познакомиться с его женой Леной, оказавшейся русской до мозга костей и дочкой Мариной, гражданкой Канады с самого рождения, и замечательно провести с ними время. Во время застольной беседы даже выяснилось, что в Монреале в соседях у Андрея с Леной сейчас Маша Клайн [6], дочь раввина Соломона Клайна, соседа Иохеля в Каунасе. Доктор, позже доставленный Андреем туда, где он оставил своих спутников, нашел их пьяными и довольными. Судя по всему, любовь простых мексиканцев пролилась на них довольно щедро. Иохелю пришлось с помощью стармеха, еще немного державшегося на ногах, отнести практически бездыханное тело замполита на борт.

Этот эпизод дружбы народов не нашел своего отражения в политзанятиях. Замполит почти неделю мучился от отравления кактусовым самогоном и начал квалифицировать случившееся в Веракрусе как подлую провокацию наймитов международного капитала. Впрочем, капитан своей волей разбил их тройку и, к облегчению доктора и стармеха, замполит был заменен боцманом Охрименко.

* * *

— Иохель Моисеевич, срочно в трюм, там матросу ящик на ногу упал! — громкий стук и крик из-за двери разбудили Иохеля во время стоянки на траверзе Дюнкерка. Доктор вскочил и собрался за считанные секунды. Да и что там собираться, если надо было всего лишь натянуть брюки да схватить чемоданчик с тревожным набором.

Тяжелый ящик непонятно по какой причине упал на матроса, раздробив ему бедро. Посветив фонариком на ящик, Иохель попросил подбежавшего боцмана:

— Давай, свети, я сейчас ему жгут на ногу наложу, потом ящик уберем. Скажи, пусть с портом свяжутся, мне его здесь на борту в одиночку не спасти, оперировать надо.

Вдруг откуда-то сверху и слева раздался скрежет, Охрименко закричал: «Берегись!», Иохель заметил краем глаза мелькнувшую тень, что-то ударило его по левой кисти, а затем по лбу и мир перед глазами потемнел.

_____________________

[1] В РИ здание разрушено в августе 1944 в результате бомбардировок британской авиации.

[2] Во время Великой Отечественной генерала с фамилией Яшкин не существовало. Вымышленный персонаж, никаких прототипов в реальности не имел.

[3] В реальной истории А.А. Жданов умер в 1948 году.

[4] Если выпало в империи родиться,

Лучше жить в глухой провинции у моря — ИАБ, «Письма римскому другу».

[5] Естественно, доктор, в отличие от читателя, цитату из «Бриллиантовой руки» узнать не может.

[6] Маша Клайн, мать Леонарда Коэна, уехала со своим отцом, раввином Соломоном Клайном, из Каунаса в США в 1927 году, чуть позже переехав в Монреаль, где вышла замуж.