Актуальные проблемы языкознания ГДР: Язык – Идеология – Общество

Альбрехт Нойберт. К вопросу о предмете и основных понятиях марксистско-ленинской социолингвистики

[84]

Имеется немало высказываний – верных и ошибочных, существенных и тривиальных – по поводу взаимоотношений языковых и общественных явлений и процессов. Именно сегодня, когда строительство развитого социалистического общества должно рассматриваться в тесной связи с активизацией процессов сознания, когда через посредство языка должен быть достигнут наибольший общественный эффект, систематизированное значение доминирующих отношений и влияющих факторов оказывается более необходимым, чем когда-либо. Требование формирования достоверных представлений в данном вопросе вытекает не только из задач совершенствования нашего социалистического общественного строя. С возрастающей идеологической агрессивностью империализма и состоящей у него на службе армии манипуляторов общественным мнением увеличивается необходимость борьбы против общественного злоупотребления языком[85]. Именно массовая коммуникация дает возможность империализму беззастенчиво использовать казалось бы вполне естественную активную роль языка в общественной жизни любым способом и в любом направлении. Материалистическая теория о действительных зависимостях между языком и обществом отвечает сегодня актуальнейшим запросам общественной практики. Эта теория должна заострить наше наступательное оружие в международной классовой борьбе и воспрепятствовать врагу нападать на нее, используя средства языка[86]. Наряду с неотложными задачами, выдвигаемыми общественной практикой, имеются еще смежные научные проблемы, разрешение которых тесно связано с первыми. Имеется в виду статус комплекса «язык – общество» в системе лингвистики. С позиций языкознания мы постоянно приходим к констатациям, которые частью описательно, а частью в форме объяснений связывают языковое и общественное, например в истории языка, языковой прагматике или стилистике. Однако мы не в состоянии четко определить, какое место в науке должны занять эти научные данные, определить так, как мы это делаем с утверждениями, относящимися к фонетике, грамматике и – в последнее время – к семантике[87]. Это относится как к лингвистическому исследованию, так и к обучению. Более того, постоянно возникают сомнения, имеем ли мы при этом, строго говоря, дело с утверждениями из области языкознания. Опаснее всего рассматривать эти в общем разрозненные высказывания о языке и обществе как принципиально менее точные и передоверять изложение и обобщение этого материала представителям буржуазной лингвистики или даже псевдолингвистики, какой, например, является общая семантика (General Semantics) в США[88].

Для теоретического обоснования социолингвистической постановки вопроса необходимо прежде всего разрешить несколько научно-методологических проблем, которые здесь будут только намечены за неимением возможности предложить сейчас достаточно ясное решение[89]. Существует ли вообще необходимая для создания какой-либо научной теории единая область исследования? Здесь заложен также и вопрос: не бывает ли часто так, что под комплексом проблем «язык – общество» в одном случае подразумеваются высказывания о языке, а в другом – об обществе? Это смешение затрудняет построение строгой теории на базе предшествующего комплекса знаний[90]. С этим тесно связано предъявляемое к каждой научной теории требование логической взаимозависимости абстракций, касающихся отношения «язык – общество». В чем же заключается необходимая взаимосвязь, «единство» теории «язык – общество»?[91] И наконец, что представляют собой основополагающие и производные категории создаваемой теоретической системы?

Отправной точкой для марксистского решения этих проблем является материалистическое положение о том, что систематика теории взаимосвязей между языком и обществом является опосредованным следствием особенностей системы объекта, отражением которого и становится теория.

Однако одной этой отправной точки недостаточно, поскольку конкретная структура системы познания ни в коем случае не зависит непосредственно от соответствующей предметной области и не может быть механически к ней привязана.

Так, вполне вероятно, что рассматриваемая нами предметная область может быть достаточно полно описана в терминах теории об обществе. Тогда язык, как общественное явление, занимает свое место в системе социальных категорий наряду со способом производства, производственными отношениями и т.д. Тогда язык является некоторой категорией среди прочих и зависит от них. Тогда он является однозначно выводимым из общественных структур. В этом случае вся предметная область «язык – общество» была бы определена (в несколько утрированной формулировке) в социологических терминах. Например, какая-либо общественная группа могла бы быть охарактеризована (помимо других первичных социологических факторов) определенными языковыми признаками или, соответственно, привычками.

Однако существует возможность охватить ту же предметную область, и столь же достоверно, иными средствами, а не системой социологических категорий. Например, мы можем исследовать языковые явления как таковые с точки зрения их общественной обусловленности. В этом случае мы расположим систему языка иным, правда тоже социально мотивированным образом, но уже с однозначно лингвистической терминологией. Мы даем определение языковому на фоне общественного. До этого мы подразделяли общественное, то есть неязыковое, по языковым критериям. При этом могут быть описаны и объяснены одни и те же предметные сущности. Обе теоретические исходные концепции естественно взаимодополняются, то есть они комплементарны. Они представляют собой две стороны или два аспекта одного и того же вопроса, а именно области исследования «язык – общество». Они совместно образуют социолингвистику.

В принципе языковые полюса функции R(A, B), где A – общество, B – язык, можно обнаружить на всех уровнях языковой системы; это значит, что звуки, грамматические структуры, слова могут становиться узловыми точками общественных отношений. Решающим для социологического формирования понятий является то, что определенные языковые явления могут быть описаны и объяснены только с учетом общественных факторов.

Для контраста приведем обратный пример из несоциолингвистической области: дефиниции грамматических категорий, таких, как число, падеж, род, не нуждаются в социологическом обосновании. Их содержание определяется их положением в синхронной системе грамматики языка (мы сознательно абстрагируемся здесь от исторических взаимосвязей). Например, английское предложение Не is not coming («Он не придет») не указывает на особое социальное происхождение или оценку. Иначе обстоит дело с Не ainʼt coming[92]. Или: He is going to write a letter («Он собирается написать письмо») по сравнению с He gonna write а letter. Или сравним структуры meines Bruders Tasche, die Tasche meines Bruders («сумка моего брата») и die Tasche von meinem Bruder, meinem Bruder seine Tasche (букв. «сумка от моего брата, моему брату его сумка»). Подобные примеры приводились в проходившей несколько лет назад дискуссии о так называемом «U-English» и «Non-U-English» («upper class English» – язык высшего класса и «non-upper class English» – язык прочих слоев общества)[93]. Такие отжившие обозначения Бонна для ГДР, как Zone («зона») и Mitteldeutschland («Средняя Германия»), обнаруживают социальную подоплеку так же, как и «Берлин» в отношении Западного Берлина и соответственно западных секторов Берлина. Обозначения вроде Atomvertrag («атомный договор» или «договор о нераспространении») несут общественный заряд, социальную оценку в качестве основного компонента значения. Например, за обозначением «атомный договор» скрывается намерение изобразить «договор о нераспространении ядерного оружия» в качестве акта, тормозящего использование атомной энергии и в мирных целях. Таким образом, в какой-то мере при частом чтении и восприятии на слух оппозиция Бонна по отношению к этому договору должна на первый взгляд казаться обоснованной. Определенное отношение к вопросу оказывается лингвистически закодированным. Следовательно, Atomvertrag – это не просто экономящий время синоним для «договора о запрещении ядерного оружия» («Atomsperrvertrag» или «Vertrag über Nichtverbreitung von Atomwaffen»), – синоним, сформированный по правилам словообразования немецкого языка (хотя могло бы быть и так!); его денотат, правда, тот же, но его смысловое значение иное. Таким образом, семантика слова может быть описана и объяснена только с учетом идеологии лица, его употребляющего[94].

Нет надобности подчеркивать, что подобная социальная «начинка» встречается довольно часто. При этом очевидно, что не только реакция, враги прогресса, империалистический мир получают выражение в языке.

Разумеется, язык используется – и не только в наше время – в целях прогресса, борьбы за мир и социализм. Достаточно вспомнить литературное мастерство Маркса и Энгельса или то, с каким блеском применял оружие языка Ленин[95].

Механизм, функции, возможности и опасности социолингвистических ассоциаций – вот что должно интересовать нас, лингвистов, и о чем мы должны информировать нелингвистов, в частности пропагандистов и агитаторов. В краткой формулировке вопрос стоит о системности социолингвистических фактов и отношений.

Если исходить из того, что структурный характер языка оказался в центре внимания лингвистов – особенно под влиянием де Соссюра, – то необходимо добавить, что при этом в первую очередь имелась в виду так называемая микроязыковая или же внутриязыковая область, в которой была обнаружена система. В первую очередь фонологические и грамматические (морфологические и синтаксические) структуры открыли исследователю языковых систем свою взаимосвязь и относительную значимость в формально едином целом языка. В последнее время удается постепенно уяснить себе структурность семантических компонентов.

Примечательно, что значительная часть успехов, которые может записать в свой актив структурная лингвистика, достигнута благодаря сосредоточению внимания на области микролингвистики при абстрагировании от «внешних», «контекстных», «экстралингвистических», или «макролингвистических», факторов. При моделировании языковой компетенции генеративная грамматика предполагает наличие «сведущего говорящего», который в своем инварианте представляет всю языковую общность. Социальные факторы при этом не учитываются[96]. Поэтому структурной лингвистике, как правило, справедливо ставилось в упрек, что она рассматривает язык в застывшем состоянии, игнорируя его историческое и социальное многообразие. Хотя теоретическая абсолютизация этой стороны языка приводит к идеализму, этот аспект все же существует. Он обеспечивает взаимопонимание, несмотря на наличие вариантности у носителей языка и их групп внутри некоторой языковой общности. Это один из полюсов языка как диалектического явления. Относительная, то есть рассматриваемая синхронно, инвариантность «langue» столь же необходима для коммуникации, как неизбежна многовариантность «parole» в конкретном речевом акте.

Тем самым диалектическая связь между «langue» и «parole», между системой и ее применением оказывается выраженной лишь наполовину. Если бы о реализации системы в процессе коммуникации нечего было более сказать, то предмет социолингвистики действительно был бы, согласно определению, чем-то единичным, несистемным, индивидуальным. Между тем человек, принадлежащий к какому-либо обществу, классу, группе и т.д., овладевает языком не произвольным специфическим образом (хотя и это не исключается). В социально обусловленных вариантах отражается в большей степени социолингвистическая компетенция в качестве парного дополнения к упоминавшейся лингвистической компетенции[97]. Именно эта социолингвистическая компетенция распространяется на способность понимать и употреблять социально окрашенные варианты. Вместе с тем становится ясно, что социолингвистика не должна ограничиваться охватом и описанием социальных вариантов языка. На основании этой инвентаризации социолингвистика исследует эффективность системы или соответственно систем социальных вариантов в коммуникации. При этом социолингвистика учитывает социологические предпосылки существования и развития социальных вариантов языка. Как результат наличия двух относительных полюсов – «общественные потребности» и «языковые возможности» – появляется затем социолингвистическое «поле». О его основной структуре можно сказать следующее: любое языковое высказывание содержит, помимо семантического содержания, относящегося к описываемому образцу, также социальные индикаторы, отражающие принадлежность говорящего к определенной общественной группе.

Как было показано выше, этот социальный отпечаток может оказаться столь общепринятым, что будет идентичен с нормами употребления определенного языка, с литературными нормами национального языка (то есть со стандартом). Принадлежность индивидуума к какой-либо языковой общности является, следовательно, первым основным фактом социолингвистики. Поэтому нормы письменного языка являются также социолингвистическими нормами. Они образуют как бы каркас социолингвистики. Общее определение, согласно которому исходной точкой социолингвистики должны быть социальные варианты, справедливо, конечно, и здесь. Письменный язык (литературная норма национального языка) является, следовательно, вариантом по отношению к другим литературным или же общенародным языкам. Вся проблематика образования и установления общеязыковой нормы, общественная стандартизация – если отвлечься от аспекта лингвистической географии, – является предметом исследования социолингвистики[98].

Исследование билингвизма и диглоссии в индивидуальном и национальном масштабе также может быть признано темой социолингвистики[99]. Все проблемы взаимного влияния национальных языков под воздействием общественных факторов оказываются в основе своей относящимися к кругу вопросов социолингвистики. Сюда же следует отнести и такое понятие, как международный язык. Так называемая «борьба языков» также имеет социальные корни. В этой связи достаточно упомянуть махинации в фашистской Германии и манипуляции с чувствами носителей немецкого языка за пределами ее первоначальных границ.

Совсем иначе, хотя и в рамках рассматриваемых общих взаимосвязей, выглядит языковая проблема в таких многонациональных государствах, как Индия, или в некоторых недавно образовавшихся национальных государствах[100]. В этих государствах, сбросивших с себя колониальный гнет, обычно не только еще отсутствует экономическая независимость, но и весьма далеко до языкового единства, более того, там на длительное время неизбежен компромисс с языком прежней метрополии (обычно английским или французским). Но релевантность этой проблематики как раз становится очевидной из следующего примера. Дело отнюдь не в том, что употребление английского языка в качестве официального языка в Западной Африке будто бы является лишь мерой для обеспечения «экономических контактов» (то есть преодоления языковых барьеров между отдельными племенами и народами, которые некогда в интересах колониальной эксплуатации были разделены в ходе переговоров за зеленым столом в Лондоне, Париже и других метрополиях). Вместе с употреблением, например, английского языка в Гане и Нигерии или французского в Гвинее и Мали в качестве языка администрации, системы народного образования и других центральных общественных сфер так или иначе продолжается влияние институтов и образа мышления колониальных угнетателей. В этом смысле старая идеология оказывает свое воздействие через посредство языка. Классическое определение этому явлению дал в свое время Маркс:

Конечно, это все что угодно, только не механический процесс. Несомненно, между идеологией и играющим активную роль языком существует подлинное взаимодействие, а не «словесное членение действительности» («einsträngiges Worten der Welt») и тем более не доминирующее влияние так называемой «языковой картины мира», как это изображают идеалистические концепции Вайсгербера или Уорфа[102].

Употребление языка прежних колониальных господ не означает само собой подразумевающееся подчинение их классово обусловленному мировоззрению. В результате непрерывного воздействия идеологии собственной страны происходит все ширящееся освобождение языка от идеологических пут прошлого. В деталях этот процесс еще не был основательно исследован, не была показана его принципиальная важность для марксистской социолингвистики. Едва ли нужно особо подчеркивать, что знание действительных взаимосвязей имело бы огромное практическое значение для политики в области языка в молодых национальных государствах. Поскольку мы концентрируем свое внимание на основных чертах предмета и основных понятиях социолингвистики, то в качестве второго основного факта социолингвистики следует назвать социальные варианты языка, существующие в рамках общинных, областных и национальных стандартных языков. Ясно, что здесь речь идет о диапазоне областей исследования, простирающемся от «социальных диалектов» внутри общего языка «вниз», вплоть до идиолекта более или менее социально типичного носителя языка.

Какие возможности представляются для упорядочения и классификации этой комплексной и сложной системы взаимосвязей? Прежде всего необходимо подчеркнуть, что было бы недопустимым упрощением ставить общественные варианты языка и их группировки в простое соответствие общественным группам. Проблема общественных вариантов внутри общего языка носит двоякий характер.

С одной стороны, отклонения, встречающиеся на всех микролингвистических уровнях, могут быть объединены в «социальный диалект». Тогда из отдельных отклонений возникает новая норма, являющаяся репрезентативной для определенной социальной группы. Конечно, в таком «социальном диалекте» не все социально обусловлено. Выделяются главным образом некоторые характерные особенности – например, в произношении и словоупотреблении, – которые заметны на фоне социально индифферентного языкового массива. Определенные типы произношения, отклоняющаяся от литературного языка реализация фонем, определенные лексические средства, как, например, специальные термины и специальные значения, на основании специфики и частотности их употребления могут быть сведены в единое целое, характерное для определенной группы.

С другой стороны, не все социолингвистические варианты могут быть однозначно отнесены к тем или иным группам носителей языка. Их социальная обусловленность базируется на какой-либо социально особенно релевантной коммуникативной ситуации, то есть ситуации, в которой в данный момент находят свое отражение особые общественные интересы и потребности.

Объединение таких вариантов в «социальный диалект» представляется, однако, невозможным. Варианты второго типа, не относящиеся к каким-либо социальным слоям, соответствуют зато определенным ролям, которые могут играть носители языка различного социального происхождения, преследуя конкретные общественные цели. Эти ситуации, создающие социолингвистическое многообразие, представляют собой повседневное общение, официальные сообщения, научные работы, публикации в прессе, выступления по радио и телевидению и т.д. В свою очередь разнородные причины и обстоятельства могут порождать непринужденные, фамильярные, вульгарные, небрежные, возвышенные, нейтрально-информативные, вычурные, напыщенные формы выражения мыслей. Сюда же можно отнести выбор письменной или устной формы коммуникации[103]. Между тем из приведенных примеров становится ясно, что здесь имеет место пересечение или параллель со стилистическими явлениями. Это также вполне понятно, если учесть, что стиль, в самом общем определении, есть способ употребления языка с определенными общественными целями в определенных ситуациях[104]. Тем самым стилистика получает социолингвистическое обоснование или – в более осторожной формулировке – социолингвистический аспект. Здесь нам вновь открывается доступ к ранее введенному понятию социолингвистической компетенции. «Социолектные» и коммуникативно-ситуационные варианты являются не только индикаторами, указывающими на носителя языка и условия коммуникации. В них – то есть в их конкретном употреблении – совершается перешифровка сообщения в общепринятые, эффективные в коммуникативном отношении кодовые единицы. Выбирается, можно сказать, соответствующий «канал», гарантирующий «доставку» информации адресату.

Отсюда, далее, следует, что общепринятое не является единообразным в языковом отношении. Разнохарактерность общественных целей требует языкового многообразия.

Таким образом, мы выявили три области исследования, входящие в компетенцию социолингвистики:

1) литературная норма национального языка (стандарт);

2) «социальный диалект» и

3) ситуативный вариант[105].

Все вместе они образуют социолингвистический дифференциал[106]. Попутно обнаружилось, что все три формы реализации, с одной стороны, являются типичным выражением и кристаллизацией общественных взаимосвязей, а с другой стороны, вызваны общественными интересами.

Наше рассмотрение носило сугубо синхронический характер. При диахронической, то есть исторической, постановке вопроса можно ожидать, что в названных социолингвистических вариантах дадут о себе знать и приобретут вес конкретные потребности развивающегося общества и его ступеней. Следовательно, социолингвистика в диахронии должна была бы оказаться в состоянии выявить точки соприкосновения, намечающиеся при переходе общественного в языковое[107].

Следует, кстати, отметить, что в этом случае речь идет в первую очередь не о содержании, передаваемом в процессе коммуникации, то есть не о семантике, а о прагматических побочных явлениях коммуникации. С понятием прагматики мы затрагиваем еще одно ключевое понятие социолингвистики, которое одновременно напоминает о том, что социолингвистическая постановка вопроса оставляет открытым доступ для других дисциплин, в частности для марксистской семиотики. Приведем краткую и весьма упрощенную формулировку: общественно обусловленные языковые варианты являются дистинктивными признаками прагматики. Прагматика, являясь прежде всего одной из областей семиотики и тем самым общей теории знаков, еще нуждается в социолингвистической интерпретации, чтобы приобрести лингвистическую релевантность. Прагматическое отношение З/П (знак / потребитель знака) вообще становится доступным с позиций лингвистики, если в акте коммуникации оно будет переведено в языковые единицы[108].

Но тут возникает чрезвычайно сложная проблема. Мы проиллюстрируем ее на примере того, чем в марксистском понимании является «лживый язык» буржуазии. Процитируем строки из «Немецкой идеологии», которые можно отнести также и к совершающимся ныне в широком масштабе империалистическим манипуляциям общественным мнением.

Такие понятия, как «свобода», «демократия», «права человека», «самоопределение» и другие, которые зарождающаяся буржуазия противопоставляла феодальному общественному строю как вехи, действительно знаменовавшие прогресс, давно превратились в «labels» – ярлыки, этикетки, которые существовавшие классовые отношения лишили содержания. Таким образом, вскрываемая социолингвистикой «зависимость между языком и буржуазными отношениями»[110] состоит в апологетике языка. Так, в джунглях буржуазной прессы можно детально проследить, какой инфляции подверглись высокие понятия времен процветания буржуазии, превратившись в средство вуалирования действительных классовых отношений. Механизм и практическое осуществление этой направленной языковой политики составляют область интересов социолингвиста. Его интересуют методы, используемые фабрикаторами общественного мнения. Семантическая сторона вопроса, как ни важна она в общественной реальности, составляет для него (пусть и реальный) лишь фон. Употребление уже, можно сказать, окостеневших обозначений в целях сохранения противного общественным интересам социального строя представляет собой прагматическую акцию, которая требует социолингвистической интерпретации. Значение слова «свободный», например, в излюбленном выражении империалистической пропаганды «свободный мир» не идентично с энгельсовским понятием свободы из его теории необходимости. Следует ли считать, что перед нами лишь двузначность полисемантичного слова, два омонима, или правильнее было бы говорить с позиций социолингвистики о двух общественных вариантах одного словарного значения?

Если проанализировать всю сеть обозначений, употребляемых буржуазией для поддержания и восхваления своего классового господства, то можно получить определенный портрет буржуазной идеологии, своего рода спектр буржуазного сознания. Однако «лучи этого спектра» (если продолжить этот образ) в какой-то мере нейтрализуются «собирательной линзой» общенародного языка. Тот же самый язык, например немецкий, отражает идеологию рабочего класса и, в частности, его боевого авангарда – партии. Социолингвистика должна установить, в какой мере буржуазия и рабочий класс говорят на одном «языке» и в какой мере этот язык для них различен. При этом социолингвистика может использовать прагматическую постановку вопроса, направленную на исследование того, чтó оба основных класса «делают из одного и того же языка». Сквозь общенародный язык просвечивают различные «идеологические спектры». Это может стать исходной точкой для обширной программы исследований. На основе марксистско-ленинской теории развития общества должны быть выявлены и систематизированы классово обусловленные особенности употребления языка. Таким путем может быть исследовано как противоречие между реальным общественным положением и базирующимся на нем сознанием, с одной стороны, и искажающей факты языковой оболочкой – с другой, так и соответствие прогрессивных общественных отношений и интересов наиболее эффективному языковому выражению. Правда, могут иметь место и должны быть исследованы также две обратные ситуации. Так, например, апологетика может выступать в прекрасном языковом оформлении, в то время как прогрессивные идеи могут скрываться за весьма скудным словесным арсеналом.

Следовательно, не существует прямой зависимости между требованием определенной исторической ситуации и его реализацией в успешной языковой коммуникации. Если мы говорили выше о социальных вариантах «в рамках» и «вне рамок» общенародного языка как о двух основных явлениях, рассматриваемых социолингвистикой, то теперь, обращаясь к функциям этих вариантов, мы переходим к следующему тематическому комплексу социолингвистики. Мы хотели бы здесь особо отметить роль языка как инструмента «социального воздействия»[111]. Конечно, это понятие намного шире и включает в себя не только социальные варианты. Но при осуществлении языкового воздействия – при помощи средств массовой информации или при межличностных контактах, официальных сообщениях, посредством художественной литературы – возникают релевантные для социолингвистики узловые пункты или точки приложения сил, через которые прокладывают себе путь как (пассивное) понимание, так и (активное) взаимопонимание. Это могут быть, например, так называемые ключевые слова[112], равно как и общественно значимый акцент. Практически и социальные варианты в процессе коммуникативного воздействия постоянно подвергаются «перезарядке», усиливаются, отвергаются и, конечно, прежде всего создаются заново.

Проследим комплекс обозначений, связанных с 3-й реформой высшей школы, как он отразился в постановлениях, публикациях, радио, прессе и в первую очередь в повседневных разговорах в самих институтах и университетах. Здесь преобладают такие выражения, как, например,

· «всестороннее укрепление Германской Демократической Республики»,

· «осуществление научно-технического прогресса / научно-технической революции»,

· «тесная взаимосвязь науки, экономики и общественной жизни»,

· «наука как непосредственная производительная сила»,

· «концентрация»,

· «создание крупных научно-исследовательских центров»,

· «социалистический коллективный труд»,

· «классовое воспитание»,

· «единство научной работы и преподавания»,

· «научно-эффективный учебный процесс»,

· «новая по содержанию и методике организация учебного процесса»,

· «повышение квалификации»,

· «управление, планирование и организация системы высшего образования»,

· «новое качество руководства»,

· «современная организация науки»,

· «новая фаза социалистической политики в области высшего образования»

· и (в качестве противоположного полюса) «западногерманская политика в области науки и образования на службе монополистического капитала».

Это перечисление можно было бы продолжить или распространить на другие области (например, «развитие социалистической демократии», «вклад в дело осуществления нашей социалистической Конституции»).

Во всех этих терминах нашел свое отражение решающий аспект социальной действительности. Он обратился в лозунги, потому что развитое социалистическое общество повелительно требует оптимальной организации системы высшего образования и всего научного потенциала. Для выполнения стоящих перед университетами существенно возросших задач и для отыскания наиболее эффективных путей возникли выражения, которые в свою очередь оказывали обратное воздействие и вкупе с положением вещей порождали новые мысленные ассоциации. Причем для нашего социалистического общества характерно сознательное объединение научных, экономических и политических требований. Это находит свое отчетливое отражение в терминологии. Тем самым вышеприведенный комплекс обозначений становится решающим идеологическим средством обращения к народным массам, способным их заинтересовать и мобилизовать.

Весьма знаменательно, что постановление Политбюро ЦК СЕПГ «Дальнейшее развитие марксистско-ленинских общественных наук в ГДР»[113] провозглашает это взаимопроникновение и сочетание общественных потребностей и языковых форм основным объектом исследования языкознания. Согласно этому, при строительстве развитого социалистического общества возникают

В дело разработки также упомянутой в решении центральной и узловой темы «Основные вопросы общественной эффективности языка»[115] именно социолингвистике предстоит сделать особо весомый вклад.

Следует, однако, спросить, достаточна ли выработанная нами система категорий, чтобы исследовать эффективность языка в нашем социалистическом обществе? Опираясь на введенное нами понятие социальных вариантов, которое мы до сих пор использовали в плане накопления или, в лучшем случае, классификации фактов, следует предпринять дальнейший, решающий шаг, если мы хотим вскрыть главные взаимосвязи между языком и обществом. При этом поучительным может стать развитие лингвистики последних десятилетий. Точно так же, как с введением понятий фонемы и семемы прояснились ранее не систематизированные и не изученные структурные отношения, – так же понятие идеологемы могло бы обеспечить методологический подход к введению в социолингвистику понятия релевантности. Как известно, концепция, символизируемая в структурной лингвистике окончанием -ема (прилаг. «эмический»), позволяет кратко выразить диалектику между общим и единичным или особенным, а также между закономерным и случайным. «Эмы» (например, фонемы, морфемы, лексемы, семемы) представляют собой различительные элементы, из которых строится структура языка. Они являются также интерсубъектно сличимыми инвариантами, в то время как, например, звуки по своей физической сущности или образы в сознании говорящего подвержены широкому диапазону вариаций. В соответствии с этой основной мыслью можно было бы сказать, что идеологема (возможно, будет найден более удачный термин) – это социальный инвариант, проявляющийся в языковых единицах, или, короче, лингвистический инвариант с социальной релевантностью[116].

Инвариант или соответственно систему этих инвариантов «представляет» нам марксистско-ленинское учение об обществе. Мы никогда не извлекаем их из исходного языкового материала непосредственно. Представляется важным внести в это ясность, приступая к определению понятия идеологемы. Попытки лингвистической антропологии в духе Уорфа или Вейсгербера терпят неудачу как раз из-за того, что они постулируют языковую картину мира, не имеющую реальной опоры ни в языке, ни в общественном сознании языковой общности, которой она приписывается. Понятие идеологемы представляет собой абстракцию, которая приводит к общему знаменателю то, что различно в языковом отношении, но подлежит совмещению в общественном плане. Чтобы проиллюстрировать образование и структуру идеологемы, проведем для примера следующий анализ.

Выпишем сложные существительные с составной частью Volk(s)-:

· Volksvertretung,

· Volksvertreter,

· Volkspolizei,

· Volksarmee,

· Volksbewegung,

· Volksrepublik,

· Volkseigentum,

· Volkssport,

· Volkskontrolle,

· Volkssolidarität,

· Volksverbundenheit

и другие или коллокации со словом sozialistisch:

· sozialistische Demokratie,

· sozialistischer Wettbewerd,

· sozialistisches Kollektiv,

· sozialistische Presse,

· sozialistischer Staat.

Возьмем также сочетания c Staat(s)- и staatlich:

· Staatsbürger,

· Staatsplan,

· Staatsvertrag,

· Staatsorgan,

· Staatsbewußtsein,

· Staatsverbag,

· Staatsbesuch,

· Staatsgrenze,

· staatliche Leitung,

· staatliches Amt für Warenprüfung и т.д.

«Volks-», «Staats-», «sozialistisch-» – это лексические средства, занимающие привилегированное положение в общественной коммуникации нашей республики. В этой связи могут быть далее названы

· Werktätige,

· Arbeiterklasse,

· Partei der Arbeiterklasse,

· Marxismus-Leninismus.

Это позитивные обозначения, которые вступают в новые морфологические (словообразовательные) и синтаксические (фразеологические) сочетания. Они свидетельствуют (в рамках контекста) о социалистическом характере нашего государства, которое, как сказано в нашей социалистической Конституции, «является политической организацией трудящихся». Это также термины, которые стоящая на позициях марксизма-ленинизма партия помещает на первое место в своих документах и решениях, равно как и в повседневных дискуссиях, с которыми мы часто встречаемся в печати, в радио- и телепередачах, короче, которые обладают высокой идеологической значимостью. На основании такого их положения в общественном сознании эти лексемы трансформируются в идеологемы.

Между собой идеологемы располагаются с соблюдением определенной иерархии. Если бы это было не так, мы не смогли бы объяснить использование некоторых из этих же лексем западногерманской пропагандой против ГДР. Идеологема не возникает при изолированном или произвольном употреблении определенного выражения. Слово участвует в идеологеме в силу своего положения в общей системе обозначений и оборотов речи, представляющих определенную идеологию. Его семантика в каждом отдельном случае получает дополнительную значимость. Она получает прагматическое содержание.

Отсюда следует, что одно и то же слово может в зависимости от обстоятельств принадлежать к двум совершенно различным идеологемам. Напомним здесь еще раз о слове «свобода» в устах буржуазного идеолога и в понимании социалистического политика. Решить, какая именно идеологема имеет место, можно на основании валентности или совместимости данной лексемы с другими лексемами, с одной стороны, и – на более высокой ступени – валентности соответственно принятой идеологемы по отношению к другим идеологемам. Следовательно, для понятия идеологемы характерна направленность образующей его лексемы.

Слово «красный» в выражениях «Красная Армия», «Союз красных ветеранов», «красногвардеец», «красное знамя», «красный галстук», очевидно, принадлежит к иной идеологеме, чем то же слово в выражениях «красные смутьяны», «красные банды». Слова «красное» и «красный», «красные студенты» следует классифицировать в зависимости от контекста и того, кто их произносит. Чтобы это различение могло производиться безошибочно, необходимо – как уже указывалось – однозначное введение идеологем. Например, существуют системные отношения между идеологемами политики, политэкономии, культуры, морали и т.п. Предпосылкой того, чтобы слово «красный» (то есть «коммунист») было отнесено к идеологеме «борьба против эксплуатации», а не «ниспровержение существующего строя», является одновременное сочетание выражения «борьба против эксплуатации» с идеологемой из области морали, например «достойный, похвальный образ действий».

Из этих нескольких примеров уже ясно, сколь затруднительно вообще определение идеологемы. Вновь и вновь всплывает давний вопрос: в какой мере все это имеет отношение к языку? Не углубились ли мы здесь уже в проблемы понятий, установлений, лиц и вещей? Если же это возражение будет отклонено ссылкой на языковую обусловленность исследуемого материала, то возникает более весомый в лингвистическом отношении вопрос: не имеем ли мы здесь действительно семантический предмет исследования? Иначе говоря: нельзя ли рассматривать идеологему как сочетание нескольких семем, то есть своего рода макросемему? В пользу такого подхода, казалось бы, говорит и то, что мы до сих пор для репрезентации идеологемы использовали лексемы. Ведь обычно лексемы применяют для репрезентации семем[117].

Ответ на этот вопрос, решающий для определения места социолингвистики в ряду других наук, не легок. Безусловно, идеологема имеет кое-что общее с группой семем. Отношения, необходимые общественному классу для достижения общественных целей, то есть социально значимые ситуации, могут быть описаны с точки зрения их семантической структуры, то есть содержащихся в них семем. Точно так же может быть, конечно, выражена чисто семантическими категориями социолингвистическая дифференциация, заключенная в идеологически обусловленных смысловых контрастах слов, – так, например, «коммунизм», «классовая борьба», «пролетариат» и т.д.

Однако понятие идеологемы выражает большее. Оно выявляет крупномасштабные взаимосвязи. Если в основе семантического единства лексем

· «können» – «мочь»,

· «bringen» – «принести, свершить»,

· «fähig sein» – «быть способным»,

· «zustande bringen» – «суметь» и т.д.

лежит семема

^с/können/ – «мочь»,

то идеологема

^и/sozialistisches Wirtschaftssystem/ – «социалистическая система хозяйствования»

дает, во-первых, более обширный и, во-вторых, по своей логической принадлежности несравнимо более дифференцированный набор лексем. Не следует думать, что лексемы просто в какой-то мере «однозначно» привязаны к какой-либо семеме. Вместо этого речь идет о комплексной многоступенчатой системе лексем, характеризующих в целом определенную идеологему. В этой «сети слов», например, слово «план» играет примерно ту же роль, что

· «рынок сбыта»,

· «перспективный план»,

· «хозрасчет на предприятиях»,

· «концентрация производства и кооперация»,

· «отрасли, определяющие структуру экономики»,

· «социалистические промышленные комбинаты»,

· «высокоэффективная структурная политика»,

· «рациональная организация экономики»,

· «трудящиеся как коллективные собственники»,

· «социалистическая собственность»,

· «прогнозирование»,

· «промышленные исследования»,

· «социалистическое экономическое сообщество» и др.

Идеологема ^и/социалистическая система экономики в ГДР/ примыкает к другой идеологеме – ^и/социалистическая экономическая интеграция/. В ее лексемной репрезентации представлены в числе прочих лексем

· «Совет Экономической Взаимопомощи»,

· «социалистическое экономическое сообщество»,

· «братские государства»,

· «комплексная программа (социалистической экономической интеграции)»,

· «специализация и кооперирование в области науки, развития и производства»,

· «долгосрочные межгосударственные соглашения»,

· «долгосрочные торговые договора».

Однако слово «рынок» в этом словаре находится во вполне определенной зависимости от «экономических законов», и особенно от «закона планомерного и пропорционального развития народного хозяйства», и тем самым входит в другую идеологему в качестве «рынка» в идеологеме ^и/современное индустриальное общество/ вместе с выражениями вроде

· «частная инициатива»,

· «влияние рынка»,

· «экономика свободного рынка» и т.д.

И если в последней системе также все чаще всплывает слово «планирование», то только на заднем плане, то есть так, как это лишь и возможно при монопольно-капиталистическом общественном строе. В терминологии теоретиков социалистической экономики, следовательно, в идеологеме ^и/критика государственно-монополистической экономики/ вместо «планирования» значилось бы «государственно-монополистический контроль». Понятие идеологемы должно показать, что в распоряжении говорящего всегда имеются идеологически значимые лексические структуры. Оно также выявляет, что говорящий не может поставить себя вне зависимости от классово обусловленных идеологемных построений. Более отчетливо идеологемы проступают в областях политики, экономики и т.д., то есть в сфере общественной надстройки, чем в менее насыщенном идеологией повседневном общении, связанном с общечеловеческими житейскими ситуациями. Это, однако, не должно означать, что социолингвистическое единство идеологемы осуществляется только на лексическом уровне. Скорее, речь идет как раз о том, чтобы обобщить влияние общества на язык в форме социальных вариантов, то есть, например, разработать «эмизацию» для фонетических / фонологических и грамматических (морфологических и синтаксических) социально обусловленных вариантов. Идеологема может найти свое выражение, например, в акцентуации, в определенном способе реализации фонем или вариантах интонации. Точно так же морфологические особенности и синтаксическое своеобразие вследствие их общественной значимости могут быть отнесены к идеологемам[118]. Мы вступаем тем самым в методологически неизведанную область. Но то, что с позиций микролингвистики представляется весьма проблематичным, может оказаться с позиций социолингвистики значимым и поддающимся теоретической обработке. Если говорить об области взаимоотношений между языком и обществом, то языковые компоненты этого отношения подлежат перегруппировке и не могут быть просто перенесены в том виде, как их в свое время, абстрагируясь от общественных отношений, расположила «микролингвистика».

Даже в случаях, когда лексическая сущность идеологем, казалось бы, очевидна, уместно сделать еще несколько принципиальных замечаний общего характера в отношении понятия идеологемы. Несмотря на то что идеологема вскрывает в конечном счете общественную структуру, на которую опирается язык, поскольку именно ею определяется идеологема в каждом отдельном случае, все же эти социолингвистические взаимосвязи, как это было уже проиллюстрировано выше высказыванием Маркса о языке как о «ложном сознании», не всегда можно обнаружить достаточно отчетливо. Типичным примером может служить язык влиятельных политиков в ФРГ. Так, Штраус, лидер ХДС/ХСС, возглавляя кампанию травли членов внепарламентской оппозиции, заявлял, что те ведут себя «как животные, на которых не могут распространяться законы человеческого общества». Тем самым он откровенно присоединяется к фашистским лозунгам о «людях-зверях» и «большевистских чудовищах» и прочем. Он тем самым недвусмысленно выдает себя и показывает лживость заверений своей партии о том, что у нее якобы нет ничего общего с нацистами. Именно эта партия уже давно занимается воскрешением пресловутых нацистских формул вроде «продаться дьяволу», «большевики», «коммуна». С другой стороны, у ХДС есть ряд лозунгов, имеющих целью втереться в доверие к рабочему классу. Так, можно прочитать о

· «социальном партнерстве»,

· «совместном принятии решений»,

· «согласованных действиях»,

· «проверенном временем сотрудничестве»,

· «социальном мире при обеспечении занятости» и т.п.

Официальная терминология правительства в Бонне, которая теперь, правда, открыто говорит о ГДР, но, с другой стороны, указывает на «национальную общность обоих германских государств», связанных якобы «особыми внутринемецкими отношениями» и «объединяющими узами немецкого языка», обращается к идеологемам времен расцвета буржуазных отношений. Перед нами попытка распространить на ГДР систему понятий старой, буржуазной немецкой нации в том виде, в каком она сейчас продолжает существовать в империалистической ФРГ в условиях господства государственно-монополистической системы. Тем самым хотят использовать реквизит понятий и обозначений, более не согласующихся с историческим развитием (ср. «ложное сознание»), но сохранивших свое традиционно позитивное смысловое и эмоциональное содержание, для того чтобы отвлечь внимание от реального процесса образования на территории ГДР социалистической нации.

Объективный процесс отграничения социалистического немецкого национального государства от империалистической Федеративной республики, который, в частности, находит свое выражение в новых обозначениях, и прежде всего в новых значениях слов немецкого языка на территории ГДР, становится объектом дискредитации со стороны наших врагов, как противоречащий «национальному единству», то есть «антинациональный».

Эти языковые формулы представляют собой своего рода «национальное затушевывание», в действительности относящееся только к сохранившейся буржуазной нации. Они становятся оружием в арсенале классового врага. В немецком языке, то есть в его идеологически релевантных значениях, которые могут быть отнесены к идеологемам, отражается идеологическая классовая борьба. С помощью таких средств массовой информации, как пресса, радио и телевидение, все вновь и вновь муссируется вопрос о «единстве нации», «братьях и сестрах по обе стороны межзональной границы», во имя которых на отношения между ФРГ и ГДР не может якобы распространяться международное право и ради которых третьи государства не должны признавать ГДР. Тем самым преследуется цель маскировки языковыми средствами монопольно-капиталистической системы и ее националистических амбиций. Для «просвещенных» методов так называемой «новой восточной политики» характерно то, что более не говорят и не пишут о ликвидации социализма и реставрации капитализма. Вместо этого пропагандируется звучащий на словах весьма привлекательно «демократический социализм».

Таким образом, практика коммуникации в обществе учит, что общественные силы нельзя привязывать к той или иной идеологеме, что они могут делать выбор между обозначениями, относящимися, казалось бы, к одним и тем же идеологемам, в зависимости от коммуникативной ситуации, намерений и адресатов. И все же сосуществование обозначений, относящихся к однопорядковым или разнородным идеологемам, создает в целом некоторое единство, позволяющее произвести конкретный историко-материалистический анализ общественных классовых сил и их идеологического выражения. В этом случае идеологемы образуют – по некоторой аналогии со способом производства и производственными отношениями, хотя и не в прямой зависимости от них, – компоненты способа коммуникации данного общественного строя. В этом смысле, образно говоря, происходит соответственно переход «на другие регистры». Подобное исследование регистров представляет собой работа Виктора Клемперера о языке третьего рейха[119]. Если социолингвистика полностью разоблачает общественный строй, не останавливаясь на изучении лишь отдельных черт словоупотребления, то есть не оставаясь на поверхности, она становится острым оружием в борьбе против реакции, в какие бы одеяния та ни рядилась или сколь неприкрыто и грубо в языковом отношении она бы ни выступала.

Задачей марксистской социолингвистики должно быть систематическое выявление иерархий идеологем и одновременно показ ее прагматической направленности. Так же как в семемах могут быть выделены семантические признаки, так и идеологемы являются выражением общественных признаков. Система идеологем есть результат исторических закономерностей развития общества. Здесь становится также ясно, в сколь тесном контакте с другими общественными науками должен работать социолингвист при исследовании идеологем. Предмет исследования его науки дает основание говорить о том, что социолингвистика является пограничной дисциплиной.

Несмотря на многообещающую тему, мы сумели в данной работе рассмотреть лишь один, но, как нам кажется, весьма характерный аспект задач, стоящих перед социолингвистикой. Рассмотрение понятия идеологемы, которое было выполнено пока лишь в порядке первого приближения, должно проложить дорогу к подлинной социолингвистической «единице» (англ. unit), базирующейся на характерной для современной лингвистики абстракции (на «em»). Следует признать, что и приведенные примеры выбраны преимущественно из области лексикологии. Тем самым могло создаться впечатление, что с идеологемами перекликается лишь класс лексем. Но это всего лишь фрагмент, хотя и чрезвычайно важный, из широкой области исследований социолингвистики. Общественная обусловленность языковых явлений, как и вообще владения языком, относится не только к центральной в этом плане области словарного состава, но проявляется постоянно в большей или меньшей степени на всех лингвистических уровнях. Поэтому задачей социолингвистического исследования является, исходя из эмпирически доказанного и (в какой-то мере) поддающегося прогнозированию общественного отражения в языке, вывести теоретически релевантные основоположения о классах профилей коммуникации или стратегии коммуникации. В этом случае будет получено то, что мы хотели бы назвать социолингвистическим дифференциалом. Он охватывает системную взаимообусловленность социолингвистических пластов и социолингвистических сфер. Работа над этими понятиями относится к компетенции социолингвистики.

Вместе с этим происходит диалектическое снятие понятия социолингвистического варианта в новом, впрочем очень «изменчивом», или более привычном «понятии нормы». На основе общественной адекватности мы приходим соответственно к конкретным относительным инвариантам пластов и сфер[120] применительно к некоторому классу коммуникативных актов. Языковые переменные группируются в конкретный комплекс, который как таковой может быть сопоставлен с другими комплексами, поддающимися выделению из других ситуаций и групп.

Мы, конечно, сознаем, что толкование социолингвистической компетенции даже на основании многочисленных, но пока еще совершенно недостаточно систематизированных переменных в настоящее время едва ли осуществимо.

Но мы ставим его тем не менее на обсуждение, поскольку для формирования материалистической теории языка социолингвистическая компетенция имеет, как нам кажется, столь же большое значение, как не зависящая от социолингвистического дифференциала общеязыковая компетенция – для оценки речевых возможностей человека. Только обе «компетенции» совместно объясняют диалектику человеческого общения в обществе посредством языка.