Анаконда

26 МАРТА 1997 Г. ДЕТСКИЙ ПСИХДИСПАНСЕР № 24. СЫН ДАУН

Бугров проснулся по будильнику в 7.45. Накинул халат, прошел по коридору, дернул дверь спальни Ирины. Дверь подалась. Включил ночник, дурацкое фарфоровое сооружение в виде трех драконов с красными светящимися глазами, подаренное ему во время командировки в Китай. Ясно, и сегодня Ирина не ночевала дома. Скорее всего на даче. Их госдаче. Или на их личной дачке, под Химками. Она ему не докладывает.

Он печально покачал головой: Ира и в молодости не страдала от избытка душевного жара, а в последние годы стала совсем холодной и отчужденной. Он бывает даже рад, когда она о чем- го просит его: то надо подписать какие-то документы на льготные тарифы, то на беспошлинную торговлю, то еще что. По ее словам, все это делается ради выживания отечественной науки.

Ну, если надо для науки, враг он, что ли? Сам доктор наук.

Вот уже год Ира перестала обращаться с такими просьбами. Их беседы стали уж совсем редкими. Когда и почему это произошло? Когда, вопрос легкий. После того как он принял на работу в свой секретариат племянника Иры из Тамбова. Парень па вид серьезный, дипломированный экономист, работает тихо, в глаза не бросается. Носит бумаги ему на подпись, готовит служебные записки, письма. Каждый день раз пять с ним видится Бугров, а за год если десятью фразами обмолвились, так хорошо. Ну, что ж. Так даже лучше. Значит, не кичится родственными связями. А вот почему Ира перестала обращаться к нему с просьбами, на этот вопрос ответить труднее. Положение науки в России лучше не стало. Значит, интерес потеряла к благотворительности? Жаль, если так. Ее частые в прошлом просьбы о поддержке, помощи как раз этим ему и нравились: значит, не так черства, как кажется, раз о других радеет.

Знать бы Бугрову, что нет давно нужды Ирине Юрьевне о чем-либо просить мужа; «племянник» давно заказал, получил и использовал в работе изящно и безупречно сделанный сканер — факсимильную подпись вице-премьера, академика Академии естественных наук Бугрова. Знай о том Бугров, и вся его оставшаяся жизнь могла бы пойти совсем по другому пути; и смерть бы оказалась не такой страшной. Да вот беда, не дано нам предугадывать события и видеть сквозь стены. Кабы мог...

Кабы мог, увидел бы, как в восемь утра, когда он, только закончив зарядку на ковре (серией упражнений растягивал позвоночник, измученный обширным остеохондрозом), готовил себе яичницу с ветчиной, варил крепкий кофе, в свой небольшой, но отдельный кабинетик в «Белом доме» вошел в модном ныне черном кашемировом до пят пальто неприметный молодой человек лет тридцати пяти. Членов не был племянником Бугровой. Не был и ее любовником, как можно было бы сгоряча предположить. Он был сотрудником созданной ею три года назад разветвленной и могучей криминальной, хорошо срежиссированной структуры. В его задачу входило готовить документы, необходимые для расширения экономической деятельности этой структуры за подписью вице-премьера правительства России. А уж поставить все нужные печати, когда есть подпись — не проблема.

Печати он поставит в девять, когда придут девицы из канцелярии. А пока шлепал факсимильную подпись вице-премьера на бумаги, полученные вчера вечером у станции метро «Красные Ворота», когда притормозила на минуту машина Хозяйки, высунулась холеная ее рука и передала ему папку с бумагами. Он только и успел принять тонкую папочку, как мощная элегантная машина, оставив после себя выхлоп газа, уже ушла вправо, на Старую Басманную.

Первая группа бумаг касалась оффшоров.

Идея Хозяйки была проста и не требовала от выпускницы института культуры особых макроэкономических познаний. Оффшор — как шапка-невидимка, надев которую любая криминальная структура, зарегистрированная в оффшорной зоне, словно растворяется в воздухе.

«Племянник» Бугровой знал два способа использования оффшора. Первый, казалось бы, самый надежный, сводился к тому, что капиталы обезличиваются во время движения через подставные фирмы по оффшорным банкам, после чего вкладываются в легальный бизнес. Но «племяннику» как экономисту более импонировал второй способ увеличения капиталов: деньги отмываются, даже не попадая на территорию оффшорных зон. Просто владельцы оффшора открывают счет в некоей швейцарской банковской системе. Распоряжается ими только настоящий хозяин средств. Но на бумаге между Хозяйкой и капиталами, которыми оффшорная компания манипулирует в «третьих странах», никакой связи нет...

Ну, например, апрелевская оргпреступная группировка вошла в систему Хозяйки. Не просто так. А в надежде отмыть кровавенькие деньги и войти в легальный бизнес, приобретя приятный лоск истэблишмента. Они приносят Хозяйке все деньги общака своей группировки и просят купить на них, скажем, контрольный пакет акций алюминиевого гиганта. Посланцы Хозяйки договариваются с тремя-пятью владельцами некрупных фирм, зарегистрированных в Монако и на Кипре. Те открывают счета в Швейцарии и Люксембурге, куда по отлаженным каналам Хозяйка перекачивает общаковскую валюту апрелевских «братков».

Потом все договора оформляются уже от имени этих тихих и мало кому в Европе известных фирм. А Хозяйка создает этим фирмам «коридор» в Россию, с помощью писем на правительственных бланках с факсимильной подписью вице-премьера гарантирует беспрепятственное вхождение этих зарубежных фирм и российский рынок.

Под словом «гарантирует» имеется в виду многое. Это не только документы со словами «в порядке исключения» и с подписью вице-премьера. Это еще и лицензии на отстрел тех руководителей предприятий отрасли, которые не захотят «делиться».

«Оффшорные игры» по алюминию «племянник» как раз сегодня заканчивал, зная, что проблем не будет, что Хозяйка «договорилась» и с Тайваньчиком в Израиле, и с Дато Ташкентским, руководителем грузинской группировки. Один из самых могущественных банков страны «Тепамет» гарантировал инвестиции в алюминиевое производство более двухсот миллиардов рублей в течение года. Постепенно целая сеть алюминиевых заводов была выведена из-под влияния вначале государства, затем израильских бандитов, братьев Шваркомпф; затем была приватизирована; и в конечном итоге, благодаря письму за подписью вице-премьера, станет через неделю фактической собственностью некоей загадочной фирмы под названием «Унион трейдинг-инвест», зарегистрированной на острове Мэн. Именно этой фирме будет принадлежать пакет акций весом в двадцать три процента трех сибирских алюминиевых заводов.

И концов не найдешь, если искать примешься. При чем тут Ирина Юрьевна Бугрова, директор скромного гуманитарного НИИ в Москве? А ни при чем.

Как ни при чем она и в случае с трагической гибелью еще двух сибирских гендиректоров, одного чиновника из аппарата вице-премьера, трех сотрудников Генпрокуратуры, расследовавших историю приватизации Глассинского алюминиевого завода и слишком близко подкравшихся к правде. Отдельно убийства людей. Отдельно Ирина Юрьевна. И никакой связи.

Александр Иванович Бугров приехал на службу минут за десять до начала рабочего дня. Иногда задерживался на службе и до полуночи. А вот утром себя не торопил. Если не выспится, трудно держать «мозги сухими» весь напряженный рабочий день.

Среди первых подписанных им бумаг была его резолюция «Разрешить в порядке исключения» на просьбе благотворительного фонда «Мать-одиночка» о предоставлении особых льгот на провоз детей, направляемых по линии фонда на отдых в Австрию.

Вместе с этим письмом «племянник» отнес в серой папке «Вице-премьер Правительства России А.И.Бугров» и еще несколько, на которых тоже стояла подпись Бугрова. При этом даже опытный эксперт не смог бы отличить подлинную подпись от сканированной.

С печатью правительства проблем не возникло.

Сегодня Бугров не собирался задерживаться, потому что по средам он ездил навещать сына.

В психдиспансер № 24 сын Александра Ивановича и Ирины Юрьевны поступил в младенческом возрасте.

Когда мать узнала, что ребенок родился с болезнью Дауна, тут же без раздумий отказалась от него. Категорически. Никакие слезные просьбы Бугрова не помогли.

Отказалась, отдала вначале в Дом ребенка, а оттуда, оформив все документы, — на «вечное излечение» в «детскую психушку».

Она видела сына единственный раз, когда его, сразу после родов, принесли ей на кормление: отказалась даже один раз дать ему попробовать материнского молока.

— Я сказала «нет», значит, «нет». Сколько можно повторять? Мне не нужен это ублюдок.

«Этого ублюдка» Бугров навещал каждую неделю вот уже много лет. Поздний ребенок, первый ребенок, единственный его ребенок. Можно ли было придумать муку и пытку горше и больней?

Он просил секретаря-референта Киру купить в обеденный перерыв игрушек, сладостей, всяких напитков и еды, на всю па- мату; соседей у младшего Бугрова было шестнадцать. Все в одной комнате: дауны, олигофрены, полные идиоты.

Иногда, когда он смотрел в смышленые, печальные глаза сына, ему казалось, что тот все понимает, только сказать не может.

В семь лет сын так и не начал говорить.

Но приезду отца всегда радовался. Улыбался. И глаза становились менее печальными. Они снова наливались слезами, когда отец собирался уходить.

К игрушкам, сладостям сын интереса не проявлял, спокойно и равнодушно раздавал их «сокамерникам». Отцу с трудом удавалось уговорить сына при нем съесть банан, выпить маленькую баночку сока. Бугрову все время казалось, что сын мало и плохо питается.

О том, что он, лишенный интеллигентной, вообще нормальной человеческой «среды», не развивается духовно, старался не думать.

Он ехал в машине и представлял, как увидит лицо мальчика, обезображенное болезнью. Иногда ему казалось, что сквозь типичные черты даунов, делающие их всех похожими друг на друга, проступают то его, Бугрова, черты, то черты прекрасного лица Ирины.

«Ну, глаза-то у него точно Ирины — зеленые, — убеждал себя бугров. — Жаль, что Ирочка так и не решилась на него взглянуть, посмотрела бы, увидела, что у сына ее глаза, может, и разрешила бы взять его домой. Дома дауны, конечно же, лучше развиваются. Говорят, и рисуют, и всякие виды ремесел осваивают. Атак...»

Больница находилась в Кунцеве, отсюда ближе до правительственной дачи, чем до дома. Наверное, он так и сделает — поедет из диспансера на дачу.

Но поехать ему пришлось из больницы в Генеральную прокуратуру. Именно туда он решил обратиться, узнав, что его сын похищен.

Когда он приехал в больницу, его встретил совершенно растерянный, чуть не рыдающий директор.

— Вашего сына, Александр Иванович, украли. При этом убит санитар, пытавшийся помешать похитителям. Я уже вызвал милицию...