Атаку начинали танкисты

* * *

...Зной стоял нестерпимый. Мучила жажда. Может быть, повторяюсь, говоря об этом, но до сих пор помнится, как страдали люди без воды. Накаленные дневным солнцем-арбузы не утоляли жажды, только ранним утром, охлажденные за ночь, еще как-то облегчали состояние. Песок, пыль, вьющийся над полем жгучий ветер. Подолгу люди не только не были в бане (об этом и мечтать нечего было), но даже не умывались. Невероятно тяжело приходилось раненым и тем, кто по долгу службы ухаживал за ними. Ни перевязать раны, ни промыть. А когда боец, мучимый ранами, просил запекшимися губами: «Пить... Пить...» — теряли выдержку даже санитары, повидавшие столько человеческих страданий.

Крайне затруднена была эвакуация раненых через Волгу днем. На элеваторе у гитлеровцев был всевидящий НП, по его целеуказаниям вражеские минометчики сразу же накрывали лодку или плот. Уничтожить этот НП не удавалось — стены из толстого железобетона, снарядом не взять. Каждый квадратный метр речной поверхности у них с немецкой пунктуальностью пристрелян.

Но какая бы ни была опасность, а если надо так надо. Наши танкисты находили способы и воды добыть, и тяжелораненых эвакуировать.

С какого-то времени на меня, начальника разведки, другие командиры штаба стали смотреть, как на черта, приносящего дурные вести.

— Товарищ генерал!.. — докладываю командиру корпуса. — Немцы повели атаку южнее балки Сухой. Могут прорваться.

Генерал Кравченко, начштаба полковник Мальцев, начопер подполковник Пупко, тесня плечами друг друга, сгрудились над картой.

— Как они там оказались, твои немцы?! — уставился на меня исподлобья Пупко.

— Да не мои они... — сказал я с досадой.

— Точно установлено? — спросил Мальцев.

— Уж куда точнее, товарищ полковник: идут в атаку — пехота с танками.

Кто-то ругнулся в сторону: «А будь ты неладен с твоими разведданными!» И тут же стали приниматься меры. С КП передавались распоряжения в части, занимавшие оборону у балки Сухая.

Такую вот внезапную атаку противника, как говорится, не дай бог было прозевать. Гитлеровцы подолгу и настойчиво искали в нашей обороне слабые места, подтягивали туда силы и стремились прорваться. А прорыв даже на небольшую глубину мог обернуться в условиях сталинградского противостояния настоящей бедой — в малейшую трещину немцы постараются вбить железный клин.

И разведчики делали свое дело, понимая, какая большая ответственность возлагалась на них. Высокой боевой активностью отличались воины нашего корпусного разведбата под командованием майора М. Жолоба.

В тогдашней обстановке нечего было рассчитывать на глубинную разведку — войска противника стояли перед нами и жали на нас сплошной массой. Обычно к вечеру мы получали из вышестоящего штаба данные о силах в ближайшей к переднему краю полосе. Сами же какие имели возможности... Выставляли посты наблюдения и подслушивания, ночью организовывали поиск и захват пленных, изучали документы убитых солдат и офицеров противника. Кое-что удавалось установить по лязгу вражеских танков. Сопоставляя все эта данные, анализируя факты, к утру мы могли уже доложить комкору о вероятном направлении очередной атаки противника. И ошибались редко. Никакого права на ошибку не имели.

А с рассветом начиналось обычное для тех жарких в прямом и переносном смысле сталинградских дней. Инициатива пока что находилась у врага, и он начинал боевые действия по своему плану.

Перед атакой гитлеровцы наносили мощные бомбовые удары с воздуха. Их пехотные части поддерживались танками и сильным артиллерийским и минометным огнем. Ко всему этому мы были готовы. Таранный удар противника ослабевал, натолкнувшись на нашу стойкую оборону. Завязывался бой, который длился часа три-четыре. Если немцам удавалось захватить новый рубеж, то мы прилагали все усилия, чтобы отбить его. Потери были с обеих сторон большие.

Знали мы, что во второй половине дня последует такая же, а то и посильнее, атака противника на этом же самом направлении.

К вечеру затихнет.

Кому повезло остаться сегодня в живых, тот может рассчитывать еще и на завтрашний день, а там — видно будет.