Анаконда

1 АПРЕЛЯ 1997 Г. КОНЕЦ ДИМЫ ЭФЕССКОГО

Кто выдал на него лицензию? От этого вопроса было никуда не уйти.

Дима сидел в уличном кафе под тентом на три столика, кутаясь в куртку, пил крепкий греческий коньяк, отдававший какой-то вонючей сранью, и думал, думал.

Место хорошо просматривалось. Поначалу он попросил принести коньяк и горячий кофе на улицу, боялся, не увидит, как киллер или чистильщик целится в него от парадной двери или со стороны черного хода. Казалось, на улице безопаснее. Но он выдержал за столиком пару минут. Место хорошо просматривалось, и из винтовки с оптикой его подстрелить здесь, на виду всей честной публики, — пара пустяков. Он расплатился, допил одним глотком коньяк и вторым — кофе, запахнул куртку и быстрой спортивной походкой, хотя при быстрой ходьбе почка, вернее, то, что от нее осталось, и побаливала, двинулся в сторону отеля «Шератон», где у него была давняя явка в прачечной отеля. Еще с тех времен, когда он работал не на Хозяйку, а на всесильного вора в законе Сильвестра.

По дороге по пластиковым карточкам «Мост-банка» получил в сумме пятнадцать тысяч долларов. Для задуманного им дела нужны были наличные. То, что карточки поддельные, об этом господину Гусинскому в Москве и знать не обязательно, не обеднеет. А и узнает, что потерял пятнадцать тысяч баксов, так в лице не изменится.

А вот Диме надо было именно в лице измениться, чтобы спали со следа чистильщики.

Уже понял, кто сдал его, — Хозяйка.

Он слишком много знал, слишком многим в криминальном мире Европы насолил. Когда убиваешь одного, приобретаешь как минимум двух-трех врагов. А он скольких убил? Да для одной Хозяйки сколько замочил. Так что врагов у него... А ну как все искать кинутся?

В отель «Шератон» он вошел, кутаясь в капюшон кожаной куртки, чтобы в глаза не бросаться. Последняя надежда была на Юдю.

Юдя, Юдифь Кац-Кастраки, наполовину еврейка, наполовину гречанка, эмигрировавшая в Афины еще в конце 80-х годов, стала любовницей Димы как раз при такой же вот ситуации. Вся разница, что дело происходило в Москве.

Диме сели менты на хвост; замели двух его дружбанов, а его самого отследили после акции в ресторане «Москва», когда он из двух стволов замочил двух воров-законников Пилю и Мустафу прямо во время воровской пирушки. Юдя приехала в Москву впервые с тех пор, как эмигрировала. Уже в качестве греческой подданной приехала. Он выбежал из гостиницы, рванулся к такси. Свист швейцара позади. Дима навскидку, не оборачиваясь, выстрелил. Услышал крик боли, значит, попал в этого старого лидера, сдавшего его ментам в ту минуту, когда Дима только входил в гостиницу. Сука позорная! Хорошо, менты ехали медленно, успел Дима отстреляться.

В ту же минуту, когда ментовская «канарейка» подвалила с диким завыванием к отелю, Юдя садилась в заказанную ею машину-такси, чтобы навестить школьных подруг в Измайлове.

Он буквально влетел, вломился в салон, навел пушку на нее, второй ствол, так и не выпущенный из руки, — на водилу:

— Трогай, падла, если жить хочешь!

Шоферюга хотел.

Приказал отвезти его прямо по улице Горького (Тверской она позднее стала) до памятника Юре Долгорукому, выскочил, когда машина резко затормозила у переулка, рванул в проходные дворы, ушел дворами от преследования к кинотеатру «Россия», а там, направо, вниз до Трубы.

Бегом, бегом. Там тачка была, на всякий случай угнанная утром еще, ментами так и не найденная, и по Цветному...

Только возле Театра Советской Армии понял, что ведет машину, стиснув рулевое колесо изо всех сил, а в ладони — кусочек бумаги.

Развернул потный, слипшийся, стершийся о руль листок, с трудом разобрал телефон и слово «Юдя». Догадался, девчонка, что в машине была, когда он вылезал из салона, в руку сунула. «Юдя». Рисковая...

Она и тогда рисковая была, Юдя. Ей после пресных, толстых и медлительных греческих поклонников стремительный Дима интересным показался. Дала «наводку».

Это был телефон подруги, к которой она ехала в гости.

163-16-30.

До сих пор телефон тот помнил.

Бросил он машину на Самотеке. Стволы бросать пожалел. Тогда еще не было этой нынешней моды — стволы после акции сбрасывать. Да и стволы были хорошие. Не то что нынче киллеры используют — желтой сборки, они и сами после двух-трех выстрелов дают сбои. Их, хочешь не хочешь, надо бросать. А те были классные стволы, хотя и меченые: из них мочили не одного и не пять.

Он позвонил. Попросил Юдю. Один хрен! Надо было где-то ныкаться.

Она сказала:

— Приезжай.

Сразу на «ты».

Он приехал.

Она осталась ночевать у подруги, на Никитинской 26, квартира 6. Подруга — в проходной, а они вдвоем с Юдей — в маленькой комнатке.

Всю ночь на них смотрели со стены непримиримый и суровый Салтыков-Щедрин и улыбчивый, но словно уже предчувствовавший скорую гибель Пушкин.

Ну, навидались классики за ту ночь такого, чего за всю свою жизнь не видали. Да и Юдя потом призналась, ни с чем это была не сравнимая ночь. Может, он был хорошим любовником, а может, терпкости, соли придавало то, что оба знали, сегодня он убил людей.

Кровь, она всегда на секс действует. Потому рисковые бабенки воров всем другим и предпочитали.

А потом Юдя вернулась в Афины. Он — в тюрьму.

Сейчас ему никак нельзя было в тюрьму. Если греческие полицейские его найдут, по существующему международному законодательству выдадут России: был уже, слышал, запрос России в Интерпол. Так что дело времени.

А если найдут чистильщики, которые за ним охотятся (не было у него иллюзий, что убитые им — единственные чистильщики в Греции, которым дана команда его заземлить), то еще хуже: тут ни суда, ни следствия.

Юдя была владелицей прачечной и химчистки при отеле «Шератон». Что-то вроде субаренды. Так владельцу отеля выгоднее: мелкие службы вроде парикмахерской, буфетов, ресторана, химчистки, прачечной он сдает другим «капиталистам». А сам ведет только отель.

На его счастье, Юдя оказалась на работе. Поняла, приняла, пригрела.

Пластическая операция должна была занять три этапа. На первом за десять тысяч баксов ему поправили нос, чуть утончили губы и немного изменили форму лба, увеличив залысины и натянув кожу. Узнать его еще можно было, но не с первого раза.

Через две недели он уже гулял по Афинам, не вздрагивая каждый раз, если кто-то незнакомый останавливал на нем взгляд.

...В тот день он обедал один в рыбном ресторанчике в старой части города. Когда поймал на себе взгляд женщины, сидевшей за столиком в глубине ресторана, лицо ее в полумраке было видно плохо, сразу вспотели ладони: женщина смотрела на него слишком пристально, словно вспоминая, знает она его или нет. Резко обернулся.

Это была Джейран Магомедова. Его любовница по Москве. Его любимица.