Дождь на реке. Избранные стихотворения и миниатюры

Касаюсь твоей щеки,

а где-то умирает телеолог —

вроде как от сердечного приступа, в мотеле Фресно,

девятый на этой неделе,

и следователь подмечает сходства:

все мужчины за сорок;

имена у всех начинаются с буквы Д;

все только в бледно-голубых трусах из «Мервина»,

размер — «средний»;

у всех одна сомнительная склонность к точкам с запятой

в страдальческих стихах о детстве,

что валяются, недописанные, на столах

из щербатой «формайки».

И все — лишь когда я касаюсь твоей щеки.

Стоит мне коснуться шеи твоей

(О Иисусе, милый и трепетный, да и Будда, сияюще тающий),

и каждого твидового умника,

что ошибочно принимает зубодробильный словарный

запас за знание,

и каждого школьного учителя, что врал ученикам, —

всех оглоушивает посреди ночи;

и все политики в Западном полушарии

падают на колени и молят о прощении;

и последний практикующий экзистенциалист

после многих лет размышлений над внутренней

сущностью яблока

наконец его съедает.

И от этого принимаюсь тебя целовать

(Ах, лунный бред; о нескончаемая алмазная

нова солнца),

и когда соприкасаются наши губы,

каждая птица в полете складывает крылья и скользит,

и каждая птица на насесте, и всякое дитя нерожденное

мечтают повернуться пузиком к солнцу,

а Северное побережье захлестывает

двухнедельными ливнями,

покуда кто-то не вскочит и не закричит:

«Нет радужнее радужной форели», —

и не спрыгнет с моста Хиоучи в бурлящую Смит,

а старуха в штанах из оленьей кожи

и ковбойских сапогах

не бросит перья скопы туда, куда он упал, напевая:

«Отнеси его домой, Матушка, отнеси его домой».

Пока же поцелуй наш длится

на балконе Музея Будущего,

я чувствую, как мед бурлит в моих чреслах

(о густота златого яства! ах везучие пчелы!),

и всякое дерево на 500 миль окрест зеленеет ярче,

и шишки раскрываются, стручки трескаются

и высыпаются,

побеги слив кланяются грядущей буре,

и величественная древняя сахарная сосна содрогается

до корней —

и тут балкон отрывается

и мы обречены, по-прежнему в объятиях друг друга,

обречены…

И нет, то не веселая возня средь лютиков,

но 30 лет, более-менее вместе,

давали — хватали, били — бежали, зудело — чесали,

всенощных дальнобоев, что бросали нас в канавы

грязным брюхом кверху,

и мы вручали живот свой богам в небесах,

укореняясь меж тем в земле, —

готов сказать, что мы все еще обречены,

обречены на любовь.