1066. Новая история нормандского завоевания

7. Триумф Вильгельма и английский бунт: январь — декабрь 1067 года[166]

После коронации и далее в течение января Вильгельм продолжал принимать изъявления покорности. Очередная серия состоялась в Баркинге, в аббатстве Сент-Мэри. Король Вильгельм обосновался там со своей свитой, ожидая окончания строительства замка в Лондоне. Он удалился в Баркинг из-за враждебных выпадов со стороны лондонцев. Среди тех, кто лично явились в Баркинг, были эрлы Эдвин и Моркар; это может означать, что они не присутствовали на коронации.

Король Вильгельм созвал совет (который в английских источниках по традиции называют уитенагемотом), на котором, помимо прочего, издал грамоту, подтверждающую права Бранда, настоятеля Питерборо, на все земли, находившиеся в его распоряжении, то есть «земли, которыми свободно по праву наследства владели его братья и родичи во времена короля Эдуарда». Грамоту засвидетельствовали линкольнширский тэн Ульв Топесуне (родственник аббата), архиепископ Элдред, Мэрлсвейн, герефа Линкольншира и даже Вильгельм Фиц-Осберн. Это и были «добрые люди», заступившиеся за Бранда перед королем.[167]

Но наиболее значимым решением совета стало назначение крупного «гельда», налога в пользу короны — вероятно (если ориентироваться на то, что было впоследствии) в размере двух шиллингов с гайды. Это было тяжелое бремя, особенно если принять, что размер гельда времен правления короля Эдуарда, указанный в «Книге Страшного суда» для Беркшира, не отличался принципиально от того, что платили тогда другие скиры. Беркширцы платили всего лишь по семь пенсов с гайды, половину — в Рождество, половину — в Пятидесятницу. Вильгельм же требовал несколько шиллингов. При неуплате гельда земля отбиралась и передавалась тому, кто был в состоянии уплатить требуемую сумму. К примеру, Ральф Тайбуа, ставший шерифом Бедфордшира, заплатил gafol [который нормандцы называли danegeld — «датские деньги», налог на землю] за землю хускерла Тови в Шембруке, а затем передал ее собственным рыцарям в качестве ленных владений.[168] Некоторые нормандцы даже не утруждали себя тем, чтобы получить грамоту от короля, прежде чем захватывать земли. Например, Готье де Дуэ в сотне Уоллингтон в Суррее «держит две гайды земли от короля, как он сам говорит, но жители сотни уверяют, что не видели ни королевской грамоты, ни представителей короля, которые передали бы ему эту землю».[169]

Вильгельм из Пуатье сообщает, что вскоре после коронации (то есть во время рождественского уитенагемота) король Вильгельм «щедро раздал» то, что король Гарольд «из жадности спрятал в королевской сокровищнице» (возможно, включая трофеи, доставшиеся Гарольду после победы над норвежцами), расплатившись из казны с теми, кто «помогал ему в битве», то есть со своими наемниками. Но большая часть сокровищ досталась нормандским монастырям. На пожертвования нормандской церкви пошли и деньги, выплаченные англичанами в качестве гельда или «гафола» — те самые деньги, которые, по словам Вильгельма из Пуатье, «каждый богач и каждый город спешил ему (герцогу) предложить». В Англосаксонской хронике с болью говорится, что король разграбил монастыри и что Вильгельм «разорял все на своем пути».

В результате англичане (по крайней мере, существенная их часть) стали сомневаться, стоило ли признавать власть Вильгельма. Согласно Ордерику Виталию, после едва не разразившегося бунта и пожара во время коронации многие англичане, «прослышав про эти дурные дела… решили… больше никогда не верить нормандцам», поскольку «считали, что те их предали», потому они «затаили гнев и стали ждать случая, чтобы отомстить». Нормандцы жаловались, что «ни страхом, ни добром невозможно подчинить англичан настолько, чтобы они предпочли мир и спокойствие смуте и беспорядку».

Вильгельм был теперь коронованным королем и обладал всей властью, которую давал этот титул. Помазание придало веса его вкрадчивым уверениям, что он получил королевство «милостью Божьей» (а не силой оружия). В XI веке помазание на царство практически рассматривалось как восьмое церковное таинство. Кроме того, концепция монарха как «короля-жреца» имела у нормандцев глубокие корни.[170] (Тот факт, что коронация не приобрела статус таинства, возможно, был следствием конфликта между папством и Священной Римской империей по поводу инвеституры.) Но аура церковного благословения способствовала укреплению власти Вильгельма. Она позволила ему требовать от англичан верности, являющейся неотъемлемым атрибутом английской концепции королевской власти. Он мог обложить податью все королевство; его указы расходились по всем областям. В Англии он был в гораздо большей степени королем, нежели Филипп I — во Франции. Король Вильгельм открыто заявил, что собирается править как непосредственный наследник и преемник короля Эдуарда, тем самым отменив все указы, принятые Гарольдом, и фактически зачеркнув само его правление. Поэтому епископы и магнаты вынуждены были просить у него подтверждения всех земельных дарений, сделанных за девять месяцев правления Гарольда.

В первые годы Вильгельм изъявлял желание видеть среди власть имущих своего англо-нормандского королевства англичан. Но это была лишь иллюзия, к тому же подобной идее решительно воспротивились нормандские соратники короля. Все стало ясно в 1067 году, когда Вильгельму понадобилось вернуться в Нормандию, чтобы укрепить свою власть над герцогством, и он назначил наместниками Вильгельма Фиц-Осберна и епископа Одо. Англичане, которых Вильгельм оставил на их должностях, обнаружили в период его пребывания в Нормандии, что регенты короля не собираются с ними считаться. Казалось, Одо и Фиц-Осберн получили полную власть над всей завоеванной страной.

Тем не менее, притязания на то, что он является законным наследником Эдуарда, были весьма существенны, если Вильгельм собирался обрести в Англии какую-то опору, помимо нормандского войска, которое привело его к власти. Ради этих притязаний он оставил при себе значительное число церковных иерархов и светских магнатов — например, эрлов Эдвина, Моркара и Вальтеофа, архиепископов Стиганда и Элдреда, нескольких конюших, большую часть епископов и аббатов, в частности, таких своих преданных сторонников, как епископ Уэллский Гизо и Этельви, настоятель Ившема, а также какое-то количество влиятельных тэнов. Они составляли достаточную часть в королевском совете, чтобы в Англосаксонской хронике его по-прежнему именовали уитенагемотом.[171] Эти люди все так же одобряли королевские указы и свидетельствовали грамоты. Некоторые представители знати и почти все епископы были готовы «действовать во благо короля». Говорится, что жители некоторых городов были готовы «твердо выступить на стороне нормандцев против своих соотечественников».

Архиепископу Стиганду оставили его кафедру в Кентербери, несмотря на сомнительность его статуса, и позволили распоряжаться доходами, которые приносили обширные угодья, находившиеся под его властью, пока в 1070 году папские легаты не сместили Стиганда и не заключили его в темницу в Винчестере. Один нормандец, Ремигий, назначенный епископом Дорчестера, даже отправился к Стиганду, чтобы тот рукоположил его в сан, из-за чего ему позже пришлось мириться с Ланфранком.

Приближенные короля Эдуарда — к примеру, Роберт Фиц-Уимарк и Регенбальд (священник, бывший на деле, если не по титулу, советником Эдуарда Исповедника) — остались на своих должностях (хотя позже Регенбальда заменил нормандец Херфаст, которого затем сделали канцлером). Все эти люди получили подтверждение своего статуса, покорившись власти Вильгельма, и по большей части оставались ему верны.

Поскольку Вильгельм вторгся в Англию с благословения папы Александра II, духовенство было готово использовать свое влияние, чтобы не допустить неповиновения новому властителю. Их примеру последовали конюшие, герефы, сборщики податей и многие влиятельные тэны. К концу 1067 года Англия к юго-востоку от линии Уош-Северн (за исключением юго-западных графств Девон и Корнуолл) оказалась под властью захватчиков.

На этом этапе не приходится говорить об открытых вспышках недовольства или мятежах, хотя сомнительно, чтобы все англичане изъявили такую же готовность признать своим королем Вильгельма Бастарда, как те, кто хотел сохранить свои титулы и земли. Существовала давняя традиция, восходящая к собору в Челси в 787 году, согласно которой лишь потомок, рожденный в законном браке, мог стать королем и быть признанным «епископами и старейшинами народа» (то есть уитенагемотом); утверждалось, что человек, рожденный от «прелюбодеяния или кровосмесительной связи, не вправе претендовать на корону». Король Вильгельм получил трон, лишив жизни множество английских тэнов, и все же заявлял, что является королем по праву наследования, «английским королем милостью Божьей». Это были сильные утверждения и в свете английских традиций, и в свете христианского вероучения.

Вот что пишет об этом Вильгельм из Пуатье:

«Если спросят, каковы были его наследственные права, мы ответим, что король Эдуард и сын герцога Роберта состояли в близком родстве, ибо тетка Роберта по отцовской линии Эмма была сестрою герцога Ричарда II, дочерью герцога Ричарда I и матерью короля Эдуарда».

Разумеется, ни у Эммы, ни у ее внучатого племянника Вильгельма не было ни капли английской крови, но Вильгельм из Пуатье попросту пренебрег этой неудобной деталью. Так или иначе, нормандцы заявляли, как указано в одном из позднейших источников, что «Вильгельм, герцог нормандцев, по наследству получил английское королевство и силой утвердил свою власть в этой мятежной земле».[172]

Итак, в январе и начале февраля 1067 года король Вильгельм просто воспользовался административной структурой, существовавшей при Эдуарде, хотя в наброске одного из первых указов нового короля значится, что Вильгельм передает Регенбальду имения Латтон и Эйси в Уилтшире во владение «с тою же свободой, с какой ими владел король Гарольд». Это редкое и раннее признание существования Гарольда и указание его титула. Документ адресован графу Эсташу Булонскому и прочим должностным лицам, епископам Херману Шерборнскому и Вульфстану Вустерскому, конюшим Эдрику и Беорхтрику «и всем королевским тэнам в Уилтшире и Глостершире» и демонстрирует попытки короля показать себя правителем смешанного англо-нормандского королевства. Он был выпущен весной 1067 года, перед самым отплытием Вильгельма в Нормандию.[173]

Однако, несмотря на соблюдение традиционных королевских прерогатив и сохранение прежней административной системы, процесс перехода земель в руки нормандцев с очевидностью начался уже в это время. Вскоре после коронации и до отъезда Вильгельма в Нормандию Жоффруа де Мандевиль 1 получил землю, принадлежащую Леофсуну из Моуза в Эссексе, и «этот манор король Вильгельм даровал, когда он находился в Лондоне». (Жоффруа унаследовал все земли Эсгара Конюшего в Мидлсексе и Эссексе.)[174]

Возможно, де Мандевиль был тем самым «Госфритом, управляющим портом», к которому, вместе с епископом Лондонским Вильямом и всеми лондонскими горожанами, был адресован королевский указ, датированный началом 1067 года. В нем говорится, что жители Лондона «достойны всех законов, которых удостоились во времена короля Эдуарда. И я повелеваю, чтобы каждое дитя [мужского пола] наследовало своему отцу после его кончины. И я покараю любого, кто поступит с вами против закона».[175]

Эрл Эдвин Мерсийский заключил с Вильгельмом соглашение — или считал, что заключил. Под его власть была передана северная часть Англии, в том числе земли, где правил его брат Моркар. Ему досталась треть земель королевства; предполагалась также, что он получит в жены одну из дочерей Вильгельма. Вильгельм никогда не скупился на посулы такого рода. Все приближенные эрла были северянами — Копсиге, бывший соратник Тости, Элдред, сын Ухтреда из дома Бамбурга, и другие. Все они сдались на милость Вильгельма и просили прощения за все причиненное ему (или замышлявшееся против него) зло. Все эти показательные акты раскаяния давали Вильгельму возможность лишний раз продемонстрировать свое великодушие.

Англичане, должно быть, были напуганы и смущены репутацией Вильгельма как военачальника. Согласно Гвиберту Ножанскому,[176] Вильгельм славился своим жестоким обращением с пленниками. Отец аббата Гвиберта участвовал в битве при Мортемере и сам попал в плен. Он рассказал сыну, что с пленниками обращались с жестокостью, которой до той поры не знали в северной Франции, и что Вильгельм отказывался от выкупа за пленников и держал их в темнице до смерти. Ходил слух, что Вильгельм приказывал раздробить руки и ноги, по меньшей мере одному из группы пленных. Но в Англии король Вильгельм обычно предпочитал вытянуть из своих врагов деньги и конфисковать их земли. Многие из его обидчиков заканчивали свои дни париями.

Вильгельм прекрасно знал, что должен вознаградить тех, кто помог ему стать королем. Поэтому он присвоил земли сражавшихся при Гастингсе и принялся делить военную добычу. Поместья отбирались на том основании, что их владельцы совершили предательство, сопротивляясь с оружием в руках законному наследнику трона. Все владения семейства Годвине были присоединены к королевскому домену, что существенно обогатило монархию. Те, кто жил в этих землях и возделывал их, стали держателями нормандского короля или тех, кому он захотел дать фьеф. В результате многие англичане оказались на грани бедности, поскольку не могли вступить в права наследования землями, конфискованными в пользу короны. Бывшие свободные люди, керлы (крестьяне) были фактически привязаны к земле и уже не могли по собственному желанию менять господина. Арендаторы, держатели маленьких наделов с домом или без него, постепенно попали в зависимость от своих нормандских господ; их стали называть villani (то есть те, кто живет на «виллах», составляющих манор); позже они превратились в «сервов» или «вилланов» (крепостных).

Некоторые хозяева, сохранившие свои владения, в том числе епископы и аббаты, были вынуждены выкупить их. Настоятель Бери-Сент-Эдмундс Боэдун (придворный лекарь короля Эдуарда) заплатил одиннадцать марок золотом, «когда англичане выкупали свои земли». Еще две марки он уплатил за Стоунхэм в Норфолке и пять фунтов — за Иксворт-Торп. Аббат Этельви Ившемский сохранил свои тридцать шесть поместий, «уплатив соразмерную цену». Размеры выкупа варьировались от незначительного, в две золотые марки, до огромного — десять фунтов серебром. Для решения вопросов о выкупе земли и сбора денег были назначены специальные люди. К примеру, в Норфолке, Саффолке и Эссексе этим занимались соответственно Ральф Конюший, епископ Вильгельм Лондонский и человек по имени Энгельрик, королевский священник.

Землевладельцы, выкупившие свои угодья, благоразумно подтверждали этот факт специальным документом; одно подобное подтверждение, например, было составлено в Виндзоре для беркширского тэна Азора, другое — для бедфордского тэна Ауги, который переходил под покровительство нормандского шерифа Ральфа Тайбуа, «чтобы тот защищал его [Ауги] до конца его дней». Без такого документа можно было лишиться своей земли. Так, «из-за прихода короля Вильгельма» потерял ее Элрик Болеет из Соулбери, в Бакингемшире; а Элвик, сын Торберта, из Западного Тайтерли, в Хэмпшире, лишился своей вотчины, поскольку не смог доказать свое право на нее, после того как два его родича, владевшие ею, погибли при Гастингсе. Тэн по имени Эдрик, державший карукату земли от архиепископа Стиганда, «после того как в Англию пришел король», должен был заложить эту землю за одну марку золотом и семь фунтов серебром, чтобы «выкупить себя из плена Валерана Арбалетчика». Осберн Рыбак, владелец полугайды земли в Шарнбруке, которая до 1066 года принадлежала Тови Хускерлу, претендовал еще на одну с четвертью виргату, но «когда в Англию пришел король Вильгельм, он [Осберн] отказался платить подать с этой земли, и Ральф Тайбуа заплатил подать [вместо него] и забрал эту землю и отдал ее одному из своих рыцарей». Подобные случаи отнюдь не были редкостью.[177]

Кое-кто из тех, кто поспешил признать власть Вильгельма в конце 1066 — начале 1067 года, вскоре пожалели об этом. Примером может послужить Элдред, настоятель монастыря Абингдон. Он был среди «тех, кто согласился подчиниться», и с готовностью «принес клятву верности королю». Но, как рассказано в хронике монастыря, когда многие, включая Гюту, «мать убитого короля, изменили мнение и присоединились к другим», т. е. к тем, кто предпочел изгнание, настоятель покинул Англию. После его отъезда вся его собственность оказалась в руках короля, «ибо его сочли изменником». Этот прецедент позволил Генриху де Феррьеру захватить земли в Кингстоне, принадлежавшие тэну по имени Туркиль, павшему «в знаменитом сражении», вопреки протестам нового аббата и несмотря на то что Туркиль даровал эти земли монастырю задолго до битвы. Таким же образом де Феррьер добавил к своим владениям деревню Файфилд, принадлежавшую убитому при Гастингсе Годрику Герефе, хотя эти земли были даны Годрику в держание сроком на три поколения. Такие захваты земель продолжались в 1067 году, во время пребывания короля в Нормандии.

В связи с ними, как говорится в историческом экскурсе о происхождении штрафа за убийство, включенном в «Диалог о Палате шахматной доски»,[178] англичане стали сетовать, что «раз все ненавидят их и грабят, им придется служить властителям за морем». Эти жалобы дошли до ушей короля, но некоторые решили не жаловаться, а сопротивляться.[179]

Процесс раздачи земель не был зафиксирован письменно; память о происходившем хранили члены судов скиров и сотен. Итак, как же идентифицировались владения погибших тэнов? Должны были сохраниться записи о поместьях и их владельцах, которыми пользовались при сборе налогов. На что были похожи эти списки, можно увидеть на примере сохранившегося податного листа — Нортгемптонширского свитка (хотя он и относился ко времени после завоевания). В этом документе содержатся сведения о сборе податей после 1068 и до 1083 года (пока еще была жива королева Матильда). Точно датировать документ не удалось, но он, скорее всего, был составлен в промежутке с 1072 до 1078 года, поскольку в нем упоминается Osmund the kynges writere — «Осмунд, королевский писец». Если имелся в виду канцлер Осмунд, то перечень был составлен до 1078 года, поскольку в этом году Осмунд стал епископом Солсбери. В документе также упоминаются владения короля в Шотландии, что указывает на дату после 1072 года. Кроме записей в распоряжении короля были устные свидетельства людей, обязанных посещать суды скиров и сотен, которых можно было принудить давать показания под присягой.

Изъятие земель и понижение статуса до положения вассалов, вынужденных держать землю от нормандских хозяев, не могло не вызвать негодования, которое, в свою очередь, пробудило дух упорного сопротивления, хотя многие все же предпочитали смиряться, чем умереть от голода. В начале 1067 года англичане начали понимать, сколь незначительна их роль в обществе, устроенном на нормандский манер, и как ничтожны они сами в глазах прочих хищных чужаков, на поддержку которых опирался король Вильгельм. Когда они это осознали, восстание стало неизбежно. Но провал мятежей (когда они начались) сам по себе привел к усилению господства нормандцев, поскольку земли мятежников были изъяты и перешли в руки нормандских баронов.

Обиду, нанесенную англичанам, усугубили попытки нормандских рыцарей жениться на вдовах и дочерях погибших или изгнанных тэнов. Нормандцы пытались с помощью подобных браков как-то обосновать свои права на земли тех, кого они называли «предшественниками» (тем самым претендуя на роль наследников умерших или уехавших на чужбину англичан). Такого рода практика возникла вскоре после коронации Вильгельма и существовала в правление трех нормандских королей. Так, Жоффруа де Ла Герш женился на Эльфгифу, сестре тэна Леофвине Дитяти, сына Леофвине, владевшей землями в Уорикшире, Лестершире и Линкольншире. Ричард Ювенис женился на вдове Алвине, герефы Ноттингемшира. Епископ Вульфстан Вустерский отдал дочь своего бывшего тэна Силгрефра из Крума в жены одному из своих рыцарей вместе с землей, которая перешла к ней по наследству. Рыцарь по договору должен был содержать и мать жены. Даже если надел, находившийся во владении женщин или попросту отнятый у исконного владельца, являлся церковной собственностью (и в прежние времена отдавался в держание на срок от одного до трех поколений), когда подходил срок возобновления договора, вдовам и сиротам оставался лишь жалкий клочок земли, и церкви приходилось принимать нового нормандского держателя — и, как правило, навсегда.

Возможно, некоторые из женщин вступали в брак с нормандцами более или менее добровольно, но отнюдь не все. Ордерик Виталий рассказывает, что «благородные девы подвергались оскорблениям низкородных людей и оплакивали свой позор, который причинили им эти мужланы». Он добавляет, что некоторые предпочитали умереть, чем жить, снося такие притеснения.[180] Архиепископ Ланфранк в одном из своих писем упоминал о том, что некоторые женщины уходили в монастырь и принимали постриг «не из любви к монашеской жизни, но из страха перед французами», чтобы избежать ненавистного им замужества. Ланфранк в итоге объявил своей архиепископской властью, что постриг, принятый при подобных обстоятельствах, не является добровольным, и «монахини поневоле» могут покинуть монастырь, если таково будет их желание.[181] Англичане жаловались, что насильственные браки означают «захват английского наследства». Протесты англичан основывались на законах прежних королей. Так, в кодексе законов Кнута (Кнут II, ар. 74) говорилось «ни одна женщина или девица не должна быть принуждена к браку с тем, кто ей неприятен, или отдана замуж за деньги».[182]

По-видимому, большую часть дарений король Вильгельм не фиксировал письменно, а говорил что-то вроде «Я дам тебе землю такого-то. Иди и возьми ее». По свидетельству Уильяма Мальмсберийского, крепости и башни передавались нормандским лордам на словах. Юридически они получали те же права в своих земельных владениях, что и предыдущие владельцы-англичане (нормандцы называли их «предшественниками»).[183] Что это означало, видно на примере передачи трех маноров, составлявших часть фьефа Жоффруа де Мандевиля, Эдо, королевскому стольничему: новый владелец принял земли «с теми же правами, какие имел в них Эсгар Конюший в правление короля Эдуарда, а именно: sake and soke, toll and team, and in fangen the of,[184] как и было при Жоффруа де Мандевиле». Эта древнеанглийская формула определяет права на владение и юрисдикцию, право на взимание пошлины за торговлю на рынке и право повесить вора, пойманного с поличным, — другими словами, права английского тэна в его землях.

По свидетельству Вильгельма из Пуатье, король Вильгельм, пока он был в Англии, держал в узде своих воинов. Им было велено воздерживаться от насилия в отношении английского населения, особенно женщин, и прекратить грабежи, а также «им запретили бесстыдные развлечения со срамницами». Нарушителей должны были карать специальные суды; Вильгельм назначил судей, «чтобы внушить страх войску».

Он запретил своим людям пить в тавернах, потому что попойка могла перерасти в драку и кровопролитие. Это было проявление и разумного эгоизма со стороны короля: он не мог позволить себе ослабить контроль над собственной армией. Вильгельм прекратил разбой, кражи и прочие «злые дела» в отношении мирных жителей и предоставил купцам свободный доступ в порты и на дороги. Однако епископ Одо и Вильгельм Фиц-Осберн оказались менее строги, и в отсутствие короля дисциплина в войске существенно ослабла.

Многие англичане были готовы поддержать Вильгельма, в особенности в среде духовенства. Перечни «Книги Страшного суда» для разных областей начинаются с указания земель, принадлежащих церкви, — наглядное свидетельство того, насколько преуспели епископы и аббаты в сохранении своих владений. Добились они этого тем, что признали власть нормандского короля и верно ему служили. Ордерик Виталий обвиняет некоторых из них (а заодно и некоторых представителей светской знати) в том, что они «жаждали высокого положения», и говорит, что они «бесстыдно угождали королю», чтобы сохранить свою должность епископа, настоятеля, прево, архидиакона или декана. Некоторых толкало на это желание реформировать церковь по образу европейской.[185] На самом деле лишь один епископ, Этельвине Даремский, присоединился к бунту. Что касается светской знати, то их постиг крах: побежденные, они теперь полностью зависели от милостей короля. В битве при Гастингсе погибло около 200 королевских тэнов и еще около двух тысяч тэнов среднего ранга. Их места заняли 180 крупных баронов со своими вассалами-рыцарями.

На правах законного преемника короля Эдуарда, будучи должным образом коронован и помазан на царство, Вильгельм держал в своих руках раздачу земель, используя прежний английский обычай и собственную власть, чтобы объявлять людей вне закона и отнимать у них земли. Таким образом ему удалось избежать серьезных бунтов на первых этапах установления своей власти. Он раздавал целые группы угодий небольшой кучке избранных — к примеру, епископу Одо, Роберту де Мортену, Вильгельму Фиц-Осберну — и жаловал графства своим английским сторонникам вроде Ральфа Конюшего, которому досталась Восточная Англия.

Возросла важность должности шерифа, особенно после того, как на нее стали назначать нормандцев: они считали статус шерифа аналогом нормандского vicecomes (виконт) и заменили английский термин «скир» своим словом comitatus (county, «графство»). Шерифы стали ядром нормандской административной системы, тем самым звеном, которое обеспечивало связь между графством и центральной властью. Титул графа был почетным, но не предполагал реальной власти. Нормандцы довольно быстро заместили англичан на всех должностях, не только в результате естественной смены людей по мере того как прежние должностные лица старели и умирали, но и в результате отстранения от власти мятежников. Возникает вопрос: если Вильгельм действительно пытался править как законный наследник Эдуарда, почему взбунтовались англичане? Им было проще, чем современным историкам, судить о том, чего на самом деле стоили обещания нормандского короля.

Ранней весной, в начале Великого поста (21 февраля), король Вильгельм решил, что откладывать поездку в Нормандию больше нельзя. Ему нужно было вернуться отчасти для того, чтобы укрепить свою власть в герцогстве, отчасти для того, чтобы насладиться своим триумфом. Вильгельм из Пуатье пишет, что Завоеватель отбыл из Певенси, где успел принять еще несколько изъявлений лояльности, хотя от кого они исходили, не сказано. Его корабль шел под белыми парусами, знаменующими победу. Желая показать свою власть над англичанами, Вильгельм взял с собой архиепископа Стиганда, Этельнота, настоятеля Гластонбери, Эдгара Этелинга и трех эрлов, Эдвина, Моркара и Вальтеофа, а также многих других влиятельных людей, таких как Этельнот из Кента. Он руководствовался и практическими соображениями: эти люди, по существу, оказались в заложниках и, находясь при короле, не имели возможности подстрекать народ к восстанию, что могли бы сделать, если бы остались в Англии.

Прибыв в Нормандию, Вильгельм предпринял поездку по своему герцогству с помпой, подобающей монарху. Сначала он навестил Кан, преподнеся дары (в дополнение к тем, что ранее выслал из Англии) монастырям и церквям в Нормандии и остальных регионах Франции. Папа Александр уже получил «Воина», боевой стяг Гарольда, сына Годвине. Среди подарков было множество изделий из золота и серебра, богато украшенные облачения, книги в роскошных окладах, усыпанные драгоценными камнями кресты и потиры. Некоторые из этих вещей были изготовлены в январе того же года, когда Вильгельм отправил послание своей жене Матильде, в котором, без сомнения, предупредил ее о своем скором приезде.

Итак, на Пасху, 8 апреля, Вильгельм был в Фекане, где обычно праздновали Пасху герцоги Нормандии. В день апостола Иакова, 1 мая, в присутствии Вильгельма была освящена церковь Девы Марии и святого Петра в Диве; а спустя два месяца, 1 июля, состоялось освящение церкви Жюмьежского аббатства. Первого мая король выпустил несколько указов «для всеобщего блага», чтобы восстановить в Нормандии мир, то есть закон и порядок. Приора Ланфранка (которого Вильгельм, возможно, уже тогда предполагал назначить на место архиепископа Кентерберийского) отправили в Рим для получения папского паллия — не для себя, а для Иоанна Авраншского, которого Вильгельм сделал архиепископом Руанским. Ланфранк, несомненно, извлек выгоду из своего пребывания в Риме: вернулся он в сопровождении папских легатов.

Нормандские хронисты восхваляют Вильгельма, который своими указами восстановил и укрепил порядок в Нормандии, прославляя его как мудрого законодателя и умелого правителя. В грамотах, выпущенных в Нормандии, Вильгельм хвастливо именуется «герцогом нормандцев, который завоевал королевство Англии», а также «повелителем Нормандии, который стал по праву наследования василевсом (Basileus) англичан». Все эти хвалы и самовосхваления заставляют предположить, что не все было так гладко в Нормандии, как хотелось бы ее герцогу. В сущности, ему пришлось провести в герцогстве полгода, укрепляя свой авторитет. Возможно, таким образом он хотел продемонстрировать прочность своей власти над Англией, поскольку спешное возвращение намекало бы на шаткость его позиций. С марта по декабрь Англия была оставлена на попечение Одо из Байё и Вильгельма Фиц-Осберна. Они несли ответственность за королевство, фактически разделенное на две части — ту, где хозяйничали нормандцы, и ту, где власть по-прежнему находилась в руках английских эр-лов, которые (во всяком случае, на словах) представляли короля. Эта вторая область занимала две трети страны. Эдвин все еще оставался эрлом Мерсии, а его брат Моркар — эрлом Йоркшира (хотя в некотором смысле находился под контролем Эдвина), о чем свидетельствуют разнообразные адресованные им предписания. Эрл Вальтеоф сохранил свое эрлство с центром в Хантингдоншире, а Копси (бывшего соратника Тости) король отправил в Нортумбрию. Дальше к северу правил Госпатрик, сын Малдреда, обосновавшийся в Бамбурге. Но в землях, которыми ранее правили Гарольд и его братья, новых властителей не было, хотя Ральфу Конюшему, по-видимому, подчинялись Норфолк и Саффолк.

Епископ Одо и Вильгельм Фиц-Осберн несли особую ответственность за занятые нормандцами территории Англии: Одо — за области к югу от Темзы, Фиц-Осберн — за земли к северу от нее, между Херефордширом и Хартфордширом, вкупе со всей Восточной Англией. Дувр находился под надзором Гуго де Монфора, надо полагать, к большой досаде графа Эсташа Булонского. Гастингс достался Амфруа де Тилёлю, шурину могущественного нормандского аристократа Гуго де Гранмениля. Сын Гуго, Роберт, посланный в Англию ко двору короля Эдуарда на воспитание, теперь должен был получить должность кастеляна; нам он известен как Роберт Рудланский. Считается, что он был при Эдуарде оруженосцем или, что более вероятно, просто королевским пажом. Самому Гуго де Гранменилю достались Винчестер и Хэмпшир. Таким образом, даже там, где английские конюшие и герефы оставались при своих должностях, они оказались под властью нормандских сеньоров. Новый аббат Ившема, Этельви, снискал со временем расположение Вильгельма; возможно, ему уже тогда вверили правление в западном Мидлендсе.

Итак, отдав, как он считал, все необходимые распоряжения для поддержания порядка в завоеванной стране на время своего отсутствия, король Вильгельм отправился в Нормандию. Он прибыл туда задолго до Пасхи 1067 года (8 апреля) и пробыл в герцогстве семь месяцев. Часть нормандских рыцарей также решила вернуться домой — возможно, некоторые из них отбыли вместе с королем. Кое-кому нашлась замена — например, в Англию отправился Рожер Монтгомери. Среди тех, кто возвратился домой, были Гилберт де Оффре и пуатевинский сеньор Эмери де Туар. Потери нормандцев в битве при Гастингсе были велики, и заменить вернувшихся оказалось не так-то просто, поэтому Вильгельм уже начал нанимать в свое войско англичан.

В отсутствие короля в Англии продолжалось строительство замков. В Лондоне уже строился не только королевский замок (Тауэр, который позже Вильгельм перестроил в камне), но и еще один, у реки, Бейнардскасл, и еще один — к северу от города, в Монфише. Но как только корабль Вильгельма отчалил от берега, Фиц-Осберн распорядился строить новые крепости, вероятно, получив на это позволение короля. Королевский замок построили в Винчестере, и Фиц-Осберн лично занялся строительством замка в Норвиче и далее, до своего отъезда из Англии в 1071 году, построил замки вдоль границы с Уэльсом в Беркли, Чепстоу, Клиффорде, Монмуте и Уигморе, а заодно перестроил замок Эвиас Харольд (названный в честь сына Ральфа, эрла Херефорда). Как пишет Ордерик Виталий, Фиц-Осберн «отправился… вместе с Готье де Ласи и другими могучими воинами в поход против воинственных валлийцев». Многие нормандские бароны строили собственные крепости. В Англосаксонской хронике с горечью говорится, что «нормандцы строили повсюду замки и терзали несчастных людей, так что с тех пор все становилось все хуже и хуже. Будет хороший конец, когда Господь пожелает!».[186] «Несчастные люди» страдали не только от того, что их притесняли жившие в замках воины, но и потому, что должны были участвовать в строительстве. Эта повинность казалась особенно унизительной; англичане, как пишет Ордерик Виталий, «скорбели о своей утраченной свободе».[187]

Довольно скоро в юго-восточной части Англии были построены замки, защищавшие устья всех основных рек Сассекса. Каждый замок стал ядром крепостного комплекса (castlery, от castle — «замок»), контролировавшего окрестные территории, с которых в замок поступали припасы. В castlery входили фьефы, пожалованные рыцарям. В Ла-Манше стояли корабли, обеспечивавшие надежную связь между замками и землями их нормандских хозяев в герцогстве.

Большую часть распоряжений такого рода Вильгельм отдавал устно, и у нас нет надежных свидетельств того, каким образом и на каких условиях раздавались земли и полномочия. До нас дошло несколько указов и еще меньшее количество грамот, фиксирующих пожалование фьефов. «Книга Страшного суда» свидетельствует, что хотя передача некоторых владений была подтверждена «королевским указом с печатью», другие распоряжения были объявлены королевскими должностными лицами без письменных подтверждений. Однако в ней говорится также, что зачастую земли просто захватывались, и свидетели, дававшие показания, заявляли, что не видели ни указа, ни печати и не слышали слов королевского уполномоченного.

Вернувшись в Нормандию, король Вильгельм послал в Англию новых отборных воинов; как пишет Вильгельм из Пуатье, «в замках он поставил толковых сенешалей, которых привез из Франции, в чьей верности он не сомневался, так же как и в их умениях, а также разместил там великое число людей и коней». Говорится, что этим сенешалям король «отдал богатые фьефы, за которые они согласились бы переносить тяготы и опасности» (возможно, это намек на то, что не все в Англии было так спокойно, как казалось). Как утверждал Уильям Мальмсберийский, король Вильгельм сказал своим людям, что те будут «хозяевами крепостей и башен». Таким образом, нормандцы оставили в Англии неизгладимый след своих завоеваний.

Епископа Одо и графа Вильгельма Фиц-Осберна Вильгельм из Пуатье называет верными слугами своего повелителя, короля Вильгельма; им в свою очередь, верно служили их кастеляны. Но некоторые источники представляют иную картину, говоря о жестокости и своеволии нормандских сеньоров. Ордерик Виталий противопоставляет времена, когда король Вильгельм правил лично, произволу его горделивых наместников, пренебрегших повелениями короля и притеснявших народ. Они позволяли рыцарям покушаться на женщин и собственность англичан и не предпринимали никаких попыток возместить ущерб. Именно такие «злые дела» Вильгельм пытался пресечь в своей Нормандии. Ордерика так ужасают эти беззакония, что он, используя в качестве источника сочинения Вильгельма из Пуатье, вполне намеренно опускает большую часть панегириков, которые поет Вильгельму нормандский хронист, и излагает собственную версию событий.

Наместники короля держали свои территории в подчинении скорее силой, нежели дипломатией. Некоторые из их рыцарей, по словам Ордерика, «хорошо правили на своей земле; другие же своевольно отягощали народ повинностями», и англичане «стонали под нормандским игом», страдая от тирании гордых нормандских сеньоров, пренебрегшими наказами короля. «Люди мелкие, назначенные отвечать за небольшие замки, притесняли окрестных жителей, налагая постыдное бремя». Епископ Одо и Вильгельм Фиц-Осберн, как отзывается о них Ордерик, «раздувшись от гордости, не хотели прислушаться к разумным сетованиям англичан или вершить справедливый суд. Когда их рыцари были виновны в грабеже или насилии, они защищали их и лишь с большей жестокостью вымещали гнев на тех, кто жаловался на причиненные лютые обиды». Нормандцы разбогатели сверх меры на добытых чужими руками трофеях, пользовались данной им властью во зло и «безжалостно убивали местных людей, словно бич Божий».[188] Все это вынуждало англичан искать любые способы стряхнуть это непривычное и непосильное ярмо.

Одна из проблем состояла в том, что уже на этом раннем этапе, несмотря на общее стремление нормандцев держать как можно большее число конных и пеших воинов постоянно в своих свитах, чтобы обеспечить себе необходимую защиту, некоторые уже начали дробить свои земли (иногда рассыпанные по семи разным областям) на фьефы, чтобы раздать их тем, кто им служил. Держатели фьефов были обязаны нести военную службу в войске сеньора, когда сеньор — или сеньор сеньора, король, — в этом нуждался. Люди, стоявшие на более низкой социальной ступени, могли заслужить свой фьеф в форме «сержантерии»: такая форма держания земель была доступна тем, кто не имел возможности получить звание рыцаря.

Примером могут послужить действия Этельхельма, настоятеля монастыря Абингдон. Он раздавал земли в качестве ленов от монастыря и каждому объявлял, какие обязательства возлагаются на него за держание земли». Таким образом он жаловал «земли, которые принадлежали людям, называвшимся тэнами, убитым при Гастингсе».[189]

Во время отсутствия короля на территориях, не подчиненных нормандцами полностью, начали проявляться первые очаги сопротивления. Перед отъездом в Нормандию король поставил Копсиге, бывшего соратника эрла Тости, властителем отдаленных областей Нортумбрии (Вильгельм явно не доверял эрлу Моркару). Копсиге с готовностью согласился на это и, как уверяет Вильгельм из Пуатье, «во всем поддерживал короля и был с ним единодушен». Узнав об этом назначении, нортумбрийцы поняли, что король Вильгельм вряд ли будет обращаться с ними лучше, чем некогда обращался эрл Тости. Они справедливо полагали, что королевский ставленник прибудет для сбора гельда, установленного на рождественском собрании королевского двора, поскольку на этом собрании Копси наверняка объявил, что знает, как собрать деньги. Возможно, он предложил завысить размер подати, якобы, чтобы с гарантией получить требуемую сумму, а на самом деле намереваясь собрать все по максимуму и присвоить разницу. Гельд составлял как минимум 2 шиллинга с гайды, возможно, больше. Но Копсиге не мог опереться на поддержку нормандцев: те ждали, что он будет использовать собственные связи, чтобы упрочить свое положение. Его соратники-северяне старались убедить его «покинуть чужеземцев»; когда же этот замысел провалился, настроили нортумбрийцев против него. Копсиге с самого начала совершил глупость: он изгнал Осульфа Бамбургского (похоже, что у него были свои счеты с Осульфом, которого он считал одним из виновников изгнания эрла Тости), и Осульф, естественно, собрал к себе своих сторонников (которых нормандцы считали просто изгоями). Спустя 5 недель после его назначения, 11 марта 1067 года, когда Копсиге пировал в Ньюберне на реке Тайн, его дом окружили Осульф и его воины. Копсиге удалось бежать и спрятаться в церкви, но Осульф поджег ее. Копсиге отрубили голову, а его спутников поубивали, когда они пытались спастись из пламени.[190]

Естественно, это никак не повлияло на положение нормандцев на юге Англии. Там причиной первых мятежей стали бесчинства королевских наместников. Первым взбунтовались жители Херефордшира, затем кентцы; вероятно, именно они больше других пострадали от чужеземцев.

Жителей Херефордшира поддержали валлийцы, чьи правители Бледдин и Риваллон в 1066 году признали над собой власть короля Гарольда. Самый могущественный тэн в тех краях, Эдрик, прозванный Диким, так и не покорился до конца нормандцам (Ордерик утверждает обратное, но его хронология не верна) и, возможно, признал власть Вильгельма лишь на словах. Эдрик взялся за оружие, потому что его соседи-нормандцы, получившие свои земли еще во времена короля Эдуарда, — Ричард Фиц-Скруп и Осберн Фиц-Ричард — совершали набеги на его владения. Последовав примеру Эльфгара, эрла Мерсии, который в 1050-х годах был несправедливо изгнан из своих земель, тэн объединился с валлийцами и 15 августа[191] выступил в поход против завоевателей во главе своих людей и войска валлийцев. Они дошли до реки Лугг возле Леоминстера (это был привычный маршрут валлийских вторжений на английскую землю, именно там проходит ров Оффы)[192] и осадили замок Херефорд. Удовлетворив, таким образом, свою гордость и показав, кто хозяин этих мест, Эдрик отступил. Следует заметить, однако, что ему не удалось взять приступом замок. Тем не менее, нормандские рыцари предпочли переждать бурю внутри крепостных стен: они не могли противостоять легковооруженным всадникам с валлийских холмов. Тяжелая конница, которую использовали нормандцы, была плохо приспособлена для гористых местностей, и рыцари даже не попытались преследовать Эдрика и его людей, возвращавшихся домой, в холмы.

В Кенте все было по-другому. Там бунтовщики решили искать поддержки у графа Эсташа Булонского (вероятно, сочтя, что черт знакомый лучше черта незнакомого). Они напали на город Дувр и Дуврский замок. Граф и сам не ладил с Вильгельмом, поскольку — по крайней мере, по мнению графа — полученное им вознаграждение не соответствовало его заслугам; кроме того, Эсташ был разочарован, что ему не отдали Дувр (что позволило бы ему контролировать оба конца водного пути через пролив).

Было условлено, что граф приведет в Дувр корабли с вооруженными воинами и объявит себя хозяином замка. Мятежники воспользовались тем, что ни епископа Одо, ни Гуго де Монфора (наиболее влиятельного нормандского светского аристократа в графстве) в Кенте не было: они отправились по каким-то делам в земли к северу от Темзы. Эсташ успешно высадился в Дувре, где к нему присоединились отряды кентцев. Возможно, они надеялись, что им на помощь придут жители других графств, если только удастся продержать замок в осаде несколько дней. Но гарнизон оказал более яростное сопротивление, чем рассчитывали мятежники; к воинам присоединились горожане, недолюбливавшие графа Эсташа.[193]

Мужество изменило графу, и он отступил к своим кораблям. Когда гарнизон крепости двинулся в контратаку, Эсташ решил, что епископ Одо или де Монфор неожиданно вернулись из отлучки. Он и его люди ударились в бегство при одном упоминании имени Одо, понеся при этом тяжелые потери: отступая, многие попадали со скал. Эсташ спасся, позорно сбежав с поля боя на корабле; при этом его nepos (племянник, сын или другой родич мужского пола) попал в плен. Епископ Одо и Гуго де Монфор тем временем возвратились в Дувр и довершили разгром мятежников.

На фоне всех этих событий англичане-изгнанники, особенно те, кто бежал во Фландрию или Данию, пытались заручиться поддержкой местных властителей — датского короля Свейна Эстридсена или германского императора. Бывший кормчий короля Эдуарда, Эдрик, отправился в Данию, как и многие другие знатные люди, чтобы просить помощи в возвращении своих земель. Но король Свейн отделался одними обещаниями, предпочитая наблюдать за развитием событий, и в результате упустил свой шанс сделать решающий ход.

Затем, к несчастью для нортумбрийцев, Осульф, убивший Копсиге и теперь называвший себя эрлом, сам был убит разбойником.

До той поры наместникам короля, епископу Одо и Вильгельму Фиц-Осберну, удавалось поддерживать в стране порядок. Но теперь начались волнения в западных областях, особенно в Эксетере, где недовольные горожане готовили мятеж и попытались объединиться с другими западными английскими городами, чтобы помешать распространению нормандского влияния.

Именно в этот момент король Вильгельм наконец решил покинуть Нормандию, отплыв из Дьепа в день Святителя Николая, 6 декабря 1067 года. Он прибыл в Уинчелси в тот самый день, когда сгорел кафедральный собой Кентербери. (До сих пор неясно, произошло ли это случайно, поскольку в те времена, когда церкви строились в основном из дерева и освещались свечами и лампами, пожары не были редкостью, или то была «счастливая случайность», благодаря которой стало возможно начать строительство собора в романском стиле.) Вернувшись, король Вильгельм «немало старался всех умиротворить», проявив особую любезность в обращении с приближенными-англичанами.

Король собрал совет на середину зимы,[194] на котором судил мятежников, в том числе — за глаза — графа Эсташа. (Графу удалось вернуть себе расположение короля к концу 1068 года, отчасти благодаря beneficia, то есть дарам, призванным смягчить гнев Вильгельма.) Возможно, именно на этом совете король отдал епископство Дорчестерское Ремигию Феканскому, которого затем посвятил в сан, несмотря на сомнительность его собственного положения, архиепископ Стиганд; судя по этому факту, Вильгельм еще не был готов обойтись без него. Стиганд, будучи епископом, мог проводить рукоположение, но у него формально не было права юрисдикции в кентерберийском диоцезе. В этом праве ему отказывали все папы, начиная с 1052 года, за исключением отвергнутого кардиналами антипапы Бенедикта X.

После смерти Копсиге и Осульфа крайняя северная часть Нортумбрии, называемая Берницией, осталась без правителя. Вильгельм отправил туда Госпатрика, сына Малдреда из дома Бамбурга, потомка эрла Вальтеофа I и эрла Утреда.

Симеон Даремский утверждает, что Госпатрик попросту купил свой пост у Вильгельма во время рождественского собрания двора, очевидно, заявив, что сможет обеспечить сбор гельда. В течение нескольких лет, до того, как принять участие в восстании, он будет частым гостем при королевском дворе и закончит свои дни в весьма удачном изгнании, среди приближенных короля Малькольма на правах эрла Данбара.

Английские бунтовщики все еще вели бесплодные переговоры с королем Свейном, надеясь убедить его послать войско в Англию: интуитивно они понимали, что им не удастся выдворить нормандцев лишь своими силами, без помощи извне. Так, в 1068 году настоятель монастыря Святого Августина в Кентербери Этельсиге отправился в Данию с подарками и пробыл там два года, испытывая свой дар убеждения на датском короле. Другие люди пытались привлечь на свою сторону могущественного архиепископа Адальберта Бременского, надеясь, что тот сумеет повлиять на короля Свейна.[195] Но датский король не предпринимал никаких действий до 1070 года и выступил, когда возможность для успешного вторжения была уже упущена, впрочем, с немалой выгодой для себя. Что до настоятеля Этельсиге, то он лишился поддержки не только короля Вильгельма, но и собственных монахов. В 1070 году он был изгнан и снова отправился в Данию. Монахи негодовали, что монастырские земли достались нормандцам, и винили в этом своего настоятеля. Все попытки аббата воспротивиться изъятию земель лишь раздражали короля Вильгельма и привели к тому, что Этельсиге объявили вне закона. Как ни странно, он сумел умилостивить короля, и в 1080 году тот позволил ему вернуться в Англию на том условии, что вместо монастыря Святого Августина он удалится в Рамси.[196]

Юго-западные земли, в частности Девон и Корнуолл, до этого момента так и не признали власть Вильгельма. Эти области были оплотом семейства Годвине, хотя немногие их жители участвовали в битве при Гастингсе — возможно, потому, что битва состоялась и была проиграна до того, как они успели откликнуться на призыв Гарольда. Вдова эрла Годвина, Гюта, жила в Эксетере, который в те времена по значению стоял почти наравне с Лондоном, Винчестером и Йорком.

Жители Эксетера посвятили большую часть 1067 года подготовке восстания. Они укрепили городские стены и набрали воинов на окружающей территории. Они даже обратились за помощью к чужеземным купцам; в том числе при их пособничестве западные города начали сплачиваться в некое подобие союза: эксетерские горожане убеждали соседей «объединиться и напрячь все силы в борьбе против чужеземного короля», хотя в итоге из их попытки ничего не вышло. Когда король Вильгельм прибыл на юго-запад страны в начале 1068 года, тэны из Дорсетского скира подчинились ему без сопротивления; их примеру вскоре последовали жители городов, расположенных далее на запад. Но эксетерцы отказались идти на примирение, заявив, что будут продолжать нести повинности и платить подати, как и во времена короля Эдуарда, но не впустят в свои стены нормандского короля. Вильгельм решил, что так этого оставить нельзя, и привел к Эксетеру свои войска, чтобы проучить непокорный город. Он стремился максимально укрепить свою власть, каждый город и каждая крепость, где он ставил нормандский гарнизон, должны были ему повиноваться. Однако он знал, что пограничные зоны его королевства с точки зрения нормандцев по-прежнему оставались землей варваров.