Атрак

Часть 1

«…Землетрясение предшествует их приходу, а перед этим краснеют небеса. Их поступь неостановима, их удара невозможно избежать. Мы все умрём!»

Мел́ьдус Клерм, военачальник

«…Я взглянул ему в глаза, и перед моим взором промелькнула вся жизнь. Он не спросил, хочу ли я жить… Он просто нанёс удар…»

Ке́рнан Бое́н, воскрешённый фермер

«…Я умудрился подползти к одному из них со спины, пока он отвлёкся на уничтожение других, и ударить. О, если бы не случайно пробегавший маг, чей портал располагался совсем рядом, я бы остался в той луже грязи…»

Мотье́н Вези́р, лучник

«Бегите! Бегите, маловерные! Красная вспышка настигнет нас везде! Мы не скроемся от неё даже под землёй! Бегите!»

Безымянный сумасшедший

«Бесполезно… Всё бесполезно… Нет, ваши тактики ничего не решат. Они превзойдут вас числом, силой, хитростью. Лучше жить под их гнётом, лучше прогибаться под властью этих тиранов и молить бога войны о том, чтобы всё обошлось»

Беренва́р Во́льтшмут, предположительно политик

Кто такой бог войны? Это не тот, кто умеет владеть всеми видами оружия; не тот, кто строит самые лучшие тактики; не тот, кто ведёт за собой великое и непобедимое войско. Бог войны — это тот, кто способен без оружия одолевать любого противника; это тот, кто побеждает даже с самой безумной тактикой; тот, кто создаёт себе непобедимое воинство.

Занималась заря. С каждым новым началом дня она отважно вступает в поединок с ночью, искусно борется с ней и побеждает, подчиняя себе грядущий день. Небо переливается от багрового на востоке до тёмно-синего на западе, знаменуя войну, вечную войну, которую никто не сможет остановить, и сама она никогда не закончится. Будут лишь перемирия, знаменующие то правление дня, то власть ночи, но они будут очень коротки. И теперь небо безмолвно приветствовало воинство рассвета, пророча, что сейчас именно ему достанется победа, что именно рассвет займёт престол мира и будет властвовать над ним до прихода воинства ночи, чтобы снова сразиться с ней и в очередной раз потерпеть поражение. И так будет всегда. Эта незыблемая череда побед и поражений будет длиться вечность, в миллиардный раз играя одну и ту же сцену, обыгрывая один и тот же эпизод, словно пытаясь сказать что-то очень жизненно важное, на что никто не обращает своего внимания, будто крича: «Вот! Ещё один день прошёл, и жизнь ваша стала короче!» Но никто этого не понимает и не видит… никто, кроме него…

Он стоит на горе, на самой её вершине, меж двух исполинских чёрных рогов. Владыка меча, Повелитель топора, Мастер булавы, Источник мужества, Ключ славы, Победоносец, Предвестник поражения, Возничий колесницы войны. У него много прозвищ было, есть и будет, его имя ещё не один раз воспоют с воодушевлением и произнесут с трепетом, его ещё очень много раз нарекут звучным титулом, который всецело и точно опишет его величие, подчеркнёт его мастерство, вострубит над его врагами и воодушевит союзников. Но это всего лишь прозвища и ярлыки, что можно навешать на его внешность, на его навыки, на его деяния. Но кто может знать, что у него на душе? Кто может проникнуть в помыслы Непобедимого и в сущность Победоносца? Один лишь его внешний вид навеивал трепет, чувство опасения, желание уйти как можно дальше от него… Именно уйти, но никак не бежать, потому как бег выкажет трусость, которая разозлит его, этого великого воителя, приведёт его в бешенство, и он непременно убьёт беглеца, потому как считает он, что побег наихудшее, на что способен воитель. Лишь гибель, глядя в глаза превзошедшего его противника, есть наилучший исход, если страх гложет слабую душу. А всякий, представший пред ним, становится воином в любом случае. И здесь остаётся лишь одно — сражаться. Но вместе с этим внешность его вызывала восторг, ведь нигде не сыщется столь великого воителя, подобного ему. Стать его высока, несравненно высока, что даже самый высокий человек не сможет сравниться с ним, что даже самый сильный не способен уподобиться ему. Он был облачён в полный комплект доспехов тёмно-красной расцветки с чёрными рельефным вкраплениями, как будто бы это были слова неведомого наречия, разбросанные по всему телу. В лучах утреннего светила мнилось, что на горе расположился покрытый свежей кровью мясник, только что пришедший с бойни. Доспехи эти скрывали все уязвимые для ударов иль выстрелов места и явно были выкованы талантливым кузнецом. Лишь наплечников не носил этот воитель, обнажая виду свои огроменные чёрные мышцы, ведь кожа его была черна, словно андорская ночь в период меньшего дня. Запястья его были облачены в когтистые наручи и сжаты в кулаки, как словно держал исполин в руках своих по оружию, да вот только были они пусты. Ноги обуты в такие же когтистые сапоги, от которых остаются весьма жуткие следы на земле. Голову его покрывал шлем, с вытянутыми кверху зубцами, словно это была корона, а из-под этой короны до его щёк ниспадали чёрные волосы. Целиком оранжевые глаза были чуть прищурены, словно ими он глядит вдаль. И не просто вдаль, а далее, нежели на то способен чей-либо глаз. Уголки губ чуть опущены вниз, придавая исполину грозный, но тем не менее величественный облик. От него веяло духом неимоверной силы, величия и бесстрашия. Дух этот настолько силён, что любой, кто бы ни оказался вблизи, непременно учуял бы его и оплёлся влиянием этого веянья. А дух этот имеет различное влияние: врага он устрашит, союзника же поддержит. Но взгляд его источал также мудрость. И была она настолько глубока, что даже сотни мудрецов, оказавшись рядом него, почувствуют, как глупы их измышления и как ничтожны их знания. Сердце воителя бьётся в ритме боевого марша, ноги расставлены в позиции боевой готовности, правое плечо выступает чуть вперёд. Сыщется ли на земле воин, способный одолеть его или хотя бы приблизиться к нему? Всякое оружие, вложенное в его руку, способно отнять жизнь. Будь то хоть меч, секира, молот, кинжал иль иное какое оружие — всякое в его длани обращается в её продолжение. Но лишь к одному оружию этот воитель не питал доверия, лишь его одного он никогда не возьмёт в руки свои, лишь ему он предпочтёт голые кулаки. Он презирал его строение, его вид, способ его использования. Копьё. Возненавидел багровый воин копьё за то, что оно копьё, потому не считал, что тот, кто носит в руках своих это длинное и неуклюжее орудие, может оказать ему достойное сопротивление. Было ли это его ошибкой? Иль, быть может, продиктовано судьбой? Во всяком случае, вряд ли сыщется тот, кто владеет копьём настолько хорошо, что способен сразить его.

Рядом с ним стояли ещё трое, внешне схожие с ним, но лишь изначально: так же веяло от них неимоверной силой, величием и бесстрашием, ощущалась в них великая и необъятная мудрость, которая была даже более глубока, нежели у того воителя, и мнилось сразу, что они приходятся учителями ему. «Ну что, ты готов, томело́н Драка́лес?» — монотонно и без всякого выражения обратился к нему вдруг один из них. Голос его был спокоен, но многим может показаться, словно, где-то вдали рокочет гром. Дракалес, обладая более резким и не менее устрашающим голосом, ответствовал ему: «Не называй меня так. Ты же знаешь, что я пока ещё не томелон» Что ж, ответ оказался весьма неожиданным, ведь великое смирение не присуще столь могущественному воителю. «Как пожелаешь, тарело́н» — исправился его учитель.

Дракалес — будущий томелон и наследник мира войны Атра́ка. Те же, кто в этот миг стоят подле него, именуются рата́рды. Это слово можно перевести как «созданные из войны» И призвание их состоит в том, чтобы стать проводниками будущего владыки ко всем познаниям та́ра — войны, чтобы сделать из тарелона томелона, чтобы придать его речи спокойствие и рассудительность, нежели напористость и безрассудство, ведь война, истинная война, не та, которой занимается всякое существо, не сокрушает всё подряд, не изничтожает всякого, кто попадётся на её пути, но нечто большее, то, что ведомо лишь им, ратардам.

Учителя походили на Дракалеса во многом. Даже доспехи сотворены их по подобию его: такие же багряные, так же испещрены множеством символов, так же покрывали всё тело. На головах же их были надеты весьма интересные шлема, которые покрывали не только голову, затылок и виски, но целиком облачали всю голову в броню, скрывая лики их за масками. И отличить одного ратарда от другого можно было не по очертаниям лица, но по различию очертаний их масок.

Тот, кто заговорил с Дракалесом, носил на голове своей шлем, что скрывал его лик за маской с изображением ярости и злобы. И каждый изгиб, каждая складка лишь ярче выражали это. Каждому, кто взглянет в лицо его, возомнится, словно ратард стремится нанести весьма яростный и сокрушительный удар. Шлем был глух со всех сторон, и лишь отверстия для глаз были проделаны в маске, чтобы носитель этого компонента доспехов не был слеп. Из тех отверстий глядели два оранжевых глаза, под стать тем, которыми обладал тарелон. Шлем был усеян множеством шипов и рогов. Обнажённые зубы острыми треугольниками придавали этому обличию ещё большей жути. Ратард этот звался Уáр. Дракалесу он приходился мастером оружия. У него молодой томелон брал уроки ведения различных видов дальнего и ближнего боя. Уар обладал даже знаниями копья и пытался передать их молодому Дракалесу, но, начав познание этого вида оружия, молодой и неопытный боец отринул их и не стал внимать поучениям мастера, как бы тот ни старался внушить тарелону важность этого. Уар говорил: «Даже если ты и не собираешься владеть копьём, тебе нужно, во всяком случае, получить знания об этом оружии, потому что, случись такое, что повстречаешь ты противника, преуспевшего в этом ремесле, не сумеешь сразить его» Дракалес же на эти упрёки отвечал так: «Что мне копьё, когда в мече или ином оружии мне равных нет? Сражу я копьеносца, используя знания других оружий!» И не имел Уар над учеником своим власти, потому всё случилось так, как пожелал тарелон, и ступил будущий бог на тропу войны с одним таким изъяном. Более же прочих оружий предпочёл багряный воитель меч. Это оружие взору его приглянулось сразу же, а как схватил его в руку свою, так сразу и легло оружие хорошо. Но более всего соединился Дракалес с этим оружием в тот миг, как Уар стал этому мастерству обучать молодого воителя. И понял тарелон, что с этим оружием не желает он более расставаться, что будет биться с ним во всякой битве. А Уар, как словно предвидел, что молодому богу войны приглянутся мечи, потому оставил уроки о них напоследок, ведь после того, как познал Дракалес мастерство мечей, не стал бы он внимать иному мастерству. Но Уар открыл ему, что эффективнее битвы с мечом будет битва с двумя мечами в двух руках. В том нашёл молодой томелон великий смысл и позволил мудрому ратарду наставлять его в этом направлении. Более прочих навыков Дракалес отдавался навыку владения двумя мечами и в конце своего обучения он во много раз стал превосходить своего учителя в том. И увидев величие своего ученика, Уар подметил: «Весьма искусен ты в этом ремесле и этом умении, — а далее добавил, — Да только может случиться так, что лишишься ты меча одного, и станешь сражение вести лишь одним из них. И будет эта битва не так велика, как битва с двумя оружиями. Так пойми же, что не должно тебе оставлять упражнения с одним мечом» И увидел Дракалес в тех словах великий толк, потому им и последовал. Одним мечом стал сражаться столь же искусно, как и двумя.

Второй ратард носил шлем на голове своей, и маска от шлема изображала лик, который изобиловал спокойствием и целеустремлённость. Мнилось, как словно лик этот взирает на огромное поле, что чрез мгновение станет великим побоищем и потонет в войне, а оно оглядывало его, выстраивая в голове великий план, размышляло, как одержать победу. Шлем имел два бычьих рога, и ото лба до затылка вилась, плотно прилегая к голове, прядь конских волос. Шлем был усеян множеством клёпок. Тот, кто носил этот шлем, звался Тáтик. Для молодого воителя был он знатоком боевых мудрости и хитрости, и тому ремеслу этот ратард обучал Дракалеса. В тот миг, как Уар окончил обучение тарелона навыкам владения своих оружий, к молодому богу подошёл Татик. Узнав же, чему Дракалес будет учиться у этого учителя, юный тарелон отказался от услуг будущего подчинённого, ссылаясь на то, что знаний, вложенных в него Уаром, будет достаточно, чтобы он был неуязвимым. Но Татик предложил ему сразиться. Тарелон и не думал отказываться, ведь для него наилучшим деянием из всех были сражения. Учитель сделал лишь один удар, и ученик был повержен. С тех пор будущий бог войны был убеждён, что совершенства он не достиг, и стал внимать новым урокам. Бои Татика не были столько зрелищны, как бои Уара, и казалось, что ратард и Дракалес только хвастались своими способностями. Но всякий раз, сражаясь со своим учителем, будущий бог войны терпел поражение одно за другим. Татик давал своему ученику, как казалось, совсем нелепые рекомендации, но, следуя им, молодой томелон видел, как с каждым разом становилось всё легче и легче одолевать своего учителя. Так будущий бог обучился боевым мудрости и хитрости и научился подстраивать её под необычные ситуации. Татик старался наносить удары в разные места, чтобы те были непредсказуемы для владыки Атрака. Будущий томелон смог обучиться особенному боевому взору, что позволяет не упустить из виду ни одно движение противника. Перенял Дракалес также у Татика все способы ведения битв, уподобился благодаря долгим и упорным тренировкам своему учителю и в конце обучения повергал его всякий раз, как ни сойдутся они в поединке. Таким образом, Дракалес достиг очередной ступени к совершенству в военном ремесле.

Третий учитель был ратард, скрывший свой лик за шлемом, чья маска изображала лик горделивый и уверенный в себе, как словно этот воитель всем своим видом пытался показаться важным и особенным. Он носил имя Ли́ер. Учителем он приходился Дракалесу по истории, а, если точнее сказать, в исторических личностях знал Лиер толк, а также обучал он различного рода языкам, чтобы могучий воитель слышал мольбы о пощаде на всяком наречии. И настолько велик этот ратард был в своём ремесле, что мог, лишь только окинув взором незнакомого противника, тут же выведать о нём всё. И ученик его этот навык познал, но труден был путь к этому ремеслу. Как окончились уроки Дракалеса у Татика, Лиер сказал, что будущий томелон теперь будет обучаться у него. Узнав же, чему ратард этот собирается обучить могучего воителя, стал всячески препираться в этом, говоря: «Для победы достаточно того, что я ведаю! Ни к чему мне знания, ведь рубит меч, но не ум!» Лиер же предложил будущему владыки сразиться. И тот, не задумываясь вовсе, встал и принял вызов учителя своего. Но тарелон лишь и успел сделать три удара, которые не были успешны, прежде чем мудрый наставник поверг его. Зауважал тогда могучий тарелон своего учителя и его ремесло, ведь на себе испытал результат применения знаний. Стал Дракалес обучаться у Лиера этой мудрости. Но всякий шаг давался будущему томелону всё тяжелее и тяжелее, ведь поучениям этого ратарда необходимо внимать в покое, приложив поболее умственных усилий, нежели физических. И помногу раз приходилось Лиеру одолевать пылкого тарелона, чтобы тот утолил жажду битвы и прозрел в очередной раз, что он в этом ремесле пока ещё несовершенен. И весьма долго продлилось обучение томелона Дракалеса у этого ратарда, вдвое дольше, нежели у предыдущих учителей, но в конце того срока он показал удивительные результаты — в битве со своим учителем он вышел победителем трижды подряд. Лиер самовольно пожелал провести со своим учеником три битвы, чтобы испытать его во всём, ведь помимо знаний о противнике он преподавал умение скрывать от врага свою сущность или же вовсе менять её, чтобы враг не разгадал сознание могучего томелона. Так Лиер провёл три боя и в каждом поединке он менялся, пытаясь запутать Дракалеса, но ученик крепко запомни не столько обличия Лиера, сколько его уроки, что смог с первого взгляда разгадать его и замаскироваться самому, потому три победы одна за другой были успешны. Помимо этого, ратард поведал будущему томелону о многих великих личностях, которых принято считать высшими владыками и богами. То были: Датáрол Победоносец; Ксáриор Изобретатель; Йóр Творец чудес и чудовищ; Бэйн, владыка Пустоты, и Ваул. Имена эти на века запечатлелись в сердце будущего бога войны, и о них он помнил всю свою жизнь.

Собрав эти знания, Дракалес вывел одну формулу, которую он прозвал Формулой Победы, куда входили три слагаемых: умение искусно управлять оружием, что будет приправлено боевыми мудростью и хитростью, а также преумноженное знаниями о своём противнике. И эта формула была незыблема для наследника мира войны и доселе.

Лиер стал говорить, и речь его уподобилась грому: «Отец твой, преславный и превеликий томелон Датарол, полководец и победоносец, дал тебе наказ, а мы тебе передаём так, как он и сказал: «Пускай же сын мой ступает на эти земли и спешит к сто́льному граду тамошнего государства» Далее что должно свершить тебе будет, ты познаешь, явившись в то место» Договорив эти слова, Лиер исчез в сиянии багровой вспышки. За ним последовали и остальные ратарды. После этого два рога убрались обратно в землю. И отныне начинается путешествие томелона Дракалеса. Могучий воин стал спускаться по горе прямиком вниз, как будто бы гора не была крутой вовсе.

О своём отце он ведал мало. Бог войны и Атрака, владыка ратардов — лишь это запечатлелось в сознании молодого наследника. Томелон Датарол в глазах сына был очень грозным ратардом, чтобы именоваться отцом и наставником молодого тарелона. Он был идолом, кумиром, тем, на кого нужно ровняться, тем, на кого старался ровняться Дракалес. Он был владыкой ратардов, он породил их, создал, подарил жизнь и смысл, но сам он не был таковым, не походил внешностью на них, не был столь разговорчив. Не был томелон Датарол и вау́рдом, тем, кем был его сын. И тарелон знал недостаточно о своём отце: что тот был великим воителем, что ему подвластен тарто́б, дух войны — мощное оружие в умелых руках и гибель в руках глупых. Это оружие бог войны мог наслать на кого угодно, и всякий, — будь то хоть воитель, хоть чародей, хоть бог, — всякий подпадал под него, лишался рассудка, и был гоним лишь одной жаждой — воевать. Не побеждать, не продавать дёшево свою жизнь, не захватывать — просто сражаться, вечно и без передышки. Знал Дракалес о мощи отца также немногое — что мог тот одним лишь усилием воли, одним лишь желанием сокрушить целый мир, целую планету, целое государство, целый город, район, строение или существо. От мысли его нигде нет укрытия, от мощи его не защитит ничто. И сын боготворил своего отца и создателя, почитал, как подобает почитать бога. Дракалес знал не совсем достаточно о нём, и знания эти он перенял не от него. Лиер поведал молодому воину о могучем угнетателе, о Победоносце, о сокрушителе. Тарелон видел своего отца множество раз — он мог спокойно входить в его покои, расхаживать в них, брать, что ему вздумается, но лишь одного он не мог — получить от отца слова. Всякий раз, как ни поднимался Дракалес на крышу обители своего отца, тот стоял там, такой безмолвный, такой грозный, такой могучий. И хоть взгляд его был направлен вперёд, туда, где находилось его воинство, было видно, что он блуждал в пустоте, как словно был он не живой. И всякий раз, как Дракалес ни вопросил бы к нему, в ответ было лишь безмолвие, как словно отец его не слышал, не видел, не замечал. И уяснил для себя воитель: вот он, бог войны, истинный бог войны: немногословен, грозен, неподвижен.

Молодой томелон лишь единожды слышал голос своего отца — тот миг был мигом его сотворения, когда ещё ничего не ведающий будущий воитель лишь только увидел всё, что его окружает. Увидел вечную снежную бурю и тьму. Увидел множество поверженных и убитых. Увидел, как ратарды победили. И звучали эти речи так: «Имя тебе — Дракалес. Ты — избранный, тот, кому предназначением уготовано занять моё место» И с тех пор томелон Датарол не проронил ни слова и был извечно безмолвен, грозен и велик. И сын его стремился быть таким, мечтал, желал всей душой. По подобию этого воинственного величия были сотворены войска наследника, ваурды. Они были безмолвны, грозны, точны. Они лишь выполняли приказы своего повелителя, повелителя Дракалеса, ведь Датарол над ними уже не имел власть, они беспрекословно выполняли любое слово тарелона, каким бы оно ни было. Истинные воители, истинные предвестники войны и сокрушения. Но сколь бы Дракалес ни пытался походить на своего отца, знания, принципы и поведение вкладывались в него учителями: Уаром, Татиком, Лиером, и был ещё один ратард, который занимался обучением молодого томелона. Имя ему — Коади́р.

Этот ратард был более ранним учителем Дракалеса. Он был учитель магии. И молодому томелону он преподавал искусство творить чары.

Вначале стоит разъяснить, что за чары учился творить Дракалес. Ратарды были воинственны и магию причисляли к разряду ничтожных ремёсел, ведь для воина одно ремесло идеально. Более ничего не признавал этот горделивый и грозный народ. Поэтому и та магия, которой они обладали, не походила на все известные к тому времени колдунства и чародейства. Эту магию никто не смог именовать, потому и названия она не имела. Ратарды же так вовсе не нарекали то, чем владеют, магией. Тот, кто этими чарами обладал, имел способность подчинять себе врага, истощённого и немощного, и тот обращался в ратарда иль ваурда — как пожелает чародей. Так же с помощью чар безымянной магии можно было призвать доспехи и оружие, любые виды, какие может выдумать сознание чародея. Но разумом что ратарды, что ваурды были точны и велики, потому-то доспехи их не были диковинные. И это всё не по причине того, что их разумы замкнуты лишь в круговороте воинственных измышлений, нет же. Наоборот, порой к боевым походам ваурды и ратарды подходили очень даже творчески. Просто за красотой воители Атрака не гонятся, ведь не в красоте смысл доспехов сокрыт. В магию ратардов так же входили боевые кличи, ведь это были не просто выкрики, которые только и делали, что сотрясали воздух без надобности, но были неким сложным оружием, способным ввергнуть противника в бездну страха или же помочь падшему союзнику воспрянуть с новыми силами, да и сражаться вдвое лучше прежнего. К магии ратардовской причислено было и самовольное прибавление своих способностей. Так воитель мог сделать последующий удар просто губительным, пред которым не устоит никто и ничто. Или сделается настолько ловким и быстрым, что будет способен уклоняться от выстрелов и ударов весьма искусно, и даже сможет перегнать ветер. А может сделаться искусным соглядатаем, так что никто не сможет уследить за ним. Такова магия войны.

Коадир обучал Дракалеса тому ремеслу, что у простых народов зовётся магией. И тогда ещё несмышлёный тарелон войны внимал всякому поучению и улавливал всякий урок, исходящего из уст могучего наставника. Коадир мало говорил, и мнилось часто будущему томелону, как словно этот ратард и есть отец его, но это было не так. Именно практикуясь в этой магии, Дракалес сотворил свой народ, ваурдов. Чары войны не сразу поддались власти Дракалеса, но его настойчивость и указания Коадира помогли тарелону покорить стихию. И в конце концов будущий томелон научился силой своего могучего голоса внушать воинственность в сердца ничтожных народов, и те обретали могущество и силу, становясь ваурдами. Так молодой ученик создал себе верных и могучих слуг, что готовы были следовать за ним, куда бы тот ни пошёл. Но ваурды не были слугами. Это слово не сможет передать смысл их сущности. Они были высоки и статны, ростом превосходили не на много ратардов. Но Дракалес же ростом был в отца, а томелон Датарол был превыше всякого воителя в мире войны. Потому-то и сын его превосходил любого ростом. Ваурды полностью походили на него внешне. И были отданы целиком своему создателю.

Ратардам также было суждено стать народом нового Победоносца. И, поняв это из слов Коадира, Дракалес уже стал готовиться к этому, ведь ратарды были наполнены знанием и опытом. Многому обучил тарелона Коадир, но более всего тому запомнились слова грозного наставника, которые он принял как жизненную позицию и следовал по ним всегда и везде. А говорил Коадир следующее: «Сила твоя — это оружие. Магия лишь помогает» Потому бог войны не очень часто обращался к своей магии, в отличие от своего оружия. И уроки Уара по той причине были ценнее всего, ведь они направлены непосредственно на использование как раз таки оружия. Лиеру и Татику пришлось завоевать себе право быть наставниками наместника трона войны. После чего и они принялись наставлять будущего владыку воинскому ремеслу. Но перед тем, как Дракалес выдвинулся в свой самый длинный путь, к нему подошёл Коадир, чтобы дать последние напутствия. «Этот путь будет более сложен, нежели то, что познал ты, пребывая здесь, в мире войны и сражений. На первый взгляд может показаться тебе, что огонь, пылающий в твоём сердце, ничто не способно затушить, но услышь же мои слова и внемли им. Не делай взор свой простым и ум лёгким, ведь иллюзия может оплести сознание твоё и заставить тебя свершить ошибку» И грозный ваурд согласился с наставлением учителя, но слова эти понял весьма буквально, а потому и собрал всю свою волю в кулак, готовый выдержать гнёт физического груза и лишений, противостоять магии и чарам. Не ведал он, что «путь познания самого себя» не подразумевает сдерживание гнева, силы, кулака… ведь не привык к тому, ведь там, откуда он явился, сдерживать всё это не было необходимости, равно как и применять. Но Дракалес всё же допустил ту ошибку, о которой предостерегал Коадир. Допустил и имел последствия. Однако история повернула всё так, что молодой томелон стал великим богом войны. Но о том, как будет допущена эта ошибка и она же исправлена, показано в этом рассказе…

Было и ещё кое-что из мудрых речей Коадира, что Дракалес заприметил и носил всегда в голове своей, всегда применял это и никогда не отступался от сказанного. Был у ратарда принцип один, который он не раз повторял вслух, и хоть звучали слова эти как его жизненная позиция и походили более всего на мысли вслух, ученик заприметил в них намёк на то, что к ним стоит прислушиваться, а потому запомнил их и далее никогда не отрекался от них. А Коадир говорил вот что: «Будь сильным, будь смелым, будь жестоким, будь непоколебимым, будь мудрым, будь убийцей, будь спасителем, но всегда следуй пути предназначения» С тех самых пор Дракалес держал высказывание это при себе, хотя и не до конца понимал его смысл.

Как-то раз, когда Датарол по своему обычаю забрал всех своих воителей с собой и покинул Атрак, Дракалес наведался в его крепость, чтобы постараться приблизиться к своему кумиру. В то время он уже многое познал у своего первого учителя. И, приблизившись к одному из столов, которые стояли в палатах томелона, он увидел, что на нём лежала раскрытая книга. Он никогда не видел, чтобы его отец был занят каким-либо чтением. Да и сам тарелон считал пустой тратой времени изучать чьи бы то ни было рукописи. А потому это было для него чем-то необычным. Он взглянул туда и увидел то, что эта книга была иная, ведь слова в ней появлялись самопроизвольно, как будто бы невидимая рука писала какое-то повествование. Устремив туда свой могущественный взор, он понял, что пишется там отнюдь не рассказ, но летопись. Летопись завоеваний Датарола. И прямиком сейчас эта книга наносила на свои страницы пересказ сражения Победоносца с человеческим воинством. В небольшом вступлении было дано краткое описание мира, в которое шагнуло воинство ратардов: его название, которое состояло из чисел — 812 571 820; существа, которые населяют его — люди; а также состояние мира до того, как Датарол вторгся туда — условные мирные отношения, которые стремятся перерасти в войну. После этого идёт описание событий. Сначала всё состояло только лишь из тезисов: мирное время; первые войны; перемирие; череда кровопролитных сражений; скрытные войны; очередное перемирие и подобное в том же роде. А после идёт чуть более подробное описание вторжение багряного воинства, как назывались ратарды из-за цвета своих доспехов.

«Воинство Атрака явилось в этот мир и тут же начало широкомасштабное наступление. Многочисленные воители в багровых доспехах растекались по этому миру и нападали на всех. Дух войны, исходящий от Победоносца, понуждал всех людей готовиться к войне, ведь они должны сражаться. Натиск ратардов был непреодолим. Каждый, кто встречался им на пути, кидался в сражение и был тут же сокрушён. Не было среди них такого, кто оказался достоин почтения воинов Атрака. Под вечер уже весь мир потонул в праведной войне. Но самое важное было ещё впереди. Датарол направил свою поступь к самому крупному и сильному городу того мира, чтобы бросить вызов самому сильному воителю, ведь было совершенно очевидно — этот мир не имел представление о праведных войнах»

Пока молодой Победоносец вчитывался в эти слова к нему пришёл Коадир и рассказал, что это такое. Книга эта называется таузва́ль, что можно перевести как «вечное слово». Он сказал, что эта хроника предназначалась для того, чтобы увековечить славу Датарола. В этом фолианте сложены все подвиги, свершённые властелином Атрака за всю историю миров. Учитель также сказал, что в неё войдут сказания и о Дракалесе. Но что это будет: безумство боевого марша или же праведные сражения — он будет решать сам.

Через какое-то время Датарол возвращался, пребывая в своём вечном безмолвии, а после устремлялся дальше, в следующий мир, чтобы вести праведные войны и там. Дракалес заглянул в таузваль и увидел, что книга продолжала описывать величие Датарола. Но также он прочитал, чем закончилась предыдущая война: «Неменда́л, величественный оплот человеческого народа, встретил Победоносца трусливым безмолвием. Нечестивые войны уже прошли, а потому остались только лишь те, кто страшились слова «война». Но могущественную поступь поражения не остановят какие-то там крепостные стены. Сокрушив преграду, Датарол прошёлся по этому городу, уничтожая всякого, кто посмел бежать от него. А те, кто впустили в себя дух войны, во славу его принялись неистово биться друг с другом. Когда же он добрался до местного владыки, то своими громогласными изречениями велел ему выставить против себя самого сильного воителя. А если такого нет, то пусть выступит сам. Если тот сумеет победить, то воинство Атрака уйдёт восвояси и больше никогда не появится в этом мире. Если же произойдёт обратное, тогда этот мир будет принадлежать Датаролу. Но не случилось ни первого, ни второго, ведь этот человек был слаб, а сильного у них не было. А потому, сокрушив его, Датарол оставил в этом мире Рыо́ка и покинул его»

Эти отрывки питали наследника трона войны, ведь они дополняли облик бога, а потому он настроился в дальнейшем подражать своему отцу и устроить свой багровый марш, как о том и говорил Коадир, чтобы таузваль наполнялась и его деяниями. Конечно же, он стал чаще заглядывать в эту книгу, чтобы продолжить создавать образ Победоносца, которым он в конечном итоге и должен стать.

Молодой томелон, спускавшись прямиком по крутому склону с той самой горы, откуда лишь миг ранее он взирал на новый мир, глядел по сторонам, озирая всю округу своим пристальным взглядом. Оранжевые глаза повелителя войны стали целиком чёрными, оставив лишь оранжевый зрачок, что в этот миг с жадностью метался из стороны в сторону, изучая новые пейзажи. Столь разительное отличие физиологии ваурда объясняется тем, что воитель в этот миг настроился не на ведение боевых действий, но на исследование окружающей среды. У воителей Атрака, что у ратардов, что у ваурдов, есть два состояния их тел. Первое состояние называется боевым. В тот миг, как ваурд или ратард изготовились к бою, их тела принимают устойчивую боевую позицию, в руках появляются оружия, а глаза их становятся целиком оранжевые, заполняя весь глазной проём. В таком случае они смертоносны и безжалостны. Второе состояние — это покой. Обычно ваурды и ратарды выпрямляются в полный рост, расправляют широкие плечи, и весь глазной проём заполняется чернотой, оставляя только оранжевый зрачок. В таком виде незачем страшиться воителя Атрака. Однако и бдительности терять нельзя, ведь стоит кому-то из них учуять страх, они быстро смогут принять боевую позицию.

Теперь Дракалесу незачем было входить в состояние войны, потому что глаза ему нужны были, чтобы познавать мир и то, что его населяло. И было это зрелище неописуемым для бога войны, ведь нов был мир этот и являлся диковинным для него. Ему никогда не доводилось поднимать голову вверх и видеть там небо, ему не доводилось оглянуться по сторонам и увидеть там зелёные деревья, ему не доводилось взглянуть под ноги и смотреть на зелёную траву. Что знал он? В его мире над головой нависало кроваво-красный свод с длинными, подобно колоссальными трещинам, багровыми облаками. В его мире справа и слева, спереди и сзади было лишь бесконечное бранное поле. Под ногами не росла трава, там даже не было земли — они ходили по застывшей магме, покрытой чёрным пеплом. И горы были там на самом деле вулканами. Ратарды заранее предупреждали Дракалеса о том, что увиденное им в других мирах может поразить его, зачаровать и пленить, но тарелон и в думах своих не мог предположить, что он будет таким…красочным. Всё, что он знал, помнил и видел, здесь обращалось в грёзы и воспоминания, ведь здесь всё иначе, обратно, даже можно сказать: противно. К этому миру он не питал ненависти, но и поселиться в нём не горел желанием. Он видел в нём лишь то, что нужно завоевать, отобрать силой, получить в награду. Если этот мир предложил бы себя в дар, бог войны не принял бы это предложение и непременно бы начал войну, заставил бы сражаться всех и каждого, кто поселился тут. Он бы убивал всякого, кто пытается бежать, ведь побег есть наисквернейшее из деяний, которое противник мог бы совершить. Уж лучше бы убил свою семью и предал родину, нежели бежал от повелителя войны. Таков был он, бог Атрака. А кровопролитие и разруха продолжались бы до тех пор, покуда Дракалес не посчитал, что мир в его власти, что он захвачен. Но теперь ему нужно было отбросить эти мысли, похоронить их глубоко в душе, потому что делать ему предстояло совершенно обратное — покорять и побеждать себя вопреки своим желаниям, смирять свою пылающую душу и учиться контролировать гнев, силу и воинственность. Потому, лишь продолжая озираться по сторонам, он зашагал к близлежащему поселению.

Путь бога войны сопровождался глубокими мыслями и великими наблюдениями. И направлены они были на этот мир, что он созерцал воочию. Всего того, что в те мгновения познал тарелон, передать словами не получится, ведь мысли его велики и непостижимы для человечьего понимания. Но, чтобы приблизиться к его помыслам, приложу я все старания и попытаюсь описать то немногое, что может быть понятно чтецу.

Оглядывал воитель округу, и всё обнажалось его взору, и ничего не было укрыто от него. Был этот мир нов и не изведан для молодого томелона, как словно он впервые увидел всё это пред собой. Подобно тому, как малое дитя дивится всему, так и томелон глядел на всё с интересом, проникая в сущность и распознавая суть замыслов. Привыкал Дракалес к тому, что его окружает, но всё же в сердце его рождалось отвращение ко всему увиденному, ведь естество этого мира навеивало покой, усыпляло, заставляло отложить все деяния и предаться забвенному покою. Ему же, выросшему в пределах мира войны, где гнетущий дух сражения лишь пробуждал желание к деянию, понуждал сражаться и действовать, был ненавистен противоположный духу сражения дух мира. И ваурд, закалённый духом Атрака, не поддавался духу покоя и удерживал свой разум в боевой готовности, желал идти и никогда не останавливаться. Война была заложена в сердце его с самого сотворения, и стремление к победе появилось с самого начала его существования, так что ни одно влияние, ниспосланное на бога войны, не собьёт его с толка и не обратит в беспомощного раба своих желаний. Кровь томелона взовёт к нему во всякий раз, будь он хоть объятый забвением и забытьем, и, ощутив неутомимую тягу к боевым деяниям, Дракалес воспрянет и станет далее нести смерть и разрушение, как это подобает истинному богу войны. Но этого ни в коем случае не произойдёт, ведь в боевой мудрости бог войны никому не уступит своё законное место, а всякому ведомо, что мудрость есть некое предвидение, когда обладающий даром мудрости видит впереди себя опасность иль недуг и укрывается, не успев попасть в их тенёта.

Мир с каждым новым шагом, сделанным томелоном, становился всё более неведомым, более экзотичным и диковинным, навеивал всё больше вопросов, нежели давал ответы. Первое, что изумляло его, было дерево. Подошёл к одному такому исполину ваурд и прикоснулся, ведь увидел парадокс в этом творении неведомых богов. Но и прикосновение не дало желанных результатов. «Мёртвое ты, — заговорил с деревом Дракалес, — Иль живое, отзовись» Но ответом был только шелест ветра, когда как птицы страшились петь в его присутствии. Видел тарелон, что внутри древесного ствола зиждется нечто, напоминающее жизнь, потому и понял ваурд, что оно живое. Но смущало его то, что вкопано оно в твердь земную и не бежит от духа боевого, а также безмолвствует в ответ на вопросы гостя. Поглядел немного на непонятный живой столб, растущий из земли, да и пошёл себе далее принц Атрака, в мыслях пытаясь припомнить все рассказы Лиера о других мирах, чтобы понять, с чем ваурд имеет дело. Но тщетны были его труды, потому-то, немного погодя, отстранившись от раздумий тяжких, начал он следить за дикими животными, что окружали его и старались держаться подальше. Многое было им познано. Одни издалека взирали за могучим воителем и не ощущали себя в безопасности, ведь то и дело ловили на себе зоркий глаз бога войны, они чуяли, что глаза его видят насквозь их туловища, потому многие принялись бежать как можно дальше и укрыться от его всепрозревающего взора. Иное зверьё, притаившись в зарослях и ощущая себя великими охотниками, так же взирали на мощь тарелона Атрака и благоговели пред ним. Это были хищники, те, кто не привыкли сокрушаться чужой мощью, но, наоборот же, сокрушать всякого, кто ступит на их территорию. Но устрашающий вид не пугал странника, и тот глядел на них так, что они перед ним были разоблачены. Зверьё рычало, шипело иль по-иному как угрожало незнакомцу, хотя это были лишь ничтожные попытки противостать страху, что объял их. Хищники, притаившись в своих укрытиях, не ощущали себя охотниками, но наоборот же, их посещало чувство, как словно добыча они, а первопроходец, так бесстрашно шагающий по их угодьям, нападёт на них и сокрушит, доказав своё превосходство над ними. Всякий страшился его поступи, ведь она несла с собой дух, который был чужд тому миру. Это был дух истинного победителя. Дракалес упивался им, дышал им, жил им, когда как для этого мира дух войны был чужд и разрушителен. Этот дух проникал в душу и сознание и сокрушал любую волю, какой бы прочной она ни была. Истинный победитель лишь один своим присутствием нёс поражение всем вокруг. Лишь одним взором повергал, лишь одним шагом покорял. Беспомощным животным только и оставалось, что с опаской глядеть вслед могучего бога побед. В глаза кто посмеет глянуть? Кто посмеет бежать, показав ему свою спину? И лишь эти непонятные живые столбы непоколебимо стояли на своих местах, как словно дух побед их обходил стороной.

Бегство… Вот что было ненавистно всякому воителю, в числе которых был и Дракалес. Бог войны считал, что бегущий противник ничтожен и не достоин ни пощады, ни славы. Таких ваурд настигал и сокрушал безоговорочно, ведь в его сердце был вложен принцип, что незыблемой истинной отпечатался в его сознании. Есть лишь два пути: победить или погибнуть, глядя противнику в глаза. Иное же считается оскорбительным для бога войны, поступком, за которым последует непременная кара. И кара эта лишь одна — смерть, быстрая и позорная.

И неведомым образом животные понимали это, потому-то и покорно глядели в сторону шагающему олицетворению войны и победы, как бы давая понять, что они покорились ему без войны. Но Дракалеса это нисколько не волновало, потому что знал он, что ему суждено будет пройти путь своего отца, путь кровавых сражений и славных побед, путь, пролагаемый мечом и огнём, — путь войны. А всё, что окружало его здесь — лишь ничтожность, которую он и не заметит во время своего победоносного шествия. Хотя сейчас он придавал значение каждой детали этого мира, ведь цель его состояла в ином.

Смотрел Дракалес и на растения, которые в глазах его так же были диковинными творениями новых миров. Бог войны глядел на них, распознавал их строение и роль, играемую в этом мире, но дать конкретное определение тому не то живому существу, не то ещё чему-то он не мог. Деревья, которые своим скоплением образовывали леса и чащобы, полевая трава, что покрывает землю, словно ковёр, яркие, источающие неведомые запахи цветы, — всё это было новым для тарелона Атрака, всё это он лицезрел впервые. И постепенно ему отворялся смысл бытия. Изучая поведение животных и растений, он углядел одну закономерность, которую посчитал ничтожностью. Он видел, как растения поглощают свет, источаемый рассветным светилом, а взамен дают дыхание жизни, что наполняет всю округу, заполняет всё пространство, оплетает весь мир — оно всюду, и нет такого места, где его не было. Дыхание растений же поглощали животные. Они вдыхали его своими ноздрями, и живительный газ проникал таким образом внутрь них. Там он обращался в иное дыхание, дыхание живого существа, исходил из тех же ноздрей, но он был отличен от дыхания растений. Потому деревья и цветы поглощали дыхание животных, прибавляя к тому солнечный свет, а далее выдыхали вновь дыхание растений, который вновь вдыхали животные. Этот процесс был непрерывен и творился каждое мгновение существования этого мира. Дракалес поглядел на то, что творится внутри животных. Воздух, попав к ним внутрь, превращался в иное дыхание. Иным оно было оттого, что организм живого существа забирал из дыхания растения некое сырьё, необходимое для поддержания своего существования, а выдыхал уже иной воздух, лишённый того самого сырья. В этом-то и углядел молодой тарелон ничтожность этого мира — что зависимы проживающие тут существа от многого — что стоит лишить их воздуха, как всякий начнёт гибнуть и вскоре умрёт. Юный томелон считал, что существование не должно быть обременено ничем: ни чужой волей, ни какими-то физиологическими ограничениями, ведь это уже будет рабство. А рабство для бога войны было неприемлемо. Поступь войны есть поступь свободы и неограниченности. А эти миры были слабы и ничтожны, они порабощены физиологическими потребностями.

Взглянул Дракалес на животных вновь и увидел, что поедают они те самые растения. Взглянул на это победитель, и его пониманию открылась ещё одна мерзость спокойных миров. Живым существам необходима пища. Животные откусывали траву своими зубам, ими же они пережёвывали её, и получившаяся масса попадала в их нутро. Там Дракалес увидел такой же процесс, как и при вдыхании воздуха — организм существ извлекал из пищи иное сырьё, отличное от сырья воздуха, но служило оно ту же службу — поддерживал жизнь. Это также стало очередной причиной, по которой ваурд ещё больше ненавидел этот мир и его обитателей. Не только в воздухе нуждаются живые, но и в пище. Двойное рабство несут на себе спокойные миры, чтобы бесцельно существовать. Дракалес никому не подчинялся, лишь своим учителям. Но это была великая необходимость, потому как подчинение это влекло за собой великие последствия — бог войны познавал таинства и мудрости, скрытые от его взора и понимания. Подчиняясь Уару, он постиг таинство управления своим оружием. Подчиняясь Татику, Дракалес научился хитростям и мудростям, что будут пригодны ему в сражениях. Подчиняясь Лиеру, юный тарелон раскрыл тайну личности, как распознать намерения врага по одному лишь взору, брошенному на него. Такого рода «рабство» Дракалес признавал достойным, ведь оно вело к величию. А что даёт рабство физиологических потребностей? Лишь бессмысленное существование. Наследник войны считал, что лучше вовсе не существовать, нежели испытывать такого рода рабство. Мёртвые свободны от любых оков, потому исход этого мира, его освобождение он видел в его гибели. Мир должен пасть, чтобы освободиться.

Но помимо взаимопомощи животные и растения способны были и губить. Так, скапливаясь в одном месте, деревья создавали леса. И чем гуще были эти леса, тем более опасными они делались. И, забредя в такой густой лес, человек, утеряет ориентир и направление, забудет, в какой стороне дом его и где выход из чащобы. Так будет блуждать, ища выход. А время идёт, и рабство даёт о себе знать. Заурчит нутро, попросит пищи. Но где ж её взять? Лес же не расступится, дав заплутавшему в его дебрях свободу. И так голод сморит человека. Животные также не менее кровожадны. Хищники не имеют потребности в полевой траве. Нутро их алчет плоти и крови. Так, проголодавшись, хищник пойдёт убивать. А, убив, начнёт пожирать поверженного. Таким образом, мир этот с охотой помогает сам себе, но и в равной степени уничтожает сам себя. И в том бог войны видел очередное проявление мерзости этого мира: как глупо с одной стороны созидать, с другой — сокрушать. Но, что ещё более было ненавистно шагающему по миру ваурду, — это то, что человек придаёт этому некий смысл, оправдывает эту ничтожность, нарекая это жизнью, борьбой за выживание, сражением за право существовать в этом мире. Как же всё тут никчёмно. Мир покоя, отрицающий вражду, живёт по мерзким правилам и смеет сравнивать свои глупые и бездарные деяния с войной. Но Дракалес, воплощение победы и войны, нарёк бы это всё иным выражением — саморазрушением, самопожиранием, ведь так всё и было — мир буквально съедал себя сам. И, что было ещё более мерзко, это был единственный смысл всех существ, обитающих тут. Бог войны сам знает, что такое война, и всё окружающее никак не походило на неё. Война величественна, и цель её есть покорение и превосходство, но никак не потакание своему рабству. Это всё растения и животные. Спокойные миры полны иными существами, которые являются истинными властителями, — люди. И молодой тарелон уже предвкушал, сколь мерзости он наберётся, войдя в сообщество людское. И оттого полнился стойкости и терпения, чтобы всё это сдержать и пройти до конца свой путь.

Дракалес помнил, как Лиер рассказывал ему об этих слабых существах, не способных защитить самих себя от какого-либо зла. Многое ратард ему поведал об их образе жизни, о поведении, о том, как люди встретят незнакомца. И для Дракалеса было это мерзостью. Наставник как-то привёл слова одной из книг, что распространена в человеческом обществе. Звучали они так: «Человек властвует над человеком во вред ему». И Дракалес всецело согласился с ними. Более того, ваурд полагал, что эти слова были написаны не человеческой рукой, ведь мысль глубока, а человек на это не способен. Тем более, что себя он никак не станет принижать столь явным замечанием. Лиер утверждал, что весь мир, в который ступает нога юного бога войны, не выстоит натиск и одного ваурда. Так, если сюда придёт целое полчище Атрака, красные знамёна взметнутся ввысь, не успеет рассвет превратиться в полдень. И за это Дракалес презирал людей — за их слабость.

Беседуя со своим последним наставником, наследник мира войны всецело соглашался с ним на счёт того, что люди не созданы для войны. Их тела мягкие и погибают от одного удара. Выживший считается счастливчиком, ведь претерпел смертельный удар и дыхание жизни его не покинуло. Ваурд иль ратард в таком случае наполнился бы только воинственностью и с ещё большей яростью вступил бы в бой. Человек на это не способен. Его ярый пыл войны легко угасить ударом меча. Вот потому это существо не создано для сражений. И ведь всё равно человек берёт оружие в руки и мчит вперёд с боевым кличем, оглашая округу лишь нелепым и лишённым смысла рёвом. И призадумался ваурд: «Что случится, если человека поселить в мире Атрака? Станет ли он истинным воителем, несущим поражение, или сгинет со свету, не оставив и следа своего существования?» Но Дракалес тут же опроверг свои домыслы, подумав так: «Нет же. Мир этот спокоен и тих. Человек тут живёт, и тело его полнится сущностью этой. Стало быть, попав во враждебный мир войны, он перестанет существовать и вовсе падёт, как от страшной хвори». Дракалес, размышляя над красочностью этого мира, придумал также иную теорию низости человека — что, живя в мире, где правит лишь дух покоя, человек впускает этот самый дух в своё сердце и, упиваясь красотой окружающей среды, дурманящими разум ароматами цветов, подавляет свою истинную сущность — сущность войны. Возможно, человек ловок, умён, силён и хитёр не меньше ваурда и ратарда. Просто дух мира завладевает сердцами ничтожных существ, и они, напитавшись его дыханием, слабеют, глупеют и обращаются в мирные создания.

Однако ж воитель отчасти проникся понимаем к людям, ведь сам из непостижимого мечтал овладеть магией огня. Приятно на вид сияние пламени, источает жар, подобный жару битвы, и способно причинить великий ущерб. Из всех известных чародейств, открытых пониманию Дракалеса, он счёл огонь наисильнейшим из них. «Огненная магия, — как говорил Коадир, — Даже на низших этапах её познания способна причинить огромный урон. Движением руки ты будешь опалять всю округу пожарами. Лавовые потоки, текучие в земных недрах мирных планет, подчинятся тебе, и ты высвободишь этот катаклизм из-под вражьих ног, и он поглотит их целиком, не оставив и пепла. По твоему жесту с небес прилетят раскалённые алым пламенем каменные валуны, которые сровняют всё, на что направлен твой взор, с землёй, а пламя, принесённое вместе с ними, пожрёт всё, что осталось целым или смогло выжить». Дракалес в тот миг так воодушевился столь красочным рассказом Коадира о красной магии, что пожелал владеть ею.

Ваурды и ратарды не уважали чародейства и какие иные оружия или способности, кроме лишь своих боевых. Каждый из них считал, что миры должны завоёвывать могучие и статные воины, облачённые в мощные доспехи, опоясанные мечами, секирами и булавами, нежели хрупкие телом ничтожества, не способные удержать в руке что-то тяжелее их облезлой палки, которые только и способны, что выкрикивать странные слова и делать плавные движения руками. Таково́ мышление всякого обитателя Атрака. Однако ж Дракалес по-иному взглянул на огненные чары и пожелал завладеть ими. Но эту мысль он похоронил глубоко в себе. Похоронил не для того, чтобы забыть и более к ней не возвращаться, но чтобы по истечению большого времени вернуться к ней и постараться воплотить. А пока пред его взором простиралась дорога, по которой ему нужно пройти. И последнее, о чём должен задуматься ваурд на этом пути, — выхватить меч из ножен и попытаться сделать что-то силой, как это вложено в его сердце.

Загрузка...