ХАРЬКОВ. МАРТ: СНОВА НЕУДАЧА

1

От того благодушного, приподнятого настроения, которое царило в кабинете председателя ГКО в первые февральские дни, не осталось и следа. Нарком вооружения Устинов подумал даже, что на каком-то из участков огромного фронта приключилась непоправимая беда. Иначе какая же причина могла вызвать столь негативную перемену в поведении Сталина? Но радиосводки, которые ему удавалось слушать нерегулярно, вроде бы ни о каких неудачах не сообщали. Напротив, наши войска после Сталинградской победы уверенно диктовал и свою волю врагу на южных стратегических направлениях и методично теснили его группировки «Б», «Фреттер-Пико», «Холлидт», «Дон» и «А».

Да, ничего плохого на самом деле ни на фронте, ни в тылу не произошло. Всего лишь молодой нарком вооружения, при достаточной наблюдательности и сметке, не смог еще полностью «раскусить» председателя ГКО, а тот был ведь иногда и непоследователен, и неровен.

– Скажите, товарищ Устинов, на каком этапе находятся испытания кумулятивной противотанковой авиабомбы конструкции Ларионова? – искоса взглянув на наркома Устинова, подчеркнуто строго спросил Сталин.

– Испытания нового изделия, товарищ Сталин, затянулись по причине непрерывных конструкторских доработок.

– Но противотанковая авиабомба, насколько мне известно, прошла испытания и принята на вооружение Государственной комиссией, товарищ Устинов.

Нарком вооружения смело возразил:

– Инженеры-вооруженцы порекомендовали конструктору Ларионову значительно уменьшить вес и габариты изделия, товарищ Сталин. Авиационным же специалистам пришлось изменить конструкцию кассет.

– Как мне помнится, товарищ Устинов, кумулятивная авиабомба Ларионова вначале весила десять килограммов, а сколько она весит теперь?

– А теперь весит два с половиной килограмма, в четыре раза меньше, товарищ Сталин. Это позволило загружать на штурмовики типа «Ил -2» по триста двенадцать авиабомб.

– Понятно, товарищ Устинов. – Председатель ГКО не спеша переместился на свое традиционное место у торца стола и, как показалось наркому вооружения, был вполне удовлетворен этим сообщением.

– Поэтому испытания иногда прерываются, товарищ Сталин, – продолжил диалог нарком Устинов.

Председатель ГКО вроде бы не обратил внимания на последнюю фразу собеседника, но разговор продолжил уже более мягким тоном:

– Сколько авиабомб уже с делано и когда испытания все-таки закончатся, товарищ Устинов?

– Усовершенствованных авиабомб на сегодня изготовлено восемь с половиной тысяч, а их испытания планируется завершить в середине апреля, товарищ Сталин.

– Значит, продолжаются испытания, но не прерывается и выпуск изделий на заводе? Я правильно вас понимаю, товарищ Устинов? – уточнил председатель ГКО.

– Да, так, товарищ Сталин, – подтвердил Устинов.

– Ну что же, это, пожалуй, правильные действия, – Сталин похвалил наркома и добавил: – Есть ли у товарища Устинова уверенность в добротности изделий?

Тут уж, почувствовав, что обстановка определенно изменилась в лучшую сторону, Устинов заявил:

– Челябинский машиностроительный завод продолжает наращивать выпуск кумулятивных авиабомб.

– Решим так, товарищ Устинов, – завершил обсуждение вопроса председатель ГКО, – выпуск кумулятивных авиабомб продолжать, складировать их в отдельные помещения, но не применять до особого разрешения Ставки. Они очень пригодятся нам летом.

Светало. Было уже 7 февраля, когда нарком Устинов покидал кабинет председателя ГКО. Забот у наркомата и без того набиралось невпроворот, но из них и слагались его военные будни.

Успех войск Воронежского фронта генерал-полковника Голикова создал реальные предпосылки для освобождения Харьковского промышленного района. Фронтальное наступление соединений 3-й танковой армии генерал-лейтенанта Рыбалко натолкнулось на рубеже Северского Донца на упорное сопротивление только что введенной в сражение танковой дивизии СС «Адольф Гитлер». Противник взорвал мосты, заминировал лед, превратил Чугуев в мощный укрепленный район обороны, насыщенный противотанковыми средствами. Одновременно левофланговые соединения 3-й танковой армии отражали яростные атаки рвущейся к Харькову окруженной у Купянска группировки врага.

Опираясь на прочную стратегическую инициативу, командующий Юго-Западным фронтом генерал армии Ватутин с присущим ему «наступательным уклоном» поставил подчиненным войскам такие масштабные оперативные задачи, которые оказались для них «неподъемными». Прежде всего это касалось 5-й танковой и 3-й гвардейской армий генералов Шлемина и Лелюшенко, которые концентрическим ударом на Мариуполь должны были перерезать пути отхода войск группы армий «Дон» фельдмаршала фон Манштейна с занимаемых позиций на Миусе. Но и для противника была очевидна столь опасная перспектива оказаться в еще большем, чем в катастрофическом Сталинградском, «котле».

С самого первого сообщения в середине декабря сорок второго из под Котельниковского о появлении у противника новых тяжелых танков Верховного Главнокомандующего не покидала мысль, что очень скоро с ними придется иметь дело в массовом количестве. Захват экспериментального «Тигра» в январе у Синявино еще более укрепил его в этом предположении. Следовало принять срочные меры по усилению бронетанковых сил. Возможности у Красной Армии к февралю сорок третьего, как считал Сталин, для этого уже имелись. Речь шла о создании танковых армий новой организационной структуры.

По указанию Верховного Генштаб запросил мнения командующих фронтами и танковыми армиями. Командир 3-го гвардейского Котельниковского танкового корпуса генерал Ротмистров 14 февраля был вызван в Ставку. Его уставное представление Сталин прервал многозначительной репликой:

– Я вам не приказывал явиться, товарищ Ротмистров, а пригласил вас для обсуждения важного вопроса. Для начала расскажите нам, как танкисты вашего корпуса громили хваленые полчища Манштейна под Сталинградом.

Подробное изложение Ротмистровым тактики действий его танковых дивизий у Рычковского и Котельниковского против 4-й танковой армии Гота члены Политбюро ЦК, ГКО и Ставки слушали внимательно. Верховный, однако, незаметно перевел разговор в русло главного вопроса. Остановившись посреди кабинета, он рассудительно сказал:

– Наши бронетанковые войска научились успешно громить противника, наносить ему сокрушительные и глубокие удары, товарищ Ротмистров. Но вы почему-то считаете нецелесообразным иметь в их составе, помимо моторизованных, стрелковые соединения?

Командир 3- го гвардейского танкового корпуса действительно придерживался такого мнения. Теперь ему предстояло на самом высоком уровне его обосновать и защитить. Доводы Ротмистрова звучали убедительно:

– При наступлении стрелковые соединения отстают от танковых колонн, товарищ Сталин. При этом нарушается взаимодействие между танковыми и стрелковыми подразделениями, затрудняется управление ушедшими вперед моторизованными соединениями и отставшей пехотой.

Но Верховный выдвинул «неотразимый аргумент»:

– И все же, товарищ Ротмистров, как показали в общем-то смелые и решительные действия 24-го танкового корпуса генерала Баданова в районе Тацинской в декабре, танкистам без пехотинцев трудно удерживать объекты, захваченные в оперативной глубине.

– Да, товарищ Сталин, – согласился Ротмистров, – пехота, конечно, нужна, но моторизованная.

– Вы предлагаете, товарищ Ротмистров, пехоту заменить моторизованными частями, а командующий 2-й танковой армией Романенко просит добавить еще пару стрелковых дивизий, – вмешался в дискуссию Молотов.

Реплика Молотова не выбила из седла «убежденного танкиста». Ротмистров смело возразил Молотову:

– Я доложил свое личное мнение, товарищ Молотов. В рассудительном тоне Верховный подвел итог:

– Наступает время, когда наша промышленность в состоянии дать Красной Армии достаточное количество авиационной и бронетанковой техники. Уже сейчас имеется возможность для формирования танковых армий новой структуры, о которой только что говорил товарищ Ротмистров.

Сталин занял свое привычное место у торца стола:

– Вы могли бы, товарищ Ротмистров, возглавить танковую армию именно такой организационной структуры, в целесообразности которой нас настойчиво убеждали?

Ротмистров поднялся со своего стула:

– Если будет приказано Ставкой, то смогу. Верховный посчитал вопрос решенным:

– Вот это солдатский ответ. Боевого опыта и знаний у вас вполне хватает. Я считаю, что на Ротмистрова Ставка вполне может положиться. Такое решение и примем…

Директива Ставки о формировании 5-й гвардейской танковой армии новой организационной структуры во главе с Ротмистровым была подписана Верховным через сутки после совещания в Кремле.


В плане зимне-весеннего наступления Красной Армии важное место Ставка отводила действиям войск Северо-Западного и Центрального направлений.

Продолжали множить наступательные успехи войска южных направлений. 16 февраля Воронежский фронт освободил Харьков. На следующий день 6-я и 1-я гвардейская армии вы шли на дальние подступы к Днепропетровску и Синельникову. Южный фронт достиг рубежа по реке Миус.

Эти успехи наших войск севернее Таганрога были ошибочно истолкованы Ставкой. Отступление противника квалифицировалось ею исключительно с точки зрения слабости врага и его неспособности удерживать рубеж и на Северском Донце и под Ростовом.

Однако командующий группой армий «Юг» оценивал ситуацию иначе. Силами 1-й танковой армии Маккензена был нанесен сильный контрудар по подвижной группе Попова [4]. Подтягивание к линии Новомосковск – Красноармейское – Артемовск основных сил 40-го и 48-го танковых корпусов предполагало новые контрудары врага, но и эта опасность была почему-то проигнорирована советским командованием.

День 18 февраля оказался исключительно многоликим во фронтовых делах. Наступательная операция войск Ленинградского и Волховского фронтов на Мгинском направлении завершилась безуспешно. Сбить 18-ю армию Линдемана с занимаемых позиций не удалось. В этот же день с большими территориальными подвижками в западном направлении вынуждены были перейти к обороне войска Юго-Западного и Южного фронтов генералов Ватутина и Малиновского.

«Рваные действия» фронтов по всей линии противоборства наилучшим образом подчеркивали постоянно изменяющееся соотношение сил. Оповсеместном превосходстве какой-то из сторон пока речи не шло.

В конце февраля даже убежденный «наступленец» Ватутин понял, что в оценке соотношения сил и обстановки в полосе наступления Юго-Западного и Воронежского фронтов допущен грубый просчет. Передислокация 2-го танкового корпуса СС генерала Хауссера из-под Харькова на Красногвардейское направление и 48-го танкового корпуса Кнобельсдорфа от Новомосковска к Павлограду была ошибочно воспринята в его штабе фронта как их отход за Днепр.

В полночь 1 марта в штаб Юго-Западного фронта позвонил Верховный. Не здороваясь, Сталин спросил:

– Что у вас изменилось за день, товарищ Ватутин?

– Больших перемен, товарищ Сталин, не произошло. 6-я армия пока удерживает Барвенково, но уверенности, что она остановит врага на сегодняшнем рубеже, нет.

– А как действуют 69-я и 3-я танковая армии Воронежского фронта, товарищ Ватутин? Вы ощущаете их помощь? – задал следующий вопрос Верховный.

– Они слишком слабы, товарищ Сталин, чтобы оказать нам помощь. В 3-й танковой армии имеется пятьдесят танков, а у Манштейна их свыше восьмисот.

Верховный высказался в ответ не определенно:

– А вы, товарищ Ватутин, собирались разбить группу армий «Юг» между Днепром и Северским Донцом еще до начала весенней распутицы.

– Да, товарищ Сталин, – согласился Ватутин. – Будь в нашем распоряжении больше танков и горючего, возможно, нам и удалось бы упредить противника в развертывании. Но наши ресурсы оказались ограниченными.

– Ваша главная задача, товарищ Ватутин, на данном этапе заключается в том, чтобы остановить наступление немца на Северском Донце. Ставка поможет вам и подкреплениями, и активизацией действий других фронтов.

В разговорах по телефону Верховный поступал так редко, но в трудной ситуации посчитал своим долгом поддержать Ватутина, которого искренне уважал за недюжинное подвижничество и боевую хватку.

– Необходимо, товарищ Сталин, чтобы Южный фронт не задерживался на Миусе, – дополнил Ватутин.

– Да, войска Малиновского попытаются прорвать оборону немца на Миусе, что бы про биться в район Сталино, – согласился, заканчивая разговор, Сталин.

В полдень 2 марта Верховный позвонил командующему Воронежским фронтом Голикову и, уточнив обстановку, приказал прекратить наступление южнее Сум и закрепиться на рубеже Сумы – Лебедин – Опошня – Змиев. Начальник Генштаба Василевский получил приказ Ставки вернуться в штаб Воронежского фронта и принять меры по предотвращению возможного прорыва противника в район Харькова.

Когда на Юго-Западном направлении наступило всего лишь полуторасуточное «затишье перед бурей», взоры обеих Главных Ставок тотчас обратились к Московскому направлению. Переброска 9-й армии Моделя с Ржевско-Вяземского выступа на северный фас «Курской дуги» была замечена нашей разведкой. Войска Калининского и Западного фронтов перешли в преследование врага.

Утром 4 марта начался второй этап Харьковской оборонительной операции. Командующий Воронежским фронтом генерал-полковник Голиков доложил в Ставку, что севернее и южнее Харькова танковые соединения противника атакуют позиции 3-й танковой армии генерал-лейтенанта Рыбалко. К середине дня выяснилось, что южнее Сум позиции войск Центрального фронта генерал-полковника Рокоссовского атакованы ударными отрядами 2-й армии фельдмаршала фон Вейхса. Из предместий Опошни перешли в наступление на Грайворон войска оперативной группы «Кемпф».

Встретив упорное сопротивление юго-западнее Мерефы, фон Манштейн тут же изменил направление главного удара, перенеся его севернее, в стык 69-й и 3-й танковой армий. 6 марта 2-й танковый корпус СС основные усилия направил вдоль шоссе на Валки, а 48-й танковый корпус тем временем двинулся в обход Тарановки с севера. Здесь образовалась пятнадцатикилометровая зияющая брешь, прикрыть которую командарму 69-й Казакову было нечем. Обстановка в полосе обороны Воронежского фронта стремительно ухудшалась.

Чтобы выполнить директиву Ставки и остановить продвижение врага на рубеже Богодухов – Люботин – Змиев, командующий Воронежским фронтом перебросил три стрелковые дивизии из состава 40-й армии на защит у юго-западных подступов к Харькову. Однако мера эта оказалась и не достаточной, и запоздалой. Жаркий бой разгорелся 8 марта у поселка Соколово, в котором доблестно сражался 1-й отдельный чехословацкий батальон полковника Свободы. Но напор противника с каждым следующим днем нарастал. Изменить соотношение сил и ситуацию к лучшем у все не удавалось.

В ночь на 11 марта командующие Центральным и Воронежским фронтами Рокоссовский и Голиков получили строгую директиву Ста в ки:

«Выход южной группы противника севернее Харькова в район Казачья Лопань создает тяжелое положение для Воронежского фронта и имеет угрозу разрушения тылов всего Центрального фронта. Противник имеет намерения выйти в сторону Белгорода, прорваться к Курску и соединиться с орловской группой немецких войск для выхода в тыл Центральному фронту. Ставка решила выдвинуть танковую армию Катукова навстречу подымающемуся на север противнику с задачей совместно с 21-й армией разгромить южную группу противника и ликвидировать создавшуюся угрозу для Центрального и Воронежского фронтов.

Ставка приказывает:

1. Немедля выдвинуть 21-ю армию в сторону Курска, с тем, чтобы не позднее 13 марта армия южнее Курска перехватила магистральное шоссе и на чала ускоренное движение в сторону Обояни.

2. Оказать всяческое содействие танковой армии Катукова в деле выгрузки и быстрейшего продвижения вперед бок о бок с 21-й армией. Ставка доводит до вашего сведения, что как 21-я армия, так и танковая армия Катукова передаются с 13 марта сего года в подчинение командующему Воронежским фронтом.

И. Сталин. 11.3.1943 г.».


В этот день войска Воронежского фронта отошли на рубеж Краснополье – Богодухов – Липцы, но удержать и его не смогли. 12 марта 4-я танковая армия Гота прорвалась в район Харькова и завязала бои на его окраинах. Одновременно ударом на Чугуев противник охватывал город в клещи. К исходу 14 марта концентрические клещи врага сомкнулись юго-восточнее Харькова. Часть сил 3-й танковой армии оказалась в окружении. Командующий Воронежским фронтом генерал-полковник Голиков от дал приказ об оставлении города. Ставка напряженно искала решения по Юго-Западному направлению. Вечером 14 марта Сталин позвонил в штаб Северо-Западного фронта представителю Ставки Жукову:

– Как идут у вас дела, товарищ Жуков?

– Войска фронта остановились на Ловати, товарищ Сталин. Снег превратился в месиво, дороги растворились. Считаю, что наступление надо прекратить.

– Пожалуй, это верное предложение, товарищ Жуков. А как, по-вашему, будут развиваться события там дальше?

– Снимать войска с этого направления Гитлер не решится, товарищ Сталин. Я думаю, что летом противник еще попробует наступать на Ленинград.

– Ставка поручила командование Западным фронтом Соколовскому. Куда назначим бывшего командующего? – круто переменил тем у разговора Верховный.

Жуков знал, что деятельность командующего Западным фронтом Конева не вызывала восторгов в Ставке. Но и в конце февраля не было основательных предпосылок для его замены. И вот вопрос решен именно так.

– Конева надо назначить на Северо-Западный фронт, – сказал Жуков, – а Тимошенко направить представителем Ставки на юг, для координации действий Юго-Западного и Южного фронтов.

– Понятно, товарищ Жуков. Конев сейчас позвонит вам. Дайте ему необходимые указания по Северо – Западному фронту, а сами завтра вылетайте в Ставку.

Прибыв вечером 15 марта в Москву, Жуков всю ночь напролет провел в Кремле и в Генштабе, анализируя обстановку на Харьковском направлении. К исходу следующего дня спецпоезд доставил его в Курск.

В штабе фронта царили нервозность и смятение. Ни командующий фронтом Голиков, ни член Военного совета Хрущев не смогли внятно доложить о мерах по отражению возможного прорыва противника в район Курска.

Жуков позвонил Верховному, доложил:

– 21-я армия Чистякова выдвигается в район Белгорода, товарищ Сталин. Она прикроет Курск с юга. Промедление недопустимо. Прошу принять срочные меры для ускоренной переброски на Воронежский фронт 1-й танковой и 64-й армий генералов Катукова и Шумилова.

– Что будет с Белгородом? – голос Сталина выдавал его тревожное состояние. – Он будет защищен?

Жуков знал, что Верховный не воспринимает предположительных ответов и уверток. Он сказал:

– Защитить Белгород не удастся, товарищ Сталин. Помимо танкового кулака, наступающего из района Харькова, со стороны Борисовки на город надвигается армейский корпус Рауса. Белгород придется оставить, но дальше достигнутого рубежа враг уже не пройдет.

– Другие предложения у вас есть, товарищ Жуков?

У представителя Ставки они были:

– Центральный фронт, товарищ Сталин, должен перейти к обороне на рубеже Севск – Рыльск и активными действиями сковать на север ном фасе «Курской дуги» прибывающую из-под Вязьмы 9-ю армию Моделя.

– Вы советовались, товарищ Жуков, по этому вопросу с начальником Генштаба маршалом Василевским?

– С маршалом Василевским я встречаюсь завтра, товарищ Сталин, – ответил представитель Ставки.

Утром 17 марта маршал Жуков встретился с начальником Генштаба, и теперь они совместно анализировали возможное развитие обстановки на Курско-Белгородском направлении. Вот почему этот и два следующих дня самые значительные представители Ставки провели севернее Тамаровки, в непосредственной близости от передовой. 18 марта войска Воронежского фронта сдали врагу Белгород. Манштейн продолжал удерживать на Северском Донце боевую инициативу, и было ясно, что не остановится на достигнутом.

В докладе Верховному 19 марта Жуков заявил:

– Чтобы остановить продвижение противника из района Белгорода на Обоянь и Корочу, организована прочная оборона от Краснополья до Гостищева и далее по Северскому Донцу. Обоянское шоссе оседлала 52-я гвардейская стрелковая дивизия, усиленная тремя полками самоходной артиллерии. Севернее, под Обоянью, сосредоточился 3-й гвардейский танковый корпус Вовченко. 69-я армия Казакова с 24-м танковым корпусом Баданова отводятся на восточный берег Северского Донца. Южнее Белгорода по Северскому Донцу занимает оборону 64-я армия Шумилова.

– А как, товарищ Жуков, вы оцениваете действия командования Воронежского фронта? – Верховный сделал особый упор на последнюю часть своего вопроса.

– Я оцениваю их крайне отрицательно, товарищ Сталин, – заявил Жуков. – Военный совет фронта в критической ситуации проявил полную растерянность, и этот факт не должен остаться без последствий.

– И я так думаю, товарищ Жуков, – согласился Верховный. – У вас есть конкретные предложения?

– Есть, товарищ Сталин. Я предлагаю вернуть на Воронежский фронт «генерала наступления» Ватутина.

– А куда назначим Голикова?

– Голиков пусть возглавит Курский фронт.

– Но такой фронт, товарищ Жуков, не существует!

– Товарищ Сталин, Ставка допустила очевидную поспешность с ликвидацией Брянского фронта. Вместе с начальником Генштаба мы изучили обстановку на стык е Западного и Центрального фронтов. У нас не обеспечено Орловско-Тульское направление. Мы пришли к мнению о необходимости воссоздания здесь нового фронта. Пусть его и возглавит генерал Голиков.

– Хорошо, товарищ Жуков. Ваши предложения будут изучены Ставкой. Позднее я сообщу вам ее решение.

В полдень 22 марта, вскоре после отлета Василевского в Москву, Жукову в Курск позвонил заместитель начальника Генштаба Боков и спросил:

– Что доложить Верховному Главнокомандующему о положении на Воронежском фронте?

– Доложите, – заявил Жуков, – что дальше нынешнего рубежа под Обоянью враг уже не пройдет!

23 марта Ставка реорганизовала Брянский фронт в Курский, оставив в командовании им Рейтера. В тот же день в командование Воронежским фронтом вступил Ватутин. Юго-Западный фронт возглавил Малиновский. В командование Южным фронтом вступил командующий 57-й армией генерал-лейтенант Толбухин…

Итоговый доклад начальника Генштаба Василевского затянулся 31 марта до двух часов ночи. Кабинет Верховного уже покинули члены Политбюро ЦК и Ставки. Сталин обратился к начальнику Генштаба:

– Пора, товарищ Василевский, запросить командования фронтов о планах предстоящей летней кампании. Дела с созданием резервов идут у нас не плохо, и будет в самый раз, если к 8 апреля они представят в Ставку свои предложения по характеру боевой работы.

– Такая директива, товарищ Сталин, сегодня уже направлена в войска, но срок в ней для представления докладов фронтовых штабов указан до 10 апреля.

– Пусть представят доклады к 10 апреля. А вот товарищей Жукова и Ватутина поторопите. Они пусть доложат к 8 апреля. У них направление взрывоопасное.

– Ясно, Жукова и Ватутина поторопим.

Вечером 2 апреля Жуков позвонил начальнику Генштаба Василевскому. Выяснив его оценку сложившейся обстановки, маршал Жуков высказал ряд принципиальных соображений по плану летней кампании.

Проанализировав все сведения о положении противника в районе Орла, Сум, Белгорода и Харькова, Жуков направил в Ставку обстоятельный доклад:

«Товарищу Васильеву.

5 час. 30 мин. 8 апреля 1943 г.

Докладываю свое мнение о возможных действиях противника весной и летом 1943 г. и соображения о наших оборонительных боях на ближайший период.

1. Противник, понеся большие потери в зимней кампании 42/ 43 года, видимо, не сумеет создать к весне большие резервы для того, чтобы вновь предпринять наступление для захвата Кавказа и выхода на Волгу с целью глубокого обхода Москвы. Ввиду ограниченности резервов противник вынужден будет в первой половине 1943 г. развернуть свои наступательные действия на более узком фронте и решать задачу строго по этапам, имея основной целью кампании захват Москвы.

2. Видимо, на первом этапе противник, собрав максимум своих сил, в том числе до тринадцати – пятнадцати танковых дивизий, при поддержке авиации нанесет удар своей Орловско-Курской группировкой в обход Курска с северо-востока и Белгородско-Харьковской группировкой в обход Курска с юго-востока. Вспомогательный удар с целью разрезания нашего фронта надо ожидать с запада из района Ворожбы, что между реками Сейм и Псел, на Курск с юго-запада.

3. На втором этапе противник будет стремиться выйти в тыл Юго-Западному фронту в общем направлении через Валуйки – Уразово. Навстречу этому удару противник может нанести удар из района Лисичанска в северном направлении на Сватово – Уразово. На остальных участках противник будет стремиться выйти на линию Ливны – Касторное – Старый и Новый Оскол.

4. На третьем этапе, после перегруппировки, противник, возможно, будет стремиться выйти на фронт Лиски – Воронеж – Елец и, прикрывшись в юго-восточном направлении, может организовать удар в обход Москвы с юго-востока через Раненбург – Ряжск – Рязань.

5. Следует ожидать, что противник в этом году основную ставку при наступательных действиях будет делать на свои танковые дивизии и авиацию, так как его пехота сейчас значительно слабее подготовлена к наступательным действиям, чем в прошлом году.

В настоящее время перед Центральным и Воронежским фронтами противник имеет до 12 танковых дивизий и, подтянув с других участков три-четыре танковые дивизии, может бросить против нашей Курской группировки до пятнадцати-шестнадцати танковых дивизий общей численностью до двух с половиной тысяч танков.

6. Для того, чтобы противник разбился о нашу оборону, кроме мер по усилению ПТО Центрального и Воронежского фронтов, нам необходимо как можно быстрее собрать с пассивных участков и перебросить в резерв Ставки на угрожаемые направления тридцать полков ИПТАП; все полки самоходной артиллерии сосредоточить на участке Ливны – Касторное – Старый Оскол. Часть полков желательно сейчас же дать на усиление Рокоссовскому и Ватутину и сосредоточить как можно больше авиации в резерве Ставки, чтобы массированными ударами авиации во взаимодействии с танками и стрелковыми соединениями разбить ударные группировки и сорвать план наступления противника.

Константинов».

В последующие дни Ставка получила также доклады командующих Центральным и Воронежским фронтами. В середине дня 10 апреля в Бобрышево, в штаб Воронежского фронта, представителю Ставки Жукову позвонил Верховный. Уточнив обстановку в районе Харькова, Сталин приказал своему заместителю прибыть 11 апреля в Москву, чтобы детально обсудить в Ставке план летней кампании сорок третьего.

Вечером 12 апреля в Ставке при участии Верховного Главнокомандующего, его заместителя, начальника Генштаба и начальника Оперативного управления Генштаба состоялось пространное совещание, принявшее в итоге предварительное решение о преднамеренной обороне. «Предварительность» решения объяснялась тем, что Верховного все еще беспокоила мысль о прочности нашей обороны, выдержит ли она концентрированные удары крупных немецких танковых сил.

12 апреля Ставка приняла принципиальное, хотя и предварительное решение о преднамеренной стратегической обороне на «Курской дуге» при сохранении в своих руках боевой инициативы. Встретив наступление отборной группировки противника мощными средствами обороны и нанеся поражение, прежде всего, его танковым силам, наши войска, исключив оперативную паузу, сами должны были перейти в решительное контрнаступление. Соответственно принятому решению Генштаб приступил к разработке требуемой оперативной документации. В районах Ливен, Старого Оскола и Корочи сосредоточивались главные резервы Ставки.

Усилия Ставки по организации прочного оборонительного рубежа на Орловском и Белгородском флангах «Курской дуги» последовательно нарастали. В середине апреля руководящий состав Наркомата обороны и Генштаба тщательно проверил на местах подготовку к летней кампании фронтов Курского направления. В это время наша разведка уже раскрыла состав вражеской группировки, сосредоточившейся против войск Центрального и Воронежского фронтов. Противник имел здесь шестнадцать танковых дивизий, штатно укомплектованных новейшими боевыми машинами. Одиннадцать из них, поддержанные двадцатью пехотными дивизиями, противостояли войскам Воронежского фронта.

В самый разгар ожесточенного воздушного сражения над Кубанью, когда чаша весов в борьбе за господство в воздухе еще колебалась и нашим 4-й и 5-й воздушным армиям потребовались срочные подкрепления, в ВВС произошло крупномасштабное «чрезвычайное происшествие».

Сохраняемые с ноября сорок второго в качестве резерва Ставки почти четыре сотни «Ил -2» и «Як -3» оказались… не боеготовыми. Хвостовая часть фюзеляжа у штурмовиков и хвостовое оперение у истребителей выполнялись из дерева. Боевые машины стояли в аэродромах, и дерево кое-где подгнило. На истребителях покоробилась фанерная обшивка крыльев. Участились случаи, когда ее даже срывало в полете.

Верховный очень резко отреагировал на «происшедший казус». В полдень 23 апреля он вызвал в Кремль заместителя командующего ВВС Ворожейкина, заместителя наркома авиапромышленности Яковлева и главного конструктора штурмовиков Ильюшина.

– Скажите, товарищ Ворожейкин, кто отвечает в ВВС за хранение материальной части? – Сталин окинул суровым взглядом приглашенных генералов.

Заместитель командующего ВВС четко ответил:

– Служба тыла отвечает, товарищ Сталин.

– Служба товарища Жарова отвечает, – уточнил Верховный и тем же тоном добавил: – Но отвечает плохо, если главный резерв Ставки оказался выведенным из строя.

– Служба тыла генерала Жарова не виновата в происшедшем, товарищ Сталин, – возразил Ворожейкин. – Самолеты полгода не поднимались в воздух, «не проветривались».

– «Не проветривались», – повторил Верховный и повернулся к Главном у конструктору штурмовиков. – Этот факт действительно сыграл решающую роль, товарищ Ильюшин?

– Да, товарищ Сталин. Находящиеся в эксплуатации деревянные конструкции сохраняются значительно лучше, чем при длительном хранении.

– Но почему служба тыла не предусмотрела промежуточную замену тех машин новыми? Вот и не было бы длительного хранения, – выяснял истину Верховный.

– А это должно было предусмотреть командование ВВС, товарищ Сталин, – вставил реплику Яковлев.

– Вы занимаетесь круговой порукой, товарищи генералы, а дело страдает, – сердито бросил Верховный.

Почувствовав, что Сталин уже успокоился, в душе согласившись с высказанными доводами, Яковлев, чаще других общавшийся с Верховным, негромко сказал:

– Для приведения самолетов в боеготовность надо десять – двенадцать суток, товарищ Сталин. Машины после ремонта следует сразу же направить на фронт.

– Всего десять суток на ремонт? – Верховный недоверчиво посмотрел на Главного конструктора «Яков».

– Да, товарищ Сталин, два десятка заводских ремонтных бригад вполне справятся с этой работой за десять суток, – подтвердил Яковлев.

– Через десять суток доложите ГКО о выполнении задания, товарищ Яковлев, – закончил разговор Сталин.

2

По всей Германии еще развевались траурные флаги по случаю «Сталинградской Вендетты» 6-й армии фельдмаршала Паулюса, когда 6 февраля командующий группой армий «Дон» фельдмаршал фон Манштейн прилетел в «Вольфшанце» для доклада. В Главной Ставке царил о подавленное состояние. Это чувствовалось во всем, начиная с проходных, где эсэсовцы особенно тщательно проверяли документы прибывающих сюда хорошо известных им важных персон с фронта и тыла. Но их миссия – «проверять как следует» – с головой выдавала то несчастное опустошение, которое доминировало всю зиму с ноября сорок второго в чреве не умолкающе клокочущей «машины войны» в лесу под Растенбургом.

Прибыв в Главную Ставку, Манштейн повел себя неуступчиво, напористо:

– Мой фюрер, если прорыв большевиков в полосе обороны 2-й венгерской армии чрезвычайно опасен для Харьковского промышленного района, то их удар на Изюм касается нашей обороны по Северскому Донцу и Дону. Этот протяженный фронт от Ворошиловграда до Ростова не сулит нам победных лавров. Я предлагаю…

Гитлер не позволил ему закончить фразу:

– Ваши предложения мне известны, Манштейн. Вы хотите спрямить фронт и остановить красных на Миусе. Однако вы упускаете из виду важное обстоятельство. Речь ведь идет уже о Донбассе. Без донбасского угля мы не в состоянии продолжать войну.

– При отходе на Миус, мой фюрер, мы потеряем только часть Донбасса, где уголь почти не добывается. Зато оперативные выгоды такого маневра очевидны. Даже в случае прорыва красных в район Сталино моя группа армий поимеет возможность прорыва на Мариуполь и далее на Мелитополь.

– Но тогда, – Гитлер по дошел к карте, – будет потерян контроль над всем Донбассом?

– Я говорю о вынужденном варианте действий, мой фюрер. Реальные планы Советов мне неизвестны.

– Мы уже не раз предпринимали маневры по спрямлению линии фронта, но это не приносило большой пользы и облегчения. Так случилось на Волхове, у Великих Лук, под Старобельском, – бросил Гитлер и тут же обратился к начальнику Генштаба ОКХ: – Что вы думаете, Цейтцлер, по поводу нашего отхода на Миус?

Начальник Генштаба ОКХ высказался двулично:

– Хотя на месте событий варианты видятся по-иному, окончательное решение, мой фюрер, предстоит принимать вам. Важно всесторонне оценить ситуацию.

– А что думаете вы, Хойзингер? – Гитлер постарался вовлечь в обсуждение всех участников совещания.

– Со стратегической точки зрения предложения фельдмаршала Манштейна безупречны, мой фюрер, но в политическом аспекте новый отход войск группы армий «Дон» таковым не выглядит.

Ощутив столь единодушную поддержку Генштаба ОКХ, командующий группой армий «Дон» постарался изложить свои предложения в наиболее полном объеме:

– Отход моих войск на Миус, сокращение в два раза линии соприкосновения позволит не только уплотнить боевые порядки на отсечных позициях, но и укрепить оборону от Синельникова до Ворошиловграда. Совершенно очевидно стремление русских к Днепру. Не учитывать столь опасных факторов мы не имеем права.

– Опасные факторы, к сожалению, имеют место и на других участках Восточного фронта, – Гитлер не спеша подошел к «оперативке». – Кюхлер предлагает отвести войска с Демянского плацдарма, а Клюге готов оставить Ржевско – Вяземский выступ.

Гитлер повернулся к залу, продолжил монолог:

– Почувствовав ослабление наших позиций на Востоке, англосаксы весной могут предпринять десантную операцию на французское побережье. Их большие силы Германии не сдержать. Мы должны продемонстрировать нашим союзникам на Западе несокрушимость «крепости Европы» и создать наиболее приемлемые предпосылки для… примирения с западными державами!

Не покидая «Вольфшанце», командующий группой армий «Дон» передал свой приказ в Запорожье об отводе 1-й танковой армии с 7 февраля на Миусский рубеж.

Образование 13 февраля командования группы армий «Юг» и продолжающийся отвод 1-й танковой армии Маккензена с Северского Донца и Дона на отсечную позицию по реке Миус не остановили деградации Восточного фронта.

Утром 15 февраля в «Вольфшанце» поступило донесение фон Кюхлера о переходе в наступление на Ловати войск Северо-Западного фронта. Командование группой армий «Север» не сомневалось – оно решит судьбу «крепости Демянск».

Гитлер не ожидал такого опасного развития обстановки на Восточном фронте задолго до весенней распутицы и в тот же день вылетел в Запорожье, в штаб группы армий «Юг» Манштейна, чтобы вдохнуть новые силы в терпящие бедствие деморализованные войска.

Прилетев в Запорожье, Гитлер принял энергичные меры по стабилизации фронта на юге. Оперативная группа «Кемпф» не устояла под напором войск Воронежского фронта и 16 февраля сдала Харьков. Верховный Главнокомандующий подсластил эту «горькую пилюлю» необычным образом. Он устроил чествование командующего 4-м воздушным флотом Рихтгофена, произведя его в «генерал-фельдмаршалы». В то же время Манштейн получил приказ выдвинуть навстречу противнику танковую и две пехотные дивизии.

После мучительных раздумий 18 февраля Гитлер подписал приказ на вывод группировки 16-й армии Буша с Демянского плацдарма. Вопрос о выводе войск с Ржевско-Вяземского выступа он и на этот раз отложил на неопределенное время. Как-никак от Гжатска до Москвы набиралось немногим более двухсот километров.

Рейх неумолимо вступал в тотальную войну. Публичным ее глашатаем выступил Геббельс. 18 февраля он произнес речь в «Спорт-паласе»:

– У нас есть две взаимоисключающих возможности – капитулировать перед большевиками или вступить с ним и в тотальную войну. Хотите ли вы капитуляции?!

– Нет-нет! – ответствовал тысячеголосый зал.

– Хотите ли вы тотальную войну? – Геббельс тут же поставил кардинальный, кульминационный вопрос.

– Да – да! – Руки всех «маленьких фюреров» вытянулись вперед в фашистском клятво-присягании.

Геббельс исступленно призывал непоколебимо верить в окончательную победу, в безупречность военного руководства фюрера, быстрее забыть трагедию Сталинграда и с высшим напряжением сил на фронте и в тылу вести борьбу с ненавистным большевизмом до конца.

Упоенный успехами войск группы армий «Юг» на Днепропетровском направлении, Гитлер не откликнулся на просьбу командующего 17-й армией Руоффа о подкреплении резервами, чтобы удержать позиции на Таманском полуострове.

К концу дня 27 февраля фактически завершился вывод группировки 16-й армии Буша из «крепости Демянск». В «Вервольфе» эту рокировку войск поставили в ряд заметных успехов вермахта на Восточном фронте.

Генерал-полковник Гудериан застыл в фашистском приветствии у входа. Гитлер приблизился к нему, вскинул вверх руку и протянул ее для редкого рукопожатия.

– Вы, Гудериан, очень кстати поторопились. Вам, конечно, известно об успешном прорыве моторизованных соединений фон Манштейна к Северскому Донцу. Верховное Командование вермахта намерено и дальше наращивать удары на юге, чтобы захватить Харьков, Белгород, Воронеж. Еще до наступления лета мы должны перехватить инициативу, чтобы тогда нанести большевикам решающее поражение. Вы, Гудериан, должны помочь мне. «Пантеры» и «Тигры» лучше советских танков. Им суждено привести вермахт к победе.

– Мой фюрер, я бесконечно верю в наши новейшие танки и в то, что именно с ними вермахт одержит решительную победу над большевиками.

– Вы полны решимости сражаться, Гудериан. Мне ваша решимость импонирует.

– С новыми танками Сталинград не повторится. Москва еще узнает о крепости немецкой брони.

Гитлер отошел к окну, важничая, повернулся в залу:

– Я специально вызвал вас в Винницу, Гудериан, что бы лично объявить о назначении генеральным инспектором бронетанковых войск. Побывав на фронте группы армий «Юг», вы должны проникнуться духом крайнего напряжения, которое сопровождает теперь наступательные действия вермахта на Харьковском направлении. Вам хорошо знаком этот район. Наша победа под Лохвицей была уверенной прелюдией к последующим победам у Волчанска и Изюма. Чтобы вновь наступать, нужны танки. Много танков.

– Я непременно выполню ваш приказ, мой фюрер, – повинуясь, отчеканил Гудериан. – Немецкое оружие было и всегда будет самым сильным в мире!

Гитлер продолжил озадачивать его на перспективу:

– Вы поставите под свой контроль, Гудериан, не только производство танков, но и организуете обучение личного состава. Это стало ахиллесовой пятой вермахта. Наступил март, нам следует торопиться. Лето сорок третьего решит судьбу «Восточного похода». Действуйте, Гудериан, решительно, как это делает в ВВС Мильх…

Геббельс тем временем неустанно педалировал безальтернативную идею: «С Гитлером – к новым победам вермахта! С Гитлером, если потребуется, – на тот свет! Никакой „безоговорочной капитуляции“, о которой говорил Рузвельт в Касабланке в январе. Лучше тотальная война до последнего патрона и последнего солдата».

В ночь на 28 февраля командующий группой армий «Юг» поставил войскам задачу наступления на Харьков. Манштейн разумно распорядился превосходством в силах и фактически 12 марта овладел городом.

Начало второй декады марта ознаменовалось для Главной Ставки невероятным кипением страстей по поводу дальнейшей линии войны и плана летней кампании сорок третьего года. Разброс мнений расколол высшую штабную элиту. У ОКВ не было единства мнений и относительно путей достижения поставленных целей.

Исходя из политических и экономических соображений, Гитлер категорически возражал против сдачи территории, особенно Донбасса, и требовал упорно оборонять достигнутые рубежи. Он считал, что строительство оборонительных рубежей в тылу окажет отрицательное психологическое воздействие на немецкие войска и снизит их стойкость в бою. Утрату «крепости Демянск» и Ржевско-Вяземского выступа он мотивировал спрямлением линии фронта и необходимостью перегруппировки сил перед напряженной летней кампанией.

Вечером 12 марта в «Вервольфе» начальник Генштаба ОКХ доложил Гитлеру, что Манштейн, втайне от командования ОКХ, готовит позиции за Днепром.

– Мой фюрер, я изучил этот вопрос. Оказывается, существует «позиция ОКХ» – Днепр и дальше.

К удивлению Цейтцлера, Гитлер спокойно воспринял неизвестную для него информацию. Он растерянно произнес:

– Этого, Цейтцлер, я не знал. Мне никто не доложил.

– И я, мой фюрер, не мог предположить ничего подобного, – поддакнул Цейтцлер. – Думаю, вы прикажете ликвидировать план обороны Манштейна?

– Мне никто не доложил ни слова о «позиции ОКХ», – повторил Гитлер и повернулся к докладчику: – Спросите у Хойзингера, Цейтцлер, возможно, он в курсе этого загадочного дела?

– Спрашивал, мой фюрер. Манштейн не согласовывал этот вопрос и с ним. Так что я распоряжусь об уничтожении не согласованного с вами приказа?

– Такого приказа, Цейтцлер, нет, – Гитлер остановил строптивого служаку и тут же поставил перед ним тот же вопрос:- На каких участках, Цейтцлер, целесообразно, по-вашему, строить… укрепления на Днепре?

Начальник Генштаба ОКХ чиркнул по линии «Восточного вала» на карте и как-то испуганно ответил:

– Мой фюрер, большевики сделают нам капут прежде, чем мы успеем построить свои укрепления!

Совещание закончилось симптоматичным финалом. Бросив взгляд в сторону Гудериана, Цейтцлер сказал:

– Мой фюрер, я пришел на совещание вместе с Гудерианом. Он хочет иметь картину на будущее.

– Между прочим, Цейтцлер, мы тоже хотим такую картину иметь, – одарив пристальным взглядом всех присутствующих, не без иронии возразил Гитлер.

Утром 13 марта «юнкерс» Главкома ОКХ стартовал из Винницы на Смоленск. Его беспокоила ситуация на стыке 2-й танковой и 2-й армий в связи с прорывом русских к Десне. Бои по отражению ее наступления между Стародубом и Севском продолжались. Особое внимание командующего группой армий «Центр» Клюге, командующих армий Гитлер обратил на организацию обороны в полосе оперативной группы «Шевалери» у Великих Лук, 3-й танковой армии под Смоленском и 4-й армии на Кировском выступе.

И еще. Гитлер потребовал от фон Клюге назвать три боеспособные дивизии группы армий, которые к середине апреля, началу наступательной операции войсками фон Манштейна, он выделит в резерв ОКВ.

В конце завтрака в штаб-квартире Клюге начальник Оперативного отдела генерал Тресков, будто бы между прочим, выяснил у адъютанта Хойзингера полковника Брандта: «Может ли он захватить в Растенбург пару бутылок заграничного коньяка для передачи их давнему сослуживцу, начальнику Организационного отдела Генштаба ОКХ Штиффу?» Брандт согласился выполнить эту просьбу фон Трескова.

После совещания Гитлер в сопровождении Хойзингера отправился в Смоленск, чтобы улететь в Главную Ставку. Его провожали фон Клюге, Тресков и его адъютант Шлабрендорф. На коленях последнего покоился пакет с английским и бомбами, замаскированными под винные бутылки.

Козырнув провожающим, Гитлер поднялся по трапу в самолет. Хойзингер и его адъютант направились вслед за ним. Шлабрендорф незаметно пустил в ход кислотный взрыватель и тут же вручил «подарок» Брандту. «Юнкерс» фюрера поднялся в воздух и взял курс в сторону Восточной Пруссии… Взрыватель должен был сработать через полчаса, на подлете самолета к Минску.

Вернувшись в Красный Бор, Клюге, Тресков и Шлабрендорф по грузились в тревожное ожидание вестей из Растенбурга. А те долго не поступали. Лишь спустя два с половиной часа звонок из Главной Ставки сообщил в Красный Бор: «Гитлер и Хойзингер благополучно долетели из Смоленска». Значит, бомбы, врученные полковнику Брандту, почему-то не взорвались?

Решение у «заговорщиков» созрело мгновенно – надо быстрее заполучить «смертоносный подарок» от Брандта, чтобы «фальшивый коньяк» не попал в руки Штиффа, который не являлся участником группы Герделера – Бека – Вицлебена. Специальным рейсом Шлабрендорф вылетел в «Вольфшанце» и, извинившись за «ошибку», заменил прежний подарок новым, с бутылками настоящего французского коньяка.

Вечером того же дня, 13 марта, Главком ОКХ подписал приказ ОКВ № 5 на ведение боевых действий на Восточном фронте в ближайшие месяцы:

«Следует ожидать, что русские после окончания зимы и весенней распутицы, создав запасы материальных средств и пополнив свои соединения людьми, возобновят наступление. Поэтому наша задача состоит в том, чтобы упредить их в наступлении в отдельных местах с целью навязать им, хотя бы на одном из участков фронта, свою волю, как это в настоящее время уже имеет место на фронте группы армий „Юг“.

На остальных участках фронта задача сводится к обескровливанию противника. Здесь мы заблаговременно должны создать прочную оборону путем применения тяжелого оружия, совершенствования позиций в инженерном отношении, установки на необходимых участках минных заграждений, оборудования тыловых опорных позиций, создания подвижных резервов.

Натиск 2-й армии, оперативной группы „Кемпф“ и 4-й танковой армии в районе Харькова не ослабевал. Войска 2-й армии фон Вейхса продолжали преследование 40-й армии Москаленко, отошедших с рубежа Сумы – Лебедин на позицию по линии Сумы – Богодухов».

Когда «наступательный синдром» вывел из себя командующего группой армий «Юг», из «Вольфшанце» в его адрес нагрянула новая грозная директива – приказ ОКВ от 22 марта:

«1. Дополнение к оперативному приказу № 5.

В связи с тем, что период распутицы в этом году на южном к рыле Восточного фронта будет весьма коротким, фюрер приказал первоначально подготовить удар, чтобы уничтожить вражеские силы западнее Купянска. Цель этого удара состоит в захвате рубежа по линии Лисичанск – Купянск – Волчанск, чтобы обеспечить себя с тыл а при наступлении на Курск.

Группе армий „Юг“ срочно донести конкретные соображения по использованию сил, дату готовности к удару и соображения о том, когда погодные условия позволят приступить к форсированию Донца».

Йодль был, как всегда, корректен. Его ненавязчивая манера доклада очень нравилась Гитлеру:

– Мой фюрер, в конце февраля я докладывал вам по поводу казни большевиками польских офицеров под Смоленском. Пришло время ОКВ определиться в этом вопросе. Клюге ждет вашего решения. Вчера он вторично звонил мне по этому поводу.

Гитлер забыл содержание доклада, спросил:

– Вы имеете в виду, Йодль, саму проблему? Как поступить с обнаруженными польскими могилами?

– Да, мой фюрер. Обнаружено восемь могил, в которых покоится двенадцать или пятнадцать тысяч трупов. Я полагаю, что их необходимо подвергнуть эксгумации.

– Вы совершенно правы, Йодль, – уже более определенно вы сказался Гитлер. – Этому делу следует побыстрее придать международную огласку.

– Это очень весомый аргумент к немедленным действиям, мой фюрер, – тотчас согласился Йодль. – Для проведения этих работ я предлагаю направить в штаб-квартиру фон Клюге профессора Бутца.

Гитлер молча вернулся к столу, закончил диалог:

– Сейчас же от моего имени передайте Цейтцлеру, Йодль, чтобы «польской проблемой» занялся Генштаб ОКХ, а также министерство пропаганды Геббельса.

К началу апреля отношения Йодля и Гитлера внешне нормализовались после «осенней размолвки». «Главный оператор вермахта» строго следовал тактике поведения – он не вмешивался в обсуждение обстановки на фронтах, если Гитлер не обращался к нему лично.

Когда участники оперативного совещания 5 апреля еще рассаживались по своим традиционным местам, Гитлер, прижав к туловищу дрожащую левую руку правой, осадил колким взглядом Йодля:

– Скажите, Йодль, что сообщает Клюге по делу о расстреле НКВД польских офицеров под Смоленском?

– Мой фюрер, раскопки в Катынском лесу продолжаются, – ответил Йодль. – Комиссия профессора Бутца проводит экспертизу эксгумированных трупов. В Смоленске находятся делегации журналистов Испании, Швеции и Швейцарии.

– Но почему, Йодль, всем этим делом до сих пор занимается ваш штаб, а не имперские службы? Я полагаю, что это вызывает подозрения в лагере наших союзников.

– Это не совсем так, мой фюрер, – смело возразил генерал Йодль. – Иностранные делегации сопровождает в Смоленск статс-секретарь министерства иностранных дел Шипперт, а готовит их перед отправкой ведомство доктора Геббельса. Конкретное руководство этими мероприятиями возложено на статс-секретаря Монцеса.

– Понятно, Йодль, – словно удовлетворился ответом Верховный Главнокомандующий и тут же задал следующий, очень неприятный вопрос, на который главный оператор ОКВ не сразу нашелся что сказать:

– А что отвечают эти лица из министерств, которых я лично знаю, на возможный пассаж наших оппонентов: «Почему раньше немецкая сторона не возбуждала подобного расследования, хотя ей было известно о преступлении большевиков довольно продолжительное время?»

– Это очень не простой вопрос, мой фюрер, – сознался Йодль. – Тут следовало бы рассмотреть несколько вариантов. На мой взгляд, лучше было бы сказать так: ввиду больших сложностей, вставших перед вермахтом на Востоке, командование группы армий «Центр» не относило его к числу первостепенных. Мы не смогли своевременно оценить пропагандистское значение мощной «антикоммунистической бомбы».

Когда отработка плана летней кампании находилась еще в самом разгаре, а окончательные сроки проведения операции на «Курской дуге» обозначились только лишь как ориентировочные, Гитлер временно оставил Главную Ставку и через всю Германию проследовал в Зальцбург. 12 апреля в замке «Клессгейм» он встретился с маршалом Антонеску.

Совещание получилось бурным. Располагая донесением немецкой разведки о переговорах румынского поверенного в делах Димитреску с представителями министерства иностранных дел Испании на предмет их посредничества в заключении сепаратного мира между Румынией, Соединенными Штатами и Англией, Гитлер потребовал от своего «верного союзника» прекращения этих контактов и отставки министра иностранных дел Михая Антонеску. Однако демарш не удался. Маршал Антонеску никак не прореагировал на ультиматум «главного военного союзника». Наступили другие времена.

Действия Гитлера в этот период все более носили двурушнический характер. Дипломатическая служба Германии сама активно добивалась контактов через Испанию с Соединенными Штатами и Англией, а через Японию – с Советским Союзом. Эти заботы выражали тот же предмет – мирные переговоры. С ухудшением ситуации на Восточном фронте этот зондаж «преданного Риббентропа» становился все более настойчивым. Ветер громких политических и военных побед переменил свое направление и поднимал на гребень отнюдь не штандарты именитых немецких соединений.

Главком ОКХ еще находился в замке «Клессгейм» в ожидании необходимой встречи с «венгерским союзником», когда «Вольфшанце» за его подписью разослала в штаб-квартиры групп армий оперативный приказ ОКВ № 6 от 15 апреля:

«Я решил, как только позволят условия погоды, про вести наступление „Цитадель“- первое наступление в этом году. Этому наступлению придается решающее значение. Оно должно завершиться быстрым и решающим успехом. Наступление даст в наши руки инициативу на лето текущего года.

Все подготовительные мероприятия необходимо провести с величайшей тщательностью и энергией. На направлении главных ударов должны быть использованы лучшие войска, наилучшее оружие, лучшие командиры и большое количество военной техники и боеприпасов. Каждый командир, каждый рядовой солдат обязан проникнуться сознанием решающего значения этого наступления. Победа под Курском должна стать факелом для всего мира».

Весь день 16 апреля Гитлер посвятил трудным переговорам с венгерским диктатором Хорти. Продолжать войну без Венгрии в создавшихся условиях Германия не могла. Наряду с Румынией она являлась главным поставщиком нефти и продуктов, особенно зерна. Важнейшие коммуникации из Франции и Италии также пересекали ее территорию по кратчайшим маршрутам. Но Хорти уже не испытывал трепетного благоговения перед военным могуществом рейха и норовил под предлогом создания «Дунайской федерации» быстрее обособиться от «терпящего крушение корабля».

Замок «Клессгейм» давно не внимал столь трогательным пассажам недавнего «покорителя Европы»:

– «Дунайская федерация», Хорти, это чистейшая иллюзия в свете нашей Сталинградской неудачи. Никакой балканский союз Венгрии, Румынии и Турции не может противостоять русским в большей мере, чем германский рейх с его двумястами сорока дивизиями. Создавать «Восточный вал» бесполезно, так как зимой он станет нереальным. Остается только подвижная война для того, чтобы не дать большевикам паузы для передышки.

– Народ Венгрии, наш фюрер, не хочет продолжения войны в России, – вставил реплику Хорти. – Предложение Кейтеля о посылке венгерских дивизий в Югославию нереально. В случае вражеского вторжения и переворота в Румынии Венгрия окажется совершенно беззащитной. Венгерскому правительству необходимо иметь хоть какие-то войска в своих руках, чтобы иметь возможность…

Гитлер не позволил Хорти высказаться до конца:

– В лагере союзников Германии, Хорти, продолжается смута и разложение. Большевики искусно используют в своих целях наше смятение после Сталинграда. Однако довольно самообмана. Без рейха союзникам борьба против большевизма не по плечу. Со всей определенностью, Хорти, я вынужден констатировать, что соединения союзников под ударами красных трусливо бегут назад или поспешно сдаются в плен.

– Снабжение 2-й венгерской армии не выдерживает критики, наш фюрер, – возразил Хорти. – Я полагаю, что вам известно о тех испытаниях, которые выпали на долю ее частей, уцелевших на Дону и совершивших затем труднейший пеший переход в район Конотопа. Начальник Генштаба венгерской армии генерал Сомбатхельи…

– Ваш начальник Генштаба, Хорти, ошибочно полагает, что пара английских или американских дивизий сумеет остановить русских на Тисе или Дунае. Если более двухсот немецких дивизий не в состоянии этого сделать сегодня, то всякие разговоры о возможностях меньших сил иллюзорны и несбыточны. Я даже не склонен принимать их в расчет.

Между тем в апреле Гитлера обуревали два предчувствия. 23 апреля в атмосфере смелых заверений ответственных лиц он утвердил программы выпуска «неотразимого секретного оружия» – ракет «ФАУ- 1» и «ФАУ-2». Главный конструктор доктор фон Браун заверил фюрера, что ежемесячный выпуск «ФАУ-1» в декабре сорок третьего достигнет двух тысяч единиц. Арсенал же «ФАУ-2» к концу года составит не менее трех тысяч. Геббельс получил указание сообщить немецкому народу, что он располагает изумительным «новейшим оружием», которое и решит судьбу войны в пользу рейха.

Уверенным шагом к этому итогу должно было стать наступление под Курском войск групп армий «Центр» и «Юг», оснащенных танками «Пантера» и «Тигр». Гитлер торопил Цейтцлера с докладом о сосредоточении ударных соединений на флангах Курского выступа.

Вечером 25 апреля желанный доклад прозвучал в Главной Ставке. Начальник Генштаба ОКХ говорил уверенно. У основания северного фаса «Курской дуги» развернулась 9-я армия Моделя в составе тринадцати дивизий. На острие главного удара в направлении Ольховатки выдвигались 4-я и 12-я танковые дивизии.

На южном фасе «Курской дуги» сосредоточились соединения 4-й танковой армии Гота. Управления 48-м танковым корпусом и 2-м танковым корпусом СС были переданы в его подчинение из состава оперативной группы «Кемпф». Управление 24-м танковым корпусом было получено из состава 6-й армии, а 42-м армейским корпусом – из группы армий «А» Клейста.

Доложенный расклад сил очень понравился Главкому ОКХ. Он дважды повторил вывод Цейтцлера: «На Курском направлении вместе с оперативными резервами будет сосредоточено к началу „Цитадели“ пять танковых и семь армейских корпусов, пятьдесят штатно укомплектованных дивизий».

К исходу 28 апреля полковник Гелен представил начальнику Генштаба ОКХ донесение, которое позволило ему сделать вывод о том, что командование красных сумело провести подготовку крупной наступательной операции против северного фланга группы армий «Юг» в направлении Днепра. Нужно считаться со все растущими силами противника и с тем, что он достиг высокой степени готовности против возможных немецких атак.

Взвесив все «за» и «против», 29 апреля Гитлер отменил ранее принятое решение о начале операции «Цитадель» 3 мая, временно отложив час «X» на неопределенный срок. Мотивы были названы основательные: оснащение ударных соединений танками, самоходными и противотанковыми орудиями еще недостаточны по сравнению с мощной вражеской обороной.

Загрузка...