Звук, который ты захочешь услышать

Глава 12

Людмила повела Иохеля на веранду, где стоял обеденный стол и несколько разномастных стульев.

— Сюда вот присаживайтесь, удобно будет? — сказала она, показывая на стоящий у стола венский стул и садясь напротив. — Я сама не очень хотела еще с одним врачом встречаться. Это Олег всё. Муж мой. Не могу, говорит, смотреть, как ты мучаешься. Дурень. Я ж не мучаюсь, мне просто всё равно. Иной раз на ерунду всякую разозлиться могу, вот как сегодня с акцентом этим. Я… просто не знаю, зачем живу. У меня эти твари будто отрезали что-то. Думала, ребенка рожу, пройдет. А не проходит. Наверное, нельзя так, да? А меня к сыну моему как не пускает что-то. Будто не я всё делаю. Я ведь пробовала уже, к врачам ходила, порошки пила — а не помогает. И потом муж еще к другим врачам водил, еще какие-то порошки пила, каким-то электричеством меня лечили, толку никакого, как будто это можно лекарствами вылечить. Вот так и доживаю своё — мужу готовлю, стираю, за ребенком ухаживаю, а будто во сне. Я ведь люблю их, а быть рядом… не знаю, что и делать.

— Скажите, — перебил ее Иохель, — а что, совсем ничего не осталось, что приносило бы радость? Хоть какую-то?

— Не знаю даже. Не думала об этом. Живу, да и всё.

— Можете рассказать, что с Вами случилось тогда?

— Могу, почему нет? Мужу не рассказывала, не хотела, ему неприятно было бы слушать такое, а Вам — расскажу.

Вытянув перед собой на столе руки, она без утайки, со всеми подробностями, рассказала всё, что пришлось пережить в плену у латышских легионеров. Рассказ, во время которого она даже не пошевелилась (да она даже не моргает, сидит как кукла), занял примерно четверть часа. Закончив свою историю, включавшую, кроме пленения, и побег, во время которого тоже пришлось несладко, и войну, и возвращение домой, она опять коротко вздохнула, и сказала:

— Вот и всё. Сразу предупреждаю, пилюли больше пить не буду. Хотя, сказали, Вы без порошков…

— Сейчас, Люда, ты посмотришь на кончики своих пальцев… указательных… они легкие, воздушные, ничего не весят… они поднимаются к голове… ты смотришь на свои ладони… сейчас, Люда, ты опустишь руки и окажешься в очень хорошем месте… в саду… на берегу озера… там так хорошо пахнет… тебе легко, всё плохое далеко… Люда… смотри на руки… Садись, как тебе удобно… Пока ты ждешь, вспоминай что-то хорошее… Слушай только мой голос… Тебе ничего не мешает…

Она сидела и чему-то улыбалась. Иохель лихорадочно думал. Готовясь к встрече, он нашел у Милтона похожую историю, но способ, который применил Эриксон, здесь не подходил. Надо было что-то очень простое и эффективное, подходящее этой женщине, а не описание мужского рукоблудия [1]. Решение пришло не сразу, но он решил попробовать. В конце концов удалось внушить Людмиле, что случившееся с ней само по себе не более чем страшный сон.

— Хватит на первый раз, — сказал Иохель. — На следующем сеансе продолжим. Просыпаемся на счет «три».

Скрипнула дверь, и на веранду зашел мужчина со спящим ребенком на руках и остановился на пороге (чем-то похож на свою жену) и посмотрел на сидящую неподвижно Людмилу.

— Здравствуйте, я от Гуревича, он Вам говорил обо мне, — сказал Иохель. — Вы Олег? Не беспокойтесь, мы с Вашей женой уже заканчиваем. Сейчас я ее разбужу. Вернее, она не спит, но не слышит сейчас никого.

— Вы тогда заканчивайте, а я пойду тогда, ребенка уложу, не буду мешать, — мужчина развернулся и унес мальчика.

— Ну что же, Люда, давайте уже возвращаться. Один… два… сейчас Вы встанете и почувствуете себя отдохнувшей и узнавшей что-то новое и хорошее… три!

Людмила встала и потянулась, встав на цыпочки.

— Вы знаете, я себя как-то странно чувствую. Нет, не плохо, а как-то непривычно. Легко, что ли. Олег пришел? Он должен был вернуться, — спросила она, посмотрев на будильник, стоявший на столе.

— Только что пришел, он заходил сюда. Пошел укладывать спать мальчика, — сказал Иохель, поднимаясь со стула.

— Гришку. Гришеньку нашего, — улыбнувшись, сказала она.

— Что же, на сегодня мы с Вами закончили. Давайте я через неделю приеду, мы повторим сеанс, посмотрим, как всё прошло.

— Через неделю? Да, хорошо, буду ждать, — она постояла немного, будто прислушиваясь к чему-то. — Вы извините, Иохель Моисеевич, не сочтите за невежливость… Вы не могли бы уйти прямо сейчас? Извините, провожать Вас не буду, — и, не обращая больше на него внимания, пошла в дом и позвала: — Олег, ты где? Иди сюда быстрее!

* * *

Синицын прекратил свое лечение через три дня. Никакие увещевания на него воздействия не возымели.

— Ты мне, Моисеич, не рассказывай, сколько лежать. Здоровый я уже. Хватит в постели валяться. Квартира скоро грязью зарастет. Не спорь, — сказал он встрепенувшемуся Иохелю. — Полина убирается, я вижу, но как надо, она убираться не умеет. Не обучена, видать. Глянь, вон, на подоконнике помаду оставила. Ей там место? Не место. И везде так, я же вижу, то там вылезет бардак, то там. Я тебе, тащ майор, так скажу: я тебе не мешаю, ты мне не мешай. Вы с Полиной Михайловной делайте что хотите, то не мое дело. А мое дело — порядок здесь поддерживать, на то я здесь и живу. А не нравится, так я и в Арзамас вернуться могу, мне собраться недолго. Меня Мария Ароновна сколько раз уже звала. А вы тут развели гадючник, траву скоро по углам полоть надо будет.

— Ты, Сидор, говори, да не заговаривайся. Где это ты траву по углам увидел? Какой еще гадючник?

— А что, надо ждать, чтобы выросла? Всё, Моисеич, не мешай мне. Сказал, наведу порядок, значит буду наводить порядок.

Иохель ушел в свою спальню, чтобы не слушать бесконечное ворчание Синицына. Спорить с Сидором, когда он начинал убираться, было бесполезно. Для здоровья было полезнее отойти в сторону и не мешать. Но наведение порядка, обычно длившееся несколько часов, в этот раз закончилось довольно быстро. Минут через двадцать Сидор зашел и сел на стул, стоящий у двери.

— Плохо стало? — спросил Иохель. — Говорил же, рано тебе вставать. Иди, ложись, хватит уже чистоту наводить.

— Да нет, не в том дело, хорошо я себя чувствую. Ладно, тащ майор, не серчай. Полина Михайловна порядок везде поддерживала, это я так, по-стариковски, поворчал немного.

— Сидор, тебе всего пятьдесят восемь лет, какой еще старик? Говори, что хотел? Я же вижу, что не просто так пришел.

— Понимаешь, не могу я. Не до уборки. Пойдем, Моисеич, поищем этого душегуба. Нету мне покоя, надо разобраться с ним. Как лежать, если знаешь, что гад этот ходит где-то. Давай сейчас сходим, я поспрашиваю там маленько, а ты подстрахуй, мало ли что. В стороне просто постой на всякий случай, а? Тут недалеко ведь.

— Ну, если хочешь сейчас, пойдем, только обуюсь.

Вся эта история с нападением на Сидора вызывала у Иохеля какое-то непонятное раздражение. То ли он чувствовал себя виноватым из-за того, что нападение оказалось связано с тем, чем они занимались, то ли злился на Синицына за то, что тот не смог за себя постоять, то ли не верил в успех этой затеи с поиском нападавшего. И сейчас, обуваясь, он только надеялся, что эта история закончится как можно быстрее и о ней можно будет забыть.

— Ну что же ты возишься, тащ майор? — с нетерпением спросил Сидор, мнущий в руках кепку. — Уже пошли бы давно.

— Сколько нужно. Не получается застежку эту на сандалии одной рукой застегнуть. Пойдем, на ступеньках попробую.

— Так давай я помогу, Моисеич, что ж ты молчишь.

— Может, мне еще помощника найти задницу вытирать? Сам застегну, — с раздражением ответил Иохель (что это я так завелся? он же просто помочь хотел). — Извини, Сидор. Не знаю, что и нашло на меня. Застегни, конечно, если не трудно.

Они вдвоем вышли на улицу и подошли к пешеходному переходу. Иохель, задумавшись о чем-то, сошел с тротуара, несмотря на сигнал регулировщика.

— Ты куда, Моисеич, не видишь, что ли, милицанер не пускает, — дернул его за рукав Синицын.

— Дядя, правильно говорить «милиционер», — сказал Сидору остроносый мальчик лет восьми с оттопыренными ушами и смешно торчащим чубчиком [2].

— Может, и правильно, только так вернее, — хмыкнул Синицын и пошел за Иохелем на другую сторону.

— Дима, ну что ты всё время к старшим пристаешь? — одернула мальчика женщина, держащая его за руку. — Пусть говорят как хотят.

Дальше Иохель молча шел за Сидором. Синицын вел его через какие-то проходные дворы, поворачивая в самых неожиданных местах и доктор скоро запутался в улочках и переулках и уже не представлял, куда они идут. Оставалось только надеяться на Сидора, который уверенности не терял. Наконец, они остановились перед очередной пятиэтажкой.

— Вот он, адрес этот. Сейчас, Моисеич, я пойду у местных разведаю, что это за фрукт тут живет. Ты тут в тенечке постой, я быстро. — Сидор пошел по направлению к дому, но вдруг остановился, достал из заднего кармана брюк блокнотик, полистал его и вернулся назад. — Вот я дурья башка, тащ майор. Не, ну надо же! То-то я думаю, что адресочек знакомым показался!

— Что случилось? Ты что-то вспомнил?

— Конечно, вспомнил! Глянь, Моисеич, — и Синицын показал запись в своей записной книжке, держа рядом с ней листочек, который дал им Павел. Адреса совпадали.

— Это кто? — спросил Иохель. — Получается, ты знаешь этого человека?

— Конечно, знаю. Вернее, не знаю. Короче, это адрес Вольского, которому я конвертики ношу, ну, из списка который. Понимаешь? Теперь ясно всё. Наверное, это кто-то из родни его. Сынок, допустим, или племяш какой. Он был тем вторым, понимаешь? Ну, считай, дело сделано. Вон, вишь, у стола солдатик сидит, сейчас он все мне и расскажет, где тут кто.

Синицын уверенно пошел к сидевшему на пеньке мужчине лет сорока, одетому в выгоревшую добела солдатскую гимнастерку с темными пятнами на месте споротых погон. Они немного поговорили, наверное, о чем-то незначительном, но потом мужчина вскочил и начал бурно жестикулировать, время от времени показывая на дом и стоящие во дворе сарайчики. Иохель видел, что Сидор тоже что-то ему говорит, скорее всего, успокаивает. Наконец, мужчина в гимнастерке махнул рукой и начал сворачивать самокрутку. Синицын постоял еще немного, что-то сказал и, попрощавшись, вернулся к Иохелю.

— Ну вот, всё мне Михал Куприяныч рассказал, он тут проживает, семейку эту хорошо знает. Сынок, значит, нашего подопечного. Вова. Семнадцать годочков. Всё якшался тут с местным шакалом, Ванькой Рыжим, в картишки резались за сарайчиками, винцо попивали, песни орали, перли, что плохо лежит. И Рыжий этот куда-то пропал несколько дней назад. Никто, правда, за ним не скучает, в доме спокойнее стало. Мать его в тюрьме сидит, отца нет. А Вова, значится, как этот Ванька пропал, тише воды стал, носа не кажет. Вот и сейчас дома сидит. Один. Мать на работе, отец уехал куда-то на заработки. Вот такой расклад.

— Расклад, говоришь. Идем, конечно. Только, Сидор, без крови. Ты меня понял? Это приказ.

— Ты, тащ майор, приказами не бросайся, Неужто я без понимания? Этот засранец моей крови не проливал, хоть и поспособствовал. Придумаем что-нибудь без крови, — сказал Синицын и, не оглядываясь, пошел к подъезду.

* * *

Сидор, несмотря на хромоту, взлетел по лестнице на пятый этаж и ждал Иохеля перед дверью нужной им квартиры, переминаясь с ноги на ногу. Дождавшись доктора, он подошел к двери и нажал кнопку звонка, возле которой был приклеен картонный прямоугольник с надписью «Вольский». За дверью послышались шаги и они услышали «Кто там?», произнесенное ломающимся юношеским голосом.

— Виталию Андреевичу пакет, — сказал Иохель.

— В почтовый ящик бросьте, нет его дома.

— Так мне расписаться за пакет надо.

— Его нет дома, он уехал.

— Послушайте, мне всё равно, кто распишется. Войдите в мое положение, что ж я, к вам ходить по сто раз буду? Вы распишитесь, да и заберете. Вам что, трудно?

Щелкнул замок и дверь немного приоткрылась. Синицын тут же нажал на дверь плечом и вставил в образовавшуюся щель ногу. Мгновение посопротивлявшись, их собеседник отступил и дверь широко распахнулась.

— Ну здравствуй, Вова Вольский, — улыбнувшись, сказал Сидор и шагнул вперед.

— Вы что… я… нельзя же…, — пролепетал высокий, немного сутулый парень.

— Можно, Вова. Пойдем уже в комнату вашу, что же мы на пороге стоим? — ответил Синицын и подтолкнул его. — Иди, голубчик, иди.

Неудачливый грабитель, понукаемый Сидором, пошел по коридору. Иохель зашел в квартиру, аккуратно закрыл замок и пошел за ними.

— Ну, рассказывай, — закрыв за собой дверь, сказал Гляуберзонас Вове, которого Синицын уже успел посадить на стул, вытащенный на середину комнаты.

— Это не я, это всё Ванька… я не хотел, это он… он меня заставил! — всхлипывая, заголосил Вольский.

— Конечно, он, — сказал Иохель. — Что ж мы сразу не догадались? Надо парню конфетку, что ли дать, а то, видишь, расстроился совсем.

Сидор подошел к Вове и отвесил ему подзатыльник.

— Что с ним делать, а? — произнёс он, брезгливо глядя на подростка. — Ясно же как день, что увидел у матери деньги, вспомнил, что я приходил, с этим уродом, который Рыжий, в следующий раз проследили и захотели деньжат срубить. Это ладно, а что ж ты дружка своего в канализацию скинул? Похоронить по людски не смог, к крысам в дерьмо выбросил. Говно, а не человек. Вот куда его?

— Работать парню надо, — предложил Иохель. — Чтобы поработал хорошо и хотелось бы отдохнуть немного, а не песни дурным голосом вопить. Как думаешь, хорошая идея?

— Я даже знаю такую работу, которая ему мозги хорошо прочистит. Давай, Моисеич, я попробую.

— Ну пробуй, вроде ничего сложного. Если что, я помогу.

* * *

На следующий день Вова вернулся домой под вечер.

— Чем от тебя воняет, сына? — спросила его мать, открывая окно. — Упал куда-то?

— Ма, я на работу устроился, — с гордостью заявил Вольский. — Помощником золотаря. Платят немного, но работа хорошая, мне нравится.

* * *

— Полина, ты не хочешь завтра вечером домой пойти?

— Ты меня выгоняешь? Мог бы и как-то помягче сказать.

— Вообще-то я хотел с тобой вместе сходить. Просто мне надо с Юзиком встретиться, а он живет у тебя в подъезде, только этажом выше.

— С тобой пойду, конечно, раз не выгоняешь. А что за Юзик? Никаких Юзиков не знаю у нас в подъезде, ни этажом выше, ни ниже.

— Рапопорт Иосиф Абрамович. Мы воевали вместе когда-то, я когда от тебя уходил… ну, тогда… встретились с ним случайно, на лестнице столкнулись, представляешь?

— Ты такой смешной, когда смущаешься. Тебе тридцать пять лет, ты врач, на войне был, и что? Ты смущаешься, когда говоришь мне, что был со мной. Иохель, ты же меня даже раздетую видел! Ты просто невозможный!

— Да не смущаюсь я, просто… не знаю (куда хоть слова подевались? проклятое еврейское воспитание)…

— Что ты не знаешь? Видел ли меня раздетой? — засмеялась Полина. — Гляуберзонас, я и сейчас без одежды, подожди, вот одеяло только сброшу. Кстати, надо бы это одеяло убрать, жарко же. Ты не против?

— Нет, мне тоже под ним жарко спать, просто я думал, что одеяло надо тебе. Ты же его сама в пододеяльник засунула.

— Нет, правда? Я в такую жарищу засунула одеяло в пододеяльник? Не могу поверить. Это ты меня загипнотизировал, как всегда. Но сейчас одеяло вытаскивать не будем, поздно уже. Давай, целуй меня и будем спать, утром Полиночке надо идти на работу… и шить там одному вредному еврею костюм, чтобы он рядом…

Что там рядом с ней будет делать вредный еврей, узнать не удалось — рассказчица уснула, сладко посапывая.

_____________________

[1] Иохель рассуждает об истории из книги Милтона Эриксона «Мой голос останется с вами».

[2] Дмитрий Александрович Пригов, конечно же, автор классических стихов про Милицанера.

Вот придёт водопроводчик

И испортит унитаз

Газовщик испортит газ

Электричество — электрик.

Запалит пожар пожарник

Подлость сделает курьер

Но придёт Милицанер

Скажет им: Не баловаться!