Бестолочь

Глава 22

Мельхиор Киммель завтракал в просторной квадратной кухне своего двухэтажного дома в Ньюарке. На завтрак у него были черный хлеб с мягким сыром и кружка крепкого черного кофе с сахаром. Ньюаркская «Дейли ньюс», сложенная и подпертая сахарницей, находилась перед его глазами, которые были прикованы к нижнему углу первой страницы. Его левая рука с полусъеденным куском хлеба застыла на полпути к раскрытому рту, тяжелые губы обвисли.

Стакхаус. Имя он помнил, а фотография устранила последние сомнения. Стакхаус. Ошибки быть не могло.

Киммель внимательно прочел два маленьких столбца. Он ехал за ней, и его опознали, хотя все еще было неясно, убивал он ее или нет. «Убийство или самоубийство?» — гласил заголовок над одним из абзацев.

Киммель вчитывался в текст, склонив лысую голову.

«Почему он не заявил об исчезновении жены?» — вопрошал заголовок над последним абзацем. Действительно, почему? — подумал Киммель. Именно этот вопрос готов был задать и он сам.

Но в последнем абзаце сообщалось только о том, что Стакхаус работает юрисконсультом в фирме «Кросс, Мартинсон и Бухман» и что они с женой собирались разводиться. Последнее было весьма любопытно.

У Киммеля упало сердце, его охватил ужас. Зачем это Стакхаусу понадобилось приезжать аж с самого Лонг-Айленда, чтобы на него поглядеть? Киммель медленно поднялся из-за стола и обвел взглядом нагромождение пивных бутылок под раковиной, электрические часы над плитой, потертую клеенку на деревянной сушилке с узором из зеленых и розовых яблочек, который неизменно напоминал ему о Хелен. Конечно, Стакхаус порешил ее, иначе такое обилие непонятных совпадений просто невозможно объяснить! И Стакхауса наверняка загребут. После двух часов допроса с пристрастием он, скорее всего, расколется и во всем признается. А вдруг это натолкнет полицию на мысль заняться им, Киммелем?

Ну, он-то не из тех, кто раскалывается. Да и какие доказательства против него смогут они привести? Тем более что прошло уже два с лишним месяца. Киммель прикинул как можно точнее, когда Стакхаус побывал в его лавке. Около трех недель тому назад, решил он, в первых числах октября. Бланк заказа по-прежнему у него, поскольку книга еще не поступила. Может быть, бланк следует уничтожить? Если книга придет, подумал Киммель, он не будет сообщать Стакхаусу. И вообще к тому времени Стакхаус может уже оказаться за решеткой.

Киммель начал убираться на кухне. Он вытер влажной тряпкой стол, выкрашенный белой эмалью. У него есть Тони, вспомнил он. Тони видел его в кинотеатре, и версия, по которой он провел там весь вечер, так прочно отложилась у Тони в памяти, что сейчас тот верил, будто затылок Киммеля маячил перед ним до конца сеанса. Но Тони общался с полицией всего пару раз по пять минут. Что как они устроят ему многочасовой допрос?

Да, но пока не устроили, напомнил он себе.

Он принялся собирать пивные бутылки, подхватывая за горлышки, начав с наиболее пыльных. Бутылки стояли цепочкой, которая тянулась из-под раковины вдоль стены до самой кухонной двери. Он поискал глазами, увидел у плиты пустую картонную коробку и ногой неловко подвинул ее к бутылкам. Набив коробку, он вынес ее через заднюю дверь к своему черному «шевроле» модели седан, который стоял во дворе. Вернувшись с пустой коробкой, он снова наполнил ее бутылками. Потом вымыл руки с мылом — бутылки были грязные, и пошел наверх в спальню надеть чистую белую рубашку: он был в одной майке.

По дороге в лавку он завез бутылки в кулинарный магазин Рикко. Тони стоял за прилавком.

— Как поживаете, мистер Киммель? — спросил он. — Что у вас там? Надумали затеять уборку?

— Так, по мелочи, — небрежно бросил Киммель. — Как сегодня ливерная колбаса?

— Вкусная, как всегда, мистер Киммель.

Киммель спросил сандвич с ливерной колбасой и еще один с вымоченной в сливках сельдью под кружочками репчатого лука. Пока Тони возился с заказом, Киммель прошелся вдоль стендов с едой в целлофановых пакетах и, вернувшись, вывалил на прилавок кулек с ореховой смесью, пачку арахисового печенья и небольшую коробку пастилы в шоколаде.

Посчитав бутылки, Тони сказал, что еще остаются деньги. Киммель взял две бутылки пива. В этот ранний час торговать пивом не разрешалось, но Тони всегда делал для него исключение.

Сев в машину, Киммель не спеша поехал в лавку. Он любил воскресные утра и, как правило, проводил их и часть дня у себя в лавке. По воскресеньям лавка была закрыта для покупателей, но Киммель испытывал особое чувство праздности и свободы, проводя свой единственный выходной там, где работал все прочие дни недели. Кроме того, ему больше нравилось в лавке, чем дома; здесь по воскресеньям он мог покейфовать без помех среди своих собственных книг, посидеть за ленчем, вздремнуть и обстоятельно ответить на кое-какие письма, ученые и витиеватые, с авторами которых он ни разу не встречался, однако чувствовал, что хорошо их знает. Книголюбы: скажи, какие книги тебе нужны, — и я скажу, кто ты.

У Киммеля был черный «шевроле» 1941 года выпуска с заляпанной и крепко потертой обивкой, хотя снаружи машина смотрелась почти как новая. Киммель с удовольствием обзавелся бы новым автомобилем, потому что Натан и другие, даже Тони, подшучивали над моделью 1941 года, но, поскольку денег на покупку новенькой машины у него не было, он предпочел оставить свою старушку, чем приобретать на распродаже что-нибудь лишь немногим моложе. В своей машине Киммель ездил с достоинством. Он ненавидел скорость, давно заявил всем знакомым, что модель 1941 года как раз по нему, и со временем сам в это уверовал.

Сложив толстые губы, он принялся насвистывать «Reich’ Mir die Hand, Mein Leben».[8] Он глазел на небо и на здания по сторонам дороги, словно уродливый район Ньюарка, через который он сейчас проезжал, на самом деле отличался красотой. Стояло роскошное осеннее утро, воздух был бодрящий, но в меру. Киммель посмотрел вверх на черного каменного орла, украшающего фронтон дома на другой стороне улицы; задранная голова птицы четким силуэтом вырисовывалась на фоне неба, одна когтистая лапа тянулась вперед. Этот орел всегда напоминал ему об известном здании в Бреслау, хотя о Бреслау он никогда не думал; он предпочитал размышлять о том, как мирно живется в Ньюарке, как славно все в лавке и в доме идет заведенным порядком, какие у него знакомые, как он читает и режет по дереву, как ему хорошо и спокойно с тех пор, как Хелен больше нет в доме. Порой он вспоминал, что убил ее, и это представлялось ему неприметной, хотя и похвальной победой, — победой, которую молча принял весь окружающий мир, ибо никто никогда не призвал его за это к ответу. Мир просто-напросто продолжал жить своей жизнью, словно ничего не случилось. Киммелю нравилось представлять себе, будто все в округе — Тони, Натан, библиотекарша мисс Браун, Том Брэдли, Кемпбеллы из соседнего дома — знают, что он убил Хелен, и не только не осуждают, напротив, уважают его за это, считают, что он стоит выше законов, управляющих поступками простых смертных. Его общественное положение, несомненно, упрочилось после того, как он зажил без Хелен. Том Брэдли пригласил его домой и познакомил с влиятельными людьми, а ведь ни разу не приглашал, когда он был женат на Хелен. И само за себя говорило то, что его не коснулась и тень подозрения. Он был в прекрасных отношениях с ньюаркской полицией, вообще со всеми, кто расспрашивал его в связи со смертью жены.

Когда Киммель открыл дверь лавки, было без пяти минут десять. Он и в обычные дни открывал магазин не раньше половины десятого, потому что не терпел подниматься ни свет ни заря, хотя понимал, что иной раз упускает из-за этого покупателей — толпы школьников проходили мимо лавки каждое утро по дороге в среднюю школу, которая была в трех кварталах. С пару месяцев тому назад у него работала девушка по имени Эдит — она каждое утро приходила открывать магазин и обслуживала покупателей до ленча. Потом она стала какой-то дерганой, Киммель даже подумал, уж не беременность ли тому причиной, и в конце концов уволилась. Правда, иной раз Киммелю приходила мысль — не из-за того ли, что подозревала его в убийстве жены? Много чего случалось у нее на глазах. Например, драка, которая стоила ему стеклянного абажура, и все приходы Хелен, когда та заявлялась требовать денег, начиналась свара и пару раз ему пришлось заламывать ей руки, потому что не было иного способа привести ее в чувство.

Киммель содрогнулся. Что было — то прошло.

Направляясь к столу-бюро, он думал о бланке-заказе Стакхауса, лежащем в соответствующей ячейке, однако, усевшись, первым делом вынул из другой ячейки письма, на которые собирался ответить, и бросил их на стол. Тут же лежали издательские каталоги и буклеты, что он не успел дочитать. Киммель питал страсть к каталогам и, независимо от того, заказывал или нет по ним книги, прочитывал от корки до корки с наслаждением, какое выказывает гурман, углубляясь в безупречно составленное меню. Вот письмо от старика Клиффорда Рексолла из Южной Каролины — ждет ответа. Рексолл запрашивает еще одно редкое порнографическое издание. Порнография служила для Киммеля главным источником дохода. Среди солидных собирателей литературы подобного рода он пользовался славой книготорговца, способного раздобыть любую книгу, если только она существует на свете. Киммель раскапывал книги в Англии, Франции, Германии, на острове Мэн и в библиотеке одного американца-оригинала, промышлявшего нефть в Техасе и Персии, а потом удалившегося от дел и поселившегося в Турции. Американец — его звали Диллард — крайне неохотно расставался со своими сокровищами, да и то каждый раз после многих месяцев осторожной, мучительной переписки. Но уж если Киммелю удавалось вырвать у Дилларда искомое порнографическое издание, клиенту приходилось раскошеливаться.

Киммель зажег газовую плитку — отнюдь не лишнее добавление к двум едва теплым батареям под окнами на улицу, снова уселся за стол и запустил руку в ячейку, где лежали заказы. Из дюжины бланков он извлек заказ Стакхауса и взглянул на листок. Все верно. Стакхаус. И адрес на Лонг-Айленде. Киммель сложил листок вдвое и еще раз вдвое. Заказанная Стакхаусом книга еще не поступала. Нет никаких особых причин уничтожать этот бланк, подумал Киммель, напротив, это может показаться вдвойне подозрительным. И все же его обуревало желание упрятать бланк в тайник под маленьким ящиком, самом нижним в левом отделении, или схоронить на дне коробки из-под сигар, где он держал огрызки карандашей и резиновые штампы. Зажав листок между большим и указательным пальцами, Киммель взвешивал все «за» и «против».

Дверь в лавку открылась, вошел человек.

Киммель встал.

— Простите, — сказал он, — но магазин сегодня закрыт.

Мужчина не остановился.

— Здравствуйте, — произнес он, улыбаясь. — Вы — Мельхиор Киммель?

— Да. Чем могу быть полезен? — спросил Киммель, у которого перехватило дыхание: до него только тогда дошло, что это полицейский сыщик, когда тот осведомился о его имени. Обычно Киммель соображал быстрее.

— Я лейтенант Корби из филадельфийской полиции. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

— Разумеется. В чем дело?

Он сунул руку с листком в карман брюк, левую руку тоже сунул в карман.

— В совпадении обстоятельств. — Молодой лейтенант оперся локтем на бюро и сдвинул шляпу на затылок. — Вам случайно не попадалось на глаза сообщение о женщине, которая недавно погибла недалеко от стоянки автобуса?

— Да, попалось как раз нынче утром, — ответил Киммель, подражая искренней, прямой и, как ему казалось, истинно американской манере общения. — Я его, понятно, прочел.

— Мне бы хотелось знать, не приходила ли вам мысль, что это один и тот же убийца, а также не стало ли вам известно после гибели жены нечто, бросающее подозрение на определенное лицо?

Киммель усмехнулся.

— Если бы стало, то сразу бы заявил. Я поддерживаю связь с ньюаркской полицией.

— Совершенно верно, а я из Филадельфии, — сказал Корби с улыбкой. — Но эта, последняя, смерть приключилась в моем штате.

— По-моему, в газете говорилось о самоубийстве, — заметил Киммель. — А что, муж виновен?

Лейтенант Корби снова улыбнулся.

— Скажем, не полностью вне подозрений. Пока мы ничего не знаем. Он ведет себя так, будто виновен.

Он вытащил сигарету, закурил, отошел от стола на пару шагов и обернулся. Киммель с тревогой следил за ним. Вид у лейтенанта был глуповатый и озорной. Киммель все еще не мог определить, насколько тот умен.

— В конце концов, такой удобный способ убийства, — произнес Корби. — Езжай себе следом за автобусом до первой остановки. — Корби задержал на Киммеле взгляд голубых глаз. — Дело-то почти верное, жена наверняка пошла бы с ним в какое-нибудь укромное место…

Столь примитивная уловка вызвала у Киммеля презрительную ухмылку; чтобы скрыть ее, он заморгал своими маленькими глазками, поправил очки, затем вообще их снял, подышал на стекла и принялся не спеша протирать чистым носовым платком. Он пытался придумать какое-нибудь ехидное или убийственное возражение.

— Только у Стакхауса даже нет алиби, — добавил Корби.

— Возможно, он невиновен.

— Вам не приходило в голову, что Стакхаус мог убить жену таким способом?

Ничего себе вопрос, подумал Киммель. В газете утверждалось открытым текстом, что Стакхаус мог бы убить ее именно так. Киммель смерил Корби надменным взглядом.

— Мне не доставляет удовольствия читать про убийства, что, по-моему, вполне понятно. Утром я всего лишь просмотрел эту заметку. Я ее перечту, газета у меня дома.

Мистер Стакхаус на кухонном столе. Корби был еще неприятнее Киммелю, чем Стакхаус. У Стакхауса могли иметься свои основания. Киммель скрестил на груди руки.

— О чем конкретно вы хотели меня расспросить?

— Ну, вообще-то я уже расспросил, — несколько сдержаннее ответил Корби. Он нервно прохаживался по свободному пятачку между бюро и одним из длинных столов, заваленных книгами. — Нынче утром я как раз просматривал в полиции дело об убийстве вашей жены. В тот вечер вы были в кино, так?

— Да, — ответил Киммель, теребя пальцами закрытый нож в левом кармане и листок заказа — в правом.

— Алиби подтвердил Энтони Рикко.

— Совершенно верно.

— И у вашей жены не было врагов, которые могли бы ее убить?

— Враги-то у нее, думаю, были, — сказал Киммель. Он чуть ли не игриво поморщился и устремил взгляд на залитую ярким светом доску письменного стола. — Характер у нее, у покойницы, был не ангельский. Ее многие не любили. Однако же, чтобы взять и убить — таких не знаю. Я не назвал ни одного человека, которого мог бы подозревать.

Корби кивнул.

— А вас самого не подозревали?

Брови Киммеля еще выше полезли на лоб. Если Корби хочет его спровоцировать, то не выйдет.

— Мне это неизвестно. Мне об этом не говорили.

Он полностью владел собой и стоял, высокий, прямой, под пристальным взглядом Корби.

— Мне бы хотелось, чтобы вы внимательно прочитали материалы о деле Стакхаус. Если пожелаете, я пришлю вам полицейские отчеты — те, что допущены к обнародованию.

— Но меня это совсем не интересует, честное слово, — возразил Киммель. — Мне, видимо, нужно поблагодарить вас за то, что вы об этом подумали. Если б я как-то мог вам помочь — но я просто не вижу как.

Он снова превратился в честного американского гражданина — подался вперед, весь внимание.

— Вероятно, никак. — Губы Корби под каштановыми усиками сложились в улыбку. — Но не забывайте — да я уверен, что вы и так помните: убийцу вашей жены пока не нашли. Тут могут обнаружиться самые неожиданные связи.

Киммель чуть-чуть приоткрыл рот и, словно вдруг догадавшись, спросил:

— Так вы ищите маньяка, который убивает женщин на автобусных стоянках?

— Да. Одного — это уж точно. — Корби отступил и откланялся: — Вот, пожалуй, и все. Большое спасибо, мистер Киммель.

— Рад был помочь.

Киммель провожал его взглядом, провожал взглядом эту непроницаемую угловатую спину под пальто цвета ржавчины, пока она не расплылась в его близоруких глазах и он не услышал, как захлопнулась дверь.

Он вытащил бланк с заказом из кармана и положил на место, туда, где лежали другие бланки. Если заказ Стакхауса прибудет, то пусть себе лежит, решил Киммель, а Стакхаусу он сообщать не станет. Если бланк обнаружат в бюро, он объяснит, что не мог вспомнить фамилию клиента. Так будет безопасней, чем просто уничтожить листок: вдруг им вздумается переворошить все его бумаги и они обнаружат отсутствие бланка?

Что-то он слишком разволновался, слишком осерчал, одернул он самого себя. Так не годится. Тем не менее до сих пор никто не догадывался, как это ему удалось. И вдруг, пожалуйте, Стакхаус, судя по всему, догадался, а теперь и Корби. Киммель сел и заставил себя еще раз внимательно прочитать письмо Рексолла, прежде чем приступать к ответу. Рексолл запрашивал книгу «Знаменитые псы в борделях XIX века».

Примерно через час Киммелю позвонил Тони. Он сказал, что к ним в кулинарию явился какой-то мужчина и выспрашивал про тот вечер и про все, что Тони тогда показал в полиции. Киммель посоветовал не придавать этому значения. Он не стал говорить Тони, что мужчина сперва побывал у него. Киммелю показалось, что Тони отнюдь не в восторге. Когда в свое время с Тони беседовали в полиции, он каждый раз сам прибегал и все рассказывал Киммелю.