1066. Новая история нормандского завоевания

5. Война между герцогом Вильгельмом и Гарольдом, королем английским: пятница, 13 октября — воскресенье, 15 октября 1066 года[104]

С момента высадки Вильгельма в Певенси и в последующие дни, когда он со своими рыцарями переместился к Гастингсу, за нормандцами пристально следили местные тэны. Поскольку воины отправились на север вместе с королем, в Эссексе остались те, кто был уже слишком стар или слаб для битвы. Они наблюдали за высадкой рыцарей и пеших воинов, несомненно, держась подальше от нормандских мародеров, которые занимались добыванием фуража. Герцог применял традиционные для средневековья принципы ведения военных действий, описанные в книге De Re Militari («О военном деле») Вегеция:[105] «Чаще войско губит недостаток продовольствия, чем битва: голод страшнее меча… Во всяком походе лучшее твое оружие — чтобы у тебя было в изобилии пищи, а враги страдали от голода».

Как минимум один человек (хотя, скорее всего, их было несколько) немедленно отправился в Йорк или Лондон предупредить короля о том, что нормандский герцог высадился в Сассексе с огромной армией. Ор-дерик Виталий пишет, что местный керл добрался в Лондон с вестями о грабежах. Вероятно, Гарольд получил известие уже на пути в Лондон. Он доверил управление северными землями шерифу Линкольншира Мэрлсвейну (от эрлов Эдвина и Моркара было мало толку: они были слишком измучены и потрясены своим поражением при Фулфорде), а архиепископу Элдреду оставил на хранение добычу, захваченную у побежденных норвежцев.

Мчась во весь опор на юг в сопровождении своих людей и отряда хускерлов, король рассылал гонцов по всем направлениям, призывая в Лондон новую партию ополченцев. Подкрепления пришли к нему из Уэссекса, Восточной Англии и Восточной Мерсии. Большинство воинов, вероятно, прибыли из земель самого Гарольда и его братьев, Гюрта и Леофвине. В «Книге Страшного суда» среди погибших при Гастингсе названы жители Хэмпшира, Винчестера, Беркшира и всей Восточной Англии. Нормандские хронисты писали, что в многочисленной английской армии были люди из всех частей страны.

Прибыв в Лондон 5 октября, король Гарольд провел там несколько дней, ожидая прибытия свежих военных отрядов. 12 октября он выступил в поход навстречу нормандскому герцогу. Может статься, что свой последний вызов Вильгельм послал сопернику именно в этот краткий период, пока Гарольд собирал войска в Лондоне. В повествовании Вильгельма из Пуатье для большего драматического эффекта сказано, что Вильгельм, после того как к нему прибыл посланец от Гарольда, отправил к Гарольду своего вестника, феканского монаха Гуго Марго,[106] с требованием уступить ему трон; однако более вероятно, что не Вильгельм, а Гарольд отправил в качестве своего глашатая монаха, через которого велел герцогу убираться из страны, а гонец герцога был светским лицом. В пользу этой версии говорит и тот факт, что у Вильгельма из Пуатье герцог просит предоставить своему посланцу гарантии безопасности, что вряд ли потребовалось бы, если бы речь шла о духовном лице.

По велению Гарольда его посланник сказал вот что: «Вот слова короля Гарольда: королевство мое по праву, оно передано мне моим повелителем, королем, на его смертном ложе. Покинь эту страну вместе с твоими людьми, иначе я разорву узы дружбы и все соглашения, заключенные нами в Нормандии, и вся ответственность будет лежать на тебе».

В ответе Вильгельма изложена вся совокупность требований, вероятно, озвученных в переговорах между герцогом и Гарольдом в начале года и представленных папе нормандскими делегациями. Маловероятно, чтобы на этом этапе стороны обменивались такими многословными посланиями. Уильям Мальмсберийский пишет, что герцог предложил три варианта: чтобы Гарольд отрекся от престола в его пользу, или стал править на правах его вассала, или чтобы они решили спор в поединке один на один. Герцог Вильгельм, как всегда, настаивал, что именно он является законным наследником короля Эдуарда: «Пусть Гарольд отдаст королевство, принадлежащее мне по праву. Я готов рискнуть своей жизнью в поединке, чтобы решить, кому из нас достанется Англия!»

Король Гарольд побледнел, его лицо исказилось от гнева; запрокинув голову, он сказал Гуго Марго свое последнее слово: пусть монах передаст герцогу, что он предоставляет Богу решить спор между ними.

«Возвращайся, глупец! Завтра Господь станет судьей в споре за королевство и укажет, кто из нас прав! Десница Господня пусть вершит справедливость!»

А стоящим вокруг людям король сказал так:

«Вперед! Вперед, на битву!» — и Гуго Марго отправили восвояси».

Мы уже упоминали рассказанную Уильямом Мальмсберийским историю о том, что король Гарольд повздорил со своим братом Гюртом: Гюрт утверждал, что он, в отличие от короля, не связан с герцогом Вильгельмом никакими обещаниями и может вести английское войско в бой, не опасаясь обвинений в клятвопреступлении. Не более правдоподобным (просто по причине отсутствия каких-либо независимых свидетельств) представляется и эпизод, описанный у Роберта Васа, где Гарольд говорит Гюрту, что 14 октября — его день рождения, его счастливый день, а Гюрт отвечает, что он вполне может стать и днем его смерти. Все эти байки имели своей целью показать высокомерие и гордыню короля Гарольда, посмевшего противостоять Вильгельму.

Гарольд, король английский, со всей возможной скоростью продвигавшийся во главе войска в Сассекс, привел своих людей к Кальдбек-Хиллу, возле Гастингса, на 19-й день после поражения и гибели Харальда Сурового в битве, ставшей самым значительным достижением английских воинов со времени победы при Брунанбурге в 937 году. Войско Гарольда спустилось по лесистым склонам и, миновав Андредский лес, подошло к заранее условленному месту сбора, которое в тех краях называли «старой яблоней» — вероятно, это был межевой знак на границе сотен или место сбора окружного суда. Согласно сохранившемуся в Бэттле преданию, мельница на Кальдбек-Хилле стоит там, где росла та яблоня.

Все нормандские источники подчеркивают многочисленность английского войска, несмотря на их собственные утверждения, что Гарольд, покинутый многими сторонниками, привел с собой только тех, кто остался ему верен, и что нормандцы опасались внезапного нападения среди ночи. Случалось, что перед самой битвой людей покидало мужество, и они бежали с поля боя; но большинство английских воинов твердо стояло за короля. В Англосаксонской хронике, напротив, говорится, что войско Гарольда было малочисленным и не готово к битве.

Хроника сообщает, что Гарольд начал бой aere his folc gefylcad waes, то есть прежде, чем его войско выстроилось в боевом порядке, или «прежде, чем подошли все его люди». Иоанн Вустерский утверждает, что король, даже «зная, что храбрейшие люди пали в двух его [предыдущих] битвах и что еще не прибыла половина его войска», «вступил в бой, прежде чем треть его воинов приготовилась сражаться».

В подобном противоречии нет ничего удивительного. Английские источники пытались найти причины поражения, в то время как нормандские старались преувеличить значительность победы. Традиционно фразу про «одну треть» понимают в том смысле, что лишь одна треть войска была готова начать сражение, но это вполне могло означать, что две трети находились в боевой готовности, а одна треть все еще двигалась к исходной позиции. Как войско, находившееся в таком беспорядке, могло столь успешно отбить атаку нормандцев? Согласно одному из объяснений, на выбранной Гарольдом боевой позиции не было места для слишком большого количества воинов, и наблюдатели, видевшие движущиеся от Кальдбек-Хилла свежие подкрепления, вполне могли решить, что англичане не успели даже построиться к бою. На самом деле маловероятно, что король Гарольд начал сражение с совсем малочисленным и неорганизованным войском, и также сомнительно, что он привел такое количество людей, что часть их пришлось отправить в тыл из-за нехватки пространства.

Более реальные указания на размеры английского войска мы находим в послании, направленном герцогу Вильгельму Робертом Фиц-Уимарком, в котором говорится, что король Гарольд движется на нормандцев с «бесчисленной ратью, в доспехах и при оружии», в сравнении с которой войско герцога не более чем «свора дворняг», и в том факте, что нормандцы не могли сломить сопротивление англичан в течение девяти часов беспрерывного сражения. Можно предположить, что силы противников были примерно равны.

В действительности король Гарольд сам выбрал место для битвы. Он хорошо знал окрестности Гастингса и даже владел землями к северу и югу от поля боя. Ему принадлежали шесть гайд в Кроухерсте, возле Гастингса, и земля в Уотлингтоне, к северу от места сражения. А его мать, Гюта, и отец, эрл Годвине, имели земли по всему Сассексу. Когда Гарольд стал королем, к нему перешел Стейнинг, раньше бывший собственностью Феканекого монастыря.

Герцогу Вильгельму пришлось принять вызов. В противном случае его войску грозил бы голод: нормандцы уже опустошили всю округу. Не менее опасно было бы и отступление: с приближением зимы плавание через Ла-Манш становилось рискованным делом; ходили слухи, что король Гарольд выслал в море свои корабли, чтобы не дать противнику уйти, Вильгельм из Пуатье говорит о 700 кораблях. «Песнь о битве при Гастингсе» называет цифру 500 (quingenta), число невероятное, но, возможно, возникшее в результате ошибки писца вместо куда более реальной quinquagenta, то есть «пятидесяти». Победа над Гарольдом отдавала в руки Вильгельма ресурсы всего королевства, хотя Гарольд, если он останется жив, мог набрать новое войско.

Ранним утром субботы, 14 сентября, герцог Вильгельм поднялся на гребень холма Тэлем-Хилл, в двухстах футах над уровнем моря, с которого он мог наблюдать за перемещениями англичан на Кальдбеке, возвышавшемся на 260 футов. Холм представлял собой последний заросший лесом отрог гряды, протянувшийся к югу и пересекавший дорогу, ведущую к Лондону, которая взбиралась на склон. Повышающаяся и, вероятно, болотистая местность могла стать препятствием для кавалерии. Более неудобного для нападения места, чем холм Сенлак,[107] герцог и представить себе не мог. Вильгельм следил, как английское войско выходит из чащи: леса в округе «сверкали от английских копий». В первых рядах англичан над сомкнутой стеной щитов сияли золотом знамена фюрда; расшитый драгоценными камнями боевой стяг короля, «Воин», указывал место, где стоял Гарольд. Сердца нормандцев, должно быть, дрогнули при виде такого воинства.

Поле битвы чем-то напоминало поле при Ватерлоо, хотя и в сильно уменьшенном размере. Оба сражения происходили возле гребня холма с идущей по верху дорогой, за которой начинался лес, под его склоном располагалась топкая долина, перерезаемая широким трактом.[108]

Уильям Мальмсберийский пишет, что нормандцы провели ночь перед битвой в молитвах, тогда как англичане бражничали, пели и веселились до рассвета. Это не более чем выдумка. После вечерней молитвы герцог, вероятно, приказал войску отдыхать, но при вести о приближении англичан поднял своих людей и держал их в полной боевой готовности. В тот момент нормандцы еще находились в Гастингсе. Опасаясь ночной атаки англичан, Вильгельм приказал тем, кто остался в лагере (часть войска отправилась за провиантом), вооружиться и быть наготове, пока фуражиров спешно созывали назад. В день сражения он поднял своих людей рано утром; нормандцы отстояли мессу и причастились. Вас рассказывает, что епископ Одо заставил своих рыцарей поклясться, что они не будут есть мясо по субботам, если выживут в грядущем сражении.

Англичане, которые несколько дней ехали верхом (а то и шли пешком) и за два дня проделали 60-мильный путь от Лондона, были утомлены; без сомнения, все, кто только мог, спали крепко. Но возможно, ужинали они перед этим шумно и весело. Роберт Вас упоминает обычные английские здравицы: «будь что будет, за меня и за мое здоровье» и т. д. Они поднялись до рассвета и стали спускаться вниз, на плоскогорье, выбранное Гарольдом в качестве самого удобного места для обороны. Зная, что нормандцы привели с собой кавалерию, английский король решил расположиться на возвышенности, чтобы атакующим всадникам пришлось ехать вверх по холму. Обе стороны на ночь выставили караульных, чтобы противники не застали их врасплох ночной атакой.

Вильгельм уступил возвышенное место Гарольду, избравшему оборонительную тактику боя. Герцог повел свои войска вниз по склонам Тэлем-Хилла, к соседним холмам Старс-Грин и Блэк-Хорс-Хилл. Там он расставил их в заранее оговоренном порядке. Все эти приготовления заняли у обоих противников несколько часов. Нормандцы могли видеть, как англичане выходят из леса на холме и спускаются по узкому перешейку на плоскую площадку, напоминающую по форме боек молота, у подножия верхней части Кальдбек-Хилла. На карте она тянется на 250 футовой отметки; на месте перешейка сейчас проходит улица Бэттл-Хай-стрит.

Выбранная позиция обеспечивала англичанам безопасность с флангов. С обеих сторон от перешейка склон резко уходил вниз и был неприступен для кавалерии. В передней части плато, как и с его правой стороны, также был довольно крутой обрыв. Слева спуск шел более полого, однако почва быстро становилась топкой и зыбкой, труднопроходимой для лошадей. Вероятно, именно это место называлось sand-lacu, «песчаное озеро»; Ордерик Виталий переделал его в «Сенлак». Невозможно определить уклон рельефа, каким он был в 1066 году: с тех пор здесь произошло слишком много изменений, начиная со строительства аббатства Бэттл. Возможно, подъем к плато, на котором расположились англичане, был гораздо круче, чем в наши дни.

Английское войско образовало на возвышенности плотный строй. Пространство было настолько мало, что часть людей пришлось оставить в резерве. Воины стояли так плотно, что, как говорят, убитые и раненые оставались стоять, стиснутые плечами и спинами соратников. Это, конечно, художественное преувеличение. Воинство англичан даже внешне разительно отличалось от нормандского. Светловолосые англичане, как люди, прожившие двадцать лет в относительном мире, могли позволить себе носить длинные волосы и ухоженные пышные усы, чисто выбривая остальную часть лица. Сам король Гарольд был высок и крепок и обладал, как видно по его валлийским военным кампаниям, недюжинной выносливостью. В Уэльсе он вихрем носился по всей стране и «не оставил в живых никого из тех, кои мочились бы стоя». Говорили, что во многих местах его побед установили камни с надписью «Hie fuit Victor Haroldus», что в вольном переводе звучит почти как «Здесь был Гарольд».[109]

Все попытки оценить приблизительную численность войск противников базируются на таком количестве противоречивых сведений, что историки до сих пор не пришли к единому мнению на этот счет. Раньше полагали, что с каждой стороны сражались примерно по 7000 человек, но сейчас эта цифра считается заниженной; численность в 10000 — 12000 и даже больше кажется более вероятной. В хронике монастыря Сен-Максен[110] (вероятно, на основе сведений, полученных от виконта Эмери де Туара) сказано, что в войске Вильгельма было 14 000 человек. Это число многие историки называют «на удивление разумным». Англичан, возможно, было больше.[111] Во всяком случае, воинов было достаточно, чтобы битва длилась весь световой день, с «третьего часа» (9.00 утра) до заката, то есть примерно в течение девяти часов. Это было жестокое сражение, в котором победа могла достаться любому из противников; с обеих сторон были сотни, а возможно, тысячи убитых и еще больше раненых.

Английские хронисты, заключившие по исходу битвы, что Бог был на стороне нормандцев, пытались объяснить поражение малочисленностью войска, но факт остается фактом: нормандцам до самого вечера не удавалось сломить сопротивление англичан. Тактика короля Гарольда заключалась в том, чтобы, выставив плотную стену щитов, отражать атаки Вильгельма: он рассчитывал если не вынудить нормандцев отступить, то хотя бы нанести им такие потери, что у них не будет сил на еще одно сражение. Если бы ему удалось удержать позиции до наступления темноты, он мог бы отойти в лес, созвать подкрепления и со свежими силами напасть на нормандцев. Герцогу Вильгельму, напротив, требовалась победа: ничья его не устраивала. Ему еще не приходилось вести сражения в столь жестких рамках: в битвах при Варавиле, Мортемере и в Валь-э-Дюне у него имелось куда больше возможностей для маневров. Гастингс был для нормандцев «битвой иного рода», где одной стороне приходилось все время атаковать, в то время как другая держала оборону.

Солнце взошло в 6.30 утра, и нормандцы выступили из лагеря по направлению к Тэлем-Хиллу. В это время года утренний сумрак рассеивается не сразу: мешают октябрьские туманы. Герцог приказал своим воинам, которые прибыли на поле боя в разомкнутом строю, неся с собой доспехи и оружие, приготовиться к бою. (Рыцари носили хауберки, которые разделялись внизу на две части, что позволяло влезать на лошадь. В доспехах пеших воинов обеих армий хауберк дополняли кольчужные чулки, обеспечивавшие защиту бедер и паха.) Затем Вильгельм сам облачился в кольчугу, причем по невнимательности надел ее задом наперед. Это был еще один дурной знак, но Вильгельм мгновенно перетолковал его, ловко перевернув хауберк и сказав со смехом, что в этот день «превратится из герцога в короля».

На это Эмери де Туар якобы отозвался так: «Не бывало еще под небом такого рыцаря. Доблестный герцог станет доблестным королем». Герцог Вильгельм никогда не верил дурным предзнаменованиям. Он повесил на шею ладанку с мощами, на которых, как утверждают нормандцы, Гарольд приносил свою знаменитую (или бесславную) клятву, хотя на гобелене из Байё эта сцена отсутствует. Заняв позицию у подножия холма, герцог построил своих людей в три шеренги и три колонны. В это время Виталий, один из вассалов Одо из Байё, указал герцогу на королевский стяг, указывавший, где стоит Гарольд.

В первой линии герцог поставил отряд лучников из Эвре и Лувьера, вооруженных луками и арбалетами. Возможно, возле них разместились легковооруженные пращники. Вторую шеренгу составляли пешие воины, вооруженные мечами или метательными копьями, со щитами, в шлемах и кольчугах-хауберках. Позади всех Вильгельм разместил рыцарей, облаченных в доспехи, со щитами, мечами и копьями. Эти три шеренги были по обычаю поделены на три колонны — центр и два крыла. В центре стояли нормандцы под командованием самого герцога, слева расположились бретонцы и, возможно, аквитанцы во главе с графом Аленом Ферженом («Железной перчаткой»), а справа — жители прочих частей Франции, под предводительством Рожера Монтгомери.

Знамя Вильгельма, дар Александра II, нес Тустен Фиц-Ру по прозвищу Белый, из Бека. Рыцарь из Лаланда Вильгельм Патри, или Патрик, когда-то принимавший у себя в доме эрла Гарольда, дал обет, что сойдется с ним лицом к лицу, чтобы покарать его за нарушение клятвы. Прежде чем начать битву, герцог Вильгельм напомнил своим воинам о победах нормандцев, сравнив их с более скромными успехами англичан, упомянув также о гибели Альфреда Этелинга[112] и о своих правах на английский престол. Он снова указал на «предательство» Гарольда и нарисовал перед нормандцами картину славной победы и богатств, которые достанутся им в случае успешного исхода битвы. Наконец, он провозгласил, что Господь будет на их стороне.

Король Гарольд выстроил своих людей в традиционную стену щитов. При таком построении воины со щитами стоят почти вплотную друг другу, и их строй с точки зрения нападающих выглядит как стена. С тем же правом ее можно назвать «стеной копий». При этом щиты в стене не должны перекрываться: это помешало бы наносить удары. Воины внутри стены могут перестраиваться в клин, который атакует противника в свободном строю. По-английски стену щитов иногда называют war-hedge, что наводит на мысль о сходстве стены с ежом (hedgehog) с копьями вместо иголок. Король Гарольд командовал центральной частью войска с небольшого пригорка, находившегося немного левее центра «стены», в которой воины стояли несколькими шеренгами.

Эрл Гюрт, которому предстояло сразиться с войском бретонцев, находился на правом фланге, тогда как третий из братьев, эрл Леофвине, командовал левым. Король Гарольд распределил своих закаленных в боях воинов — хускерлов и королевских тэнов по отрядам фюрда, чтобы те поддерживали порядок и руководили неопытными ополченцами. Хускерлы и тэны были хорошо вооружены и мало чем отличались от своих противников-нормандцев. Однако среди ополченцев попадались люди, одетые просто в кожаные куртки, обшитые сверху металлическими кольцами (или даже без этого), с выпуклыми щитами из липы. У опытных и умелых воинов были шлемы, кольчуги поверх набивных поддоспешников и щиты. Некоторые были вооружены мечами или боевыми топорами и копьями, другие имели при себе «биль» — оружие, представлявшее собой нечто наподобие алебарды — лезвие на длинной рукояти.

Невозможно оценить длину строя англичан и количество шеренг: источники сообщают слишком разноречивые сведения, а рельеф местности с 1066 года сильно изменился. Площадку, на которой сейчас стоит аббатство Бэттл, совершенно точно выравнивали, и возможно, верхняя часть холма была срыта.

Нормандцам строй англичан представлялся как плотная масса людей, образующих круг (densius conglobati): линии флангов загибались назад.

Поле будущего сражения рассекали многочисленные рвы и овраги, причем иногда с довольно обрывистыми склонами; по словам Генриха Хантингдонского, посреди склона, чуть ниже позиции англичан, распологалось некое земляное укрепление, которое он называет fovea, препятствовавшее фронтальной атаке. Это укрепление, судя по всему, представляло собой насыпь и ров. Есть также указания на то, что ниже по склону холма, справа от английского войска, находился небольшой бугор.[113]

Вероятно, Гарольд отправил часть своих воинов на этот бугор, чтобы они вели фланговые атаки на наступающих нормандцев. Судя по всему, эти земляные укрепления, рвы и насыпи, уже были на поле; не похоже на то, что их соорудили английские воины, готовясь к битве, хотя в XI веке люди умели возводить такие укрепления достаточно быстро. Роберт Вас, говоря, что «англичане делали себе щиты из ставней и прочих кусков дерева», скорее всего, спутал настоящую стену из щитов с заграждением из веток и стволов поваленных деревьев, сооруженным перед строем. Вас пишет, что щиты в стене прилегали друг к другу так же плотно, как ключ прилегает к отверстию замка, создавая поэтический образ плотно сомкнутого строя.[114]

Жители Кента заняли свое привычное место в первой линии, люди из Уилтшира, Девона и Корнуолла расположились за ними, а лондонцы сгруппировались вокруг боевого знамени английского войска. Другие отряды заняли позиции, поделившись по скирам, из которых прибыли, во главе со своими скир-герефами; в каждом отряде люди из одной сотни находились вместе, под командованием своего сотника. Нет основания считать, что у англичан совсем не было лучников, но если они и были, то не сыграли значительной роли в сражении, хотя каждую атаку нормандцев неизменно встречал град всевозможных метательных снарядов.

По утверждению Роберта Васа, король Гарольд, сожалея о том, что он был на севере, когда прибыли корабли Вильгельма, заметил: «Но эта неудача случилась по воле Неба: я не мог быть одновременно повсюду». И добавил, что находись он на южном побережье Англии, чужакам не удалось бы высадиться: они либо уплыли бы, либо погибли на английском берегу. Но теперь он принял должные меры: наверное, подобно элдормену Бюрхтноту в битве при Мэлдоне[115], Гарольд призвал своих людей сражаться мужественно и не дать противнику пробить стену щитов. Он воодушевил воинов на битву, описав те бедствия, которые постигнут англичан, если они потерпят поражение; и те, вопреки утверждению Иоанна Вустерского о том, что многие отступились от Гарольда, поклялись скорее погибнуть, чем признать иного короля, кроме Гарольда, сына Годвине.[116] Затем король, вероятно, проехал верхом вдоль стены, чтобы проверить, насколько она крепка, и напомнил людям, что они должны твердо держать свои позиции и не бояться. После этого он спешился и занял свое место под королевским знаменем, где, как он знал, располагались самые преданные ему воины.

Всем англичанам было приказано спешиться; лошадей увели подальше от поля битвы, в безопасное место. Гарольду не требовалось ставить в переднюю линию слишком много людей — лишь столько, чтобы англичан нельзя было обойти с флангов. Если выдержит стена щитов, этого будет достаточно. На карте горизонтали к востоку и западу от позиций английского войска расположены близко друг к другу, что указывает па большой перепад высот. Гарольд видел, как нормандцы используют кавалерию, когда был в Бретани, и выбрал место, которое практически сводило на нет преимущества Вильгельма, приведшего с собой конников. Король выставил вперед плотный строй воинов, вооруженных внушающими ужас двуручными боевыми топорами; вместе с ними стояли толпы ополченцев с более легким оружием — дротиками, пращами и тяжелыми палками для метания. Генрих Хантингдонский пишет, что Гарольд выстроил свое войско, «подобно крепости». Эта «крепость» была обращена «фронтальной частью» к склону холма и слегка повернута к юго-востоку, в сторону Тэлем-Хилла. В описании Уильяма Мальмсберийского стена из щитов англичан названа несокрушимым клином. Крупным недостатком позиции англичан было то, что они стояли против солнца, но ранним октябрьским утром над полем еще висел туман, скрадывавший прямые солнечные лучи вплоть до второй половины дня.

Часть английского войска составляли представители духовенства; к примеру, там был отряд монахов из монастыря Питерборо под предводительством настоятеля Леофрика и монахи-воины из Нью-Минстера в Винчестере, которыми командовал аббат Этельви.[117] Учитывая наши современные представления о размере английского войска, можно предположить, что строй англичан протянулся через гребень холма, па котором находилось плато, и спускался немного ниже по склону. Готовясь к атаке конницы, англичане вполне могли — во всяком случае кое-где — на скорую руку соорудить дополнительные заграждения из бревен и веток и воткнуть в землю копья, наклонив их остриями к противнику, чтобы создать дополнительные препятствия для лошадей.

Передняя линия нормандцев располагалась на уровне 125 футов от горизонтали, лицом к английскому войску, стоявшему еще на 125 футов выше. Вильгельм из Пуатье приводит речь, которую герцог Вильгельм произнес перед своими войсками перед началом битвы, она, естественно, является исключительно плодом воображения хрониста, представившего, что герцог мог бы сказать в такой ситуации. Не исключено, впрочем, что автор беседовал с участниками битвы и сочинил речь Вильгельма, основываясь на услышанном. Вильгельм якобы напомнил своим воинам о прошлых победах, сказав: «Если вы будете сражаться, как мужчины, вы победите!» Хронист говорит, что герцог Вильгельм предостерег нормандцев, чтобы они не попадали в плен, и добавил, что спастись бегством в этой враждебной стране им не удастся, а значит, придется биться не щадя сил. Он напомнил воинам о поражениях, которые англичане в прошлом потерпели в войнах с викингами, и закончил свою речь словами: «Мужество и сила малой армии легко сокрушат тех, кто неискусен в деле войны». В «Песне о битве при Гастингсе» также излагается предваряющая битву речь Вильгельма, имеющая форму приказа по войскам. Согласно этому источнику, герцог напомнил своим воинам, что они были избраны самим Господом, и обратился сначала к французам, затем к бретонцам и жителям Мэна, наемникам из Апулии, Калабрии и Сицилии, и наконец — к собственному отряду нормандцев.

Итак, в третий час, то есть в 9.00 утра, поскольку рыцари опасались идти в атаку первыми, герцог выпустил вперед отряды лучников, арбалетчиков и легковооруженных воинов с метательными копьями или пращами, рассчитывая разбить строй англичан градом стрел и дротиков. По словам автора «Песни», «луки труждались, и яростен был первый натиск». Но англичан защитили их щиты. Скорее всего, наступление нормандцев сильно замедлила мягкая, влажная от росы трава. Нормандские воины подбегали к строю англичан так близко, как только отваживались, и метали камни или кидали дротики. Их встречал беспощадный ответный шквал длинных копий, коротких дротиков, называемых атегарами, и просто камней, привязанных к палкам, за которые их раскручивали и бросали с огромной силой. Обе стороны кричали, но эти вопли «потонули в лязге оружия и стонах умирающих». «Сомкнутые ряды» англичан «отбрасывали назад тех, кто осмеливался идти на них с мечом».

Так продолжалось, пока нормандцы не отступили, израсходовав свои запасы стрел и копий. Им на смену пришли тяжеловооруженные пешие воины, которые составляли большую часть нормандской армии. Они с тяжелым грохотом стали подниматься на холм к передней линии англичан, держась плотными группами и сомкнув щиты; но им мешали неровности рельефа. В задачи этой шеренги входило разомкнуть стену из щитов, чтобы рыцари могли проникнуть в глубь строя. Но атаки раз за разом терпели неудачу. С начала битвы прошло около часа или более того. Некоторое время понадобилось лучникам и пращникам, чтобы приблизиться к английскому строю, израсходовать запас стрел и отступить, а сменившим их пешим воинам — чтобы подняться на холм (у свежих людей, еще полных сил, это не заняло много времени). Первые ряды нормандцев и англичан схватились друг с другом, наступая со щитами и копьями, но главным образом — рубя мечами или, в случае англичан, круша противников, снося головы, рубя руки и ноги вселяющими страх боевыми топорами. Роберт Вас, описываю битву, рисует красочную картину; «Вон! Вон!» и «Святой крест! Святой крест! Господь Всемогущий!» — якобы кричали англичане, на что нормандцы отвечали своим «Dex Aie! Dex Aie! (Бог поможет!)».

На гобелене из Байё этот этап битвы представлен на нижнем бордюре, где изображены приближающиеся лучники и тела убитых, некоторые — с отрубленной головой или конечностями. Но показывая сражение, на основном поле гобелена художник изображает исключительно рыцарей,[118] видимо потому, что схватку двух пеших воинств не так просто представить, и это немного сбивает историков с толку. Итак, стороны обменивались сокрушительными ударами и несли потери, пока нормандцы не обессилели, пытаясь одолеть упорно сопротивляющегося и прочно стоящего врага. Пешие воины отступили, давая возможность вступить в бой рыцарям.

Нет никаких сомнений в том, что английское войско не двинулось с места. Известно, что англичане, обороняясь, иногда прибегали к маневрам, включая контратаки колоннами, в ходе которых две колонны сливались, образуя широкий клин, теснивший наступающего противника. Например, эрлы Эдвин и Моркар неудачно применили этот маневр в битве при Фулфорде против короля Харальда Сурового, в результате чего норвежцы обошли их с флангов. Но такой опытный военачальник, как Гарольд, и его хускерлы могли отбросить атакующих, не нарушая строй и действуя копьями, мечами и топорами.

«Зона поражения» перед рядами англичан равнялась примерно 30 ярдам — в пределах дальности полета дротика. Клиновидной колонне, двигавшейся шагом, требовалось не более минуты на то, чтобы покрыть это расстояние. Поэтому строй воинов, защищенных сомкнутыми щитами и вооруженных тяжелыми копьями и дротиками, мог применять весьма эффективную тактику внезапной атаки: град всевозможных метательных снарядов, сопровождаемый громовым ревом, а затем — быстрое наступление с мечами и секирами. В такой схватке командовать воинами невозможно — пока два войска не разойдутся. Целью атакующих было, разумеется, пробить стену щитов, проникнуть внутрь строя и сломать оборону, но с этой задачей пешие нормандские воины не справились. Вильгельм из Пуатье не упоминает этого эпизода: его занимают только деяния рыцарей.

После этой неудачи на холм в полном вооружении, на специально обученных боевых конях двинулись рыцари. Это не были массивные боевые лошади позднего средневековья — предки нынешних английских тяжеловозов, «шайров», специально выведенных, чтобы возить на себе рыцаря в полном пластинчатом доспехе. Нормандские кони были мельче, легче и значительно быстрее. Высотой примерно в 14 ладоней, не одетые в специальные конские доспехи, они были приучены отзываться на нажим коленом или укол шпорами, что давало наезднику возможность пользоваться обеими руками, держа щит и копье или меч. Поскольку противник стоял выше по склону, пики наперевес были абсолютно бесполезны, и рыцарям пришлось обнажить мечи — возможно, перед этим они метнули копья или кололи ими, пока не сломались древки. Ехать вверх по склону не трудно, но если добавить к этому твердо стоящий сомкнутый строй пеших воинов с защищенными флангами, задача усложняется. Лошади оказались удобной мишенью для ударов длинных копий и даже боевых топоров на длинных рукоятях — нормандцы уяснили это на своем опыте.

Строй англичан приготовился к встрече с конницей, ощетинившись сверкающими копьями. Здесь не могло быть и речи о внезапной атаке рыцарей, несущихся во весь опор с пиками наперевес. Лошади отказывались двигаться прямо на обнаженные стальные клинки. (То же самое произойдет позднее в битве при Ватерлоо: французская кавалерия потерпела поражение из-за того, что лошади не захотели скакать навстречу штыкам английских батальонов.)[119] Однако нормандцы наступали, пользуясь тем, что, сидя на спине лошади, можно рубить и колоть противников сверху. На гобелене из Байё есть изображение скачущих в атаку рыцарей, которые держат копья над головой, изготовившись для броска, пики используются только против одиночных воинов, застигнутых на открытой местности. Итак, нормандцы поднялись по склону и обнаружили, что на последних ярдах он резко уходит вверх, и стена английских щитов находится почти на одном уровне со всадниками. Возможно, английские воины уперли древки своих копий в землю и направили острия в сторону приближающейся конницы: передний ряд — на всадников, второй — в грудь их коням. Рыцари обрушили на врагов удары сверху, поворачивая лошадей то вправо, то влево, некоторые кони, встав на дыбы, били пеших воинов копытами. Но в итоге конники отступили с холма. Больше прочих жестоким отпором были напуганы бретонцы, находившиеся на левом фланге: англичане сражались изо всех сил, чтобы не дать пробить в своей обороне даже небольшую брешь.

Одна из историй, рассказанных в позднейших хрониках,[120] гласит, что во время этой первой атаки некий нормандский рыцарь-менестрель, смелее или отчаяннее прочих, по имени Тайллефер, ехал вверх по склону впереди своего «конруа» — отряда из десяти или более рыцарей — и пел «Песнь о Роланде» под собственный аккомпанемент, чтобы воодушевить своих товарищей. Он жонглировал своим мечом и копьем, подбрасывая их в воздух и ловя на скаку. Когда он приблизился к английскому войску, один из воинов, сорвиголова, кинулся на него. Рыцарь одним ударом обезглавил этого англичанина, схватил окровавленную голову за волосы, обернулся и поднял добычу повыше, чтобы его соратники, еще взбиравшиеся по склону, могли ее увидеть. Затем Тайллефер в одиночку бросился в атаку на стену англичан. Те попросту расступились, пропуская его внутрь, и зарубили и всадника, и коня.

В первом натиске нормандских рыцарей возглавлял знаменосец Турстен Фиц-Ру; сражаясь изо всех сил, конники крутились перед стеной щитов и сами несли тяжелые потери. Их атака захлебнулась, они развернулись и скатились вниз с холма, оставив перед строем англичан гору человеческих и конских трупов. В те времена в тактическом плане конница многое заимствовала из охотничьих приемов, в особенности — из практики охоты на кабана. Во время такой охоты всадники подъезжали к зверю, держа копье над головой, и метали его или кололи им сверху вниз, надеясь поразить жертву. Вильгельм из Пуатье подчеркивает, что рыцари пользовались в бою мечами. По словам хрониста, они считали ниже своего достоинства биться на дальней дистанции и шли на врага с мечом в руке. Некоторые рыцари, возможно, пыталась пользоваться копьем как пикой, вонзая его в стену из щитов. Англичане, не теряя присутствия духа, отбивались как могли.

Из-за тумана и общей неразберихи на поле битвы те, кто впоследствии описывал это сражение, были не вполне точны в изложении событий после атаки конницы. Складывается впечатление, что первый же натиск едва не закончился катастрофой для герцога и что бретонцы на левом фланге впали в панику, впервые столкнувшись со стеной щитов — ни они, ни нормандцы никогда раньше не встречали такой тактики обороны, — и отхлынули от позиции англичан в полном беспорядке, тем самым побудив наименее дисциплинированных английских воинов нарушить строй и пуститься в погоню.

На самом деле сомнительно, чтобы это произошло так быстро после начала сражения, когда у обоих воинств было еще много сил, а англичане и бретонцы помнили о дисциплине. Сумятица вполне понятна: все новые и новые атаки нормандцев заканчивалась тем, что конница отступала вниз с холма. Более вероятно, что эпизод, описанный в нормандских источниках, произошел на позднейшем этапе битвы, когда англичанам надоело стоять и сдерживать натиск без возможности ударить в ответ, и в их сердцах все больше разгоралась жажда мести. В первый же раз, после того как первая атака нормандцев закончилась ничем, оба войска просто воспользовались паузой, чтобы перевести дух, перестроиться, по возможности унести с поля раненых и подготовиться к следующему приступу. Люди в обоих воинствах наверняка устали сражаться в доспехах с тяжелым оружием. Первая часть битвы, вероятно, заняла большую часть утра, и вторая часть во многом повторяла сценарий первой. По словам Вильгельма из Пуатье, сражение было «битвой иного, т. е. непривычного нормандцами склада: одна армия решительно шла на приступ, другая держалась, словно вросла в землю».

Но во время третьей или четвертой атаки бретонцы дрогнули. Склон, по которому им приходилось ехать вверх, стал скользким от грязи и крови, повсюду лежали мертвые и умирающие. Воздух был пропитан запахом крови и вонью вспоротых кишок и звенел от стонов раненых. Уже погибли многие лучшие воины бретонцев; оставшиеся в живых и их лошади утомились, и общая атака, возможно, велась не так решительно, как следовало. Бретонцы, впав в панику от несокрушимости стены щитов, отступили. В Brevis relatio de Guillelmo nobilissimo comite Normannorum («Краткой истории благороднейшего Вильгельма, графа Нормандского»)[121] говорится, что в бегство обратилась тысяча бретонцев. Склон, по которому они поднимались, шел более полого, и они достигали рядов английских войск раньше, чем отряды центра, а значит, открыли для удара свой фланг. Англичане пошли в контратаку, и бретонцы, «которых обуял страх перед жестокостью врагов, обратились в бегство». Все бретонские рыцари, а также шедшие с ними вспомогательные силы нарушили строй и скорее бежали, чем отступили, скатившись вниз, туда, где герцог воодушевлял на битву своих людей. Правое крыло английского войска оставило свои позиции и погналось за спасающимися бегством бретонцами.

Отряд Алена Фержена практически превратился в мешанину сброшенных с седла рыцарей и лишившихся всадников коней; они перемешались с теми, кто еще держался в седле, с пешими воинами и лучниками. Паника передалась даже центральной группе нормандцев, чей левый фланг лишился защиты после поспешного отступления бретонцев. В какой-то момент казалось, что все нормандское войско готово обратиться в бегство. Высказывались предположения, что если бы в эту минуту король Гарольд отдал приказ об общем наступлении, англичане могли смести нормандцев; впрочем, король не мог не видеть, насколько рискованно покидать твердо занятые позиции, лишаясь при этом преимущества в высоте и открывая свои ряды для массовой атаки всей нормандской армии — и конников, и пеших. Он остановил своих людей и послал своего брата Гюрта созвать всех, преследующих кого только было возможно.

Среди нормандцев мгновенно распространился слух, что герцог убит, и их обуял ужас; тогда Вильгельм встал на пути бегущих, крича и грозя копьем. Остановив бегство, он сорвал с себя шлем и, стоя перед своими войсками с непокрытой головой, воскликнул: «Посмотрите на меня хорошенько! Я еще жив и милостью Божьей еще выйду победителем! Что за безумие вселилось в вас? Куда вы хотите бежать? Вы позволяете преследовать и убивать себя людям, которых вы можете резать, словно скотов. Вы отвергаете победу и вечную славу и бежите к поражению, чтобы навлечь на себя непреходящий позор, — но ни один из вас не сможет спастись бегством от гибели!» Этими словами он пробудил в них мужество, и, выбежав вперед (под ним убило лошадь, отсюда и слух о его гибели) и взмахнув своим смертоносным мечом, он направил их на врага. Некоторые из его рыцарей, как пишет Вильгельм из Пуатье, раненые и истекающие кровью, продолжали сражаться, опираясь на щиты.

Благодаря вмешательству герцога, которого поддержал его сводный брат, епископ Одо, собравший молодых рыцарей, нормандцы повернулись лицом к противнику и бросились в атаку. Они окружили большую группу англичан и перебили их — спастись удалось лишь немногим. Сам Вильгельм был словно заговорен от ран. По свидетельствам, за время сражения под ним были убиты три лошади. Вполне возможно, что в этот переломный момент имел место эпизод, описанный в «Песне о Битве при Гастингсе», когда герцог столкнулся на поле с эрлом Гюртом и попытался вызвать его на единоборство. Эрл, не дрогнув, швырнул дротик, ранив коня Вильгельма и заставив того спешиться. Это не смутило герцога: напротив, он бросился на молодого воина, «словно разъяренный лев», и нанес удар, говоря: «Вот единственная корона, которую ты заслужил; если мой конь убит, я нападаю пешим». Вероятно, герцог думал, что перед ним сам король Гарольд, а не его брат. Затем Вильгельма выбил из седла воин, который назван «сыном Хеллока»; за это он поплатился жизнью. Наконец, по рассказам, герцог схватился с «центурионом» (то есть предводителем сотни) и убил также и его. Существует малая вероятность, что слова «сын Хеллока» могут относиться к эрлу Леофвине, который, как говорят, был убит в этой стычке, но доказательств тому нет. Итак, рубя руки, ноги и головы, полный решимости истребить врага, герцог Вильгельм вверг «бесчисленные души во тьму смерти». «Песнь о битве при Гастингсе» также сообщает, что на этом этапе погиб эрл Порт, так что, возможно, именно гибель эрлов Гюрта и Леофвине заставили англичан остановиться и начать отступление.[122]

Англичане попытались вернуться обратно на холм. Некоторые — возможно, отряд более опытных бойцов — удерживали маленький бугор на склоне, справа от позиций английского войска, пока всех их не перебили нормандские рыцари. За это время английские воины успели заново выстроить стену из щитов и не дали нормандцам прорвать свои ряды. Английское войско, «даже после всех потерь едва уменьшившись в размере», продолжало держаться. Герцог Вильгельм и его люди поняли, что «сумеют одолеть армию, которая так стойко держит строй, лишь ценой огромных жертв», как пишет Вильгельм из Пуатье. Гарольд не зря старался во что бы то ни стало сохранить стену из щитов. До сих пор неясно, отдал ли король приказ о наступлении, когда бретонцы побежали, или он просто не сумел остановить внезапный порыв своих людей. Но теперь, перестроившись, англичане отбивали все атаки. Гарольд не мог прервать сражение и отступить без риска подставить своих воинов под удар нормандцев, но он мог держать позиции и надеяться простоять до ночи; тогда англичане могли бы отойти под покровом темноты, оставив нормандцев зализывать раны и умирать от голода. Затем Гарольд собрал бы свежие войска и возобновил войну.

Тем временем уже миновал шестой час, час вечерни. Вильгельм из Пуатье настаивает, что нормандский герцог прибег к уловке мнимого отступления: увидев, как бегство бретонцев обернулось ему на пользу, Вильгельм (по словам хрониста) стал приказывать то одному, то другому конруа (группе из 10–20 рыцарей) имитировать беспорядочное бегство, побуждая англичан, «которые уже считали себя победителями и испускали торжествующие крики», нарушать строй и бросаться в погоню. Но рыцари тут же разворачивались (известно, что этот маневр они отработали заранее) и принимались крушить врага. Таким образом, силы англичан таяли.

Эти «ложные отступления» являются спорным моментом. Подобная тактика часто описывается в источниках XI века, так что возникают подозрения, все эти описания, в том числе рассказ Вильгельма из Пуатье, — лишь попытка замаскировать реальные приступы паники и придать им видимость запланированного маневра. Если подобную тактику так часто применяли, воины должны были знать о ней и вряд ли поддавались бы на такую уловку. Возможно, идея «притворного бегства» возникла из-за естественного стремления конницы развернуться и отступить для перегруппировки после неудавшейся атаки. Организованное отступление с последующей перегруппировкой и новым натиском действительно могло походить на обманный маневр.

В промежутках между атаками рыцарей, чтобы не давать англичанам передышки, Вильгельм вновь и вновь посылал в бой лучников и арбалетчиков, а следом за ними — пеших воинов. Стена щитов оставалась «устрашающей и непреодолимой», но англичане, несомненно, устали, так что «больше движений производили падающие наземь мертвые, чем живые. Те, кто был ранен легко, не могли выйти из плотного строя, и стояли, сдавленные плечами своих товарищей».[123]

Английские тэны, державшие оборону, несли огромные потери: они раз за разом становились мишенью для града стрел, а вслед за тем подвергались попеременным атакам пеших воинов и рыцарей, почти не имея возможности передохнуть. Вильгельм из Пуатье пишет, что тела Леофвине и Гюрта обнаружили после битвы недалеко от места, где пал их брат, король Гарольд, перед этим выступивший в первую шеренгу войска[124].

Битва продолжалась в сгущающихся сумерках. Нормандскому герцогу так и не удалось переломить ход битвы. Если ему не удастся сломать стену из щитов до наступления темноты, все будет потеряно: ведь нормандцам неоткуда будет получить подкрепление.

Герцог Вильгельм пустил в ход последнее средство. Он снова послал вперед лучников, приказав им подойти как можно ближе к стене щитов и пускать стрелы над головами атакующих нормандских воинов — кон-пых и пеших — почти вертикально вверх, чтобы те поражали врагов сверху. Тогда англичанам придется выбирать: защищаться от прямого нападения или поднять щиты, чтобы закрыться от ливня стрел. За пару минут каждый лучник мог выпустить по 10 стрел. В результате в стене открылись сразу несколько брешей, и рыцари сумели въехать на плато, вероятно с западной стороны, смяв строй обороняющихся и круша отрезанные друг от друга отряды. Роберт Вас рассказывает, что герцог Вильгельм получил удар в голову от английского сотника, но спасся благодаря шлему и сумел отбить нападение. Сотник продолжал рваться в бой, пока его не прикончил нормандский барон Рожер Монтгомери. Роберт Фиц-Эрнис попытался захватить английское боевое знамя, но поплатился за это жизнью. Тогда отряд из двадцати рыцарей решил исполнить его намерение, и английский стяг оказался в руках нормандцев.

В это время король Гарольд, все еще не потерявший надежды продержаться до темноты и пытавшийся воодушевить своих людей на последнее решающее усилие, впервые за все время битвы вышел в первую шеренгу щитовой стены, где его заметил нормандский воин, указавший на него герцогу. Вильгельм из Пуатье, описывая английского короля, сравнивает его с Гектором, бьющимся у Трои против Ахилла, или с Турном, сражающимся в Италии против Энея[125]. Он покинул свой командный пост, над которым реяло английское знамя, и встал рядом со своими хускерлами. Гарольд дрался неистово, круша врагов всюду, куда доставал его меч. Никто не мог приблизиться к нему и уцелеть. Он одним ударом повергал на землю всадника вместе с конем. Пока королю сопутствовала удача, англичане продолжали держаться. Но затем на Гарольда напали разом четверо рыцарей, и он был убит. Когда король пал, крик «Гарольд мертв!» разнесся над рядами английских воинов, и они дрогнули и побежали. Без сомнения, соратники Гарольда могли вспомнить слова, сказанные людьми Бюрхтнота в «Битве при Мэлдоне»: «Вот он, вождь наш, / повергнут наземь, / во прахе лежит добрейший».[126] Нет никаких сведений о пленных, захваченных при Гастингсе, — только о количестве убитых. Говорили, будто иссохшая земля напилась кровью погибших.

Версии, согласно которым Гарольд был ранен в глаз стрелой (а согласно некоторым источникам, даже убит ею), более позднего происхождения. Ни Вильгельм Жюмьежский, ни Вильгельм из Пуатье не сообщают никаких подробностей гибели Гарольда — возможно, потому, что в них заключалось нечто постыдное для нормандцев. Вильгельм из Пуатье просто не говорит ни слова о том, как был убит Гарольд. Вильгельм Жюмьежский сообщает лишь, что он пал, «пораженный насмерть», и ошибочно полагает, что Гарольд погиб во время первой атаки нормандцев (in primo militum congressu), что не находит подтверждения пи в каких других источниках. В «Песне о битве при Гастингсе» излагается история о нападении четырех рыцарей, которая заканчивается тем, что, услышав о гибели Гарольда, англичане отказались продолжать сражение. Знаменитая сцена на гобелене из Байё подверглась в XIX веке значительной реставрации и в нынешнем своем виде не может считаться достоверным свидетельством. На рисунках гобелена, сделанных в XVIII веке, видно оружие, скорее напоминающее копье, чем стрелу. Если там и имелась в виду стрела, оперенье к ней было добавлено во время реставрации. Самым ранним источником, в котором говорится, что Гарольд был убит стрелой, является хроника Амата из Монте-Кассино, написанная около 1080 года; но в ней не называется имя короля, убитого таким образом, а сама хроника дошла до нас только в виде французского перевода с латыни, сделанного в XV веке. Затем, примерно в 1096–1102 годах, Бодри де Бургей[127] написал, что Гарольд был ранен (пронзен) стрелой. Лишь позднее появилась история о стреле, попавшей в глаз. Однако, поскольку на гобелене из Байё над фигурой, пытающейся вынуть стрелу (если это все же стрела), ясно видна надпись «Гарольд» (в шести других сценах над фигурой Гарольда точно так же проставлено его имя: при посадке на корабль, в беседе с графом Ги, в сцене, где Ги передает его герцогу Вильгельму, где Вильгельм входит вместе с Гарольдом в свой дворец, где Вильгельм жалует Гарольду оружие, где Гарольду сообщают о появлении кометы, а затем — о высадке армии герцога), приходится согласиться с тем, что фигура со стрелой — английский король.[128]

Одно из возможных объяснений состоит в следующем: хотя поздние источники говорят о том, что Гарольд был убит стрелой, на гобелене показано только, что он поражен стрелой; он мог получить тяжелую рану, вероятно, почти ослеп от крови и боли, и потому стал легкой добычей для нападавших.

В «Песне о битве при Гастингсе» сказано, что герцог Вильгельм, увидев ненавистного врага на открытом месте, приказал группе из четырех рыцарей напасть непосредственно на Гарольда. Сомнительно, чтобы он сам руководил этой атакой. К тому моменту король уже находился в первой линии обороняющихся, стараясь подбодрить своих людей. Возможно, здесь и кроется объяснение той фразы Вильгельма Жюмьсжского, которую обычно расценивают как заявление, что Гарольд был убит еще в начале битвы. In primo militum congressu, возможно, означает «в первых рядах», а не «в ходе первого штурма» (primo можно перевести и как «на первом месте»). Граф Эсташ Булонский и еще трое рыцарей прорвались в брешь, возникшую в стене щитов, и ринулись на короля. Помимо Эсташа в этой атаке участвовали Гуго II из Монфор-сюр-Риля, Готье Жиффар I (их участие в битве при Гастингсе подтверждает Вильгельм из Пуатье) и «благородный наследник» Ги, графа Понтье. Об этом человеке, которого звали Энгерран, известно лишь, что в 1087 году он был уже мертв. Епископ Ги Амьенский, предполагаемый автор «Песни», приходился Энгеррану дядей, но в поэме Энгерран назван просто «благородным наследником Понтье», без указания имени.[129] Возможно, это было сделано из чувства стыда, поскольку известно, что один из четверых безобразно надругался над телом короля Гарольда и был с позором изгнан из нормандского войска. Сам герцог Вильгельм почти наверняка не участвовал в нападении на английского короля: если бы именно он убил Гарольда, этот факт нельзя было бы скрыть — да он и не захотел бы его скрывать. Очевидно, что если бы герцогу самому удалось прикончить своего врага, он бы не уставал твердить об этом до последнего вздоха.

В «Песне о битве при Гастингсе» говорится, что после того как четыре рыцаря напали на короля и убили его, первый пронзил ему грудь копьем, разбив его щит, второй обезглавил его мечом, третий вспорол ему живот еще одним ударом копья, а четвертый полоснул по бедру. Возможно, это завуалированный намек на отрезание гениталий, поскольку в «Песне» употреблено слово соха, а Уильям Мальмсберийский, повторяя отчасти эту историю, использует термин femur — оба эти слова обозначают место в верхней части бедра в самом паху. На гобелене из Байё рядом с изображением человека, вытаскивающего стрелу, представлена падающая фигура в доспехах, которую конный рыцарь поражает мечом; над фигурой видна надпись: interfectus est, то есть «он был убит».[130] Хотя некоторые исследователи утверждают, что в оригинале надпись гласила in terra iactus est или нечто похожее, человек на изображении, безусловно, гибнет. С тела Гарольда, как и с тел всех убитых англичан, сняли одежду и знаки отличия. Роберт Вас утверждает, что когда сражение было закончено, герцогу принесли королевские доспехи и два знамени — уэссекского «Дракона» и «Воина» Гарольда. Но тело английского короля было так обезображено, что когда Вильгельм приказал разыскать его и похоронить, сделать это не удалось. В конце концов, тело опознали по неким «тайным» отметинам, известным только его невенчанной жене (more Danico)[131], Эдите Лебяжья Шея.

Когда стало известно о гибели короля, англичане перестали сопротивляться и побежали прочь по узкому перешейку, по которому они утром пришли на поле боя. В надвигающейся темноте все обратилось в хаос. Возможно, именно тогда Роберт Фиц-Эрнис попытался захватить английское знамя, но был убит. Многие раненые английские воины остались лежать на земле, слишком обессиленные, чтобы спасаться бегством. Другие погибли в лесу: кто-то — от ран, кто-то — от мечей нормандцев, яростно бросившихся в погоню. Некоторых затоптали насмерть сбежавшие лошади.

В источниках имеются довольно путаные рассказы о последних отчаянных попытках сопротивления групп тэнов и хускерлов. Вильгельм из Пуатье пишет, что герцог остановил Эсташа Булонского, который собирался приказать своему конруа из пятидесяти рыцарей покинуть поле боя, и велел ему продолжать погоню. Эсташ обернулся к герцогу, чтобы убедить его отступить — оставаться на поле битвы в подступающей тьме было небезопасно, — но в это время получил сзади такой удар между лопатками, что кровь хлынула у него изо рта и носа, и его, полумертвого, унесли его рыцари. Герцог же настиг врагов и перебил их всех.

Ордерик Виталий рассказывает историю о группе рыцарей, свалившихся в глубокий и широкий овраг (позднее монахи монастыря Бэттл назовут его Malfosse, или «злой овраг»). В этом овраге погибло столько людей и лошадей, что он был до краев наполнен трупами. В числе прочих там погиб Энгенульф де л'Эгль (один из немногих погибших нормандцев, названных по имени). Скорее всего, что это была широкая расселина под названием Оуквуд-Джилл, сейчас скрытая под современной дорогой там, где сходятся улицы Бэттл-Хай-стрит и Верджин-Лейн (хотя существуют и другие предположения относительно местонахождения этого оврага). Как бы то ни было, это была не единственная беда, приключившаяся с нормандцами на последних этапах битвы; Вильгельм из Пуатье пишет, что многие воины упали в овраги или попали в засады англичан в незнакомой местности. Даже в наши дни и при хорошей видимости ездить в октябре по полю Гастингса небезопасно; в сумерках же это практически невозможно.

Наконец настала ночь, и битва закончилась. В тот день солнце село в 16.54, а темнота наступила в 18.25. Мародеры, как говорит Вас, принялись прочесывать поле, отбирая у убитых одежду, доспехи и оружие, слишком ценные, чтобы оставить их гнить. Некоторые нормандские воины мало чем отличались от мародеров. Чтобы их нельзя было узнать, они зачернили себе лица ламповой сажей (откуда пошла фамилия одной нормандской семьи — Talbot). Практически весь цвет английской знати лежал здесь, на поле, утопая в собственной крови. Герцог приказал собрать и похоронить тела нормандских воинов, убитых в сражении; тела же англичан были оставлены на милость стихий и диких животных. Для герцога на поле разбили шатер. По словам Васа, Вильгельм повелел установить свое знамя там, где раньше стоял стяг англичан. Затем он распорядился подать ужин, уселся за стол и выпил шампанского (метод приготовления настоящего шампанского еще не был изобретен, так что речь идет просто о белом вине из Шампани). Герцог также велел разыскать и принести ему тело Гарольда; увидев, как недостойно надругался над ним четвертый рыцарь, Вильгельм с позором прогнал его из своего войска. «Песнь о битве при Гастингсе» говорит (но без тени осуждения, в отличие от Васа), что имя этого рыцаря было Жильфар, вероятно — Жиффар (либо Готье, либо его сын Роберт), но текст в этом месте неясен, поэтому с уверенностью назвать виновника мы не можем.

Как говорится в хронике аббатства Бэттл, «поля были усеяны трупами, и вся местность была окрашена в единственный цвет — цвет крови. Издалека казалось, что ручьи крови, текущие со всех сторон, наполнили равнину, подобно реке».

Уильям Мальмсберийский, вынося свой вердикт, заявляет: король Гарольд и его люди вступили в битву, «ведомые скорее опрометчивостью и безрассудной яростью, нежели военной выучкой… и потому… обрекли свою страну на порабощение после всего лишь одной — и легкой — победы». Но все факты говорят об обратном. Исход битвы отнюдь не был предрешен заранее; к этой победе вполне можно применить слова герцога Веллингтонского, сказанные о битве при Ватерлоо: «чертовски рискованное предприятие». Сами нормандцы признавали, что при таких огромных потерях победа досталась им лишь благодаря вмешательству Господа. В Англосаксонской хронике говорится, что Бог даровал победу нормандцам из-за грехов англичан. Вильгельм из Пуатье считал исход битвы доказательством неправоты Гарольда: «Твоя судьба свидетельствует, насколько законно ты воспользовался предсмертным даром Эдуарда», — говорит он, подразумевая, что ничего законного в правлении Гарольда не было. Но при этом он косвенным образом подтверждает, что англичане считали правление Гарольда законным и что король Эдуард действительно назвал его своим наследником.