Бархатный Элвис

Глава 24

Водитель не произнес ни слова. Он даже не взглянул на нас. Он просто стоял и смотрел в ночь, пока мы с Крэшем нерешительно забирались в лимузин, а потом закрыл за нами дверь.

Я удивилась, что внутри никого нет. Окна были тонированы, даже изнутри, как и стеклянная перегородка, отделявшая нашу часть лимузина от передней, из-за которой ничего не было видно. Вдоль одной стороны автомобиля располагался богато украшенный бар с полным набором напитков, а также обширная стереосистема и телевизор с приставкой Xbox и потоковыми сервисами.

«Здесь лучше, чем у меня дома», — сказал Крэш, окидывая взглядом все вокруг.

Прежде чем я успел что-либо сказать, лимузин начал движение.

Крэш окинул взглядом бар, остановившись на фаллической бутылке темной текилы, ведерке со льдом и нескольких стаканах. Он наклонился вперед, чтобы лучше прочитать этикетку. «Asombroso Del Porto Extra Anejo».

Я знал, что это такое. Я никогда не видел его раньше, не видел лично, но я слышал о нем, и хотя я был далеко не экспертом по текиле, я знал достаточно, чтобы понять, что эта бутылка стоит больше, чем моя арендная плата.

«Вот дерьмо», — сказал Крэш. «Эта штука стоит около двух тысяч за бутылку».

Прежде чем я успел ему возразить, он налил нам рюмки и протянул одну мне.

«Чувак, если у этого ублюдка будет открытый бар, мы воспользуемся им».

Рюмка была самой тяжелой из всех, что я когда-либо держал в руках. «Ну и хрен с ним. За нас».

Крэш постучал по моей рюмке своей, затем выпил рюмку. «Черт возьми, — сказал он, — это качество, брат».

Он был прав, так оно и было. И к тому времени, как я выпил еще одну рюмку, пока меня все еще мутило, я успел немного прийти в себя. Кондиционер тоже чувствовал себя хорошо и наконец-то остановил мое непрекращающееся потоотделение. «Какого черта? Давай еще раз».

Крэш налил нам еще по одной. «Надо бы покурить в этой сучке».

«Не думаю, что у нас есть время», — сказал я. «Мы, наверное, далеко не уедем».

Он отвернулся, все еще делая все возможное, чтобы не сойти с ума. «Посмотри на нас», — сказал он с грустной нежностью. «Едем в лимузине Жаба, пьем его текилу — не могу сказать, что у нас нет яиц. Я знаю, что большую часть времени мы были под кайфом и пьяны, и вряд ли кто-то в это поверит, но это была чертовски хорошая ночь, правда, Сонни?»

«Она еще даже не закончилась, — сказал я. Если бы.

«Эй, если нам нужно прокатиться напоследок, мы могли бы сделать гораздо хуже, чем это».

Я устало кивнул, пригубил рюмку и отставил ее. В надежде на спасение я повернулся к окну, но обнаружил лишь темное стекло. Это казалось уместным. Снаружи для нас все равно ничего не было, не сейчас, так что Крэш был прав. Мы могли бы сидеть в этом прекрасном лимузине, пить текилу, которую нам больше никогда не представится шанс выпить, и думать о том, что, возможно, это последний раз, когда мы наслаждаемся чем-либо в течение очень долгого времени. А может быть, и вообще никогда — присяжные еще не определились.

Лимузин несколько раз останавливался, но потом продолжал движение, и я списал это на красный свет или знаки «стоп». В конце концов мы снова остановились, и на этот раз машина не сдвинулась с места. Вместо этого дверь со стороны водителя открылась, затем закрылась, а мгновение спустя открылась и наша дверь. Где бы мы ни находились, было смертельно тихо.

Мы с Крэшем встретились взглядами. Он выглядел не лучше, чем я себя чувствовал.

Вздохнув, я вылез из лимузина и увидел, что мы припарковались в центре, похоже, какого-то ангара. Он был огромным и, если не считать лимузина, совершенно пустым. Я ожидал увидеть водителя, который, как и раньше, держал дверь, но он уже уходил, каблуки его туфель цокали по бетонному полу.

«Куда это он собрался?» Крэш вышел из машины, держа в руках вещмешок с деньгами.

Вместо того чтобы ответить ему, я смотрел, как парень уходит, пока тени в дальнем конце ангара не поглотили его целиком.

«Эй!» Крэш окликнул его, и его голос эхом отразился от высокого потолка. «Где мы, чувак? Что нам теперь делать?»

Текила здорово ударила в голову, и Крэш тоже почувствовал это, потому что раскачивался взад-вперед на ногах, как будто стоял на лодке в неспокойной воде. Прежде чем я успел сказать ему, чтобы он успокоился и подождал, что будет дальше, я услышал звук открываемой большой двери. В открытом пространстве он был оглушительным, и, хотя мы не могли его видеть, из тени в дальнем конце ангара появились четыре темных силуэта и направились прямо к нам. Они неторопливо двигались по ангару, но чем ближе они подходили, тем лучше мы их видели.

Я узнал громадную фигуру, шедшую сзади, и не был уверен, стоит ли мне бояться или утешаться тем, что это Телли Банта. Перед ним шли трое парней. Один из них был Герм Бланчард, который нес складной стул. Второго я никогда раньше не видел, но у него за ногой было что-то, что, как мне показалось, могло быть дробовиком. Человек, возглавлявший стаю с каменно-холодным взглядом психопата, был не кто иной, как сам Жаба.

«Вот дерьмо», — пробормотал Крэш. «Это он».

Как только они оказались в десяти футах от нас, Герм открыл стул и поставил его на пол. Жаба, его дикие глаза были устремлены на нас, прошествовал к нему и сел. Герм и другой парень заняли позиции по обе стороны от него, а Телли немного отступил, оставаясь позади них, но всего в нескольких футах от нас.

Мы с Телли обменялись взглядами. Его лицо было нечитаемым.

Жаба сидел и смотрел на нас, казалось, часами. Я слышал только стук своего сердца, шум крови в ушах и тяжелое дыхание Крэша.

Одетый в черные кожаные штаны, черные кожаные ботинки, черную шелковую рубашку с расстегнутыми первыми тремя кнопками, обнажающими несколько золотых цепей и медальонов, Тоад скрестил ноги, затем откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. В мочках обоих ушей сверкали огромные бриллиантовые шпильки, а руки украшали многочисленные бриллиантовые и золотые кольца. Его волосы были подстрижены под ноль, а козлиная бородка идеально уложена. Волосы были выкрашены в такой светлый оттенок, что на фоне его смуглой кожи казались почти белыми. Он был похож на вампира из постапокалиптического фантастического фильма 1990-х годов.

«Ты», — наконец сказал он, глядя прямо на меня, его голос был ровным и глубоким. Никто не называл этого человека Жабой в лицо, но вблизи было удивительно, как сильно он похож на нее. «Что в сумке?»

Я прочистил горло и сосредоточился на том, чтобы голос был ровным. «Деньги», — ответил я.

Жаба изогнул бровь. «Я это пропущу, потому что у всех есть деньги. Это было твое. Теперь я спрашиваю тебя снова. Что в сумке?»

Было несколько возможных правильных ответов, поэтому я бросил кости и надеялся, что выпадет правильный. «Ваши деньги», — сказал я.

«Правильно». Он долго смотрел на меня, его темные глаза слегка налились кровью и блестели в тусклом свете ангара. «Сколько моих денег в сумке?»

«Пятьдесят тысяч долларов наличными».

Он потер подбородок указательным и средним пальцами с одной стороны и большим пальцем с другой. «А почему у вас сумка с пятьюдесятью тысячами долларов моих денег?»

На этот раз не было ответа, который мог бы нас спасти.

«Это все недоразумение», — сказал я. Это прозвучало неубедительно, но это было все, что я мог придумать. «Мы понятия не имели, что деньги ваши. Мы бы никогда не сделали этого, если бы знали».

«Что сделали?»

Черт. Я заставил себя сглотнуть. «Украли их», — тихо сказал я.

Жаба сделал долгий глубокий вдох и медленно выдохнул. «В моем бизнесе кражи случаются, это неизбежно. Люди иногда воруют. Много наркотиков и наличных, лежащих повсюду, могут стать серьезным соблазном. Некоторые люди поддаются этому искушению. Каждый раз, когда они это делают, они говорят одну из двух вещей. Там было так много всего, а мы взяли совсем немного, не думали, что вы заметите, а если и заметите, то это не будет иметь значения. Или мы не знали, что крадем у вас. Каждый раз это одно или другое. Иногда они даже говорят правду. Обычно они лгут, потому что боятся и знают, что сейчас произойдет, что должно произойти, но иногда страх выдает правду. Обычно не раньше, чем они так напуганы или им так больно, что они сидят в собственной моче и дерьме и рыдают, как ребенок, для своей мамочки, но все же я уверен, что вы понимаете, о чем я говорю. Поэтому я спрошу только один раз. Ты говоришь мне правду?»

Краем глаза я увидел, как Крэш быстро кивнул головой.

«Да, сэр», — сказал я, — „говорю“.

Жаба, казалось, долго размышлял над этим. Мой взгляд перескочил на Герма. Он выглядел так, словно ему не терпелось добраться до меня. Засохшая кровь все еще залепляла уголки его рта, а щеки надулись, словно были набиты марлей, что, вероятно, так и было.

«Думаешь, это имеет значение?» спросил Жаб.

«Не знаю. Надеюсь, что да».

«Приятно знать, но в принципе неважно. Я не могу позволить людям воровать у меня, независимо от их намерений и мотивов. Когда это происходит, виновные должны быть наказаны, и очень сурово, потому что слухи распространяются, и все должны знать, что красть у меня — плохая идея. Не должно быть никаких сомнений. Должны быть последствия…ужасные последствия».

Я молчал. Делать было больше нечего.

Жаба тяжело вздохнул, откинулся в кресле и скрестил ноги в коленях. Одна рука продолжала поглаживать его козлиную бородку. Он выглядел как персонаж из комикса, но говорил как профессор колледжа. Не знаю, чего я ожидал, но удивляться не стоило. В конце концов, он был известен не только своими мозгами, но и мускулами.

«Посмотри, что ты сделал с моим другом», — сказал он, махнув свободной рукой вперед. «Покажи им, Герм».

Герм открыл рот. Он был забит окровавленной марлей, как я и предполагал. Он выглядел так, словно хотел что-то сказать, но внятный разговор Герм не собирался вести еще какое-то время.

Еще одним небрежным взмахом руки Жаба оттеснил Герма обратно за кресло к другому мужчине. В нескольких футах позади них стоял Телли Банта, уперев руки в бока, и выглядел скучающим.

«Выбил ему передние зубы», — сказал Жаба. «Должно быть, это больно. Держу пари, это больно, правда, Герм?»

Герм кивнул, хотя Жаба на него не смотрел.

«Твой юный друг оплатил этот счет за тебя. Наверное, это нечестно, ведь это вы двое сделали, но он признал, что все это было его идеей». Жаба разжал пальцы, затем снова скрестил их в другую сторону. «Чтобы Герм чувствовал себя лучше, я позволил ему выбить зубы и ребенку. Потом с ним произошел ужасный… несчастный случай. Больше мы с ним не увидимся, но вопрос остается открытым: где подружка?»

«Ушла», — сказал я.

«Ушла?»

«Я посадил ее на автобус до Чикаго несколько часов назад», — сказал я, надеясь, что он купится на это. «Она не имела к этому никакого отношения, даже не знала, что мы этим занимаемся. Она была просто девушкой Кевина-Кита, вот и все».

«Скажи мне, почему Чикаго?»

«Наверное, у нее там друзья или что-то в этом роде».

«Это хорошо, когда есть друзья».

«Она ничего об этом не знает».

«Тогда почему она бежит?»

«Нет. Она просто не хотела оставаться здесь, если Кевин-Кит не вернется. Я солгал, сказал ей, что он сорвал хороший куш и уехал из города без нее. Она расстроилась из-за этого, но не думала, что есть смысл оставаться здесь. Честно говоря, я хотел, чтобы она от нас отстала, поэтому купил ей билет и посадил в автобус».

Жаба улыбнулся. В этой улыбке не было ничего теплого или смешного. У него была улыбка сумасшедшего. «Это было мило с твоей стороны. Очень щедро. Но ведь легко быть щедрым, когда разбрасываешься чужими деньгами, не так ли?»

Я ничего не ответил и был благодарен Крэшу за то, что он тоже предпочел промолчать до этого момента. Он выглядел так, словно в любой момент готов был выскочить из кожи вон, но ему удалось держать себя в руках и держать рот на замке.

«Значит, у нас с тобой есть общие знакомые, — сказал Жаб.

Я взглянул на Телли. Он выглядел так, будто старался не заснуть.

«И это меня очень злит, знаешь почему?» Жаба ответил раньше, чем я успел. «Потому что это говорит о том, что ты знаешь, как лучше, но все равно сделал это».

«Мистер Джеффрис, — сказал я, — клянусь, мы понятия не имели, что то, что мы украли, принадлежит вам. Я даю вам слово, сэр. Если бы мы знали, мы бы никогда этого не сделали. Мы бы никогда не проявили к вам такого неуважения. Мы очень сожалеем о случившемся».

Жаба некоторое время смотрел на меня, продолжая теребить свою козлиную бородку. «Вот что мне рассказали некоторые из ваших друзей», — сказал он минуту спустя. «И меня попросили оказать услугу, несмотря на то, что я здесь жертва — меня попросили. Я не давал никаких гарантий, что эта услуга будет оказана, вы понимаете, но просьба от вашего имени поступила от человека, которого я очень уважаю. Почему он сделал это для таких, как вы, — уму непостижимо, но вы, итальянцы, такие забавные. Кровь, семья, честь и все такое, вы живете ради этого. Я понимаю, но вы доводите это до крайности. Но вы верны друг другу, и это я уважаю. Вы все очень преданы… пока не преданы. Тогда вы не такие, как все. На самом деле вы злобны и бессовестны, почти как машины в том, как эффективно справляетесь со своими делами. И это я тоже уважаю».

Все мое тело дрожало, но я надеялась, что этого не видно.

«Чего я не уважаю, так это неуважения». Жаб раздвинул ноги и медленно поднялся со стула. «Намеренное или иное. И за это тебе придется заплатить. Это неизбежно, вы понимаете?"

Я кивнул.

«Да», — сказал Крэш, и голос его надломился.

Жаба быстро взглянула на него, а затем вернула взгляд на меня. «Тебе очень повезло, парень», — сказал он мне. «И твоему партнеру тоже. Может быть, не так сильно, как тебе, но поскольку это только что произошло и никто об этом не знает, я окажу тебе услугу, о которой меня просили. Я оставлю вас обоих в живых, и мы никогда больше не будем говорить об этом. Все будет так, как будто этого никогда не было».

Он подошел ближе, и я был уверен, что сейчас обмочусь.

Стоя прямо передо мной, в нескольких дюймах от меня, он сказал: «Но я этого не забуду. И поверьте мне, вы оба тоже. Вам обоим будет что вспомнить обо мне, и я хочу, чтобы вы дорожили этим. Потому что если я еще хоть раз услышу ваше имя или увижу вас в радиусе мили от меня, моих людей или любого из моих агентов, я прикажу содрать с вас кожу и расчленить живьем. Вы поняли?»

Жаба стоял так близко ко мне, что я чувствовал его дыхание на своем лице.

«Я понял», — сказал я.

«Джио, — сказал он, не отрывая от меня взгляда. «Эти джентльмены были достаточно любезны, чтобы вернуть мои деньги. Разве это не прекрасно?»

Ничего не ответив, Джио подошел к Крэшу и забрал сумку, а затем обыскал нас обоих на предмет оружия. И тут я увидел, что он держит в другой руке.

Гвоздодер.

«Герм, — ровно произнес Тоад, не дожидаясь, пока толстяк подойдет к нему. «Сегодня вечером я дал еще одно обещание своему другу и деловому партнеру Герману. Уверен, ты понимаешь, почему».

Я приготовился к тому, что будет дальше.

Ненависть в глазах Германа не была неуловимой. Я сосредоточился на них, когда он с большей скоростью, чем я мог предположить, пнул меня прямо по яйцам.

Вот в чем дело. Удар по яйцам вызывает уникальную боль. Любой, кого когда-либо пинали или били по яйцам, может меня в этом поддержать. Это всеобъемлющая боль, которая наступает внезапно, обрушиваясь на вас волнами такой агонии, что вы оказываетесь на земле, не успев осознать, что упали, сжимая свои причиндалы и чувствуя, словно буквально потеряли контроль над собственным телом, потому что, как оказалось, так оно и есть. Вы извиваетесь, словно вас бьет током, пытаясь сделать вдох, но при этом ослеплены болью, которая вырывается из промежности, поднимается в кишечник и даже до груди, в то время как другая непрерывная острая колющая боль пронзает ваш мешок и выходит прямо из задницы. Вы не уверены, если вас сейчас вырвет или вы обделаетесь, и как раз в это время вы понимаете, что потеряли зрение. Все выглядит так, будто ты видишь это через стену из вазелина. Даже слух отключился. Все звуки теперь фильтруются через отвратительный, хотя и далекий стон и визг, который, кажется, исходит из дальнего конца того, что теперь является вашим размытым туннельным зрением. И вот, когда вы вновь обретаете некое подобие контроля над собой и сворачиваетесь в позу эмбриона, все еще держась за свой мешок изо всех сил, уверенный, что если вы этого не сделаете, ваши яйца могут просто отвалиться и укатиться, вы понимаете, что ужасные стоны и визг исходят от вас. И вот уже дыхание возвращается к вам короткими, яростными вздохами, а боль медленно начинает оседать глубоко в ваших яйцах и в ямке живота. Из острой боли она превращается в пульсирующую, и хотя уже не так сильно, как вначале, боль все еще мучительна, только теперь она вызывает еще и тошноту. Далее следует серия конвульсий, которые начинаются глубоко в прямой кишке и продолжаются вверх по кишечнику, а затем оседают у основания горла. Если вы любитель рвоты, то именно тогда это и произойдет. Если нет — добро пожаловать в сухие волны, каждая из которых делает боль в кишечнике и промежности еще сильнее. Наконец, боль начинает стихать, и вы можете сделать полный вдох. Вы остаетесь на месте, рухнув на пол и отчаянно держась за себя, пока все постепенно приходит в норму. В течение нескольких минут вы боитесь пошевелиться, не будучи уверенным, что все будет работать правильно, если вы это сделаете. Со временем вам удается сделать больше, чем просто сжать свой мешок. Вы можете осторожно погладить его. Хотя это и больно, но в то же время успокаивает, и так вы и остаетесь, пока к вам медленно возвращаются зрение и слух. Вы осознаете, что сбились со счета, и смиряетесь. Неважно, насколько вы круты, вы этого совсем не чувствуете. Вы чувствуете себя полностью побежденным. Вы проиграли, и очень сильно. И хотя, когда проходит еще немного времени, вы понимаете, что все будет хорошо, вы очень осторожно поднимаетесь на ноги. Ваши яйца болят, и вы не можете не опасаться худшего — что нанесен какой-то ужасный и необратимый ущерб, — но вы решаете проверить все более тщательно позже, когда останетесь одни и сможете уединиться, а вместо этого продолжаете переводить дыхание и начинаете двигаться. Первые несколько минут вы напоминаете малыша, который все еще осваивает ходьбу, но в конце концов у вас получается. Пара толчков ногами, словно для того, чтобы расшевелить яйца (потому что, насколько вы знаете, они могут быть частично зажаты в заднице), и быстрое потирание задницы, которая сейчас горит, — и вы почти выбрались из леса.

В остальном все не так уж плохо.

Когда я уже дошел до конца агонии и встал на ноги, уверенный, что со мной все будет в порядке, Герм снова ударил меня по яйцам.

На этот раз меня вырвало, и я чуть не потерял сознание.

Затем они с Джио стали пинать и топтать меня, пока я лежал на бетонном полу, корчась от боли. Все, что я мог сделать, — это обхватить голову свободной рукой, чтобы как можно лучше защитить лицо от ударов.

Надо сказать, что это не очень-то помогло.

Как раз в тот момент, когда я был уверен, что они меня убьют, я услышал, как кто-то сказал, что хватит, и избиение прекратилось так же быстро, как и началось.

Я лежал, не понимая, насколько сильно пострадал, но знал, что истекаю кровью, потому что кровь была у меня в глазах и я чувствовал ее вкус во рту. У меня сильно болели бока, и я был уверен, что они либо ушибли, либо сломали мне пару ребер, и каждый сустав в моем теле болел, особенно колени, куда оба мужчины неоднократно пинали меня.

«Господи», — услышал я слова Крэша. «Господи Иисусе».

Потом Жаба сказал: «Он тебе не поможет».

Когда я перекатился на бок, зрение прояснилось настолько, что я увидел Крэша, стоящего в нескольких футах от меня, с поднятыми вверх руками, как жертва ограбления. Я не был уверен, где Герм, но Джио повернулся от меня и теперь стоял в нескольких футах от Крэша, а гвоздодер был направлен прямо на него.

«Ты знаешь, что это такое?» спросил его Жаба.

Крэш кивнул. Я думаю. Он так сильно дрожал, что трудно было сказать. Я хотел встать, но мое тело пока не поддавалось.

«То, что ты видишь, — это гвоздезабивной пистолет на батарейках», — объяснил Жаб. «Он предназначен в основном для каркасных работ, и, хотя он довольно мощный с завода, его модифицировали, чтобы он лучше подходил для наших целей».

Я попытался сказать «стоп» или «не надо», не могу точно сказать, что именно, но вышло лишь приглушенное хрюканье. Я еще не мог как следует отдышаться, а тут еще все смещалось и кренилось. Многократные удары по голове могут так подействовать на человека.

«Она заряжена трехдюймовыми гвоздями», — продолжал Жаб. «Обычно они стреляют из этой пушки со скоростью от девяноста до ста футов в секунду, а дальность стрельбы составляет около пятидесяти ярдов или около того. Проникающая способность на таком расстоянии, конечно, отсутствует, но это лишь для того, чтобы вы представляли себе мощность. Мы модифицируем наши гвоздезабивные пистолеты так, чтобы эти большие длинные гвозди стреляли со скоростью не менее ста двадцати пяти футов в секунду, а дальность стрельбы составляла почти восемьдесят ярдов. Но вот что самое интересное. Несмотря на то, что пробивной способности сложно добиться, не располагая пистолет непосредственно на цели или очень близко к ней, эта модифицированная версия достигает максимальной пробивной способности уже на расстоянии пятнадцати футов. Это делает его гораздо более удобным для нас и гораздо более эффективным, чтобы причинить вам вред».

Крэш стоял и трясся, подняв руки вверх.

«Джио, — сказал Жаб со своей маниакальной улыбкой, — продемонстрируй нашему гостю».

Раздался странный порыв воздуха.

Крэш вскрикнул, отпрянул назад и зашатался. Перевернувшись на спину, он судорожно схватился за гвоздь, который теперь торчал у него из плеча.

Второй выстрел попал ему в другое плечо, закрутив его как вертушку. Он вскрикнул и упал на колени. Все произошло так быстро, что я не думаю, что кто-то из нас успел это осознать.

«Больно, правда?» сказал Жаба, все еще улыбаясь.

«Да!» Крэш заплакал, раскачиваясь взад-вперед и держась за раны. «Пожалуйста, друг, я…»

Третий гвоздь попал ему в запястье.

Крэш издал звук, которого я никогда раньше не слышал. Это был такой мучительный вопль, что я понял, что больше никогда не захочу услышать ничего подобного.

Жаба бросил взгляд на Джио, и они с Гермом навалились на Крэша, придавив его так, что обе его окровавленные руки оказались прижаты к бетону. Герм навалился на него сзади, удерживая Крэша неподвижно, а Джио опустился на колени, одной рукой схватил Крэша за запястье, а другой прижал гвоздодер к верхней части руки Крэша.

Я с трудом поднялась на четвереньки. «Не надо», — задыхался я. «Не надо…»

«Санни!» закричал Крэш. «Санни!»

Джио вбил три гвоздя в руку Крэша, и хотя они не пробили бетон, но изуродовали плоть и кости, и Крэш застонал от боли, умоляя их остановиться.

Но они не останавливались, пока Джио не вбил еще три гвоздя в другую руку Крэша.

«Больше не надо, не надо, пожалуйста, не надо, не надо…»

Герм отодвинулся, и Крэш, все еще лепетавший о пощаде, опрокинулся на бок, его руки, израненные, окровавленные и яростно дрожащие, вытянулись перед ним. Он издавал тихие плачущие звуки, которые то становились громче, то странно тише, настолько тише, что я его почти не слышал.

Я все еще не мог подняться на ноги, поэтому попытался подползти к нему.

Герм встал передо мной, преградив мне путь. Он не мог говорить, но жестом указал на Джио, и я понял, что он имел в виду. Он просил гвоздодер. Настала моя очередь, и он хотел, чтобы именно он сделал это со мной.

Я был не в состоянии остановить его, поэтому попытался оглядеться и найти Телли.

Он все еще сидел на стуле, погруженный в тень. Если он пришел как представитель Ремо, то не допустит, чтобы это случилось со мной. Неужели? Почему, черт возьми, он ничего не делает?

В следующий момент Джио схватил меня и толкнул вперед, держа одну из моих рук прямо и прижимая мою ладонь к бетону.

Ублюдки, подумал я. В тот момент я был не в состоянии сопротивляться, но даже если бы я сопротивлялся, это только усугубило бы ситуацию. Я закрыл глаза и стал ждать. Я не стал умолять их передумать, остановиться. Я не давал им удовольствия. Это было все, что у меня оставалось. Послать их к черту. Я не буду плакать, не буду умолять.

Во всяком случае, так я себе говорил.

Пока Герм не наклонился и не нажал на гвоздодер, и я не почувствовал, как он холодный и твердый упирается в кости моей руки, и тогда я взмолился. Поверьте, я умолял так, как никогда в жизни не умолял ни о чем.

Когда я уже был уверен, что выхода нет, Жаб махнул рукой.

Сердце мое упало, и я не мог сдержать слез облегчения, но я видел, как Герм был разочарован.

Он с трудом поднялся на ноги, все еще держа в руке гвоздодер, а затем посмотрел на меня, нахмурившись.

Очень жаль, жирный беззубый кусок дерьма, подумал я. Иди в жопу.

«Зажги огонь», — услышал я слова Жабы.

Усевшись на пятки, голова все еще шла кругом, а тело тряслось так сильно, что я был уверен, что очередная порция рвоты уже на подходе, я смотрел, как Джио чиркает зажигалкой и протягивает ее Жабу. Он засунул толстую сигару между губами. После нескольких тревожных сосательных звуков сигара была зажжена, ее конец светился оранжевым жаром.

Жаба немного попыхтел, потом вынул сигару изо рта и осмотрел ее, явно смакуя. «Держи его, — сказал он, глядя, как дым спиралью поднимается к высоким потолкам ангара. «Хорошо и крепко».

Герм и Джио внезапно обхватили меня. Они держали меня на коленях, но каждый взял по руке. Джио зафиксировал мою левую руку за спиной, а Герм не слишком настойчиво выпрямил мою правую руку и вытянул ее перед собой.

Я знал, что будет дальше, и знал, насколько это будет плохо.

Но это было лучше, чем гвоздодер.

Жаба придвинулся ближе, затянулся сигарой и выпустил изо рта тонкую струйку дыма. «Я знаю, что тебе сейчас очень больно, но то, что я собираюсь сказать, очень важно, поэтому мне нужно твое безраздельное внимание».

Мне удалось кивнуть.

«Никогда не забывай о том, что я сказал тебе здесь сегодня вечером. И всегда помни, что вы оба живы только потому, что я решил, что вы можете быть живы». Он придвинулся чуть ближе, сигара была вытянута перед ним, как указка. «Память — забавная штука. Это как боль и страдание. В момент она может быть очень эффективной. В такие моменты ты находишь Бога, верно? Ты клянешься тому, кого обидел, и даже самому себе, что больше никогда не сделаешь ничего подобного. Большинство людей дают обещания через боль и страх. Но, к сожалению, часто они оказываются обещаниями, которые невозможно сдержать. На самом деле, это не совсем верно. Они могут их сдержать, просто предпочитают этого не делать. Почему? Потому что то, что заставило их пообещать, — боль, страх, воспоминания о том, как это было, и сила всего этого — исчезает со временем».

Ради всего святого, подумал я, просто покончите с этим.

Жаба держала конец сигары в нескольких дюймах от моего лица. От дыма у меня щипало глаза, и я чувствовал жар от сигары на своей щеке. «Это ублюдок, время. Его не победить. Оно не останавливается ни перед кем. Вот почему так важна память. Хорошие, сильные воспоминания, которые напоминают тебе о тех темных временах, помогают вспомнить, как сильно ты не хочешь их больше видеть или переживать».

В нескольких футах от него Крэш издал стон, немного перевернулся и затих.

«Взгляни-ка на это». Жаба убрал сигару и протянул другую руку. Вдоль предплечья тянулся старый шрам длиной около трех дюймов. "Получил его, когда мне было восемь лет, играя на спортивном тренажере. Помнишь такие штуки? Я своих детей и близко к ним не подпускал. Так вот, в детстве я играл на нем, отлично проводил время. А потом я поскользнулся, упал и сломал руку. Это был плохой перелом. Видишь этот шрам? Это место, где кость пробила кожу. Было очень больно — я имею в виду, очень больно, — я бежал домой, кричал и несся, весь напуганный, стараясь не смотреть на это, кровь текла во все стороны, и я надеялся, что успею добраться до дома до того, как потеряю сознание. Это было очень давно, но я помню это так, будто это было вчера. Больше я никогда не подходил к тренажерному залу. Со временем рана зажила, и я стал жить дальше. Но я никогда не забываю, и в те моменты, когда мне это удается, хотя бы чуть-чуть, я вижу этот шрам и снова оказываюсь на той игровой площадке. Кость зажила, но этот шрам никуда не денется. Он отмечает меня. Как клеймо. До конца моих дней он будет там, сохраняя память, как и должно быть».

Он сделал быстрое движение и раздавил горящий конец сигары на тыльной стороне моей вытянутой руки.

Я старалась не кричать, но он вдавил ее еще глубже, и я ничего не могла с этим поделать. Мое тело выгнулось, и я попыталась отпрянуть, но Герм и Джио слишком крепко держали меня. Я повернул голову, чтобы не видеть этого, но боль была настолько сильной, что я почти потерял сознание.

Потушив ее о мою руку, он убрал ее, но к тому времени я уже ослабел. Если бы они меня не держали, я бы рухнул на пол. Вместо этого я так и остался стоять на коленях, раскачиваясь и покачиваясь, как какое-то бескостное чучело, а Жаб протянул руку и взял меня за подбородок. Медленно он поднял мою голову, чтобы заглянуть мне в глаза.

«Теперь ты вспомнишь», — сказал он.

Они отпустили меня, и я упал на бок, рефлекторно прижав поврежденную руку к животу и прикрыв ее другой. Боль была мучительной и распространялась на половину предплечья в одну сторону, а пальцы онемели.

«Иди со знанием, которое я тебе дал», — услышал я слова Жаба откуда-то сзади. «Знай, что если ты еще раз увидишь мое лицо, то это будет последнее, что ты увидишь».

Герм дал мне еще один пинок в бок, после чего они с Джио удалились. Сквозь кровь и слезы в глазах я разглядел Крэша, лежащего на полу в нескольких футах от меня. Он не двигался и затих.

«Спокойной ночи, джентльмены, — сказал Жаб, и звук его и остальных шагов по бетону стал тише, когда они двинулись обратно к дальнему концу ангара и теням, из которых они пришли. «Приятного вечера!»

Я поднял голову. Их уже не было.

Кроме Телли Банта, он все еще был там, стоял, как большая лысая горилла в кожаной куртке.

Они даже забрали с собой складной стул.

Мне это показалось забавным. Не могу сказать, почему или что, или даже если я смеялся или плакал в тот момент, но это было последнее, что пронеслось у меня в голове, прежде чем свет погас.