Атрак (СИ)

Часть 3

Погост. Это место выделено людьми специально, чтобы на нём упокаивать умерших. Обычно это большое поле, в земле на том поле покоятся тела почивших людей. Умирает человек, и начинает тело его обращаться в тлен, а процесс этот сопровождается зловониями и страшными заболеваниями, потому люди из мудрых соображений уносили павших сородичей на погост и клали их тела в землю, чтобы черви поглощали их, оставив лишь кости и воспоминания.

Что за пламя приглянулось Дракалесу в этой деве? Он сравнил это пламя с сиянием войны. Прозорлив был ваурд, видел душу девичью, что особенная она, что есть в ней что-то необычное. Однако взор его был нацелен на другое, потому не мог увидеть ничего окружающего, кроме лишь своего пути. Истинный воин глядит лишь вперёд, устремляя свою поступь к цели, не обращая внимания ни на что постороннее.

Стояла полуденная жара. Однако ваурду, закалённому в духе Атрака, ни по чём был зной какого-то там людского мира. На горизонте виднелся уже перекрёсток, тот самый перекрёсток, упомянутый Золиной. Путь, по которому шагал Дракалес, делился на два: один шёл прямо на север и явно был не хожен, либо вовсе заброшен, иной сворачивал на запад и по виду походил на широкую дорогу, встав на которую, можно понять: там далее — столица. И короткий путь, как уже было сказано недавней спутницей бога войны, был хоть и скор, но опасен. И это было явно видно из того, как выглядела местность, куда вёл тот путь: безлистые дерева, свинцовые тучи над главой, дух тревоги и опасности. Какой бы иной путник свернул бы, даже не потратив и мгновения своей мысли, чтобы подумать, стоит ли ему двигаться тем путём. Но Дракалес не человек, чтобы задаваться этим вопросом. С самого своего сотворения привык он двигаться опасности навстречу, потому он не потратил и мгновения своей мысли, задумываясь над тем, найдётся ли причина не пойти северной тропой. А пока что вокруг располагались степи, ваурд шагал медленным шагом к перекрёстку. Не нужно было даже быть ясновидящим, чтобы понять причину его столь неторопливого шага — Золина плелась следом за ним, подумав, как словно могучий спаситель не ведает о её присутствии. Ваурд не стал ей препятствовать в том, ведь ему вдруг сделалось интересно, не спугнёт ли деву эту опасность и не бежит ли она прочь, лишь только увидев лихо. Сияние войны, что заприметил в её душе Дракалес, заставило задуматься над тем, что не всякий человек мерзок в глазах победителя. Если дева эта докажет, что способна на гораздо большее, нежели бесполезное следование за поступью славной, то ваурд готов согласиться обучить её множеству своих боевых премудростей. Ясно было, что всему абсолютно внять Золина не способна в силу своей человеческой природы, однако простейшие из знаний о войне она способна принять. И это для неё будет великим преимуществом пред родом людским.

С западной дороги вывернули два путника. В руках своих сжимали они поводья верховых животных, которые были доверху нагружены всякой поклажей. Выглядели те двое почитай что одинаково: жёлтые мантии с жёлтыми кушаками, жёлтые необычные шлема, как бы смотанные из множества тряпок. Оба носили чёрные бороды. Однако борода одного была длиннее бороды другого.

Верховые животные. Дракалесу Лиер поведал о том, что во многих мирах люди прибегают к помощи животных, которые по силе будут превосходить человека. На них они взваливают груз, что не смогу снести их жалкие спины, или же садятся на них сами, чтобы перемещаться быстрее, нежели на своих двух ногах. Дракалес же не поддерживал верховую езду, потому как считал, что воин может доверять лишь своим ногам, скакун может чего-то забояться или устать, когда как наездник его будет бесстрашен и полон сил. Но более того предпочтение отдавал тарелон ногам своим, что они — продолжение его туловища, а, следовательно, они будут более точно выполнять команды и задумки разума, что для воина также является важной гранью его деяний. Верхом не ездил также и отец его, томелон Датарол, и Дракалес эту позицию у него и перенял. Однако ж, воинство ратардов называли колесницей войны, которой правит томелон Атрака. Это название не было взято отцом Дракалеса — этот ратард не придавал никаких красочных описаний своим деяниям. Он лишь приходил, побеждал и завоёвывал. Такой красочный образ был придуман кем-то из тех, кому удалось избежать гибели во время войны и кто увидел в том величие и красоту, а далее передал это в образе колесницы. Почему именно она? Дракалесу на это дал ответ Коадир: «Подобно тому, как боевую колесницу не может остановить никто, кроме её наездника, так и войну — никто кроме победителя не в силах её завершить»

Путники с изумлением глядели на идущего им навстречу незнакомца. В тот же миг, как Дракалес приблизился к ним, они вовсе остановились и разинули рты. А когда путник предстал пред ними, они пали ниц и стали кланяться ему, восхваляя имя томелона Датарола. Дракалес остановился пред ними и сказал: «Встаньте, путники. Негоже, когда воин кланяется воину». Заговорил с ним короткобородый: «Ну, так ведь ты — томелон Датарол, владыка ратардов» Ваурд сказал ему: «Не так это, потому что томелон Датарол — отец мой. Я же пришёл с миром. И покуда война не начата, не стоит кланяться мне» Поднялись с колен путники, и длиннобородый сказал: «Да возрадуется страна наша, что удостоилась она чести принять наследника самого бога войны! Скажи нам, грозный сын Датарола, как звать нам тебя, чтобы мы могли рассказать, кто идёт по нашим землям» — «Дракалес — имя мне. И здесь я для того, чтобы пройти путь познания себя» — «Да славен будет Дракалес, сын Датарола!» — «Вижу я, вы наслышаны о славных деяниях моего отца. Поведайте мне, откуда вы знаете это имя» Отвечал второй так: «Однажды из неведомой страны к нам явился воитель, под стать тебе. Увы, тех событий мы не были свидетелями, но до нас дошли слухи, а также прочли мы книги о приходе ратардов в нашу страну. Прошёлся он войной по нашим землям и пришёл в тронный зал. А там как раз пир проходил. Изумились все, увидав диковинных созданий в дверях залы, но томелон Датарол благословил наш народ, сказав, что не познаем мы больше войны, после чего ушёл вновь в свои угодья. И вот явился ты… В точности такой же, как и твой отец на иллюстрации. Мы, Ла́врик и Матиа́ф, члены гильдии торговцев, рады приветствовать тебя, великий Дракалес» Торговцы вновь преклонили колени.

Гильдии. Лиер упомянул в своих поучениях и про эти объединения людей. Не могут люди существовать отдельно друг от друга. Различные потребности удовлетворяют они таким образом. В одиночестве человек ничего не значит. Однако ж в большом количестве они способны сотворить многое. Объединяют людей общие интересы. Так, эта гильдия торговцев объединяет людей, которые имеют общую цель — обменивать товары, постоянно обогащая себя. Лиходеи, которые объединяются для свершения ничтожных деяний, также причисляются к таковым. Странным было это деяние в глазах тарелона и бессмысленным. Оттого и ненавистным.

Дракалес сказал им: «Приберегите своё смирение для войны. В тот миг вам нужно будет явить его пред победителем и пасть на колени так же, как вы стоите предо мной сейчас» Договорив это, двинулся ваурд далее, а торговцы, поднявшись, недоумевающее глядели ему вслед, ведь, как понял вестник войны, мир в землях этих давно не тревожился враждой, и забвению предал всякий тяготы эти, если вообще ведает, что это такое.

Приветливые степи медленно и постепенно обращались в мрачные пустоши. Изредка попадались чёрные голые деревья, выглядевшие зловеще на фоне всей мрачности окружающего мира. Всё вокруг изобиловало духом опасности и беды. Вся округа как бы предупреждала путника: «Прочь отсюда, тут смерть ты свою сыщешь». Но великий ваурд игнорировал это предостережение и вероломно шёл вперёд. Что сможет причинить ему вред? Какая сила посмеет бросить вызов победителю, когда его поступь уже повергает врага? Этим путём шла и Золина. И Дракалес дивился тому, что та, кого прозвали бы слабым полом, идёт туда, куда не посмел бы пойти даже сильный герой. Ваурд не сомневался, что неприветливый дух, витающий вокруг, подавлял её желание продолжать шествовать вслед за ним, хоть та его и не ощущала так явно, как он. Дракалес признался сам себе, что он и Лиер ошибались на счёт людей — не всякого можно наречь трусом и слабым существом. И шествующая за ним девушка была тому доказательством.

Прошёл один день, и под середину следующего на горизонте показались чёрные створы, подобно вратам в чёрный город, округа же по мере продвижения Дракалеса вглубь мрачных земель погружалась во мрак, а дух тревоги и ужаса усиливался. Уже мнилось, что стоящие справа и слева скелеты дерев есть не просто грозные предостережения для неосторожного путника, но некие существа, безмолвно следящие за поступью того, кто вступить набрался смелости сюда. Была тишина. И в тишине этой изредка слышалось поскрипывание. А Дракалес краем глаза улавливал еле заметные движения безлистых крон, но никак не реагировал на это, ведь Лиер открыл ему, что миры полнятся различными диковинными существами, которые селятся, почитай что, под самым носом у людей иль иных каких существ, а те не берутся смелости потревожить их покой. Дракалес же пока лишь терялся в догадках, кто это. Похожи древа эти на дулов, но было в них множество противоречий тому, что об этих существах поведал ему ратард, потому отбросил такой вывод и шагал далее.

Мрачность нагнетала. Неутолимый дух тревоги перерос в безумную паранойю — мнилось, как слово отовсюду на путника глядят алчущие крови глаза, а существа, обладающие ими, тщатся сгубить шествующего по пути к смерти. Чёрные створы неведомого городища приближались, и уже можно было разглядеть, что врата эти были деревянные. Чёрными они были, скорее, от неухоженности — прогнили, ведь некому заботиться о них, а теперь стоят, как памятник величию существа, поселившемуся тут. Дракалесу хватило лишь вступить в земли эти, чтобы познать, какое лихо таится впереди.

Нежить. Лиер очень многое открывал молодому тарелону о существах этих, которые, презрев гибель и загробный сон, оберегают места своих обитаний. Всё, что ни было сказано наставником Дракалеса, выражало лишь величайшее восхищение этими существами. Нежить появляется из любого, кто умрёт. Но смерти мало для рождения бессмертного. Лиер рассказывал: «Смерть очищает от прегрешений, свершённых существом во время своего бессмысленного бытия, лишает его той сущности, которой он обладал до того, как глаза его сомкнутся навечно. И тогда приходит тот, кто обладает сущностью зора, сущностью смерти, и взывает к умершему, а мертвец, повинуясь зову магистра бессмертной магии, восстаёт из мёртвых и также разделяет сущность смерти. Их сознание едино, так что они даже не имеют нужды в словах, чтобы обмениваться мыслями. Каждому бессмертному открыто всякое сознание его союзника, где бы тот ни находился, равно как и все бессмертные ведают знаниями и помыслами одного, что делает их едиными в своих планах и задумках. Я говорю бессмертный, а это значит, что нежить непобедима. Ты только представь: воитель, познавший всю мудрость своего ремесла, но исчерпавший свои силы, не может воевать дальше. Таким образом, если сложить всё то, что приобрело существо после того, как стало нежитью, получается бессметный и непобедимый воин, который стал ведать в миллиарды раз больше, чем то, что сумел он познать при жизни. Для нас они не враги, а потому и не нужно с ними воевать». Дракалесу очень понравилось то, что открыл ему мудрый ратард. Непобедимый воитель, ведающий множеством знаний в боевом ремесле, в глазах ваурда великий противник, с которым он готов скрестить клинок. А потому Дракалес уже изначально поставил для себя цель отыскать кого-то из представителей бессмертных, чтобы бросить ему вызов и получить достойный отпор. Ведь что есть более блаженное для бога войны, кроме лишь битвы с достойным противником? Но, много размышляя над величием этих существ, он приобрёл некую тягу к смерти и даже хотел попробовать побывать бессмертным, хотя и понимал, что это невозможно, ведь, переступив порог смерти, вернуться уже будет нельзя. Сущность поменять уже будет невозможно.

Предвкушая миг встречи с нежитью, тарелон Атрака шагал, полнясь надежды и стремления поскорее войти в чертог бессмертного и наполниться ещё большим знанием об этом существе. Мысли его направились вперёд, за пределы мрачного города, туда, где сидело оно, существо из бессмертного полчища, позабыв о том, что, претерпевая, в отличие от него, страх и неуверенность, за ним плелась Золина.

Шаг ваурда отделил один мир от другого. Мир людей остался далеко позади, за вратами, что оказались за спиной. Теперь же тарелон стоял в мире тьмы и страха. Округа потонула во мраке. Мертвецки-зелёная луна повисла над этим местом, озаряя всё своим мрачным свечением, отчего погост становился ещё более зловещим, нежели в кромешной тьме. Дух тревоги и паранойи сменился иным духом, доселе неведомым Дракалесу. И подумалось в тот миг ваурду, что это есть дух зора, что таким образом ощущается присутствие нежити. Изредка сверкала молния — и на мгновение очертания всех строений приобретали яркое выражение. Погост был большим. И могил было там не столь много, сколь их там могло уместиться. Все они были разрыты, а на дне пустовали. Однако могилы были последними деталями погоста, которые привлекали внимание. Перво-наперво взор Дракалес пал на высокую башню, что располагалась в самом центре. Воззрившись на неё, он оценил структуру и нашёл её замечательной: «Крепка, неприступна, изящна — штурм такую не сломит. Тем более, по всей видимости, у неё нет входа». Башню с тянущимся к небесам шпилю ваурд обошёл со всех сторон и убедился в правильности своих наблюдений. Лишь изредка попадались маленькие стрельчатые оконца. Но были они настолько малы, что пролезть в них сможет лишь человеческий ребёнок. Башня была построена как бы из камня, что несомненно прибавило уважения к архитектору в глазах Дракалеса. С четырёх сторон погоста располагались белые мраморные мавзолеи. Проходы в них глядели на башню. От каждого мавзолея к башне тянулась тропа, вымощенная из камня. Симметрия данной задумки также нашла положительный отклик в сердце бога войны. Как же всё величественно и дивно было в мире этом, чего нельзя было отметить в человеческих поселениях. Зауважал Дракалес нежить пуще прежнего и грезил о встрече с кем-то из бессмертных сильнее, чем раньше. Подошёл бог войны к одному из мавзолеев, чтобы оглядеть его. Слева и справа от прохода в мраморное помещение стояли скелеты. Точно изваяния были они недвижны и безмолвны. Никак не реагировали они на присутствие ваурда рядом с ними, ведь ощущали в нём величие, чего лишены люди. Хоть от монумента их не отличало ничего, Дракалес понял, что пред ним стоят бессмертные. Долго ещё глядел в их бездонные глазницы будущий томелон, пытаясь углядеть чуть больше, чем было открыто его разуму. Но безмолвные стражи не обращали никакого внимания на незваного, но тем не менее великого гостя. Дракалес же, поняв, что тайны свои эти двое не открою, ринулся внутрь мавзолея.

Как же удивился бог войны, поняв, что эти самые мраморные постройки есть не что иное, как проходы к той самой башне. Вначале вниз стала спускаться винтовая лестница, такая же мраморная, идеальная. Потом Дракалес оказался в длинном коридоре, ведущем в сторону чёрной цитадели. А вдали виднелась очередная лестница, которая выводила уже к самому обиталищу того самого зла, из-за которого это место претерпело такие изменения. Дракалес двинулся в сторону башни, ни минуты немедля. Мимо проплывали факелы, которые освещали коридор мерным бледно-зелёным свечением, подобно сиянию луны. И вновь краем глаза могучий воитель видел, как по стенам вслед за ним ползли тени. Особенно явно было присутствие теней в тот миг, как они пролетали мимо факелов, потому что их тёмные силуэты затмевали свет, и мнилось, что кто-то меж Дракалесом и стеной проскочил. Дух зора населял этот тоннель так же обильно, как это было на поверхности. Это их мир, искусственно созданный или переделанный на свой лад. Во всяком случае, Дракалес счёл всё окружающее его идеальным. Нежить берёт чужое и творит из него своё. Многие сочтут это уродством, лиходейством, разрушением. Однако слова их ничтожны, потому что выражают столь же ничтожную сущность их. Победитель же считал иначе — изменяя первозданное, нежить усовершенствует это, доводит до идеала. Но люди, настроив свои разумы на самовознесение, не признают ничего иного и не хотят порой задумываться даже над тем. Возможно, обращение в нежить и есть их спасение от бренной жизни, в конце которой они исчезают и перестают существовать. Но нет же, человек назвал это смыслом жизни, некой прекрасной трагедией и отыскивает в этом ложный смысл, создавая поучения, основанные на пустых измышлениях и неверных выводах, сделанных своим, грубым, близоруким разумом. «Поднявшись ввысь, они не могут увидеть того, что внизу, — говорил Лиер, — Равно как и, стоя на земле, не могут видеть того, что в небесах». И вот пред ними встаёт великая возможность, отринув свою гнусную сущность, обратиться в бессмертных, превознестись над самими собой, возвыситься. Но что они творят? Страшатся, бегут прочь от спасения, рассуждая между собой, что нежить жаждет их крови и плоти. Глупцы и слепцы.

Тени проводили Дракалеса до следующей спиралевидной лестницы, а далее за ним не последовали. Ваурд поднялся в круглое помещение нижнего уровня башни и увидел очередную лестницу, спиралью вьющейся по стене башни, забирая к самому верху. Подъём грозился растянуться на долго.

Тарелон поднимался не спеша. Справа шла сплошная стена из гранита, изредка попадались те самые мелкие оконца, которые Дракалес видел стоя ещё снаружи и озирая внешний вид цитадели тьмы. Каждое окно показывало, насколько близок гость к хозяину чёрного строения. И на удивление земля отдалялась от него довольно-таки быстро, как словно обитель лиха гораздо более высокая, нежели виделось это снаружи. Две чёрные створы ознаменовали окончание его пути. Не успел томелон коснуться их, как двери сами распахнулись, и металлические ботинки, отшагав три стука, остановились в маленьком кругом помещении с двумя окнами по бокам. Посередине стоят небольшой каменный стол. Со стороны Дракалеса к нему был приставлен изящный стул. На противоположной стороне стояло такое же не менее изящное сидение, где в тенях, сверкая зелёным пламенем в глазах, расположился я…

***

Аи́р — имя мне. И средь людей принято называть меня нежить, тварь, лихо. Однако в большинстве миров таких как я зовут зорали́стом, личо́м. Могуч я, обладаю недюжей чародейской силой. Как уже было сказано выше, нежить не появляется сама по себе. Потому поведаю я историю своего происхождения, прежде чем возвращусь к непосредственному повествованию истории про бога войны.

Годы моей жизни пришлись на времена неспокойные, ведь война шествовала по землям четырёх государств. В то время Южным правителем был сам Астигал. Каждый считал его могучим воителем и непревзойдённым вираном. Я же был архитектором при его дворе и был почитаем среди его гвардейцев. В Каанхоре я родился, но последний раз я был там с десяток лет назад. В моей памяти этот город остался прекрасной крепостью, населённой благородными людьми. Но после начала вторжения Северного, Восточного и Западного виранов, гвардейцы Астигала, его элита, были направлены на границы нашего государства, где велись небольшие сражения с маленькими отрядами врага. Генерал Арна́к не вдавался в подробности о причинах внезапно вспыхнувшей вражды между четырьмя братьями, но в те времена был распространён слух, что Ауд, управитель восточного государства, возненавидел нашего вирана, Сиал Западный стал завистью пылать к нему, а Коин, пришедший с севера, обезумел. И причиной тому была наша обширная территория, потому что, отхватив себе лакомые куски Андора, три брата нашего преславного управителя, пренебрегли тем, что было более важно для государства, — размером земель. А теперь им захотелось отобрать то, что стало для Астигала благом. Наш владыка обладал харизмой, и каждое слово его лишь поддерживало в наших сердцах огонь преданности и целеустремлённости. Помнится мне, как ещё в Каанхоре он прошёлся по рядам гвардии своей и выразил своё почтение к каждому из них. Он пожимал руки всем без исключения. Он давал каждому своё благословение. «Да будет твой доспех прочнее вражьего меча» или «Да будет поступь твоя несломима и внушительна, чтобы враги бежали перед тобой», или «Да будет твоё лицо, словно лук смерти, устрашающий вражеские войска». И, воистину, он был чудотворцем, ведь всё произошло именно так, как он и говорил каждому из воинов. И благословение управителя Южного поддерживало их на протяжении всех десяти лет вражды. Но однажды настал час решающего сражения. Помощник генерала Арнака Тибо́ль получил от его величества срочное известие свернуть опорный лагерь близ Западной границы, около которой воители отлавливали вражеских лазутчиков, и двигаться на Драконьи поля, куда виран стягивал войска со всего Южного государства. Я в тот момент был там, на тех самых полях, помогая разрабатывать осадные и защитные механизмы. Зрелище было неописуемым: неисчислимое воинство стояло по пояс в осенней пожелтевшей траве, которая ещё сыграет свою злую роль в этом сражении, вдали виднелся погост, тот самый погост, где теперь обитал я. Но в те дни он не был столь внушительных размеров. Однако, как думалось всякому в тот миг, что в сражении том погост этот расширится в два, а то и в три раза. Тот бой обещал быть роковым для всех, ведь против нас выступали сразу все вираны: и восточный с отрядами гневных мечников, и западный в окружении завистливых лучников, и северный с целым полчищем алчных наездников. После долгих сборов начался обмен словами: по одному выходили генералы трёх управителей, выражая волю своих владык, а именно претензии на земли Астигала. С нами же не было Арнака, чтобы дать достойный отпор в словесной баталии, а Тиболь был не слишком словоохотливым, потому-то он лишь сказал, что бой рассудит нас, после чего сражение началось. Но не успел меч пустить кровь на Драконьем поле, как свистнули над главой вражьи стрелы, но те выстрелы не были обычными, потому как завистливые лучники Сиала метали горящие снаряды, и поле тут же стало объято огнём. Многие воители Южного государства, а также помощник генерала Тиболь погибли в том пожаре. Но и воинство вражье понесло потери. Те же, кто остались, продолжили сражение. Пожар посеял хаос во вражьем стане, и сражение вспыхнуло также меж союзниками. Пользуясь этим моментом, остатки нашего воинства воспрянули силой и продолжили войну с удвоенным усердием. Но перевес сил всё же оказался на стороне противника, ведь, несмотря на внезапно возникшее тактическое преимущество, остатки наших войск заметно таяли в том бессмысленном сражении. А я лишь беспомощно наблюдал за этой битвой, ведь механизмы-то ещё не закончены, а потому и не мог чем-то им помочь. Воздух наполнился духом поражения, вкус крови сделался обычным, держать защиту стало сложнее. Мы теряли воинов очень быстро, обменивая их один к одному. Положение стремительно стало бедственным, и в самую пору вострубить о нашем поражении, однако в тот миг каждый почувствовал благословение Астигала на себе: «Да будет твой доспех прочнее вражьего меча», «Да будет поступь твоя несломима и внушительна, чтобы враги бежали перед тобой», «Да будет твоё лицо, словно лик смерти, устрашающий вражеские войска». Мечи воинства вирана восточного ломались о доспехи, стрелы управителя западного затуплялись о шлем, всадники северного владыки падали с лошадей, спотыкаясь о самих себя. «Сдавайся!» — гневно призывали мечники. «Отдай нам свою жизнь!» — лихорадочно требовали лучники. «Убей себя!» — безумствовали всадники. Огляделся я и вижу: осталась от наших одна лишь горстка, и рок кружит над нами. Но, во что бы то ни стало, решили они стоять до последнего. Весь день и всю ночь противостоять им пришлось ударам с разных сторон. Более того, и я был вынужден взять в руки оружие, а также надеть броню тех, кто пал. А оттого и благословение моего вирана распространилось и на меня. А потому доспех мой, точно заколдованный, не пропускал удары, цеп, словно зачарованный, повергал врага, а сила, словно неисчерпаемая, продолжала поддерживать меня. А на утро второго дня прискакал вестник Южного царя, возвещая окончания вражды. Пение радостных труб мы заслышали ещё издали, торопливый галоп стал угадываться чуть позднее. Воздвигшись на холме, провозгласил юный глашатай: «Всё! Война окончена! Вираны заключили Договор!» Следом за юношей явились и четыре полководца. Они взяли свои войска, каждый свой отряд, и удалились восвояси. Арнак же водрузил на моё плечо длань свою, говоря: «Благодаря тебе мы сумели победить» Но не было причин для радости, ведь сражение это было бессмысленным. Потерял я всех, кого знал: Ми́врука, Вальге́ра, Ме́млода, Су́ргеда. Я тосковал даже по слабаку Чи́му, который сумел пережить пожар на Драконьем поле и пал одним из последних в том бессмысленном сражении. Я пытался найти утешение в том, что своей живучестью нам удалось выиграть время для того, чтобы вираны успели заключить этот злополучный Договор. Теперь Южное государство может спать спокойно. Оставив позади Драконье поле, мы въехали во врата Каанхора…

Я тут же почувствовал, как изменился мой родной город. Даже Драконье поле в минувшие дни было не таким мрачным, каким сумрачным сделался Каанхор. Война не успела дойти до этого славного города, но, глядя на мрачные улицы и лихие взоры местного люда, я ощущал, как словно здесь ведётся сражение, ещё более кровожадное, нежели то, которое нам довелось пережить. И понял тогда я, что всё изменилось. С уходом всякого благородного мужчины на войну город остался во власти лихих людей, которым было чуждо понятие чести. Воры и убийцы, мародёры и жулики, лицемеры и эгоисты — вот она, плата за победу. Каждый думает лишь о себе, тщась навредить своему соседу. Всякий скрывается, страшась, что о его счастье узнает его ближний и возжелает сделать ему зло. На дверях домов стали вешаться замки, на окнах появились металлические решётки, как словно всякое здание сделалось темницей для содержания лиходеев. Нет, не для такого будущего воины проливали кровь, не ради того умерли все благородные мужчины. Я лелеял мысль повидаться с Астигалом.

Думалось мне, что наградить выживших воителей решится сам виран, но, увы, завершение войны было чуть ли не более хлопотливым занятием, нежели её разгар, потому приставить нас к награде взялся Арнак. Как выяснилось, не только мы выжили во всём этом хороводе гнева, алчности и безумия. Ещё несколько благородных воителей, кто были тайными засланцами к вражеским управителям, сумели выжить и предоставить генералу Арнаку ценные сведения о положении дел в государствах противника. И, как выяснилось, Северные, Восточные и Западные земли живут в благости и мире, в изобилии пользуясь своими дарами, но всё также продолжая страдать из-за нехватки территории. Я же немного обозлился по этому поводу, ведь на нас свалилось столько бед, когда как противник наш понёс менее заметные потери. Генерал же присоветовал не обращать на это внимание, потому что победа нам всё же досталась, и теперь мы можем насладиться обилием мира. Я вернулся к своему ремеслу архитектора и продолжил подготавливать строительные проекты.

Но десять лет военного положения не прошли бесследно. Я то и дело видел творящиеся вокруг лиходейства. Взоры каанхорцев полнились завистью и злыми намерениями. У стен отросли уши, и всякая тайна теперь таковой не была. Кошельки отныне плотно привязывались к поясам. Купцы обвешивались покупателей и брали за товар удвоенную цену. Ничего благородного не осталось в прекрасной столице Южного государства. И душа моя полнилась мерзостью к этим людям. А как-то раз в ночную пору ко мне в дом вломился вор. Его шаг был дуновением ветра. Он скользил незримой тенью. Его взор видел тайники и сундуки. Его руки с лёгкостью отпирали любые замки. Изменился облик человека: руки его сделались тоньше, пальцы длиннее, стопы меньше, появилась сутулость — в общем, из благородного воителя, честного торговца, усердного фермера человек стал лиходеем, как тот, кто вломился в мой дом. Сохраняя ту бдительность, которая вдруг пробудилась во мне на поле боя, я стал спать лишь одним глазом и одним ухом, что помогло мне сразу заприметить проникновение. Я долго не подавал признаков осведомлённости в том, притворяясь спящим. И в тот миг, как воришка этот вошёл в комнату, где его поджидал я, час пробил, и дремлющее во мне предназначение свершилось. Одним ударом кулака в лицо я убил того человека. И вот, стоя над распростёршимся телом вора, я стал понимать, что война ещё не окончена.

Я стал убивать. Без всяческой пощады и прощения изничтожал я всякого, кто свершал поступки, гнусные и скверные. Я наблюдал и слушал, я разговаривал и выявлял самых ничтожных людей, выслеживал их и повергал, искусно и умело, как будто бы я всю жизнь был воителем. Я устраивал засады, натравливал одного на другого, устанавливал ловушки — в общем, Каанхор содрогнулся в тот год. Конечно же, мои деяния хоть и несли благородный характер, но виран посчитал, что свершение самосуда есть преступление. И местная гвардия принялась искать меня. Я всё это понимал, ведь генерал Арнак был скрупулёзен в отношении исполнения закона. И этим стремлением он заразил и меня. Мне было трудно переступить закон, мне было трудно поступиться своим священным принципам. Но душа не могла терпеть той скверны, что творилась вокруг. Поэтому я и сделал такой шаг. Сначала начались разбирательства, потом стражников попросили усилить бдительность. Но, поняв, что это не помогает, генерал стал удваивать дозоры, воителей ставили даже туда, где люд вовсе не водился. А далее вообще был организован специальный отряд вирановых агентов, в чьи обязанности входило расследовать мои убийства и найти виновника. В Каанхоре для меня стало небезопасно. Не было такого угла, где я мог бы схорониться. И вот тут-то пришлось мне сменить область моих деяний, а точнее расширить её — помимо самого Каанхора я взял под свой надзор и прилегающие поселения. Шествуя по тем местам, я вершил свои деяния во имя очищения. И помимо гвардейцев множились те, кто лелеял мысль о мщении, кто жаждал изловить меня и предать гибели. Плакаты с изображением моего лица висели на каждом углу Каанхора и прилегаемых к нему деревень. Каждый встречный стал для меня врагом. Помимо агентов вирана объявились ещё и охотники за головами, кем становились обычные люди, алчущие наживы или справедливости. И этих охотников стало настолько много, что, как бы ни пытался я скрываться от погони, меня всё ж изловили и до вынесения решения содержали в мрачной темнице, что была непригодна для содержания в ней человека. Сырость, стаи крыс и неведомый колдовской дух, что угнетал меня, «скрашивали» моё содержание под стражей. К тому времени на посту генерала служил приемник Арнка — Киза́к. Он не знал меня, потому судил лишь по свершённым ныне делам. Он лишь говорил, что никто не будет кормить меня или поить. Что спать я буду на сыром голом полу, замерзая от пронизывающего касания холода. Так оно и случилось. За довольно короткий промежуток времени, который я пребывал в этом помещении, ко мне прицепилась болезнь. И в тот миг понятно стало, что это и было моей карой, что этим заключением мои враги и собирались наказать меня. А в тот миг, как от моего духа не останется ничего, они придадут мучительной гибели моё тело, и каждый из жаждущих моей смерти вонзит свой кол в моё сердце. Сколь же развращёнными стали каанхорцы… Но я собрал все силы и готовился дорого продать свою жизнь.

Изо дня в день хворь всё сильнее сковывала меня. Ко мне приходили многие из людей, чтобы плюнуть мне в лицо или же поругаться в мою сторону. Я не таил на них зла, ведь понимал, что они поступали так, потому что им пришлось поверить в клевету, которую богатые люди излили на меня, придав красочности моим деяниям лживыми пасквилями. Но приходили ко мне и те, кто не верил тому, что было сказано. Первым таким добродетелем был неприметный старик. Он принёс мне еды и воды, утешая меня тем, что не всякий способен понять глубину моих деяний. Но более того, он прозрел в моих убийствах горечь утраченных дней. И тогда ему открылась моя история, которая приключилась в прошлом, и сказал он мне так: «Мир — бурная река, а мы плывём по ней. Есть те, кто не прилагают усилий и плывут по течению к обрыву. Таковых много. Есть те, кто гребут, но гребут в ту же сторону, куда река их и несёт. Таковых ещё больше. В реке той также есть и те, кто мешают плыть. Они ведают, что умрут, но душа их настолько скверна, что они желают унести вслед за собой иных, тем самым утешаясь предсмертной мыслью, что удел их не так печален, как тех, кого они сгубили. И лишь единицы способны увидеть опасность, таящуюся впереди, и грести в обратном направлении. Ты и есть тот, кто плывёт наперекор течению. Ты спасёшься». В слова эти была вложена великая мудрость и не человечья сила. Она привнесла в мою душу покой, ослабила хватку недуга, так что вскоре моё тело излечилось от болезни. И я ощутил незримую длань спасения надо мной. Размышления над словами этими ещё долго опутывали мой разум, ведь это была истина. Как же слепы люди — не способны увидеть того, что грядёт впереди, и лишь радуются, что им не приходится прикладывать неимоверные усилия, чтобы существовать в этом мире. И конец их близится.

Так просуществовал я три дня и три ночи. И болезнь больше не приставала ко мне. Были некоторые из стражников, которые также не верили в клевету и помогали мне, как могли. И в лицах их узнавал я некоторых из тех засланцев во вражьи страны, с которыми я, почитай что, сражался плечом к плечу. Они подносили пищу, утайкой взятую из харчевни или же недоеденную иными. Они рассказывали мне, как изменился Каанхор с момента начала войны, они поддерживали меня словом, говоря, что справедливость восторжествует, несмотря ни на что.

И вот однажды ко мне пришёл посетитель. Был он невзрачен, на голову его был накинут капюшон, и тенью он проник ко мне в темницу сквозь запертую дверь. Я же тогда глядел на звезды чрез маленькое оконце, что было расположено сверху, и мысли о том, что нечестивый люд без опаски ходит по городам и сёлам, а покарать их некому, населяли меня в тот миг. Как вдруг тихий голос, раздавшийся в моей камере, напугал меня: «Ликуй, ведь ты покинешь чертоги твоего заточения» Я, поборов своё изумление, отвечал ему: «Сегодня меня казнят?» «Нет же, — говорил он мне, — Ты будешь жить» В следующий миг он растворился в воздухе, как словно всё пережитое мною, было мороком, что навеяло мне моё одиночество. И я бы так и подумал, если бы не дверь моей темницы, которая в следующее же мгновение отворилась, как словно она и не была заперта. Свет из образовавшейся расщелины упал к моим ногам и придал мне надежды. Я двинулся навстречу спасению и, убедившись, что по ту сторону никого нет, пустился прочь, осторожно, но, тем не менее, быстро передвигаясь по тёмным пустынным коридорам. Никакого стражника не встретилось мне на пути, кроме лишь спящего ключника, который должен был следить за тем, чтобы двери темниц были заперты. Я прокрался мимо него и устремился прочь из этого места.

Свет главного холла дворца вирана слепил меня. И, прикрывая ладонью свои ещё не привыкшие глаза, стремился покинуть чертог неправедности и устремиться прочь. Но предо мной предстали стражники. Из-за прикрытых глаз я не мог видеть того, что творится впереди, и моя неосторожность стала причиной излишнего внимания ко мне. «Стой, кто идёт?!» — раздался вопрос, что откликнулся дрожью по всему телу. Я заметался в поисках ответа, и в затянувшемся молчании видел я свой коней. Однако второй стражник «узнал» меня: «А, ты что ль, Белта́р? Чего это из своей конуры вылез-то? Свежим воздухом подышать? То-то же. Я ж говорю, тебе надо иногда отдыхать. Иди, развейся. И помойся уже. А то, как всегда, воняет от тебя» Кто бы мог подумать, что двое стражников так недальновидно примут меня за немого алхимика? Но это был шанс к моему побегу, и я, не томясь, воспользовался им.

За пределами дворца меня поджидал тот самый некто в капюшоне. Я приблизился к нему, и тот заговорил: «Молчание — золото. Ты умело распоряжаешься тем, что тебе даровано. Дела лучше слов скажу за тебя всё» Я спросил в ответ: «Кто ты? И почему помогаешь?» — «Я — тот, кто, как и ты, ненавидит то, что творит человек. У нас одна цель, друг мой. Поэтому я и помогаю тебе. Мне нравится твоё стремление губить губителей и убивать убийц. В этом выражается твоя сущность. Очистить весь мир от зла нельзя. Но ты делаешь то, что нужно» — «Со злодеями у меня личные счёты. Так сказать» — «Мне ведома причина, по которой ты так яро ненавидишь лиходеев, что не такое будущее ты хотел для своего города, чтобы Каанхор да и вообще всё Южное государство погрязло во тьме нечестия, потому ты и посвятил свою жизнь этой благородной цели» — «Но откуда ты?..» — «Я многое знаю. И в будущем тебе откроется, откуда именно. А пока пойдём. У нас впереди ещё много работы» — «Я работаю один» — «Да, это так. И я не собираюсь вмешиваться в твоё предназначение. Однако о побеге скоро станет известно. И куда, ты думаешь, первым делом нагрянет гвардия в поисках тебя?.. Домой возвращаться нельзя. Ровно, как и разгуливать по городам. Поэтому мы пойдём ко мне на погост, смотрителем которого являюсь я, и там будет твоё укрытие. Никто не посмеет искать тебя там. А если ко мне и наведаются стражники в поисках тебя, я найду, что им ответить. И о тебе не будут знать» Я в тот миг не нашёл иного выхода, кроме лишь согласиться со словами нового друга. «Позволь хоть узнать, как тебя зовут» — «Пусть будет Агаро́з»

Не трудно догадаться, что тем погостом был тот самый, рядом с которым мы сражались на Драконьем поле. С тех пор площадь этого места, как и было нами предсказано, увеличилась, и могил прибавилось там.

«Мне нужно зайти домой, чтобы забрать кое-какие вещи» — сказал я ему. Но Агароз ответил мне: «Ни в коем случае. Время для нас сейчас на вес золота. Чем скорее мы уберёмся из этого города, тем больше у нас шансов избежать преследования. Насколько тебе известно, люд стал дотошным. От своих лихих задумок не отступятся и будут преследовать свою цель даже тогда, когда смысл того теряется. Потому следуй за моей поступью. Мы окольными путями покинем этот город и устремимся к моей сторожке на погост, где ты обретёшь свой дом и всё, что тебе потребно» Я не стал перечить моему спасителю. Я уже тогда понял, что человек он необычный, если вообще человек. В слова его была вложена мудрость, которой я не имел глупости противостать.

Мы шли по таким закоулкам, о которых не ведали, наверное, сами основатели Каанхора. Были они темны и безлюдны, как словно были тайным выходом из города. Возможно, так оно и было, ведь Агароз в тот миг напоминал предательски отвергнутого своим народом вирана, на кого ополчился весь люд, а он тайными тропами прокладывал путь к самоспасению. Да вот только на самом деле я был на месте бегущего управителя, потому что этими путями двигались мы, чтобы не схватили как раз таки меня, но никак не его.

Вскоре город наполнился тревожными выкриками, стали слышны торопливые шаги из-за предела безлюдных кварталов. «Всё, — сказал проводник, — Твою камеру обнаружили пустой. Всякий человек, обитающий здесь, отныне твой враг. А дом твой уже давно населён стражами, которые ждут твоего возвращения туда» Я отвечал ему: «Но ведь они могут найти нас тут» — «Пути эти давно преданы забвению и кишат дурной славой. Потому всякий из обитающих тут людей избегает возможности побывать в забвенных закоулках Каанхора. Для них это место опасно, и они ни за какие блага мира не кажут сюда своего носа. Для нас же оно укрытием станет необходимым. И, пройдя путями этими, мы обретём спасение» В тот миг я доверял тому Агарозу больше, нежели себе самому.

Переполох только набирал силы, когда мы чудом покинули столицу, пройдя прямиком у стражников под носом. Конечно, я посчитал это великой случайностью, небывалой удачей, помощью неведомых богов, но никак не деянием Агароза. Сумбур и тревоги остались позади, а мы держали путь к лесной чащобе, что раскрывала пред нами свои объятья. Мой проводник говорил: «Вскоре пути все будут кишеть стражниками, которые будут допрашивать каждого путника, встретившегося у них на дороге, лелея мысль отыскать средь них тебя, как это было в те дни, когда тебя и поймали. И, чтобы не повторилось этого, мы будем пробираться нехожеными тропами и незримыми путями, ведь они нынче безопаснее изведанных дорог» И я последовал за ним в темнеющие чресла густой чащи.

Лес дремучим не был, однако опасностей в себе таил предостаточно. В каждом шорохе ощущалось присутствие незримого хищника, что глядел на меня как на добычу. Агароз же был беспечен, и его не тревожили окружающие опасности. Недальновидным назвать его не поворачивается язык. Он более походил в тот миг на властного хозяина, что шагает по своим владениям, понимая всю ничтожность окружающего мира. Его уверенностью наполнялся и я.

Спустя некоторое время впереди замаячил свет, и мы выбрались на дорогу, что вела прямиком к месту захоронения. В те времена вдоль того пути тянулась небольшая аллея из живых деревьев. И мы с Агарозом шагали под их тенью к месту упокоения усопших. Деревянные створы были затворены. Распахнув их, проводник заговорил: «Добро пожаловать в новый дом. Тише этого места нет ничего. В обитель эту стражники явятся в последнюю очередь» Когда-то я бывал тут и видел этот погост молодым. Мало ещё человеческих тел было зарыто в земле, и не хмурилось ещё небо над ним. Да и сказать, что предо мной тогда располагалось место скорби человечьей, пока что не получалось. Но теперь место захоронения воителей разрослось и стало чуть ли не больше самого Каанхора. Много безымянных курганов выросло на тех местах, где раньше лишь росла трава. Появились фамильные захоронения или же вовсе могилы с монументами. И среди могильных плит я отыскал имя генерала Арнака. Как оказалось, почил командир в середине моего предназначения, и на тот миг возомнилось мне, что произошло это отчасти по моей вине. В голове рисовался образ изумлённого генерала, когда он узнал, что каанхорский убийца — я. Он попытался вступиться за меня, но его быстро пристроили к числу заговорщиков и попытались сместить с поста. Но Арнак был из числа благородных мужчин, потому видел развращение людей и не желал уступать место лихому генералу, но поплатился за это, и теперь лежит в земле. Но это были только мои домыслы, на тот миг казались они мне единственной верной причиной его гибели, даже, несмотря на то что в эпитафии, выгравированной на надгробии его могилы, очень искусно была срифмована история его славной жизни и смерти от старости. Посередине погоста в окружении могил стояла сторожка Агароза. Это была небольшая деревянная изба, в которой места хватит лишь на одного человека. И к ней мы держали путь.

Дом смотрителя погоста был преисполнен уюта и чистоты. В тот миг, как я переступил порог его обиталища, Агароз заговорил: «Здесь твоё убежище. В деле этом должен ты после каждого свершения правосудия бежать сюда, чтобы пробыть тут некоторое время, пока не утихнет ярый пыл в душах людских. А после можешь вновь нести гибель нечестивым. Всё, что ты видишь тут, твоё. Пользуйся этими дарами» В недоумении я и не нашёл слов, чтобы выразить мою благодарность, но мой новый друг отвечал мне: «Ночь — моя стихия. В это время я бодрствую, потому ночью ты будешь спать на этой самой кровати» Странным было то, что говорил Агароз, как и странен был он сам. Однако пренебречь благами, которые он даровал мне, я не мог, а потому согласился с его предложением, и с того момента моим новым домом сделалась сторожка смотрителя погоста.

Дом его был небольшим, а из-за утвари, уставленной там, казался и того меньше. Помещение было прямоугольным. Бо́льшая сторона была вдвое длиннее меньшей. И вход в неприметную обитель находился ближе к углу большей стены. Сразу же слева от входа располагался гардероб, что был увешан различными одеяниями смотрителя погоста: от грязного комбинезона до вычурного костюма. Одно место было свободным, которое Агароз отдал мне. Напротив входа располагался стол с тремя стульями. Это было место для трапезы и потчевания. На столе располагалась посуда, которой было не так много. Оно и понятно — что делать одинокому человеку с огромным множеством тарелок, чашек и ложек? Если к нему явятся гости, посуда для них найдётся. Чуть подальше стоял бочонок, наполненный чистой водой для питья и умывания. Ещё правее стоял книжный шкаф, на удивление сполна уставленный всевозможными книгами. Содержание их колебалось от детских сказок до возвышенной философии. Противоположную меньшую стену занимала кровать. На прилегающей ко входу большей стене располагалось окно, которое по желанию могло быть закрыто червлёными занавесами. Рядом с окном стоял ещё один стол, но чуть меньше трапезного. К нему был приставлен всего один стул, а на его поверхности лежала раскрытая книга, по всей видимости, не дочитанная самим Агарозом.

Хозяин сторожки откинул капюшон. Им оказался тот самый старик, кто утешал меня добрым словом, когда я был ещё заключён в темнице. Он заметил удивление на моём лице и сказал: «И в третий раз привет тебе, Аир» Я в тот миг не нашёл слов, чтобы выразить своё удивления, но Агароз продолжил: «Жизнь полна неожиданностей. И часто случается так, что человек, оставивший в памяти у тебя лишь мелкое упоминание о себе, становится далее вовсе особенным» И я с ним был полностью согласен. Старик продолжил: «Ты можешь есть и пить из моей посуды, ты можешь читать мои книги, ты можешь пользоваться всем, что есть в этом доме. Но помни лишь одно — не спускайся в мой подвал» В тот миг я сильно удивился, ведь никаких подвалов я не обнаружил ни снаружи, ни внутри дома Агароза, но об этом интересоваться не стал.

Таким образом, моим домом стала изба смотрителя погоста. О моём побеге стало известно во многих городах. И, как говорил мой спаситель, злодеяния на какой-то миг прекратились, ведь каждый был наслышан о жестоком линчевателе, что избежал он казни, а теперь разгуливает на свободе, потому всякий забоялся вершить гнусные деяния, опасаясь, как бы карающая длань неуловимого мстителя не опустилась на них. Но переполох мало-помалу стал затихать, покуда в мир не вернулись лиходейства…

Пролетел месяц, как высвободился я из заточения и провёл время в доме Агароза. За это время я прочёл множество книг из библиотеки смотрителя погоста. Были весьма интересные многие из них. Красочно они пересказывали некие события, которые можно смело называть выдуманными, однако говоря о них, автор утверждает, что в бессчетных количествах миров нашлось место для их свершения. Повествования эти рассказывали о сверхъестественных существах, таких как восставшие мертвецы или краснокожие чудища, иль о прекрасных мужчинах и женщина, объятых светом и праведностью, которые обитают в небесных пределах и ограждают народы, служащие им, от лиха. Из тех книг почерпнул я множество знаний, которые укоренились в моей памяти достаточно прочно.

Агароз засыпа́л днём, пробуждался вечером и исчезал в неведомом направлении. Был он загадочен весьма, а я не решался поинтересоваться его делами, потому что счёл это вторжением не в своё дело. Но хозяин сторожки изредка делился им. Оказывается, он скитается по Каанхору, собирая слухи о не пойманном убийце убийц. Он лицезрел усиленные патрули на улицах и удвоенную стражу возле городских врат, которые допрашивали каждого приходящего и уходящего. Но с каждым новым приходом, по словам Агароза, стражников количество умалялось, и теперь они ходили не с усиленным вниманием, но с беспечностью, как это было всегда. И вот однажды, вернувшись в обеденное время в свою обитель, смотритель погоста произнёс: «Пора» В следующий миг он снял с крючка одну из своих одежд и дал её мне. Это была одежда простолюдина, неприметная и заурядная, чтобы, по словам хозяина погоста, я мог слиться с толпой и раствориться в нескончаемом потоке людей. Пока я переодевался, Агароз говорил: «Многие забыли тебя и стали возвращаться к своим гнусным деяниям. Но были и такие, кто отринули нечестивый образ жизни и стали благородными. И хоть по причине страха перед тобой они идут путём праведности, но таким образом можно вернуть Каанхору былой облик. Стало быть, твои деяния всё же дают результаты, потому пришло время воздаянию возобновиться. Устреми шаг свой в Каанхор и разыщи там стражника по имени Изарти́л. Свой патруль он устраивает в ночное время. Дождись, пока сумерки не сгустятся над городом, а после разыщи этого ничтожного человека и верни ему то, что он даровал людям. Если же ты хочешь знать цену его злодеяний, проследи за его поступью. Уверен, этот гнусный человек начнёт вершить их, лишь выйдя на свою службу» Я вознамерился переступить порог избы, как хозяин этого помещения остановил меня: «Аир, прими моё благословление, и пусть шаг твой будет тих и незаметен, а рука тверда на свершение правосудия» Лишь только Агароз закончил эту речь, как вдруг ощутил я, что стал передвигаться гораздо легче, а вместе с тем и рука моя вдруг сделалась невесомой, что могла воздвигнуться над кем угодно, как и ниспровергнуться на него так же легко. И на добром слове я ринулся в Каанхор.

Приближаясь к столице, я чувствовал, как росло омерзение моё, потому что ощущал я: там впереди оживают злодеи, которые попрятались, когда стало известно, что воздаятель на свободе. Во мне пробуждалось давно угасшее чувство необходимости искоренять это зло. И сильнее всего ощущал я мерзкое сердцебиение тот самого Изартила, что готовился к ночному лиходейству. Я вошёл в город.

В одежде, что мне подарил Агароз, я, в самом деле, чувствовал себя простолюдином, ведь ни один стражник не одарил меня даже мгновением своего взора. Лишнего внимания я не привлеку — и это было отрадно. Солнце клонилось к западу, я устроился незаметно на крыше одного из зданий, что глядели на казармы, где то и дело сновали стражники: одни входили, другие выходили. Под вечер это хождение вовсе прекратилось. А в тот миг, как округа заметно потемнела, из тех самых дверей вышел Изартил. Я ощутил, как трепещет его нутро в предвкушении приятных свершений, которые он намеревался возобновить в эту ночь. Он был труслив и страшился, что я приду по его душу, а потому, узнав о моём побеге, оказался первым, кто прекратил заниматься свершением неблагородных деяний. И теперь, убедившись, что воздаяния не последует, решил прибегнуть к своим ничтожным делам. Я же, пользуясь благословлением Агароза, неслышно следовал за ним, чтобы познать цену его гнусных свершений, как мне это посоветовал сам смотритель погоста. И я был сполна убеждён в том, что ничего, кроме гибели, этот человек не заслуживает. Он грабил, издевался и унижал ни в чём неповинных, но главное не способных противостать ему людей. И вот, выйди из дома, где он имел наглость вести разбой, повстречался стражник этот со мной. Но и слова сказать не успел, как мой клинок с лёгкостью пронзил его сердце.

В следующий миг я чудесным образом оказался посреди того самого погоста, предо мной располагалась разрытая могила, на дне которой лежало туловище Изартила. Агароз взял лопату и стал закидывать мертвеца землёй, говоря: «Славная работа, Аир. Ты ощущаешь, как полнится душа твоя удовлетворением?» «Да, — отвечал я, ведь так оно и было, — Я как словно переродился» — «Именно. Ты переродился для новой жизни или даже чего-то большего, чем жизнь. С каждым новым убитым негодяем ты будешь наполнять погост новыми жертвами. И чем больше усопших населят это место, тем более ужасен будешь ты, так что даже виранова гвардия забоится выходить против тебя» Я в молчаливом раздумье глядел за тем, как наполняется могила землёй, и видел в этом нечто упоительное. Многое в тот миг было не понято мне, но мой разум охватило иное неведомое чувство, которое занимало всё мышление, отчего я не замечал всего странного, что творилось вокруг. Это было чувство, которое я никогда не испытывал. И хоть сейчас я назову его чувством исполнения предназначения, тогда оно было для меня диковинным, и я размышлял над ним всякое свободное время.

Таким образом, устроилась моя жизнь. Агароз отыскивал для меня самых мерзких людей в Каанхоре и окрестных деревнях, а я приходил за ними и убивал так, что никто и не узнавал об этом, а после оказывался перед разрытой могилой, на дне которой лежал тот, кого я уничтожил, выслушивая поощрения Агароза, который стал мне, почитай что, отцом родным. Злые люди исчезали, по миру распространялись слухи о возвращении воздаятеля, погост наполнялся телами гнусных людей, я же ощущал, как возрастало моё мастерство убиения и мощь моей руки. Это было блаженством для того, кто ненавидел зло.

Минуло много лет. Агароз стал реже появляться на моих глазах. Я стал выбирать жертвы для своих убийств самостоятельно, ведь мой разум научился распознавать лиходея взглядом. Подкрепляя свои догадки слухами о конкретном человеке, я приступал к его уничтожению. Свершив мщение, я оказывался на погосте перед разрытой могилой, на дне которой лежало тело убитого, и я приступал к захоронению, ощущая, как полнится моё нутро и мой дух мощью неописуемой.

Как-то раз Агароз явился в дом ранним утром. Я по обычаю сидел за столиком, прочитывая очередную мудрёную книгу, взятую с полки книжного шкафа. Смотритель погоста говорил: «Подозрения пали на мою обитель. Скройся в моём подвале, пока я не разберусь со стражниками, которые решили прийти ко мне» И в тот миг мне открылось, что в полу маленькой избы есть потаённый ход, уводящий в подземные чертоги сторожки. Ход этот замаскирован деревянным люком, который совсем не отличен от всего остального пола, потому я до этого мига не имел представления, где находится ход в подвал Агароза и вовсе забыл о его наличии. Подвал же был погребом, и много съестного хранил там смотритель погоста, в числе всего было и вино. Но погреб также не был прост. Прямиком за шкафом с напитками находился тайный ход в иное помещение, где было пусто и куда упрятал меня Агароз до разрешения проблемы.

Затаившись в дальнем помещении подвала, я стал прислушиваться к тому, что будет происходить сверху. И, к моему удивлению, оттуда было слышно всё. В дверь сторожки застучали. Агароз принял у себя троих стражников. Были они учтивы со смотрителем погоста и стали расспрашивать о том, не знает ли он что-нибудь о бесследном исчезновении людей (ведь трупы я не оставлял, но зарывал на этом погосте). Пока шёл разговор на заданную тему, я стал замечать, что помещение, в котором меня сокрыл хозяин, было не столь уж обычным. В тот миг, как глаза мои привыкли к царящей тьме, я стал углядывать очертания тогда ещё непонятных мне символов. Они еле светились зелёным свечением. Я разглядывал их как заворожённый, а они светились всё сильнее и сильнее, пока всё помещение не потонуло в мертвецки-зелёном сиянии. Я оглядывал каждый символ, который вместе с другими символами складывались в отдельные слова. И чем дольше я глядел на отдельное слово, тем больше мне казалось, что я начинаю понимать их смысл, пока вовсе не понял, что передо мной написаны имена тех, кто был захоронен в этом погосте, в числе которых были и те, кого я убил и похоронил лично. Но имена эти немного отличались: все они заканчивались на «-ис»: Изартис, Велермис, Нетнолис… Я читал каждое слово, и перед глазами как будто пролетала их жизнь и смерть. Я стал наслаждаться видениями, как вдруг услышал голос Агароза — он звучал у меня в голове: «Пришло время, Аир…»