Анаконда

БРОШЬ КНЯЖНЫ ВАСИЛЬЧИКОВОЙ. КРОВЬ НА КАМНЕ. ШТАНДАРТЕНФЮРЕР КРАУЗЕ

По-прежнему шел дождь. Штандартенфюрер Краузе поежился. Он привык, что мундир полковника танковых войск плотно облегал тело и не пропускал промозглый холод дождливой ночи.

«Вот ведь зараза какая. — Шандартенфюрер поежился в цивильном костюме. — Весна, а если ночь дождливая, то прохлада проникает до костей».

Впрочем, глоток шнапса из стальной хромированной фляжки сделал свое дело, тепло разлилось по жилочкам в считанные секунды. Он крепко сжимал пальцами руль и так же крепко сжимал зубы, чтобы не заснуть в пути. У него были основания чувствовать себя довольным: поручение рейхсляйтера Мартина Бормана и его последнего непосредственного начальника в СД обергруппенфюрера СС Вальтера Шелленберга было блестяще выполнено — драгоценности на миллионы долларов надежно упакованы в кожаный кофр. И кофр этот — лишь сотая часть того, что создаст основу для возрождения Германии, тысячелетнего рейха, национал-социалистской партии и службы, продолжающей традиции Имперского управления безопасности. Потому что еще сотня старших офицеров СС в эти часы и минуты направлялись в разные стороны: на юг и север, на запад и на восток, увозя золотые слитки, драгоценности, настоящие и фальшивые доллары и фунты — основу будущего возрождения.

Конечно, он песчинка на ветру, часть, крохотная гаечка огромного механизма, но это и прекрасно, чувствовать себя частью могучего, непобедимого целого.

Штандартенфюрер Краузе держал путь на Север, во Фленсбург. Не столько потому, что там его ждали жена, сын, свояченица и родители жены. Сколько потому, что именно Фленсбург по раскадровке всех этапов вывоза ценностей, сделанной Борманом еще в первых числах мая, был тем местом, где он должен был передать кофр следующему в эстафете связному.

Вскоре после въезда в город Краузе остановил машину возле заклеенной объявлениями стены пакгауза. Ничто не дает такой обширной информации о ситуации в оккупированном городе, как такие вот объявления.

Одно из самых больших объявлений гласило: всем военнослужащим надлежало сдать оружие, за хранение оружия — расстрел. Сообщалось также, что с наступлением темноты запрещено выходить на улицы. За нарушение — тюремное заключение. Так что, имея в кобуре под левым плечом «вальтер», а за поясом брюк на спине «парабеллум», Краузе рисковал вначале оказаться в тюрьме, а потом быть расстрелянным. Оба варианта не показались ему привлекательными. Кроме того, что он пока не выполнил поставленную перед ним задачу, ему еще и просто хотелось жить.

Жить! Сдать кофр, добраться до дома, в который год назад переехали его родственники из Кольбера, ну если не принять ванну, то хотя бы помыться, если выпить чашку не настоящего кофе, то хотя бы желудевого жженого эрзаца, и спать. Спать? А жена, которую он не видел больше года. Последний отпуск был в Кольбер в апреле 1944 года...

Нет, умирать явно рановато. Но и остаться в живых, если он попадется вражескому патрулю, немного шансов.

Пожалуй, машину остановят скорее...

Он раскрыл кофр, замотал ожерелья, кольца, перстни, сережки, часы, подвески, табакерки в лежавший там же, в кофре, большой женский платок, обвязал себя вокруг талии этим платком, содержащим драгоценностей на миллионы долларов.

Краузе осторожно припарковался возле двухэтажного особняка с темными окнами. Закрыл дверцу, чтобы не получилось громкого хлопка, и, стараясь держаться ближе к домам, крадучись, направился в сторону северо-восточной части Фленсбурга, где находился его дом. Передачу «эстафеты» он должен был совершить возле ратуши завтра, в одиннадцать утра. У него еще будет время придумать, как закамуфлировать «эстафету».

Краузе шел, запахнув тонкий гражданский плащ так, чтобы струйки дождя не проникали за воротник. «Насколько надежнее, прочнее офицерский плащ», — думал он.

Ему всегда нравилась военная форма. И чем выше становился чин, тем больше нравилась военная форма.

Конечно же, военная форма придает значимости мужчине.

Подумав об этом, он невольно выпрямился, походка его стала более молодцеватой, если не как на плацу, то как на марше.

Это его и погубило.

Может быть, английский патруль и не обратил бы внимания на сутулого, кутающегося в плащ и вяло плетущегося «шпака». Ну, припозднился немчура, пусть бредет к своей фрау, хрен с ним. Проверять у него документы значит останавливаться, вылезать под дождь, промокнуть, а результат — нуль, как говорится, без палочки. Что у него может быть, у этого сутулого немчика?

Совсем иное дело, когда видишь крепкого, подтянутого мужика, с явно офицерской выправкой, чеканящего, пусть и в цивильном платье, строевым шагом по старой брусчатке славного города Фленсбурга.

У такого и оружие может оказаться, и идти он может не к своей пропахшей желудевым кофе фрау, а на какую-нибудь нацистскую явку.

Джип резко затормозил возле Краузе. Офицер и двое солдат выскочили из машины, преградили ему дорогу, схватили за обе руки, бросили его, как тюфяк, на заднее сиденье машины.

Не стали ни обыскивать, ни связывать.

«Черт, черт, черт! Если бы я не оставил оружие, сейчас с заднего сиденья легко расстрелял бы всех четверых, считая водителя, сел за руль и домой».

— В чем дело? — спросил он по-немецки.

— Вы арестованы, — ответили ему небрежно по-английски.

Джип мчался по ночным улицам Фленсбурга. В машине тошнотворно пахло сладковатым запахом английских сигарет. Краузе чуть не стошнило. Он глухо закашлялся и нащупал руками пояс с драгоценностями.