«На „духе“ с самого начала лежит проклятие – быть „отягощенным“ материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков, – словом, в виде языка. Язык так же древен, как и сознание; язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми»[229].
В последние годы это место из «Немецкой идеологии» часто цитируют, потому что оно относится к тем положениям Карла Маркса и Фридриха Энгельса, в которых заключается суть подхода к языку с позиций диалектического материализма: язык и сознание возникли в диалектическом единстве, как умственно-языковая деятельность, в результате материально-практической деятельности людей; язык и сознание развиваются в процессе общественного труда, обусловлены теми потребностями, которые вытекают из практической деятельности общества и в свою очередь формируют их. Мы считаем язык во многих отношениях социально детерминированным: он появился лишь с возникновением необходимости в общественной коммуникации, в процессе материально-практической деятельности, и развитие его также определяется материальной деятельностью, поскольку, как инструмент общественной коммуникации, язык приспосабливается к реальным задачам, которые встают перед человеком, человеческим обществом. Язык – незаменимый инструмент:
· при планировании, организации, осуществлении материального производства, при организации трудового процесса и тем самым обеспечении основ существования человеческого общества вообще;
· в теоретической деятельности людей – в освоении действительности и теоретическом планировании изменения этой действительности;
· при передаче индивидуальному сознанию общественного опыта, общественных знаний, оценок и норм;
· вообще при организации и осуществлении всех общественных процессов, а также при формировании общественного сознания и организации классовой борьбы.
Этим, естественно, не исчерпывается универсальность языковой деятельности, так как она пронизывает всю практическую и теоретическую деятельность людей.
В этой неразрывной связи заключается суть языка. В качестве средства коммуникации, познания и мышления он должен «всегда соответствовать задачам практического использования»[230]. Языку присущи эти качества вследствие того, что, с одной стороны, он динамичен и исторически меняется в соответствии с новыми задачами, а с другой стороны, будучи сравнительно стабильной знаковой системой, обеспечивает преемственность коммуникации, передачу и восприятие общественных знаний и опыта. Таким образом, для языка характерна диалектическая взаимосвязь стабильности и динамики; новые тенденции пробивают себе путь, преодолевая тенденции к устойчивости, вопреки сопротивлению стабилизирующих сил, поддерживающих систему. При этом инновации настолько вписываются в ситуацию и контекст, в весь ансамбль средств, способствующих общению, что внедрение их не только не мешает коммуникации, но почти не ощущается и самим носителем языка.
Однако социально обусловленные коммуникативные потребности оказывают свое постоянное воздействие в качестве движущей силы, изменяющей язык, способствуя появлению новых способов выражения, новых выразительных средств, и в конечном счете изменяют структуру форм существования языка вместе с его подсистемами и элементами.
Возникает вопрос: влияет ли на немецкий язык, и если да, то каким образом, тот факт, что 25 лет существует немецкое государство, в котором создано и успешно развивается социалистическое общество; какие коммуникативные потребности влияют на язык в сторону его изменения. Разумеется, мы говорим и пишем на немецком языке, которым пользовались и который обогащали Лессинг, Шиллер и Гёте, Маркс и Энгельс. Разумеется, это так, и все же это не тот же самый язык. Изменились способы и формы выражения. Гражданин ГДР пользуется иными языковыми средствами, чем его соотечественники в классическую эпоху.
В настоящее же время наблюдаются тенденции к различному развитию немецкого языка в странах, где он употребляется в качестве государственного языка.
Языковые изменения происходят в процессе коммуникативной деятельности, употребления языка, когда должны решаться новые коммуникативные задачи, когда возникают новые виды отношений между партнерами по коммуникации. Эти задачи определяются в конечном счете характером общества, причем под «обществом» всегда понимается исторически обусловленная общественная система,
«конкретная историческая система закономерно связанных общественных отношений, в которые вступают люди в течение своей жизни и основополагающей составной частью которых является экономическая система, система производственных отношений, которая в свою очередь соответствует определенному уровню развития производительных сил»[231].
Характер общества определяется социально-экономической структурой. Общественное сознание, которое формируется в языке и вместе с ним, которое приобретает благодаря языку объективные и коммуникативные качества, отражает реальные процессы и в свою очередь оказывает влияние на строение базиса. Языковая деятельность, как деятельность сознания, обусловливается материальными и культурными потребностями социалистического общества, которые возникают в процессе развития нашей общественной жизни. Решающим образом на общение, выбор средств общения влияют отношения между людьми – их классовый характер, способ планирования и руководства общественными процессами, степень участия людей в решении общенародных задач.
Языковые процессы находятся в тесной зависимости от степени развития личности и тем самым от того, насколько социалистическое сознание стало и становится общенародным. В этом смысле коммуникация в нашем обществе выступает в новом качестве и определяется в первую очередь развитием социалистической демократии. Возникают новые формы взаимоотношений между коллективом и личностью; создаются новые условия для развития всех способностей каждого человека; появляются новые потребности, которые в свою очередь требуют новых форм коммуникации. Виды средств идеологической пропаганды, развитие социалистического искусства и социалистической системы образования являются факторами, которые оказывают существенное влияние на граждан социалистического общества и одновременно стимулируют появление инноваций в языке.
В прошлые годы мы часто подходили слишком односторонне к анализу развития языка в нашей республике[232], обращая внимание только на развитие словаря литературного языка и особенно на терминологию общественных наук. Это оправдано лишь в определенной степени, поскольку новые явления, новые оценки и приобретение новых знаний часто требуют новых обозначений, то есть слов и словосочетаний. Будучи средством обозначения, обобщения, оценки и обращения (Appell), словарь быстро реагирует на эти потребности. Но в связи с этим повышенным вниманием к лексике несколько отошли на задний план процессы, которые воздействовали на структуру форм существования языка как общественные движущие силы. К ним в последнее время обратились наши взгляды, особенно под влиянием советского языкознания. В коллективной монографии «Общее языкознание»[233] показана зависимость развития языка от уровня общественного развития. Там указываются также
«причины изменения языка, которые непосредственно связаны с изменением состояния общества»[234].
Разумеется, между изменениями общественных отношений и языковыми изменениями нет абсолютного соответствия. Выше мы уже указывали на необходимость определенной стабильности языковой системы и норм языка во всех формах его существования. Но то, какие формы существования языка используются тем или иным человеком, – это в большой степени обусловлено его функцией в обществе, его деятельностью, его уровнем образования, его участием в общественной жизни и, таким образом, также его материальными и культурными потребностями. Однако в настоящее время формы проявления языка не просто сосуществуют, их следует рассматривать в различных исторических, социальных, территориальных, функциональных и стилистических структурных соотношениях.
Р. Гроссе[235] попытался представить систему форм существования языка в виде следующей таблицы:
| Способ проявления (функция) / Форма проявления | Территориально | В социологическом и историческом плане | В стилистическом отношении |
|---|---|---|---|
| I. Письменный язык | единый язык, общий язык | верхненемецкий язык | язык культуры, стандартный язык |
| II. Разговорный язык или полудиалект | областной язык | городской язык | язык общения |
| III. Диалект | местный язык | народный язык | бытовой язык, домашний язык |
Для обозначения надтерриториального единого языка, представленного в его письменном варианте (письменный язык) и в его устном варианте (верхненемецкий язык), мы употребляем термин «литературный язык» в том смысле, как он в общих чертах определяется в «Общем языкознании» (см. цит. соч., с. 412).
Эти формы существования находятся в многообразных взаимосплетениях, переходят в своем развитии одна в другую, соперничают в определенных коммуникативных ситуациях, взаимозависимы и в конечном счете представляют собой целый ансамбль, внутренний порядок которого определяется конкретно-историческими отношениями людей друг к другу и к окружающей действительности. По существу, большинство наших граждан сегодня владеют несколькими из этих форм существования языка и применяют их в зависимости от цели коммуникации, от партнера и от содержания. Поэтому разграничение форм существования носит лишь теоретический характер, поскольку при непосредственном употреблении языка элементы разных форм существования языка оказываются смешанными. Даже в беллетристике мы встречаем, например в словесном портрете, диалектизмы и бытовые выражения; также и в лекции, прочитанной в институте, мы находим элементы обиходного языка.
Литературный язык употребляется как надтерриториальный единый язык и, будучи стандартным языком и языком культуры, подчиняется сравнительно единой норме. Он является общераспространенным средством общения, посредством которого мы обучаем и которому мы обучаем. Литературный язык является посредником и языковой опорой теоретической работы; он представляет собой
«всесторонне развитое и употребительное, приспособленное для выражения любого содержания коммуникативное средство, которое характеризуется в звуковом, грамматическом и лексическом аспектах нормой, единой для всей языковой общности, и которое представлено в письменном и устном вариантах, различающихся соответствующими специфическими особенностями»[236].
Диалекты являются средствами общения, наиболее ограниченными территориально, социально и функционально.
Обиходный язык, в теоретическом плане наименее исследованный, до сих пор рассматривали как переходную область между литературным языком и диалектом. С одной стороны, обиходный язык имеет местную окраску, прежде всего фонетико-интонационную. С другой стороны, будучи только устным разговорно-бытовым языком, он лексически и синтаксически приспособился к этим задачам, и поэтому его система проста, образно-наглядна. Обладая большой внутренней дифференциацией, он вполне пригоден для целей повседневной коммуникации, но не как средство письменного языкового выражения, не для изложения сложных политических, специальных, вообще теоретических проблем.
В последние годы много пишут о вытеснении диалектов[237] как об изменении в структуре форм существования языка, которое наблюдается не только в ГДР. В процессе преодоления различий между городом и деревней, индустриализации сельского хозяйства, коренных политических перемен диалект оказался уже недостаточно эффективным средством коммуникации. Свою роль сыграли также средства массовой информации, благодаря которым в территориально отдаленных областях в любое время стал доступен литературный язык в его устном и письменном вариантах.
В связи с этим обиходный язык занял новое положение в структуре форм существования языка, все более и более превращаясь в функционально-стилистический вариант литературного языка. Взаимосвязи между литературным и обиходным языком очевидны. В связи с привлечением многих граждан к руководству в различных сферах, с развитием социалистической демократии литературный язык в его письменной и устной формах все больше становится повседневно необходимым средством общения для всех граждан.
Чтобы показать размах общественной деятельности наших людей, приведем некоторые цифры.
126.853 рабочих и служащих ГДР являются депутатами, 335.000 – членами комитетов Национального фронта,
«каждый четвертый гражданин ГДР, имеющий право голоса, активно участвует на общественных началах в руководстве и управлении государством и всей общественной жизнью. Каждый четвертый член ССНП [Союз свободных немецких профсоюзов. – Прим. перев.] имеет профсоюзное поручение в производственных и местных профсоюзных организациях; 150.000 трудящихся работают в комиссиях, комитетах и группах рабоче-крестьянского контроля. В кооперативной торговле 206.600 граждан выполняют общественные поручения. Объединенные в 95.000 классных родительских активов и 7.900 родительских советов, 585.000 граждан помогают учителям».
Эти и последующие цифры относятся к 1969 г.[238]
За последние годы доля активистов и руководящих работников должна была еще повыситься. В качестве других задач, выполняемых в общественных органах, можно, например, назвать деятельность товарищеских судов, комиссий народных заседателей, активов по безопасности движения транспорта, звеньев и рабочих групп в общественных организациях. Назовем, например, фестивали рабочих, конференции новаторов – в жизни социалистического государства существует много форм публичных выступлений, публичных мероприятий, в организации которых принимают участие трудящиеся, представители всех классов и слоев. Это широкое демократическое движение, формирующее общественную жизнь, является также источником новых коммуникативных потребностей. Новые задачи требуют словесного воплощения, приводят, наконец, к языковым изменениям, – к изменениям, касающимся прежде всего предпочтительного употребления определенных выразительных средств. Участвуя во всех этих мероприятиях и работе общественных органов, люди трудятся над решением проблем, стараются связать практическую деятельность с теоретической, высказываются по основным вопросам нашей социалистической жизни. Для этого им нужен литературный язык, который со своими лексическими и стилистическими нормами служит адекватным средством публичного общения. Люди стремятся говорить правильным языком, они ориентируются на язык радио, прессы, литературы. Этому не противоречит даже тот факт, что далеко не большинство нашего населения употребляет повседневно литературный язык полностью в соответствии с нормой, да и не должно всегда употреблять его согласно норме. Не показательно также то, что и в официальном языковом общении литературный язык большинства участников коммуникации имеет разговорную окраску. Дело в том, что в устной речи происходит сближение литературного и обиходного языков, протекают процессы ассимиляции. При этом следует учесть, что каждое официальное языковое выражение связано с теоретическим проникновением в материал, требует анализа, усвоения знания. Таким образом, участник коммуникации в процессе восприятия приобретает не только специальные знания, но и языковые навыки.
На литературный язык оказывает свое влияние специальная лексика; политическая лексика входит в активный словарь многих граждан, участвующих в демократической общественной жизни. Поэтому в литературном языке произошли некоторые функциональные изменения. Он уже не является орудием «слоя – носителя образования»[239], но стал – хотя и не всегда используемым во всех его возможностях – средством общения всего народа. Литературный язык необходим для многочисленных новых коммуникативных жанров, требующих своих специфических средств выражения. К таким жанрам относятся дневники бригады, выступления трудящихся на бригадных собраниях – дискуссиях об их работе, читатели пишут в свою газету или журнал о волнующих их вопросах и проблемах; средства массовой коммуникации направлены на то, чтобы сделать социалистическую прессу «коллективным пропагандистом и агитатором». Каждый журналист должен стремиться к правдивости, партийности, ясности, близости к народу, если он хочет достойно выполнять свою задачу в нашем обществе. Новое содержание требует новых форм. Таким образом, функциональные изменения влияют в свою очередь на нормы литературного языка, которые тоже подвержены изменениям. На литературный язык оказывают воздействие сочные и выразительные народные элементы обиходного языка.
«Вокруг норм образуется более или менее широкая зона различных реализаций»[240].
Это прежде всего отражается на словаре, проявляется в меньшей стилистической строгости. Но те же причины лежат и в основе грамматических тенденций. Так, например, сокращение размера рамки предложения могло быть результатом устной подготовки письменных высказываний. Г. Мёллер в одной из своих работ указывал на то, что, вероятно, диктовка текстов также способствует развитию укороченной рамки предложения[241] и тогда элементы устной речи проникают в письменную. Наиболее консервативным остается произношение диалектного или диалектально окрашенного обиходного языка. Об этом пишет Г. Лерхнер:
«Но эта функция [достижение коммуникативного эффекта. – Т.Ш.] никак не может быть мыслима иначе, чем в социальном аспекте. Это значит, что изменившиеся общественно-коммуникативные потребности и изменившиеся вместе с ними функциональные задачи влекут за собой в конечном счете также изменения носителей функции, фонем. Правда, вместе с тем механизм этого взаимодействия испытывает значительные ограничения, заключающиеся в ярко выраженном преобладании системных и структурных процессов. Поэтому развитие системы фонем, протекающее в части мутаций по своим собственным законам, исключает наличие прямой, непосредственной связи между общественными и звуковыми изменениями. Самые радикальные социальные и культурные революции не оставили сколько-нибудь заметного следа на фонологических системах. Например, фонематическая норма в национальном языке в ГДР и в ФРГ никак не различается. Периоды скачкообразных изменений в языке и относительной стабильности несоотносимы с историческими этапами в простом хронологическом порядке. Другими словами, свое потенциальное влияние общество оказывает лишь опосредованно»[242].
Но тем не менее следовало бы внимательно отнестись к мыслям, высказанным В. Нойманом:
«Хотя фонемные оппозиции и сохраняются и бывает трудно сразу установить инновации в фонологической системе, но при реализации проявляются новшества, сдвиги, которые могут быть отнесены исключительно к влиянию изменившейся социальной структуры»[243].
Именно в произношении, которое дольше всего сохраняет территориально обусловленные особенности обиходного языка, отчетливо проявляется влияние обиходного языка на стандартный язык. Сближение литературного и обиходного языков является результатом изменений языковых функций, происшедших в ходе развития демократии и преодоления антагонистических классовых противоречий.
Несмотря на то что участники несколько лет длившейся в ФРГ дискуссии о «языковых барьерах»[244] принимали или выдавали внешнее проявление за сущность, симптом за корень социальных противоречий, тем не менее в ходе дискуссии стало ясно, что языковое употребление отражает обусловленные классовой структурой социальные различия и социальное положение. Разумеется, в антагонистическом классовом обществе, где господствующий класс имеет ярко выраженную привилегию в получении образования, на языковом употреблении, типичном для различных социальных классов и слоев, сказываются разный жизненный опыт, образ жизни, образование. Язык детей рабочих частично отражает вынужденную ограниченность их образования. Предлагаемая возможность преодолеть социальные противоречия посредством языкового воспитания остается только тезисом, с помощью которого хотят затушевать классовый характер общества в ФРГ. В то же время известно, что – при однажды установленных обязательных нормах, взятых из языка так называемого слоя – носителя образования, – каждый, кто не владеет этими нормами, может подвергнуться социальной дискриминации. В условиях такого общества это означает для многих одаренных детей рабочих невозможность учиться в школах высших ступеней. В своей работе «Языковая норма, языковое нормирование, критика языковых норм»[245] П. фон Поленц описывает соотношение обиходного языка, повседневного языкового употребления с нормативной системой языка «слоя – носителя образования», с литературным языком:
«Следование языковым нормам и социальный контроль за их соблюдением за счет других возможностей языковой системы или языковых традиций ограничивают коммуникативные потенции говорящих. Это выражается, например, в том, что последние, связанные элитарной или конформистской стратегией языкового планирования, используют только те возможности своей языковой компетенции, которые согласуются с языковой нормой, и избегают отклоняющихся от нее или же теряют уверенность в том или ином употреблении. Соблюдение [говорящим] языковых норм… воздействует на предсказуемость определенной нормы, стратегию восприятия и социальное поведение слушающих таким образом, что говорящий получает поощрение (в виде хороших отметок, продвижения по службе, общественных контактов и т.д.) в силу своего социального статуса групповой принадлежности, предполагаемого интеллектуального уровня… способности к адаптации, а в случае несоблюдения норм к нему применяются меры дискриминации (в виде плохих отметок, недопущения к некоторым профессиям, общественной изоляции и т.д.). Так в языке создается и соблюдается „моральный кодекс“, который можно сравнить с правилами поведения за столом или традициями в одежде»[246].
Этот разрыв между языковой нормой литературного языка и повседневным языком рабочих масс в капиталистическом государстве имеет определенные причины: привилегия господствующего класса на образование; малая амплитуда общения у рабочего класса, который стараются удерживать в стороне от активного участия в общественной и производственной жизни; ограниченное главным образом частной сферой повседневное общение у многих граждан капиталистического государства; образцы коммуникации, которые в разном виде преподносятся в газетах для господствующего класса и в дешевых шпрингеровских изданиях для широких масс, типа иллюстрированной газеты. У нас эти причины, которые разделяют в капиталистическом государстве язык разных классов и слоев и создают разрыв между нормой литературного языка и индивидуальным владением языком, – хотя и не сразу, но постепенно преодолеваются. Социальные причины этого разрыва устранены, языковые же процессы должны направляться не в последнюю очередь средствами языкового воспитания в школе, и при этом не только на уроках немецкого языка. Как считает А.П. Баранников, противоположность литературного и обиходного языков характерна для антагонистического классового общества. Он отмечал,
«характеризуя состояние индийских языков в начале 30-х годов, что современные литературные языки Индии приспособлены к обслуживанию интересов господствующих классов и большинство их мало понятно для широких кругов пролетариата и крестьянства. Причина этого в том, что из многих литературных языков изгнаны лексические элементы, употребляемые широкими кругами населения, и заменены словами из литературных языков господствующих классов феодальной Индии, то есть из санскрита (у индуистов) и из персидского и арабского языков (у мусульман). В результате этого получаются огромные различия между языками разговорным и литературным»[247].
Противоположное развитие можно наблюдать сегодня в ГДР. Литературный язык больше не считается критерием «социального статуса». Он является формой существования языка, которой во все возрастающей степени пользуется все большее число граждан нашего государства и к которой также все больше приближается обиходный язык. В ходе этого развития функциональное изменение коснется, очевидно, и обиходного языка. Он уже не будет в такой степени территориально и социально детерминированной формой повседневного общения, а разовьется вследствие своих стилистических особенностей в стилистический вариант литературного языка[248]. Это развитие происходит одновременно с другим важным, общественно детерминированным явлением – с социальной дифференциацией языка, вызванной изменениями в материально-практическом и теоретическом труде в социалистическом обществе. Хотя здесь ярко выражены явления, в основном затрагивающие лишь лексику, с ними связаны изменения в структуре форм языкового проявления, стилистических норм и норм употребления. При нашей социалистической системе просвещения предусматривается и проводится в жизнь принцип единства теоретического и практического обучения; обучение строится на научной основе; в большой степени повысился общий уровень образования, при этом больший удельный вес в общем образовании имеют технические и естественнонаучные дисциплины. Все это имеет следствием, что специальная лексика общественных, а также естественных наук проникает в повседневный язык, а через него обогащает литературный язык. Это развитие идет рука об руку с необходимым расширением специальных языков самых различных областей науки и производства. Для развития нашего языка типичной является прогрессирующая дифференциация на основе постоянного увеличения специальных знаний, систематизации наук, возникновения новых наук и научных отраслей. Но характерно и сильное обратное влияние специальной лексики на обиходный язык – процесс, который значительно стимулируется стремлением многих граждан нашего государства к достижению высокого уровня образования.
«Наряду со специфической профессиональной лексикой, связанной с потребностями определенной отрасли производства, появляется особая лексика, типичная для различных арго, жаргонов и т.п., например студенческий, солдатский и др. жаргоны»[249].
Хотя описанные в известных лексикологических работах[250] формы «воровских языков», «блатной жаргон» как формы выражения деклассированных групп больше не имеют в ГДР социальной основы, языковое развитие в стране подтверждает тезис о возникновении специфических для разных групп (возрастных, по интересам) особых словарей, которые находятся в постоянном взаимодействии с обиходным и литературным языком. Здесь прежде всего привлекают к себе внимание те явления, которые Бондалетов обозначает как
«групповые, или корпоративные, жаргоны, например жаргоны учащихся, студентов, спортсменов, солдат и других, главным образом молодежных, коллективов»[251].
Тот факт, что у нас взаимоотношения между такого рода групповыми жаргонами обиходного языка и литературным языком носят специфический характер, объясняется, на мой взгляд, особенностями нашей беллетристики, в которой выражается наш социалистический уклад жизни. В своем творчестве писатели исходят из социалистического миропонимания.
«Нашей первостепенной, неотложной, настоятельной и перманентной задачей является связь нашей литературы с жизнью, с жизненными интересами и в то же время с литературными потребностями рабочего класса… И отношения между рабочим классом и писателями не должны выражаться в одних только благих заверениях с той и другой стороны. Эти отношения должны основываться на взаимопонимании и согласии, чтобы писатель и рабочий были как бы разными частями одного целого и могли взаимно предъявлять высокие требования, чтобы одна сторона нуждалась в другой и чтобы социализм развивался так же гармонично, как отношения между литературой и рабочим классом или рабочим классом и литературой»
Результатом такого подхода является новое отношение писателя к своему рабочему инструменту, к языку.
«Нет, писать тяжело. Слова даются с трудом, если писатель хочет изобразить отдельных или многих людей с их действиями и чувствами, за их работой на заводе или в деревне, их любовь, их борьбу в наши дни или в прошлом, здесь или в других странах… И когда писатель наконец находит верное выражение и записывает его, то он одинок, вся ответственность лежит на нем одном»
Выросло богатство изобразительных методов. Многообразие способов показа конфликтов, событий, героев свидетельствует о прогрессе социалистической литературы. Описываются люди и их деятельность на заводах, в школах и университетах, в сельскохозяйственных кооперативах. Их жизнь описывается достоверно, общепонятно. То, что при этом многие из наших писателей используют в языковом портрете для характеристики своих героев также свойственные им языковые особенности, типичные для группового жаргона, влечет за собой быстрое распространение этих слов и выражений. Обиходный язык и лексика, характерная для социальных групп, становятся частью литературного языка. Такие групповые жаргоны могут также исторически изменяться, причем основной движущей силой здесь является, очевидно, стремление к экспрессивности, образности. Быть включенной в средства литературного языка означает для такой лексики определенную долговечность. Например, у Якобса в «Eine Pyramide für mich» встречается небрежное Erzeuger («производитель») вместо Vater («отец») как деталь характеристики юноши, который стремится к независимости и хочет проявить себя: «Heute morgen sage ich ihm daß sein Erzeuger aufgetaucht ist». То же у Пленцдорфа в «Die neuen Leiden des jungen W.»: «…eine Karte von seinem Erzeuger»; у Якобса в «Die Interviewer»: «Hallo, Mutter, rief er, hallo, Erzeuger» (c. 72).
Однако всем этим мы вовсе не хотим сказать, что социалистический писатель в речевой характеристике обязательно должен прибегать к обиходному языку или групповым жаргонам, – здесь не место голому натурализму. Однако новое содержание нашей литературы, новое отношение к рабочему классу, новый герой и новая читающая публика приводят к тому, что в беллетристике меняются стилистические нормы, появляется бытовая лексика, приобретающая новые функции.
Не случайно подчеркивается воздействие общественных перемен на лексику. Являясь носителем обобщения, единством обозначения и оценки, слово быстро реагирует на изменения, происходящие как в сфере обозначаемого, так и в сфере общественной активности носителя языка. Лексические значения, как результат и базис идеального отражения объективной реальности в человеческом сознании, относятся к наиболее подвижным, изменчивым элементам языка. Они зависят в комплексе от предметов и явлений объективной действительности, а тем самым и от взаимоотношений людей, от отношений типа объект – субъект в процессе познания, а также от особенностей данной системы языка, от конкретных коммуникативных условий. Изменения уже в одной из этих составляющих могут сказаться на словарном значении и привести к его изменениям. Значения слов представляют собой единства, состоящие из стабильных и динамических элементов. Отдельные элементы значения обеспечивают непрерывность функции значения у слова даже при изменении обозначающей и оценочной функций. Противоречия между целями обозначения, обобщения и оценки и лексическим составом языка, между стабильными формами и динамичным процессом познания, между называющей, обобщающей, оценивающей и эмоциональной функциями слова приводят к постоянному движению. Ансамбль противоречивых движущих сил действует как комплексная изменяющая сила.
«Какие… семантические и фонологические вариации… возникнут в ответ на социальный стимул, зависит как от качественного, так и количественного характера импульса, его длительности и интенсивности, его масштаба и необычности, а также от специфического состояния языковой системы и ее частных систем, которые в каждом конкретном случае в разной степени могут участвовать в процессе изменения»[254].
Обычно на потребность в обозначении язык реагирует образованием новых слов или устойчивых словосочетаний. Поэтому именно расширение и изменение словаря в наиболее явном виде показывают развитие носителей языка, отражают перемены, затронувшие самые различные сферы жизни. Здесь находят выражение новые институты, новые формы, новые потребности, новые оценки. Такая взаимосвязь отчетливо видна, когда возникают целые цепочки слов[255]. Целые области лексики вообще впервые возникли лишь в социалистическом обществе: обозначения передовиков производства; наименования общественных организаций, их жизни и сфер деятельности; обозначения, связанные с ролью молодежи и женщин в нашем социалистическом государстве; названия, относящиеся к социалистическому народному хозяйству, организации жизни на социалистических предприятиях[256]. Лексика в своем развитии испытывает влияние как экономического базиса, так и явлений, относящихся к надстройке общества. В лексике на уровне языковой системы стабильностью обладают те элементы, которые характеризуются наибольшей социальной и политико-идеологической детерминированностью[257]. Правда, стимулом для словообразования или изменения значения всегда служит определенная коммуникативная потребность; но каково будет ее влияние на языковую систему, как оно реализуется, насколько долговечна будет инновация – это зависит от целого ряда факторов. Определяющими при вхождении лексемы в лексическую систему, при ее стабилизации можно считать факторы, о которых пойдет речь ниже.
Чем значительней обозначаемое для жизни общества, тем больше шансов у обозначающей лексемы стать элементом центральной области словаря, то есть стать базой для образования новых слов и элементов с сильной семантической валентностью и закрепиться в системе языка. Соответственно инновации характерны прежде всего для тех областей словаря, где социалистический базис и социалистическая надстройка вызвали к жизни новые потребности в обозначениях и оценках.
Здесь надо в первую очередь указать на расширение терминологии из области марксистско-ленинской философии, политэкономии и научного коммунизма, которые в своем единстве теоретически и методологически формируют все сферы нашей жизни.
Разумеется, и здесь наблюдаются различия между лексикой ГДР и официальным языковым употреблением в ФРГ. И именно этот раздел словаря отчетливо вскрывает существенные изменения. В словоупотреблении нашего государства имеются слова, которым нет места в официальном языковом употреблении ФРГ; и наоборот, у нас нет тех слов, которые относятся к лексике империалистического государства, как, например, Oberschicht («высший слой»), Mittelschicht («средний слой»), Unterschicht («низший слой») – обозначения, имеющие целью завуалировать существование классов, – Obdachlosenasyl, Primitivbauten (названия бараков для бездомных), Übergangshäuser («временные жилища») – эвфемистическая формулировка, которой власти обозначают продолжающийся процесс деклассирования, – wohnungswürdig (так называют людей, которые в отличие от «недостойных» имеют, по мнению властей, право на квартиру), Leistungsgesellschaft, Verschwendungsgesellschaft, Abseitsunterkunft, Verwahrungssymptom и др.[258]
Термин «языковая система» и сейчас еще употребляется в лингвистике с разным значением. Иногда под этим термином понимается язык – langue – как система языковых знаков, которая «предназначена» для коммуникации и в которой коммуникация реализуется. При таком подходе «система» рассматривается как «язык» в его диалектическом противопоставлении «речи». В этом смысле система, пожалуй, представляет собой то общее, что осуществляется, реализуется в отдельном, то есть в конкретном речевом акте. Элементы системы считаются двусторонними, так что этот взгляд на систему отличается от такой концепции системы, которая имеет дело исключительно с сетью отношений и в этом плане отождествляет систему и структуру. Обе теории системы оперируют различными понятиями. Не все то, что признается языковым, то есть что уже принадлежит к социально-виртуальному плану языка, обязательно относится к langue, иными словами, входит в закономерные отношения с другими элементами, оказывается в парадигматическом, синтагматическом, иерархическом и трансформационном аспектах системно обусловленным. С другой стороны, имеется множество возможностей использования системных отношений для образования новых слов, которые не реализуются, поскольку применяются другие способы словообразования, другие средства для удовлетворения коммуникативной потребности. Однако, как показывают наблюдения, больше всего шансов закрепиться в языке имеют те инновации, которые носят системный характер, которые опираются на систему и ее внутренний специфический строй. Это относится прежде всего к тем словам и конструкциям, которые связаны с существующими рядами посредством аналогии и чья устойчивость обеспечивается этими рядами. Именно так прочно вошли в употребление образования, которые вначале изгонялись защитниками чистоты языка. Например, в начале нашего века шла упорная борьба с сокращениями как типом словообразования, и в первую очередь с инициальным типом аббревиатур. После 1945 года защитники чистоты языка также обращали внимание на это явление, относясь к сокращениям, как правило, отрицательно. И если в наши дни появляются сокращенные слова, а в словообразовании эта разновидность указывается и тем самым фиксируется как соответствующая норме, то это знак того, что инновации тогда признаются нормой, когда они возникают на основе определенных моделей и образуются по аналогии. Например, в последние годы по типу фонетически обусловленной инициальной аббревиатуры в связи с потребностью в обозначении товаров и учреждений возникло много новообразований: Agra, Intecta. В этом же плане должны рассматриваться устойчивые словосочетания, поскольку таким способом закрепляются в словаре также семемы уже существующих лексем. Если, предположим, лексема употребляется с новым значением, можно ожидать появления следующих новообразований с этой семемой, – так укореняются новые значения. Например, Straße употребляется как второй компонент в значении «участок», «линия» в слове Taktstraße. Это значение укоренилось, потому что другие образования содержат ту же семему: Walzstraße, Fertigungsstraße, Automatenstraße.
Другой пример: для слова Element «Словарь современного немецкого языка» указывает 7 семем[259]. На основе семемы 2 «хим. элемент» произошел перенос значения, что было вызвано, вероятно, потребностью обозначить отдельные комбинируемые части в различных сферах жизни. Возникла новая семема «отдельная комбинируемая материальная часть», которая актуализуется как в словообразовательных конструкциях, так и самостоятельно, например: Sitzelement («Ein intecta-Siegel errang dieses Polstermöbel… das als reihungsfähiges Sitzelement produziert werden soll»), Bauelement («Gärtner fertigen Bauelemente an»), Elemente für die Zwischendecke (= деревянные доски), Elemente der Schrankwand (= шкафы и подставки), Elemente des MDW-Programms (предметы мебели и части мебели). Здесь также следует ожидать в связи с образованием ряда, что эта семема закрепится и новые слова войдут в систему. К числу самых последних по времени явлений относится употребление слова Substanz в значении «здание». Сначала приведем пример из устной речи: Schulsubstanz («школьные здания»); примеры, зафиксированные письменно: Neubausubstanz, Altbausubstanz, Substanz der Erfurter Innenstadt.
Характер системности имеют и такие инновации, новшеством в которых является не только отдельный элемент, но и лексика, относящаяся к целой предметной области или понятийному полю. Так, целый ряд обозначений индивидуальной беседы стали обозначениями в области официальных переговоров; такое развитие значения обусловлено парадигматически, например: Gespräch – «беседа» (за круглым столом), Diskussion – «обсуждение» (закона о молодежи), Treffen – «встреча» (политических деятелей); обозначения природных явлений переносятся на политическую тематику: politisches Klima («политический климат»), politische Atmosphäre («политическая атмосфера»). Чем больше лексическая единица детерминирована парадигматически и синтагматически, тем вероятнее ее укоренение в системе языка (при условии постоянства денотата).
Распространенное внедрение иностранной лексики, однако, противоречит этому принципу [системности. – Прим. перев.], потому что иностранное слово обладает как раз чуждыми системе свойствами. Наряду с факторами, способствующими укоренению иностранных слов в качестве терминов, такими, как однозначность, отсутствие мешающих ассоциативных связей (которые скорее могут встретиться у немецких слов-терминов), причиной укоренения иностранной лексики следует считать также звуковую аналогию. Так, например, внедряются англо-американизмы: spray – по аналогии с sprühen, drink – с trinken. Это влечет за собой новые заимствования или же образования по аналогии типа Kartoffelchips, Kornflakes.
«Тенденция к экономии языковых средств является одной из наиболее мощных внутренних тенденций, проявляющихся в различных языках мира»[260].
При этом речь здесь идет не столько о движущих силах, сколько в первую очередь о роли факторов, способствующих упрочению инноваций. Но конечно, союз сил, вызывающих появление инноваций, и стабилизирующих факторов следует рассматривать как диалектическое единство. Больше всего шансов на то, чтобы устоять против конкурирующих форм, имеют те элементы, которые отвечают принципу экономии. Это выражается различным образом. Так, например, этим принципом объясняется описанное выше увеличение числа сложносокращенных слов. Но увеличение числа сложных слов также можно рассматривать как следствие действия принципа языковой экономии, поскольку сложное слово выражает сложное содержание в кратчайшей форме. Правда, мотивированность словообразовательной конструкции может вызвать неправильное толкование смысла сложных слов – фактор, препятствующий стабилизации лексики.
В последние годы, например, словом Wohnscheibe («жилая стекляшка») стали называть высотные дома, которые внешне смотрятся как сплошное стекло. Но чтобы понять значение этого слова, нужны пояснения, поскольку основное значение не охватывает очевидные или существенные признаки. В этом может быть причина того, что данное слово заменяется более точными обозначениями, например Y-Haus. Точно так же требует разъяснения слово Punkthochhaus. Поэтому «языковую экономию» следует понимать не только так, что языковые средства входят в употребление лишь в том случае, когда они обеспечивают краткость выражения, как, например, сокращения, – понятие экономии подразумевает достижение максимального коммуникативного эффекта простейшими средствами. Мотивированность же может усилить коммуникативный эффект, оттеняя значение, хотя понимание при этом может быть и затруднено.
При стабилизации лексемы определенное значение имеет также частота употребления. Частое употребление может, конечно, характеризовать и обозначения очередных модных явлений, модные словечки, через некоторое время исчезающие из языкового употребления. Но, с другой стороны, быстро укореняются и слова, которые особенно необходимы в общественной жизни, потому что они часто употребляются в официальных документах и художественной литературе, в средствах массовой информации, благодаря чему политическая лексика внедряется уже через короткое время. Например, после VIII съезда СЕПГ быстро распространились выражения, относящиеся к формулировке «главной задачи», такие, как inhaltliche Ausgestaltung der Oberschule («содержание обучения в старших классах школы»), Befriedigung der materiellen und kulturellen Bedürfnisse der Bevölkerung («удовлетворение материальных и культурных потребностей населения»), entwickelte sozialistische Gesellschaft («развитое социалистическое общество»), Friedensprogramm der KPdSU («осуществляемая КПСС программа мира»).
Названные факторы охватывают лишь часть тех движущих сил, которые определяют стабилизацию новых лексем. Одновременно с ними существуют и встречные силы. Но изменения в словаре заключаются не только в образовании новых слов. Эти изменения происходят, кроме того, и в форме внедрения иностранной лексики, переноса наименований и тем самым переноса значений в процессе архаизации. Такими путями осуществляется постоянная перестройка лексики нашего языка. Периферийная лексика может постепенно проникать в центральную часть словаря, и, наоборот, слова, которые на определенном отрезке истории входили в число наиболее распространенных, могут отодвигаться к периферии словаря. Такая динамичность лексики является условием и следствием постоянного приспособления к новым коммуникативным задачам. Лексические изменения, накопившиеся за длительные промежутки времени, приводят и к инновациям в грамматике; это доказывается такими явлениями, как изменения в функции генитива, который вследствие роста числа отглагольных существительных все больше употребляется в качестве определительного генитива (как genitivus subjectivus и genitivus objectivus). Кроме того, с глагольной субстантивацией связано превращение ряда глаголов в служебные глаголы в сочетаниях типа: Antwort, Einsicht, Rat geben; Widerstand, Beistand leisten вместо antworten, einsehen lassen, raten; widerstehen, beistehen[261].
Не следует думать, что социальные перемены непосредственно влекут за собой изменения в системе языка. Периоды крупных общественных преобразований всегда оказывают на языковую систему лишь опосредованное влияние, отдельные элементы остаются стабильными в течение столетий. С другой стороны, в способах коммуникации, в манере изложения, начиная уже с обращения и кончая построением речи, находят отражение идеологическая позиция говорящих, их партийность, их классовое сознание.
За 25 лет существования ГДР в нашем языке также появились существенные новые черты, характерные для функции форм существования языка, его стилистических норм и лексики. Признание этого факта, однако, не означает, что объективно обусловленное развитие языка, проявляющееся также в изменении языковых норм, делает ненужной заботу о чистоте языка. Напротив, язык и его употребление в значительной степени участвуют в формировании как отношений между людьми, так и самой личности. В этой связи нам предстоит
«уделять проблемам языковой культуры значительно большее внимание, чем до сих пор. И здесь проблема не в том, как кое-кто полагает, чтобы ученые научили трудящихся правильной речи. Тут нужно развивать творчество рабочего класса и способность выражать свои мысли продуманно и ясно»[262].