Бестолочь

Глава 41

Может, дать им всем еще один шанс?

Уолтер рассмеялся нервическим смехом, который заставил его сгорбиться от страха и стыда. Так, сгорбившись, он и расхаживал по комнате. Глаза его были прикованы к полу, к красно-зеленому рисунку ковра.

Комната выжидала. Выжидали у стены два стула с высокими спинками, выжидали простая пустующая кровать и позолоченные часы, которые не ходили. Выжидало все, кроме Джеффа. Джефф спал в кресле, как спал всегда дома.

Но Элли. Джон. Дик. Клифф. Айртоны и Макклинтоки. Все они, верно, тоже выжидали, чтобы что-то произошло, чтобы он признал свое поражение.

— Как самочувствие, Уолт? — спросил Билл Айртон три дня тому назад. — Как-нибудь надо встретиться.

Как пощечина хлестнули его эти пошлые чудовищные слова, за которыми не было ничего, кроме любопытства и лживого лицемерия, ощущающего себя в безопасности на другом конце провода. Интересно, позвонит ли Билл из любопытства еще раз?

Уолтер стоял и смотрел на Джеффа, пытаясь вспомнить, кормил его на ночь или нет. Вспомнить не удавалось. Он пошел на кухоньку, открыл холодильник и уставился на полупустую банку собачьих консервов, но и банка ничего ему не подсказала. Он выложил часть содержимого на сковороду, разогрел и отнес Джеффу. У него на глазах Джефф медленно опустошил миску.

Нужно выйти опустить письмо Стэнли Аттеру, подумал Уолтер, оно дожидается на столике в прихожей.

Ему хотелось позвонить Джону. Уже ни на что не надеясь — просто сказать напоследок то, чего, как чувствовал Уолтер, он пока что ему не сказал. На прошлой неделе он позвонил Джону и извинился за то, что бросил трубку, когда тот звонил ему на Лонг-Айленд. Джон не сердился, голос у него был такой же, как в тот раз, когда он говорил по междугородке: «Сперва успокойся, Уолтер, и тогда, может, ты сумеешь поговорить со мной откровенно». — «Я спокоен. Поэтому я и звоню». Он уже собирался спросить Джона, когда они смогут встретиться, как Джон сказал: «Если б ты перестал трусливо прятаться от фактов, каковы бы те ни были…» — и тут до Уолтера дошло, что они все еще топчутся на том же месте, что он и вправду трусливо прячется от фактов, потому что боится: даже если он заставит себя рассказать Джону в точности, как оно было, тот все равно не поверит, как не поверили остальные. «Давай не будем об этом», — в конце концов предложил Уолтер, и они поставили на этом точку, и положили трубки, и с тех пор Джон больше не звонил.

— Напиши, Уолт, что произошло на самом деле, — просил Клифф в последнем письме, которое пришло на той неделе. — Пока не расскажешь, что было на самом деле, конца всему этому не будет…

— О да, — сказал Корби, — это будет тянуться до бесконечности, если вы не сознаетесь.

И Элли:

— Но чего я не могу простить, так это ложь… Могу также добавить, что подозревала тебя с самого начала.

Ему хотелось позвонить Джону. Он бы сказал:

— Я болтаюсь между небом и землей. Так пусть все идет к чертям. Полюбуйтесь на меня! Теперь торжествуйте! Поздравляйте друг друга! Вы преуспели — я сдаюсь!

Что происходит с такими, как он?

А то, что превращаешься в живой нуль, подумал Уолтер. Каким он порой ощущал себя с Кларой, стоя на чьей-то лужайке в Бенедикте со стаканом в руке, задаваясь вопросами — почему он здесь, куда он идет? И зачем? Ответа на них он так и не нашел.

Он посмотрел на Джеффа — тот снова вспрыгнул в кресло. Я люблю тебя, Клара, подумал он. В самом деле? Разве нуль способен любить? Влюбленный нуль — это бессмыслица. В чем же тогда смысл? Он желал видеть Клару сейчас, живой, это его единственное твердо осознанное желание, но как раз в нем смысла нет и в помине.

Уолтер достал из стенного шкафа и быстро натянул пальто, сообразил, что не надел куртки, — а, черт с ней. Он обмотал горло шерстяным шарфом, припомнив — чисто механически и с полным безразличием, — что на улице очень холодно. Взял со столика письмо к Стэнли Аттеру.

Уолтер пошел на запад, в сторону Центрального парка. Под темными купами деревьев, казалось, можно было укрыться, как в джунглях. Он высматривал почтовый ящик, но ящика не попадалось. Он опустил письмо в карман пальто и руки тоже сунул в карманы, потому что забыл надеть перчатки. Если бы парк и в самом деле был джунглями, подумалось ему, он углублялся бы в них все дальше и дальше, чтобы никто его не нашел. Шел бы себе и шел, пока не свалился бы мертвым. И никто никогда бы не обнаружил его тела. Он бы просто исчез. Как можно убить себя, не оставив следов? Кислота. Или взрыв. Он вспомнил взрыв моста, привидевшийся во сне. Взрыв казался ему таким же реальным, как все, что с ним происходит.

Он вошел в парк. В свете фонаря он увидел небольшой отрезок серой асфальтовой дорожки, которая поворачивала в сторону. За поворотом — другой отрезок той же дорожки. Из-за сильного холода, решил он, в парке никого не будет, и тут же наткнулся на парочку, которая, обнявшись, целовалась на садовой скамейке, единственной занятой в долгом ряду других. Уолтер сошел с дорожки и полез вверх по склону.

В темноте он споткнулся о камень. Гибкий кустарник цеплялся за манжеты на брюках. Он поднимался твердым широким шагом. Он ни о чем не думал. Ощущение было приятным, и Уолтер на нем сосредоточился. Я думаю о том, что ни о чем не думаю. Возможно ли это? Или на самом деле он думает о событиях и людях, которых в эту минуту исключил из своих мыслей? Исключить что-то из мыслей — не значит ли в действительности думать об этом?

Ему показалось, что он слышит голос Элли, который отчетливо произносит: «Я люблю тебя, Уолтер». Уолтер застыл на месте, прислушиваясь. Сколько раз она это ему говорила? И что это для него значило? Похоже, вполовину меньше, чем когда эти слова принадлежали Кларе, а она когда-то их говорила и при этом на свой лад не кривила душой. Он снова двинулся, но сразу остановился и оглянулся.

До него донесся звук царапнувшей по камню подошвы.

Он вглядывался в темноту ниже по склону. Теперь он ничего не слышал. Он поискал глазами дорожку. Он не знал, где находится, и полез дальше вверх. Возможно, звук ему только послышался. Но на мгновение он нелепо перепугался, представив, что это обуянный яростью Киммель, пыхтя, поднимается следом, преследуя его в темноте. Уолтер заставил себя перейти на широкий медленный шаг. Склон пошел под уклон.

За спиной у Уолтера хрустнула ветка.

Остаток склона он одолел в несколько прыжков, спрыгнул с небольшого обрыва на дорожку и юркнул в тень под раскидистым деревом. Находящийся за несколько ярдов фонарь едва освещал дорожку, но Уолтер отчетливо видел обрывчик, с которого только что спрыгнул, а сбоку от него пологий спуск на асфальт.

Теперь он услышал шаги.

Он увидел Киммеля — тот появился над обрывчиком, вступив в круг слабого света, огляделся и сошел по пологому спуску.

Очутившись на дорожке, он посмотрел вперед и назад и двинулся в сторону Уолтера. Уолтер вжался в скалистый склон горки. На ходу Киммель поворачивался своим массивным лицом то вправо, то влево. Правая рука у него была как-то странно вывернута, словно он сжимал в ней открытый нож, а лезвие упрятал в рукав. Киммель прошел мимо, а Уолтер все не мог отвести взгляда от этой руки, все пытался разглядеть, что в ней.

Должно быть, Киммель шел за ним от самого дома, сообразил Уолтер, а до этого караулил на улице.

Уолтер подождал, чтобы Киммель ушел подальше и не услышал его шагов, ступил на дорожку и пошел в противоположном направлении. Через несколько шагов он оглянулся, но в тот же миг оглянулся и Киммель. Его было хорошо видно под фонарем, и за ту секунду, что Уолтер замер на месте, ему показалось, что Киммель его заметил, потому что тот повернулся и быстро пошел назад.

Уолтер побежал. Он бежал, словно подгоняемый слепым ужасом, однако разум его, казалось, отнюдь не спешил, спокойно и взвешенно вопрошая: Зачем ты убегаешь? Ты же хотел схватки с Киммелем. Вот она, эта возможность. Он даже подумал: Киммель, вероятно, меня и не видел, он же близорук. Но Киммель перешел на бег. Он уже миновал место, где прятался Уолтер, его ботинки тяжело и глухо стучали по асфальту дорожки, звук отдавался, как в туннеле.

Уолтер совершенно не представлял себе, где находится. Он поискал глазами какое-нибудь здание, чтобы сориентироваться, но зданий не было видно. Свернув с дорожки, он полез на холм, цепляясь за кусты. Ему хотелось спрятаться, но одновременно хотелось и выяснить, если удастся, как выбраться из парка. Холм оказался невысоким, над темной стеной деревьев не поднималось ни одного здания. Уолтер остановился и прислушался.

Внизу по дорожке протрусил Киммель. Уолтер увидел его за голыми ветвями — огромную черную тень. Выждав, как ему показалось, три-четыре минуты, Уолтер начал спускаться. Он внезапно почувствовал, что выбился из сил и задыхается даже сильнее, чем на бегу.

Он услышал, как Киммель возвращается. Уолтер успел спуститься почти до конца. Его ноги скользили, он с трудом удержался, ухватившись за ветку, и слышал шаги, которые неотвратимо приближались, вот уж совсем рядом, он понял, что ему не спрятаться, что Киммель обязательно заметит его ноги или услышит, как он ползет вверх. Уолтер клял себя за то, что не спустился с обратной стороны холма. Он подобрался, изготовившись прыгнуть на Киммеля, и, когда темная фигура оказалась прямо под ним, — прыгнул.

От толчка оба они повалились на дорожку. Уолтер врезал изо всех сил. Оседлав противника, он обрушился на того с градом самых мощных ударов, на какие был только способен; бил в лицо, а затем судорожно вцепился в глотку. Уолтер одолевал. Он ощутил в себе неимоверную силу, ощутил, что руки у него крепче стали, а пальцы впиваются в ненавистную шею глубоко и неотвратимо, как пули. Уолтер снова и снова прикладывал противника отяжелевшей головой об асфальт. Бил, и бил, и бил, пока руки у него не заныли, движения не замедлились, а в груди не стало так больно, что нечем дышать. Он в последний раз стукнул того головой о дорожку и, откинувшись на пятки, стал втягивать воздух медленными глотками.

Он услышал звук шагов, поднялся, шатаясь, на ноги, собрался бежать, но застыл на месте.

Темная фигура росла, приближаясь.

То был Киммель.

Уолтера захлестнула волна отвращения и ужаса. Он отшатнулся, но не смог заставить себя бежать, а Киммель надвигался, отводя для удара огромную правую руку.

Удар пришелся в голову, сбоку, Уолтер упал. Почувствовав под собой жесткие голени убитого, он попытался откатиться, но Киммель обрушился на него всей своей тяжестью, придавил, как черная гора.

— Кретин! — произнес Киммель. — Убийца! — и кулаком заехал ему в скулу.

Вместе с холодным воздухом Уолтер вбирал ноздрями — как нечто постороннее и непостижимое — затхлый, сладковатый запах Киммелевой лавки, Киммелевой одежды, самого Киммеля. Уолтер попытался перехватить его — тщетно, — почувствовал, как Киммель левой рукой нашаривает его горло — нашарил — вцепился. Уолтер попробовал крикнуть. Правая рука Киммеля вознеслась над ним, он почувствовал, как лезвие ножа прошило язык в разверстом рту, потом прошило щеку, услышал звук ножа, чиркнувшегося о зубы. Горячая боль спустилась от горла в грудь. Он умирал. Тонкая полоска запредельного холода ожгла лоб: нож. В ушах стоял рев неумолчного грома: голосили смерть и Киммель. Киммель повторял — убийца, кретин, бестолочь, повторял, повторял, и слова эти превратились в непомерную тяжесть придавившей его горы, и он смирился. И вот он уже взлетел, как птица, и увидел голубое оконце, как тогда, с Элли, а в оконце — сияние и солнечный свет, но оконце маленькое и такое далекое, не долететь, не упорхнуть. И Клара, склонив головку, улыбнулась ему ускользающей, нежной, влюбленной улыбкой, как улыбалась в первые дни их знакомства. Я люблю тебя, Клара, сказал кто-то его голосом. И боль отпустила, разом, словно вся боль, что есть в мире, ушла в решето, ничего не осталось, только пустота и долгожданная легкость.

Киммель поднялся, оглядываясь, неуклюже складывая липкий от крови нож, пытаясь хоть что-нибудь уразуметь сквозь хрип собственного судорожного дыхания. Он подался в ту сторону, где тьма была всего гуще. Он не знал, куда идет, он только хотел укрыться во мраке. Он чувствовал огромную усталость и удовлетворение; точно так же, вспомнилось ему, он чувствовал себя, разделавшись с Хелен. Он тщательно отрегулировал дыхание, продолжая вслушиваться, хотя к этому времени уже уверился в том, что поблизости никого нет.

Два трупа! Киммель едва не рассмеялся — это было почти забавно! Пусть-ка поломают над этим голову!

Стакхаус, во всяком случае, ликвидирован! Враг номер один! Теперь очередь Корби. Киммель ощутил прилив злобы и подумал: окажись тут Корби, он бы и его сегодня прикончил.

Перед Киммелем замаячили освещенные окна какого-то высокого здания.

— Киммель?

Киммель обернулся и увидел футах в десяти силуэт человека, различил тусклый блеск наставленного на него револьвера. Мужчина приблизился. Киммель стоял как вкопанный. Он впервые видел этого человека, но догадался, что это кто-то из людей Корби, и чувство полного своего бессилия уже овладело им. За считанные секунды, пока подходил полицейский, он понял, что и пальцем не пошевелит — и не потому, что страшится пули или смерти, а из-за того, что въелось куда глубже, памятно с раннего детства. Из-за ужаса перед безликой силой, перед мощью крепко спаянной банды, из-за ужаса перед властью. В одну секунду Киммель остро осознал это, он тысячу раз сознавал это в прошлом и сейчас внушал себе, что должен действовать, несмотря на гипноз ужаса, однако он и теперь был бессилен точно так же, как много раз раньше. Его руки поднялись сами собой, и это было Киммелю всего отвратительней, но, когда мужчина подошел к нему вплотную и кистью, в которой держал револьвер, дал знак повернуться и идти, Киммель повернулся, словно так было нужно, и без малейшего страха за собственную персону — пошел. Он думал: теперь мне крышка и я умру, но смерти он как раз ничуть не боялся, она была не в счет. Ему только было невыносимо стыдно — физически — находиться в такой близости к плюгавому мужику, который идет рядом, стыдно, что их вообще что-то связывает.