Звук, который ты захочешь услышать

Глава 18

Лысенко

Ночью не спалось. Трофим Денисович долго вертелся в постели, всё проигрывая в голове завтрашнее утро, каждый раз мысленно подходя к трибуне, аккуратно выкладывая стопку листиков с докладом и переворачивая первый лист. Лысенко понимал, что утром начнется главная битва его жизни, после которой всё встанет на свои места. Так и дал понять Сам, когда принимал академика в своем кабинете. И когда этот гад Лаврентий намекнул на брата*, Хозяин никак не отреагировал, выслушал до конца, отдал папку с завтрашним докладом, который он просматривал, остались его же пометки на полях, и сказал: «Работайте, товарищ Лысенко, мы на Вас надеемся». Да и что тот брат? Пашку видел последний раз лет за пять перед войной, да и то мельком. А не докажешь ведь никому.

А что сделаешь? Сказал, что надеется — и делай всё, чтобы не разочаровать. Потому что, если не получится, то не только брата припомнят, а и всё остальное — и увеличение урожайности, и новые сорта пшеницы, которых и близко нет. И те, что сейчас в глаза заглядывают, стоит оступиться, первыми затопчут. Исай разве что останется. А может, и Исай продаст. Никому верить нельзя. Все только и ждут ошибки.

На работу приехал сильно заранее, хотелось еще раз проверить всё самому. Сел у себя в кабинете, еще раз пересмотреть доклад. Тот, что с пометками Самого, конечно, никому не доверил, лежит дома, в ящике письменного стола, это на память. Может, в музей когда-нибудь. А сейчас перед ним на столе лежит перепечатанный, безликий экземпляр. Сунувшейся с какими-то бумагами секретарше буркнул только: «Чаю принесите!» и опять вернулся к тому, что совсем скоро станет для всех этих людей, которые начинают собираться на сессию, истиной в последней инстанции. И заткнется тогда наконец-то сынок покойника Жданова, который никак не поймет, что без своего папаши он никто. А все эти Жебраки, Шмальгаузены, Дубинины**, — этих гнать, чтобы не помнил никто. Скоро, совсем скоро останутся только те, кто безоговорочно пойдет за ним, никто не помешает делать настоящую советскую науку, без дрязг и склок. Но почему же Сам выбросил вторую главу? Ведь с классовой наукой так хорошо придумал! А он — «разве математика классовая наука?». Если скажут, и таблица умножения классовой станет. Где же Исай? Ведь нужен сейчас, куда запропастился? Опять всё самому приходится.

Гляуберзонас

Пройти в зал заседаний оказалось до смешного просто. Именной пропуск, выписанный Презентом, подействовал на представителей оргкомитета как волшебная палочка. Никто даже не попытался проверить документы, просто записали в какой-то список, сказали где садиться и пустили в зал.

Собравшиеся академики и профессора не впечатляли. Иохель с удовольствием заметил, что его костюм смотрится заметно лучше, чем у большинства собравшихся, невольно прошелся ладонью по лацкану. Нашел глазами Юзика, но подходить не стал. Рапопорт о чем-то разговаривал с круглолицым курчавым мужчиной, нервно теребящим в руках потертую коричневую кожаную папку.

Иохель сел на отведенное ему место: пятый ряд, в проходе, почти напротив трибуны. Рядом уже сидел седой, с большой блестящей лысиной, но при этом с длинными вьющимися остатками волос, сухонький, остроносый мужчина лет шестидесяти, поминутно вытирающий вспотевшие ладони довольно-таки большим кипенно белым носовым платком с вышитой в углу красной монограммой. Иохель поздоровался с ним, но сосед его будто не услышал, продолжая комкать в руках платок и завороженно глядя на стол, за которым через считанные минуты должен был рассесться президиум.

Иохель, стараясь не очень вертеть головой, чтобы не казаться провинциалом, впервые попавшим в высокое собрание, посмотрел по сторонам. Зал практически заполнился, пустые стулья редкими проплешинами зияли между голов, разве что на первом и втором ряду свободных мест было заметно больше. Сидящие в основном молчали, не был слышен даже привычный тихий гул, обычно рождающийся в заполненной людьми аудитории.

Без пяти минут одиннадцать в зал вошла большая, человек двадцать, группа людей, которые уверенно направились к первым рядам. Лысенко шел последним, сжимая побелевшими пальцами ярко-красную папку с докладом и на ходу высматривая кого-то в зале. Впрочем, Иохель прекрасно знал, кого ищет академик. Исай Израилевич Презент отсутствовал. Гляуберзонас даже улыбнулся такой игре слов***. Впрочем, улыбаться он сразу перестал: дело предстояло серьезное и расслабляться пока было никак нельзя.

Лысенко

Никогда за Исаем такого не водилось. Он всегда загодя предупреждал, если что-то случалось. Может, заболел? Что-то случилось в пути? Всё равно подводит. Нельзя так, когда… Ладно, потом разберемся. Лысенко, догнав Нуждина, придержал его за рукав:

— Николай Иванович, Презента нет, выступишь с предложением по составу президиума. Вот список.

Нуждин кивнул, не глядя, взял список, дошел до первого ряда, остановился, сосредоточенно прочитал список и только после этого сел, держа лист немного на отлете, будто боялся испортить его

Дальше всё пошло как по писаному. Лысенко уже не слушал, как выбирали президиум, он уже был там, на трибуне, так манящей его. Он даже успел подумать, что странно, как простой деревянный ящик превращает человека в вождя и учителя. Но тут Нуждин произнес его фамилию, предваряя ее всеми регалиями, Трофим Денисович встал и четко, как солдат на параде, прошел к так притягивающему его деревянному сооружению, обтянутому кумачом.

Хлопали не все, Далеко не все. Только встав лицом к залу, Лысенко заметил, сколько в зале его врагов. Они все собрались в кучу, ближе к выходу и смотрели на него с настороженным отвращением. В отличие от другой половины зала, те как раз смотрели с явным восхищением, ожидая, чего уж греха таить, не только новых откровений, но и новых постов и званий. Трофим Денисович еще раз посмотрел налево, подумал: «Как их Презент пустил? Бардак какой-то. Собрались, сволочи, у двери, чтобы сбежать побыстрее, если что» и открыл папку.

Гляуберзонас

Трофим, зайдя в зал, поначалу немного запаниковал, остановился, начал рыскать взглядом по залу, не веря случившемуся. Иохель даже подумал, что тот всё бросит и пойдет разыскивать своего помощника. Но Лысенко догнал какого-то невзрачного, ничем не приметного мужчину, что-то сказал ему и, достав из папки, отдал листок, который тот, кивнув, понес перед собой как большую награду.

Впрочем, очень скоро оказалось, что это список предлагаемого президиума, который тот самый невзрачный спутник Лысенко по фамилии Нуждин, торжественно, будто что-то невероятно важное, зачитал. Быстренько проголосовав за тех, на кого придется смотреть, слово опять перешло к раздувавшемуся от своей неожиданной роли Нуждину. И тот, занудно перечислив бесчисленные звания Трофима Денисовича, объявил, что академик сейчас зачитает доклад «О положении в биологической науке». Лысенко вскочил с места и, смешно выпрямляя ноги, быстро пошел к трибуне.

На трибуне он сначала бережно уложил перед собой папку, поднял голову, посмотрел сначала налево, вглядываясь в тех, с кем придется сражаться, мельком взглянул направо — этих он давно знал, сосредоточенно, как перед прыжком в воду, посмотел на папку, открыл ее и произнес:

— Товарищи, мой доклад посвящен положению в биологической науке. Сам товарищ Сталин уделил этому вопросу немало внимания.

Упомянутый вождь вызвал привычную дозу аплодисментов, которые докладчик переждал с гордой улыбкой, намекая всем, кто посмеет сомневаться, что сейчас будут зачитаны те самые откровения, освященные именем самого товарища Сталина.

Едва аплодисменты стихли, Лысенко взял в руки первую страницу, положил назад, разгладил ее и открыл рот, собираясь начать доклад, как вдруг в наступившей тишине раздался звук, напоминающий щелчок пальцев.

Лысенко

Трофим Денисович откашлялся, решительно и небрежно собрал в кучу доклад, засунул его в папку и резко отодвинул в сторону. Красный прямоугольник, почти такого же цвета, как и трибуна, дополз до края, покачнулся и, медленно наклоняясь, словно думая, куда ему лучше деться, рухнул на пол, рассыпавшись широким веером. Кто-то из президиума бросился собирать рассыпавшиеся листки, но Лысенко не обратил на это внимания. Он задумался о чем-то, потом вздохнул и начал говорить.

Гляуберзонас

Слушать до конца весь развернувшийся цирк Иохель не стал. Лысенко, перестав каяться в развале самого верного из всех мичуринского учения и попытке извратить советскую генетику, запросился в отставку и быстро, почти бегом ушел из зала. Иохель встал со своего места и, стараясь не задеть никого из тех, кто вскочил с мест и толпился в проходе, пошел на выход. Дальше уже было неинтересно, все эти ламаркисты, морганисты и прочие мичуринцы. Пусть теперь Юзик сам разбирается с внезапно свалившимся на голову счастьем.

Не оглядываясь, он вышел из Юсуповского дворца, повернул направо и, сам не зная зачем, пошел к Чистым прудам походкой человека, которому некуда спешить, насвистывая неожиданно вспомнившуюся песенку про место, которое расположено к востоку от Солнца, но к западу от Луны****.

«А ведь через две недели у Марии Ароновны день рождения, — подумал он, — надо будет поехать в гости. И с Полиной еще не поговорил».

* * *

— Долго ты, Моисеич, гуляешь, — ворчливо встретил его Сидор. — Уже и остыло всё, разогревать придется. Переодевайся, котлеты свежие, из свининки парной, картошечка молодая. Всё успел сделать, пока ты гулял где-то.

— Ты же прекрасно знаешь, где я был, нигде я не гулял, — возмутился Иохель.

— Как не гулял? Ты из этого дворца вышел в первом часу, довольный, аж светился, уточек на пруду кормить пошел. А сейчас уже четвертый час. Я успел и домой вернуться, и еду приготовить, и покемарить. Ты там, наверное, всех уток раскормил, — с иронией закончил Синицын.

— Ты что же, следил за мной? — удивился Иохель. — Зачем?

— Узнаешь еще, зачем, — сказал Сидор, как отрезал. — Не напрасно ноги бил.

— Что за тайны мадридского двора? Сейчас почему не скажешь? И куда ты дел Презента, расскажешь?

— Ты, тащ майор, если я скажу, поведешь себя неправильно, я ж тебя знаю. Ничего опасного, так, ерунда совсем, — успокоил его Синицын. — Хватит лясы точить, переодевайся, я пока обед тебе разогрею. А Презент твой, наверное, на Волгу сейчас смотрит. С тебя, кстати, восемьсот двадцать четыре рубля на расходы по доставке академика к реке.

— Ты, Сидор, как придумаешь что, так хоть стой, хоть падай. Нет, ну надо же, уток я кормил, помешал ему, — бормотал Иохель себе под нос, переодеваясь.

* * *

Утром, когда его совсем не вежливо вытолкали из общего вагона в неизвестность, Исай испытывал полную растерянность. Он никак не мог понять, где он находится и как здесь оказался. К тому же, на нем была вовсе не его одежда, а какие-то засаленные обноски с абсолютно пустыми карманами.

Случившееся помнилось смутно. Кто-то тащил его за ногу, при этом лицо оказалось на грязном полу, между чьими-то ботинками. Секундная передышка спасения не принесла: неизвестный, не дав подняться, потащил его за ворот в тамбур, где открыл дверь и вытолкнул академика наружу, едва поезд немного затормозил на стрелке, наподдав ногой под зад. Приземлился он крайне неудачно, расцарапав правую щеку и ладони.

Поднявшись и осмотревшись, Исай увидел совсем неподалеку вокзал. Из вагона его выбросили, не доехав всего пару сотен метров. Очень скоро он узнал, что находится в Горьком. Дежурный по станции даже не посмотрел в его сторону. Не поднимая головы от бумаг, лежащих на его столе, он посоветовал придумать что-то более свежее, дескать, академики здесь по три раза в день ходят. Милиционер, к которому он обратился, был немногим полезнее.

— Пить надо меньше, гражданин. Если документы потеряли, идите в отделение, это вон, направо, видите? Там заявление напишете, отправят домой как-нибудь.

Исай чуть не бегом бросился к отделению милиции, но остановился на пороге. Подержавшись за дверную ручку, он медленно пошел назад, к вокзалу. Что он скажет? Что непонятно как оказался в поезде в каких-то обносках? Домой-то его, положим, отправят, а что дальше? А дальше позор и утрата доверия. Да он и сам бы такому и бумагу в сортире раскладывать не доверил. Хорошо, если кафедру дадут в Мухосранске каком-нибудь, да и там до конца жизни будут пальцем в спину показывать и насмехаться. Нет, нельзя, только самому. Очень хотелось есть.

Надо было срочно возвращаться назад. Где-то найти деньги и ехать в Москву. То, что Лысенко он подвел, он понимал. Но не всё еще было потеряно, может, пройдет не так гладко, как хотелось, но ничего непоправимого не случилось. Сам Исай должен был выступать в последний день.

По расписанию следующий поезд на Москву отправлялся вечером. Презент побродил по привокзальной площади. Умылся из крана на улице. В пивной за углом съел бесплатных сушек из тарелки на прилавке. Чуть позже двое подвыпивших командированных угостили Исая бутербродами с вареной колбасой и отлили полкружки пива.

Попытка упросить проводников московского поезда довезти его до столицы бесплатно провалилась. Никто не захотел верить посулам вернуть по приезду хоть тройную, а хоть и пятерную цену билета. Когда же Презент попытался пролезть в вагон, чтобы спрятаться и поехать зайцем, его сразу же поймали и выбросили на улицу.

Униженный и голодный, Исай вернулся в здание вокзала, присел у стены — все сиденья в зале ожидания были заняты, и прикрыл глаза. Надо было ждать утренний поезд и повторить попытку. Рядом неровно загрохотала какая-то тележка и остановилась возле него.

— Что, землячок, несладко пришлось? — услышал он насмешливый голос.

Открыв глаза, Исай увидел стоящую рядом с ним тележку, на которой сидел безногий инвалид.

— Смотрю, не из наших ты, больно у тебя рожа холеная. И стригся ты в парикмахерской, и усики ровные, не обкусанные. Есть хочешь? — инвалид вытащил из холщовой сумки, которую держал между культями, краюху черного хлеба, отломил половину и подал Исаю. Посмотрел, как тот жадно откусил большой кусок, достал из той же сумки кусок ливерной колбасы, сдул с нее хлебные и табачные крошки и отдал Презенту.

— Мне в Москву надо, — решил вдруг поделиться своим горем Исай и закашлялся, чуть не подавившись.

— Ты прожуй сначала, потом говори, — как маленькому, объяснил ему инвалид. — Видел я, как ты тут по вокзалу бегал. На поезд ты напрасно сунулся, никто тебя в таких обносках не возьмет. В пять утра будет рабочий поезд до Коврова, на него садись. Там билеты и не проверяют почти. Оттуда до Владимира доедешь, рядом совсем. А во Владимире разберешься. На товарняки не садись, не для тебя это. Увидишь в пригородном контролера, не бегай, уходи спокойно, выйдешь из вагона и сзади, где он прошел уже, сядешь. Понял?

— Понял, — кивнул Исай. — Спасибо.

— Давай, езжай, спасибо в карман не положишь, — усмехнулся его собеседник. — Ты ж, землячок, похоже, не воевал?

— Нет, не пришлось, — вытирая руки об одежду, ответил Презент.

— В тылу, значит, победу ковать помогал, — засмеялся инвалид и натужно закашлял в локоть. — Ну, прощай, труженик тыла, — сказал он насмешливо и, не оглядываясь, уехал на своей скрипучей тележке, отталкиваясь от пола истертыми деревяшками, которые вытащил из той же сумки.

* * *

До Москвы Исай добрался через двое суток. Трижды его ссаживали с пригородных поездов и приходилось иногда по несколько часов ждать следующего. Кусок ливерной колбасы и краюха хлеба оказались его последней трапезой. После этого он пил только простую воду, которой, к счастью, вдоволь было на вокзалах. Даже кипяток набрать было не во что, а просить у кого-то посуду Презент не мог себя заставить, после безногого инвалида, разгадавшего его с полувзгляда, начало казаться, что его могут узнать.

Дома его встретила заплаканная жена, которая всё время его отсутствия беспрерывно (и безрезультатно) обзванивала больницы и морги. От нее он узнал, что еще в субботу звонили от Микояна. Не переодеваясь, он бросился к телефону и набрал номер, но на другом конце провода ему сухо сказали, что он уже не нужен. Телефон Трофима молчал. Никто не брал трубку и у Ольшанского. Ответил Эйхфельд, который и рассказал все новости. Всё было потеряно. Проиграли не только битву, но и войну. Лысенко пропал и никто не знает, где он. Дубинина вызывали к Микояну, а, может, и не только к нему. Скорее всего, он и будет избран новым президентом ВАСХНИЛ.

Не выпуская из руки телефонную трубку, Исай сел на пол и опустил голову на колени. Что-то говорила и говорила жена, пытаясь его раздеть, а академик Исаак Израилевич Презент сидел и слушал короткие гудки, как будто ожидал получить сигнал, что же делать дальше.

_____________________

* Павел Денисович Лысенко в самом начале войны перешел на сторону немцев.

** Антон Романович Жебрак, Николай Петрович Дубинин, Иван Иванович Шмальгаузен — одни из основных оппонентов Лысенко, именно на них он обрушился с критикой в своем докладе.

* * * Одно из значений глагола Present на английском — присутствовать.

**** East of the Sun (and west of the Moon) — один из самых известных джазовых стандартов, исполнялся всеми кому не лень.