Анаконда

БРОШЬ КНЯЖНЫ ВАСИЛЬЧИКОВОЙ. КРОВЬ НА КАМНЕ. ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗУМРУДА

Удивительные они существа, драгоценные камни. В каждом скрыта своя тайна. У каждого камня — своя судьба. И заранее никогда не скажешь, как отразится судьба камня на судьбе владевшего им человека.

Вот, например, взять огромный изумруд на старинной работы броши, на протяжении веков принадлежавшей роду Васильчиковых. Обычный камень. Разве что отличается от других изумрудов своей величиной и чистотой.

По преданию, иногда светился изумруд красным светом. Но те, кто оставил воспоминания о причудах камня, не писали, были ли в этот момент рядом с изумрудом другие драгоценности, например рубины и гранаты, которые могли дать красные блики, или кровавое свечение объяснялось лучом солнца, проникшим в будуар владелицы сквозь красные бархатные шторы...

Да нет, конечно же, в XX веке, в конце нашего «научно-технического» столетия, говорить о каких-то кровавых предзнаменованиях просто смешно!

Олегу Гинзбургу, владельцу крупного антикварного дела в Германии, его консультант, Морис Шапиро из Мюнхена, только раз взглянув на изумруд, чтобы оценить новоприобретение, сразу сказал:

— Камень не простой. И попал к вам не просто...

— Почему так считаешь?

— А я про него слыхал. Брошь-то историческая. Старики ювелиры из поколения в поколение передают легенды, связанные с наиболее известными крупными камнями. Про этот изумруд говорили, что, если достался он кому не по праву наследия, засветится однажды кровавым светом, — тут и жди беды.

— Чушь все это. Камень как камень! Ты мне его оцени. И изумруд, и брильянты. Я уж сам решу, разбирать ли мне камни и продавать их по отдельности, а старинную оправу, себе в убыток, пустить на золотой лом, или рискнуть выставить на аукционе «Сотби», или подарить нужному человеку.

— От международных аукционов я настоятельно советовал бы держаться подальше. Не дай Бог засветиться с камнем, имеющим такую репутацию. Камни по отдельности продать? Ну, если камень, извините, ворованный, то да, лучше не рисковать. Но потеряете при этом сильно. А уж пускать на лом оригинальную оправу — вообще преступление.

— Ну, хрен с ним... Подарю! Есть одна дама в России. Очень нужный человек. Просто бабки в лапу ей не дашь, высоко летает. А брошь на пятьсот тысяч баксов... Так ведь она потянет? Вот я и говорю, такую брошечку с изумрудом и бриликами в самый раз.

— Если быстро передарите, может, вас и не коснется кровавая зловещая аура камня. Но и то без гарантии.

— Накаркаешь, едри тебя в лапоть с носка на пятку...

— А... Помню, у нас в Питере так фарца Моня с Петроградской стороны матюгался. Виртуоз был... да, Питер, Питер... Значит, в Россию ваш камень вернется? Ну, так тому и быть. Может, и кончится его кровавенькая история. Ишь, вы гляньте, Олег, гляньте, как зеленый камень красным светится... Не тяните...

На следующий день, во время пребывания в Германии официальной правительственной делегации России, германский предприниматель Олег Гинзбург, из российских эмигрантов, известный торговец антиквариатом и драгоценностями, на приеме в российском посольстве преподнес во время приватной беседы небольшую черной кожи коробочку жене российского вице-премьера, директору крупного НИИ Ирине Юрьевне Бугровой. По контексту разговора та поняла, что в коробочке — дар, взятка, подношение, задаток, как ни назови, но плата за предоставление ему режима наибольшего благоприятствования. Она давно накопила информационное досье на Олега Гинзбурга, давно приняла решение вклиниться в его криминальный бизнес антиквариатом из России. Так что приняла коробочку без раздумий.

Тем временем ее планам «расширить и углубить» вывоз из России в Германию и другие страны Центральной и Западной Европы предметов русской старины, икон, литья, монет, стекла, драгоценностей, антиквариата, картин и т.д., не суждено было сбыться. По крайней мере в той части, где она связывала расширение «коридора» для антиквариата из России на Запад с Олегом Гинзбургом.

Олег попал в поле зрения не только криминальных структур России, в том числе организации, возглавляемой Хозяйкой, но и в круг пристального интереса правоохранительных органов и мощной антикриминальной структуры, возглавляемой человеком, известным как той, так и другой противодействующей стороне под кличкой Командир.

Не прошло и недели после совершения торжественного акта передачи броши с изумрудом Хозяйке, как Олег Гинзбург был похищен людьми Командира, вывезен в Голландию и захоронен под каналом маленького голландского городка, на глубине четырех метров ниже уровня моря, в каменной нише, ключ от которой был уничтожен. Последнее, что Олег видел в этой жизни, умирая в запертой каменной дверью нише, были красно-кровавые блики на зеленом изумрудном фоне. То ли камень с брошки княжны Васильчиковой привиделся ему перед смертью, то ли просто нехватка кислорода, когда он начал задыхаться в каменном мешке, породила красно-зеленые вспышки перед глазами? Теперь уж и спросить об этом некого. Олег Гинзбург, пахан крупной криминальной структуры в Германии, созданной эмигрантами из России и занимавшейся незаконным вывозом драгоценностей и антиквариата, похищаемого в России из музеев и частных коллекций, исчез. Был мертв. Мертвее некуда.

А Ирина Юрьевна Бугрова была жива. Ну то есть просто- таки живее некуда! Она прекрасно себя чувствовала. У нее все было хорошо и с пищеварением, и с сосудами, и с позвоночником. Ее изумрудные глаза были все так же красивы и холодны. А легкая полнота, наметившаяся в последние годы, пока ее не сильно портила. Во всяком случае, ее мужу она нравилась по-прежнему.

После того случая на концерте Нади Красной и Вадима Федоровцева Ирина Юрьевна старалась брошь с изумрудом, подарок покойного Олега Гинзбурга из Германии, в общественные места не надевать.

Один раз и нарушила свое же решение.

Знаменитый русский коллекционер Владислав Трофимович Козлов решил подарить свою уникальную коллекцию картин, гравюр, рисунков, скульптур, монет, автографов и экслибрисов городу Москве. Находчивый московский мэр выделил на это святое дело маленький старинный особнячок в центре Москвы. Писатель Сергей Власов, приор Ордена святого Константина в России, собрал при будущем музее международный попечительский совет. Словом, презентация нового музея притянула большой бомонд не только Москвы, но и Парижа, Мадрида, Лондона и Мюнхена. Обещали быть члены Дома Романовых, принцесса Инесса, принц Александр цу Ринг, барон Важховен, граф Радкевич и даже глава Ордена святого Константина, князь Эстерхази...

Собираясь на презентацию, Ирина Юрьевна была в приподнятом настроении, чувствовала некий светский кураж, когда хотелось и одеться побогаче и пофасонистее, и драгоценности показать. Из лучших своих... Она выбрала брильянтовые сережки с изумрудиками в центре, брильянтовые перстни с изумрудами, необычайно изящные подвески с изумрудами и брильянтами, ожерелье, где крупные изумруды перемежались с такими же крупными брильянтами. И тут поняла, что без старинной броши все это смотрится дешевой чешской бижутерией. Нужен был заключительный аккорд к этому параду камней. Изумруд княжны Васильчиковой как раз и был таким аккордом. Она решила нарушить данное себе же обещание.

Нельзя сказать, что ее явление произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Все-таки дамы там были из высшего света. Не только жены миллионеров и членов правительства, не только богатейшие предпринимательницы, вроде «товарки» и соратницы Хозяйки, пышнотелой Мадам, вульгарно показавшей Хозяйке большой палец, долженствующий продемонстрировать ее восторг перед камнями Бугровой. Но тут были жены почти всех европейских послов. Так что общий фон драгоценностей был мирового класса.

Но и на этом фоне Хозяйка блистала. Мадам была права: выглядела она «на большой».

И все бы хорошо, и настроение было бы замечательным, если бы не встреча с двумя генералами из Генпрокуратуры.

Одного из них, Муромцева, Бугрова знала лично. Год назад Муромцев расследовал крупное дело о хищениях драгоценностей из музеев Санкт-Петербурга, Пушкино, Новгорода и Пскова. Работала там явно одна банда. Поскольку регионов было охвачено несколько, то дело и забрали из областных и городских прокуратур и передали «важняку» Генпрокуратуры. Вышел Муромцев через задержанную в Высшем Волочке барыгу Веру Игнатьеву на заказчицу всех хищений, краж и разбойных нападений по кличке Хозяйка. Но намеком вышел, не персонифицированно. То есть он знал, что есть в Москве такая Хозяйка. Даже предполагал, кто ею мог быть. Но доказать ничего не смог.

Бугрова не стала нажимать «кнопки», чтобы избежать явки в Генпрокуратуру по вызову следователя. Ни к чему показывать, что вызов ее напугал до полусмерти. Пришла и четко, холодно и находчиво ответила на все вопросы внимательного и корректного Александра Михайловича. На том все и кончилось. Барыгу Веру Игнатьеву удавили в Бутырках. Пошла ее смерть как результат самоубийства. Повесилась, дескать, под гнетом вины и в страхе перед грозившей ей колонией строгого режима, поскольку была Вера к тому времени признана судом особо опасным рецидивистом.

Бугрова сразу узнала Муромцева. И, узнав, тут же отвела глаза. Здороваться с ним не было никакой охоты, а делать вид, что не узнала, неловко. Проще отвести глаза.

И, уже отведя глаза, вдруг поняла, что знает этого высокого человека с офицерской выправкой, стройными ногами спортсмена и мощным, накачанным торсом, стоявшего возле Муромцева. Это был доктор искусствоведения Егор Патрикеев, возглавивший, как передали ее информаторы, недавно созданный отдел специальных операций при Генпрокуратуре. Подробности вменяемых новому главку Генпрокуратуры функций пока известны не были. Зато было известно, что тяготевший к оперативной работе искусствовед имел большой опыт борьбы с международной организованной преступностью, с успехом вел дела, связанные с криминальным бизнесом на антиквариате и драгоценностях. Он давно был в разработке контрразведывательных структур руководимой Хозяйкой организации. Однако досье на него как было тощеньким, так таковым и осталось. Учитывая особый интерес к новому структурному подразделению Генпрокуратуры, Хозяйка сделала мысленную «зарубку» — выделить большие деньги, направить по следу этого человека с умным, печальным лицом с маленькой седой бородкой лучшие силы. Но собрать исчерпывающую информацию! Уже отойдя в угол зала, где стоял официант с огромным подносом, уставленным крохотными бутербродиками с воткнутыми в них пластмассовыми вилочками-двузубцами, уже взяв рассеянно такой маленький сандвич и отправив в рот миниатюрную тарталетку с тертым сыром, кусочком ветчины, свежего огурца и маслиной, уже жуя все это и сделав глоток шампанского из низкого стеклянного бокала, Бугрова поняла, что память, если так можно выразиться, уголков глаз, память периферийного зрения сохранила очень важную информацию.

Точно так же, как Хозяйка скользнула равнодушным взглядом по лицу Патрикеева, так и он скользнул своим взглядом по красивому лицу Ирины Юрьевны. При этом вспоминала, механически глотая «Брют»: глаза Патрикеева, одного из крупнейших знатоков древнерусских драгоценностей, автора монографии «Драгоценные камни в ювелирном искусстве Древней Руси», остановились на ее броши!

«Сука буду, он засек брошь!»

Такими словами Ирина Юрьевна даже мысленно не пользовалась, хотя, обращаясь с Мадам и другими своими помощницами и соратницами, в недавнем прошлом комсомольскими активистками и «сиделицами» мест не столь отдаленных, слова такие знала и давно перестала морщиться, когда при ней ими пользовались.

Сама удивилась, как это, пусть и мысленно, овладела лагерным жаргоном.

Но удивление это тут же отступило в сторону. Его заслонила тревога, переходящая отнюдь не плавно, а резко, с обильным выделением пота на лице, под мышками и на ладонях, в состояние паники, страха, ужаса!

Она не знала истории броши. Но, инстинктивно подозревая Олега Гинзбурга в нечистоплотности, легко могла предположить, что этот козел подарил ей ворованную вещицу. Не дай Бог, ОСО Генпрокуратуры вышло на след броши, и следок тот направило к ней, Хозяйке! Вот паскудство! На таком простом деле, на пустом месте залететь...

Настроение было напрочь испорчено. Уже не хотелось смотреть ни на огромного Клевера, с пола до потолка, — чудный осенний пейзаж, ни на гигантский портрет Екатерины II, ни на миниатюры, изображавшие членов семьи Романовых, из коллекции Владислава Козлова... Не хотелось раскланиваться с князем Эстерхази, с Юрием Лужковым, Ларисой Малининой и Ольгой Дороховой из фонда «Помощь детям»...

— Домой, домой! — бормотала Ирина Юрьевна, протискиваясь сквозь московский бомонд, жадно жующий большие бутерброды с севрюгой горячего копчения, белужьим балыком, красной и черной икрой, которые только что официанты внесли в зал. Подносы с крохотными бутербродиками с пластмассовыми вилочками, которые были поданы с аперитивом на закуску, были тут не забыты. Видные актеры и художники в смокингах, поэты с шелковыми шейными платками, журналисты в джинсах и свитерах, дорого и безвкусно, дорого и со вкусом одетые разных возрастов и эрудиции дамы — все набросились на новые подносы с едой.

— Это писча! — важно произнес какой-то кудлатый и горбоносый молодой человек, в котором Хозяйка узнала примелькавшегося по телевидению музыковеда-охальника, журналиста- разговорника...

Бортанув его бедром так, что хулиганствующий специалист по попсе чуть не подавился куском жирного балыка, Хозяйка рванула дальше и, наступив пару раз на ноги зазевавшимся представителям «всей Москвы», четко сопровождаемая ненавязчивой профессиональной «личкой», выскочила на главную лестницу, где чуть было не столкнулась с припоздавшим, уже поднявшим ногу, чтобы перейти с лестницы на площадку, одним из двух первых вице-премьеров, бывшим нижегородским губернатором с нерусской фамилией Немцов. Она его не любила. Хотя бы потому, что его, а не мужа, назначили во вновь сформированном правительстве «первым» вместе со «ржавым Толиком». Будь время, она бы, возможно сделав вид, что это случайность, и его бортанула плотным бедром, но времени не было, и, лишь бросив на него яростный ненавидящий взгляд,

Хозяйка рванулась вниз, к парадной двери, которую, опередив ее, уже открывал один из личных охранников.

— Поехали! — раздраженно прошипела водителю.

И только когда уже проехали пару кварталов, сообразила, что не сказала, куда. Вначале хотела на правительственную дачу в Барвиху. Но передумала, бросила так же хрипло и нервно:

— В институт!

В кабинете она тут же нажала кнопку селекторной связи с начальником материально-технического управления Мишкой Айзенбергом.

— Миша? Зайди ко мне!

— А, собственно, по поводу чего, Ирина Юрьевна?

— Ты мне, засранец, вопросов не задавай, я их тебе буду задавать! — рявкнула Бугрова.

— Я в смысле с какими бумагами? Что с собой взять?

— Голову свою возьми, мудила! И быстро!

Когда Мишка ввалился в кабинет, Бугрова с отвращением шмыгнула носом, уловив запах терпкого мужского пота, немытого тела, табачного и коньячного перегара и не залеченного кариеса. Демонстративно достала из тумбы письменного стола флакон с дезодорантом и с расстояния метров двух-трех побрызгала вокруг себя и то пространство, которое отделяло ее от помощника.

— Сколько может стоить эта брошь?

— Такая? Или эта?

— Эта.

— Тысяч пятьсот, учитывая рост цен на крупные камни, — это раз. И то, что я таких крупных изумрудов вообще никогда в жизни не видел, — это два.

— Продашь за сто.

— Но зачем? Я могу продать ее и за триста, если спешите.

— Продашь конкретно. Кому-либо из чиновников посольства США или Аргентины, Бразилии, кто в ближайшие дни выезжает на родину насовсем в связи с окончанием срока аккредитации или в длительный отпуск. А коли такой точный «адрес», то ты должен иметь «порог». У них может не быть таких денег,

значит, цена будет не столь высока.

— Найдут. Капиталисты — люди практичные. Увидев, что вещь стоит пятьсот, а продается за сто, деньги найдут! Но почему именно в эти страны?

— Чтобы подальше.

— И почему тем, кто вскоре уезжает? Тоже затрудняет сделку.

— Чтобы поскорее брошь покинула Россию.

— Понимаю, понимаю, — бормотал растерянно Мишка, хотя ни хрена не понимал.

Первым желанием было: взять брошь, толкнуть ее за пятьсот тысяч баксов, принести Хозяйке бабки, а четыреста тысяч очень и очень хороший «навар».

Но, встретившись глазами с беспощадными черными зрачками Хозяйки, утопленными в холодных изумрудных глазах, понял, если хочет жить, делать этого не должен ни в коем случае. Надо сделать так, как приказано.

— Ты умный парнишка, Миша, и вижу, все понял. Избави тебя Бог меня обмануть! Я буду знать не только, кому и за сколько ты отдал брошь, но и пипифаксом какого цвета этот господин или госпожа пользуются.

— Понял, понял, понял. Не извольте беспокоиться, — тоном дореволюционного приказчика заканючил Мишка. — Все будет в лучшем виде! Я даже знаю, кому толкнуть вещицу с брюшками. Через три дня едет в месячный отпуск в Штаты советник по экономике посольства США господин Джозеф Митчелл. Человек он не бедный, из старой пенсильванской семьи. Опять же, знаю, что он камушками интересуется.

Я сколько раз тебе говорила, козел, чтоб ты не вздумал заниматься торговлишкой самостоятельно?

— Ни сном, ни духом, Ирина Юрьевна! Как можно? Ни-ни, сам ничего ему не толкнул. Но ведь обладание информацией не есть недостаток. А? Владею информацией, кто чем из дипломатов интересуется, исключительно в интересах нашего института. Сам ни-ни. Сам никогда!

— Ну, смотри. Ценю тебя, Мишка. Но если узнаю, что свой бизнес завел, в говне утоплю! Правда, на правительственной даче. Так что не просто в дерьме дни свои кончишь, а в привилегированном. Вижу, понял. Да не дрожи ты так! Пока со мной, жив, здоров, и нос в табаке. Никому тебя в обиду не дам. Ни антисемитам, ни сионистам, ни ментам, ни Отари.

Днем спустя советник посольства США в России Джозеф Митчелл, пакуя багаж, отправляемый домой в Штаты по каналам дипломатической почты, нежно погладил ладонью оклад старинной, XVI века, иконы. О том, что она была похищена из церкви под Рудным, ему знать было необязательно. Он не разбирался в иконах. Но человек, экспертной оценке которого он доверял, убедил, что икона очень ценная, редкой работы живопись и необычайно изящный серебряный оклад, украшенный крупными жемчужинами. Жена будет рада. Но особенно хотелось Джозефу порадовать тещу, урожденную княжну Васильчикову, женщину, и в свои восемьдесят сохранявшую необычайную живость ума, грациозность движений и строгую красоту лица.

Митчелл был женат на Минни, дочери княжны, уже пять лет, обожал жену и преклонялся перед тещей. Случай достаточно редкий даже в Америке, где зятья, как правило, проживая от тещ в безопасной дали, испытывают к ним весьма неприязненные чувства.

Уложив икону, Джозеф еще раз раскрыл черную кожаную коробочку, покрытую изнутри фиолетовым бархатом. На фиолетовом фоне огромный изумруд переливался и светился каким-то особенным, неземным светом, а обрамлявшие его довольно крупные брильянты добавляли искристости и фееричности свечению большого зеленого камня, выглядевшего на фиолетовом бархате глазом космического циклопа.

Он подышал на камень, хотел протереть бордовые пятнышки на нем белоснежным платком, но убоялся. Не то чтобы побоялся тонким полотном поцарапать прочный кристалл, просто камень казался столь мистически сильным, самостоятельным, самодостаточным, что коснуться его живой плотью, — совершить святотатство.

Так, не тронув крапинки, похожие на застывшие капельки крови, он и запаковал кожаный футляр с брошью.

А еще через несколько дней в имении, расположенном в двух часах езды на хорошем автомобиле от столицы штата, широко праздновалось восьмидесятилетие известной деятельницы американского женского движения, вдовы видного дипломата, в последние годы жизни сенатора США, урожденной княгини, а точнее княжны, поскольку принадлежала она к древнему русскому княжескому роду по рождению, а не по замужеству, Васильчиковой.

Было много русских, съехавшихся по этому приятному поводу из разных концов Америки, разных штатов. Были и посланцы старинных родов, уже десятилетия пребывающих в эмиграции, из Испании, Франции, Англии, Германии. Присутствовали на торжестве представители древних фамилий, потомки старинных аристократических семейств Европы и Америки.

Был сделан специальный стол размером с теннисную площадку в специальной комнате имения, где под присмотром специально нанятых на этот вечер полицейских разместились подарки юбилярше.

Княжну Васильчикову любили все: испанцы и немцы, русские и американцы за ее красоту, неизменно дружелюбный тон, приветливость, радушие, готовность прийти на помощь, ее тонкий, истинно аристократический вкус, замечательные качества верной жены, доброй матери, любезной тещи и заботливой свекрови.

Каждый новый подарок вначале демонстрировался гостям, проносился с объяснением имени дарителя по гигантскому залу, где в глубоком, обшитом веселеньким парчовым материалом кресле восседала юбилярша, а затем передавался в руки княжны на то время, пока даритель произносил всякие соответствующие моменту слова.

Дочь Минни и зять Джозеф Митчелл слегка припозднились, что было простительно, поскольку они лишь утром сошли с трапа воздушного лайнера, пересекшего Атлантику. В противном случае, наверное, слово дочери и зятю было бы предоставлено раньше. Княжна обожала эту молодую красивую пару. Дочь была умна, прелестна, добра, а ее муж честолюбив, напорист, динамичен, широко образован, из старой и достаточно богатой пенсильванской семьи. И, что было главным в глазах матери достоинством, обожал ее дочь.

Когда они, объявленные мажордомом, вышли на средину зала, молодой дипломат взял в руки микрофон, чтобы сказать слова приветствия и поздравления, все гости, а их набралось уже больше сотни, невольно залюбовались этой парой.

Выпускник двух престижных университетов, доктор философии и, несмотря на молодой возраст, уже советник посольства, причем на исторической родине княжны, в Москве, блистательно справился со своей задачей: он был в меру восторжен, в меру прост, в меру краток и в меру метафоричен.

Закончив свой спич, опустился пред старушкой-княжной на одно колено и протянул ей черную кожаную коробочку, футляр, обитый черной тончайшей кожей с выдавленной и позолоченной монограммой княжны и короной из чистого золота. С милой, свойственной ей на протяжении всей жизни чуть рассеянной улыбкой княжна раскрыла футляр, ожидая увидеть красивую вещицу современной работы.

К удивлению гостей, княжна вскрикнула. И потеряла сознание.

Правда, лишь на мгновение. Даже слуга, рванувшийся к ней с бокалом воды и флаконом с нюхательной солью, запоздал. Когда он протянул бокал к сухоньким губам княжны, она уже открыла глаза.

— Более дорогого подарка ты бы не смог мне сделать, мой мальчик! — Она с благодарностью, ласково провела сухонькой рукой по курчавой голове зятя. — Это моя брошь, наша семейная реликвия, утеряна во время бомбежки нашего имения в Германии в 1945 году. Ну, просто чудо, просто чудо! Это не только прелестная по подбору камней и работе вещь, я повторяю, это семейная реликвия князей Васильчиковых, приносящая успех и удачу тому члену семьи, кому она достается в наследство. — Тут она перевела взгляд на ангельское лицо дочери. — Я тебя поздравляю вдвойне. У тебя удачливый муж. И у тебя будет на память обо мне вещь, приносящая удачу...