Атаку начинали танкисты

Врага можно и надо бить

К месту формирования моей части, в бывшие военные лагеря, я добрался только поздним вечером, заниматься мною сразу не нашлось кому, и дежурный в штабе, сделав отметку о прибытии, предложил устраиваться на ночлег — утро вечера мудренее. На дворе похолодало, моросил осенний дождь. Побродив по лагерю, зашел в какое-то строение барачного типа. Там спали вповалку командиры, и я, расстелив шинель, подоткнув соломки под голову, последовал их примеру. Заснуть, однако, долго не мог. То в одном, то в другом углу раздавались бессвязные фразы спросонья, двое или трое храпунов состязались в громкости и долготе звуков. Это меня не беспокоило. За годы курсантской жизни, строевой службы, в период боевых действий давно привычными стали ночевки в помещениях или палатках, набитых битком людьми. Не спалось от другого — от дум.

Вначале вспомнил, как почти по тревоге уезжал из академии, вспомнил с добродушной усмешкой. Получив тогда в отделе кадров предписание, забежал в общежитие, чтобы наскоро собрать чемодан — через полчаса отправлялась попутная машина. Вошел в комнату и увидел на столе ворох моих вещей. А на видном месте была записка с двумя строчками размашистого почерка Газукина: «Прощай, друг! Уехал на фронт. Извини за чемодан. Саша». Вот так, значит... Сосед по койке, лучший друг ограбил средь бела дня — взял мой чемодан, поскольку своего не оказалось, и уехал. Хорошо, что другой сокурсник выручил, ссудил спой чемодан, а то хоть связывай ворох пожитков веревкой да через плечо. Эх, Сашка... Славный парень и танкист лихой, где ты сейчас?

Воспоминания о Сашкиной манере действовать напрямик, о «пожарных» сборах в общежитии отодвинулись, постепенно растаяли — не они гнали сон от меня. Тревожило то главное и кровное, что было у всех советских людей о умах и сердцах — тяжелое положение на фронтах в первые месяцы войны. Вероломные, бандитские удары на зорьке воскресного дня по приграничным районам и западным нашим городам — это, выражаясь по-военному, фактор внезапности. Он мог обусловить на первых порах и неудачные ответные действия, и какую-то неразбериху на отдельных участках, и даже очаговую панику. Ведь трудно сразу драться в полную силу, когда неожиданно наносят удар в спину. Но сама война, навязанная нам гитлеровской Германией, такой уж полной внезапностью, наверное, не была. Вспомнить, как рассуждали на этот счет в военных кругах, у нас в академии. Очевидно же, имели какую-то информацию о назревающей опасности и в самых высоких инстанциях. Если да, то почему не принимались должные меры? А с другой стороны, откуда тебе, новоиспеченному капитану, известно, что не принимались? Возможно, было сделано многое, да но все — сил и средств не хватало. «Почему? — криком кричала душа. — Почему сегодня фронт не на границе, а почти под Москвой?» И хотелось одного, о чем я думал без малейшей бравады, хотелось поскорее на передовую, чтобы встретиться с врагом в бою. Коль придется погибнуть, знать, такова судьба. Но Родину мы, военные люди, должны отстоять. Нас учили и готовили для этого.

Утром в числе первых я доложил о прибытии старшему начальнику, занимавшемуся формированием, пожилому подполковнику.

— Начальником штаба части назначены, товарищ капитан? — вроде бы уточнил он, всматриваясь в мои документы и не поднимая глаз на меня самого. — Ясно. Так и запишем. Хотя формируем теперь уже не бригаду, как предполагалось, и даже не полк, как в вашем предписании указано, а отдельный танковый батальон.

— Почему батальон? — спросил я машинально.

Он затянулся табачным дымом, прежде чем ответить.

— Танков мало, — сказал угрюмо. — Не хватает танков... — Вернул мне документы: — Приступайте к делу, начальник штаба отдельного батальона.

— Есть! — ответил я, не задавая больше вопросов.

И включился в работу, которой у начальника штаба в период формирования части, как говорится, по горло. Тем более что и самого штаба как организующего ядра пока еще тоже но существовало. Надо было принимать личный состав, изучать командирские кадры, заниматься укомплектованием подразделений, организовать службу нарядов, решать множество вопросов, связанных с питанием и обмундированием людей. Сроки по-военному предельно сжатые, а ресурсы, опять же по-военному, крайне урезанные.

Комбат майор В. П. Шипицын, видя и понимая ситуацию, сказал ободряюще и вместе с тем требовательно:

— Думай, действуй, выкручивайся, начальник штаба. Наводи в части военный порядок.

В заботах и трудах (от темна до темна на ногах, по нескольку часов сна-полузабытья) прошла неделя.

В октябре подоспела очередная партия уральских танков — Урал-батюшка ковал и ковал оружие для фронта. Мы приняли свой комплект боевых машин, присоединили платформы с ними к нашему железнодорожному эшелону и после непродолжительной поездки разгрузились на станции Одинцово. Своим ходом перегнали танки в район Кубинки. Большую и сложную работу по обкатке новых машин экипажи проделали без единой поломки и заминки, личный состав трудился не жалея сил, командиры толково распоряжались. Я с удовлетворением подумал, что в батальоне уже чувствуется «военный порядок», не зря мы старались там, в пункте формирования. Но тут же и подавил в себе несколько горделивое чувство: рано делать какие-то выводы, поглядим, как покажут себя танкисты в предстоящих боях.

Комбат послал меня в штаб армии для выяснения обстановки. Я получил указания, нужную информацию и вскоре доложил своему командиру:

— Поступаем в распоряжение 82-й стрелковой дивизии, которой командует генерал-майор Николай Иванович Орлов, начальник штаба полковник Василий Петрович Тоньшин. Дивизия в составе 5-й армии Западного фронта. Командарм — генерал-лейтенант Говоров Леонид Александрович.

— Ясно... — молвил комбат. — А дивизия, между прочим, откуда и какая?

— Только что из Монголии. С боевым опытом.

И мы, хорошенько заправив обмундирование, махнув бархоткой по сапогам, пошли представляться командованию дивизии. Танкисты ведь идут к пехоте, не кто-нибудь — внешний вид должен быть образцовым.