Атаку начинали танкисты

В поверженном Берлине

Наступивший апрель сорок пятого вещал о близкой победе. Весенней грозой гремела артиллерийская канонада, бурливыми потоками двигались наступавшие войска, радость и надежды навевали в души фронтовиков теплые ветры.

8-й гвардейский танковый корпус временно был выведен в резерв фронта и сосредоточился в районе Ковалл, Лезлау, Иенкау.

Для нашего полка передышка оказалась весьма кстати: в строю осталось всего девять исправных танков, остальные требовали ремонта. Инженер-капитан Кавьяров «мобилизовал» на ремонтные работы всех, кто мало-мальски владел инструментом. Под его руководством и при его энергии дело пошло успешно. За короткое время в строй вошли четыре машины. К началу активных действий 13 ИС были в полной боевой готовности.

Корпусу было приказано совершить марш в район Штеттина. Части двигались за наступавшими войсками 2-го Белорусского фронта. Довелось и нам, танкистам, своим ходом пройти по автостраде. Приятно, конечно, когда тяжелая машина идет без болтанки, но как-то непривычно. Случались и задержки, хоть и прямая автострада, как стрела. Ходовая часть танков была уже порядком изношена. Глядишь, то у одного, то у другого танка шлепнется гусеница на бетон — движение всей колонны приостанавливается. Заменить поврежденные траки на автостраде несложно и недолго — работают люди на ровной, чистой поверхности, как в цеху. Таких случаев на марше было немало.

Части корпуса, переправившись через Одер, сосредоточились в районе Хольцендорф, Деделов, Пренцлау, составив резерв командующего 2-м Белорусским фронтом.

Наш полк вошел, как и было указано, в сам город Пренцлау. Картина открылась нам неприглядная: большие разрушения, на улицах много трупов лошадей, воздух тяжелый — апрель ведь на дворе. Я попросил разрешения сосредоточиться в четырех километрах западнее, в небольшой деревне Гюстов. Мне дали «добро», и я со своим штабом и всеми подразделениями полка разместился там.

Берлинская операция, одна из последних наступательных операций советских войск, к этому времени уже завершалась.

Наш корпус, находясь в резерве, был в готовности к боевым действиям, но задачи все еще не получал. Мне с другими командирами частей приходилось в это время навещать КП общевойсковой армии, чтобы быть ежедневно в курсе оперативной обстановки.

2 мая 1945 года был взят Берлин.

Мы находились в своем районе, в 70 километрах севернее Берлина. Радовались огромному боевому успеху советских войск, взявших штурмом фашистское логово, водрузивших над рейхстагом Знамя Победы. И жалели, что мы не там, хотя понимали: все осуществляется по планам высшего командования.

Прошло еще несколько дней. 8 мая пошли разговоры о том, что войне уже конец, а официальных сообщений никаких нет. И это озадачивало, тем более что от нас требовалось ни в коей мере не снижать боевую готовность. Все наши радиоприемники были настроены на главную волну. Никаких сообщений до вечера.

С наступлением ночи я лично проверил караулы, патрульную службу. Убедившись, что во всем поддерживается воинский порядок и высокая боеготовность, ушел отдыхать. Только лег — сразу же уснул. Усталому всегда кажется, что он вот только сомкнул ресницы, а его уже будят. Проснулся я и мгновенно вскочил от беспорядочной стрельбы, поднявшейся среди ночи.

Напротив моего домика — штаб полка. И, как всегда, на своем месте майор Клинов.

— Федор, в чем дело, что за пальба? — спросил я его, распахнув дверь.

А он смеется.

— Это не бой, товарищ командир... — говорит устало, но радостно. — Это салют в честь победы.

— Было сообщение по радио?

— Было.

— А что передали?

— Война окончена. Фашистская Германия поставлена на колени. Безоговорочная капитуляция...

Мы обнялись на радостях. А потом вдвоем стали принимать меры, чтобы умерить стихийное салютование. На улицу высыпало множество полуодетых людей — кто без гимнастерки, кто без сапог, — и все палили в воздух из автоматов и пистолетов. Подумалось: вот как хочется военному человеку в конце войны поскорее выпустить весь боезапас, теперь вроде бы уже и ненужный. Тем не менее я постарался унять ребят — кого по-хорошему, кого построже. Шальная стрельба чревата всякими неожиданностями.

Но что это? Начштаба майор Клинов, этот воплотитель порядка и дисциплины, тоже не в силах сдержать чувств — выхватив пистолет, разрядил в воздух почти всю обойму, И смотрит потом виновато. Я ничего ему не сказал. К чему тут слова?

Вскоре мы узнали, что в тот самый день, когда мы, пребывая в готовности, ждали сообщений, свершилось знаменательное событие: в пригороде Берлина — Карлсхорсте был подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил.

В оживленных, восторженных разговорах танкистов слышалась многократно повторяемая фраза: «Фашистская Германия поставлена на колени». Это были слова из приказа Верховного Главнокомандующего.

Я попросил у генерал-лейтенанта А. Ф. Попова разрешения съездить с группой офицеров в Берлин.

— Поезжайте... — ответил Алексей Федорович. — Оставьте за себя заместителя и поезжайте. Не надолго. Чтобы к обеду вернуться.

Сказал как-то со значением, напомнив, что надо оставить в полку заместителя, хотя это само собою подразумевалось. В его словах и в тоне, каким они были произнесены, чувствовалась забота о поддержании в части боеготовности.

На следующий день утром я объявил полковое построение. В кратком обращении к личному составу подчеркнул: войне конец, но воинская служба должна идти как положено.

В глубине строя послышалось:

— Будет порядок в танковых войсках!

И хотя восклицание в строю — неприятная для командирского слуха вольность, я не обратил на это внимания, больше придал значения его смыслу. Кто-то из танкистов, видимо, от имени товарищей заверил: «Будет порядок!» И это важнее всего.

В те дни, в первые часы ликования, когда люди ничего не воспринимали, кроме слова «победа», командирам стоило немалых усилий поддерживать в частях должный воинский порядок. Подчас приходилось прибегать и к строгим мерам, но, скажу откровенно, зла на них, на нарушителей, не было. Как не понять нам, командирам, таким же фронтовикам, чувства и поступки солдат? Шел солдат долгими военными дорогами, шел из боя в бой, видел столько горя и крови, в любой день мог погибнуть, и вот явился вдруг изумительный день мирной тишины, когда в него, солдата, перестали стрелять из автоматов и пулеметов, бить из орудий, когда у него отныне жизнь в собственных руках. Жить на свете, жить! Он еще не мог понять всего этого, не знал, как распорядиться таким счастьем.

По долгу службы я отдавал команды и распоряжения, призывал к порядку и наказывал, а к ребятам моим был расположен всем сердцем. Каждого хотелось обнять, как боевого друга, и пожелать одного — счастья тебе, храбрый солдат!

...Для поездки в Берлин снарядили «виллис» и полуторку, в группу включили 15 лучших офицеров, в том числе всех командиров танковых рот.

Быстро мчались по шоссе. Не заметили, как въехали в Берлин и уже двигались по Пренцлауэрштрассе.

«Как же, оказывается, просто! — подумалось. — Сели в машины и за час приехали. А шли сюда с кровавыми боями долгих четыре года...»

Видать, не к одному мне такая мысль пришла.

— Раньше и не догадывались, что до Берлина такая прямая дорога, — с грустноватой улыбкой сказал майор Федоренко.

— Да не на таких машинах... — вздохнул наш водитель, пожилой старшина. — Все на танках.

Невдалеке от центра города нас остановили. Полуторку дальше не пускали, можно было ехать только на «виллисе». Что было делать? Подсадил я к себе еще нескольких офицеров, и мы продолжили путь, а остальным разрешил пройтись по городу пешком, назначив время и место сбора — в 13.00 в скверике на Инвалиденштрассе, недалеко от Бранденбургских ворот.

В городе еще дымились развалины, на улицах и площадях громоздилась битая военная техника. Но уже наводился силами комендантской службы какой-то порядок. Трудилось, разбирая заторы на проезжей части улиц, немецкие граждане. Всюду наши патрули и регулировщики. Вились дымки русских полевых кухонь, к ним примыкали длинные хвосты очередей немцев, преимущественно стариков и детворы. Вперемешку с немецкой звучала русская речь. Там и здесь подавали певучие голоса вятские и саратовские гармошки.

Вблизи рейхстага торчало на лужайке много столбов, не сразу догадаться, что это такое. Выяснилось: бывший парк, голые стволы деревьев, у которых ветви начисто срезаны осколками снарядов и мин.

Над рейхстагом развевалось алое полотнище. Вот оно, Знамя Победы!

Побродили по разрушенному городу. Этаких восторженных чувств и мыслей, что вот-де лежит у наших ног поверженный Берлин, не было. Скорее, досада и жалость наполняли душу. Во имя чего разрушено и уничтожено на земле столько ценного, прекрасного, в том числе столичный город Берлин? И еще больше крепла ненависть к фашизму, к его оголтелой клике, которая ввергла страны и народы в губительную войну.

К 13 часам мы вернулись к назначенному месту на Инвалиденштрассе. Все собрались, а двух ротных командиров нет. Надо было ждать — не уезжать же без них. А чтобы не терять времени попусту, решено было перекусить, собственно пообедать сухим пайком. Достали консервы, сало, хлеб. Налили по маленькой стопке из припасенной кем-то фляжки. Тост единственный, краткий и необъятный: «За Победу!»

Подошли и остановились в нескольких шагах немецкие ребятишки. Надо заметить, что берлинские дети с первых минут мирной тишины не проявляли никакой боязни перед русскими людьми, — видать, сразу почувствовали добрую натуру нашего солдата.

— В таких поездках хозяйственникам не худо бы хоть конфеток иметь... — сказал один из офицеров, безуспешно обшаривая карманы.

— Да к чему им те конфеты? — возразил другой. — Видите, как у них глазенки горят с голоду.

Подозвали мы их, употребив первую подвернувшуюся фразу по-немецки: «Коммен зи битте». Они усмехнулись, обращение показалось им, наверное, слишком церемонным. Надо было ведь проще окликнуть: «Ком!» Подошли ребята и не заставили себя упрашивать: ломтики колбасы и сала с хлебом, не жуя, проглатывали.

Время идет, а ротных командиров все нет.

— Заблудились, наверное, — сказал кто-то.

Могло и такое случиться. И трудно было что-то предпринять в помощь товарищам. Искать двух офицеров в огромном разрушенном городе — дело безнадежное. И все-таки я отправился на поиски — не сидеть же сложа руки.

Медленно ехали на «виллисе», посматривая по сторонам. Обогнули несколько кварталов и конечно же наших не нашли. В районе Бранденбургских ворот на одном из оживленных перекрестков регулировала движение девушка-солдат. Стройная, красивая, с отработанными до изящества жестами. Пропустила машины в одном направлении, затем в другом... Вдруг резким взмахом флажка остановила наш «виллис». Заметив меня, обратилась запросто и даже несколько свысока, воскликнув певуче:

— Вы, что ль, полковник Ивановский?

Я с удивлением отозвался:

— Да. А что?

— Заберите двух своих капитанов, — показала она флажком в сторону.

Я посмотрел в указанном направлении и увидел сидящих на поваленном электростолбе офицеров. Сгорбились, понурились, как обиженные сироты. Раньше они нас не видели, а мы их. Они действительно заблудились. Попросили регулировщицу остановить «виллис» с опознавательным знаком «подкова» и номером 520, что она и сделала.

— Вот спасибо тебе, красавица! — благодарили ее офицеры. — А то так и проехали бы мимо.

Она улыбнулась и повелительно взмахнула своими флажками: давайте, мол, катите своей дорогой.

Наши машины мчались по той же магистрали на Пренцлау. Насмотрелись мы в Берлине всякого. Думы роились в голове. Хотелось поскорее в свою часть.